Текст книги "Завтра будет солнце"
Автор книги: Лука Бьянкини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
6
Человек никогда не задумывается над тем, что в один прекрасный день ему придется попрощаться со всеми. Это как-то не по-человечески – проститься сразу со всеми, да и зачем? Говорят «до свидания», чтобы потом увидеться за завтраком или за обедом, а я не думаю, что вновь вас всех когда-либо увижу. Поэтому и стараюсь запомнить ваши улыбки, особенно улыбки внуков – я буду по ним сильно скучать.
Мы живем и не оставляем ни записей, ни следов, ни конспектов – никаких знаков благодарности к той жизни, течению которой пытаемся всеми силами воспрепятствовать, но которая в конце концов берет свое. Она победила и меня, бесстрашного воина – я старею и слабею с каждым днем, хотя сегодня вечером разум мой ясен как никогда. Простите меня за орфографические ошибки, я учился в швейцарской школе, хоть учеба там дрянь, но нас туда заставляли ходить, а теперь и мы заставляем наших детей ходить в те же школы, и даже у меня не было сил взбунтоваться. Сегодня я провел замечательный день в вашей компании в Сен-Сафорин, отмечая диплом моего обожаемого Леона. Вы помните тот день? Вы послали за мной Юлия на машине, и он привез меня сюда, в Белладжо. Ну, разумеется, мог бы кто-нибудь и из вас за мной приехать. Вам не стыдно? Я думаю, ваш дедушка заслуживает чуть большего внимания. Мне бы было так приятно услышать, как вы все стучите в мою дверь со словами: «Эй, дед, ну-ка вставай, пора сменить озеро! Мы все едем в Лозанну, у Леона праздник!»
К чему иметь большие средства, если не умеешь распоряжаться ими с некоторой фантазией? Думаю, однако, что уже поздно рассуждать на эту тему, тем более сегодня. Вероятно, все из-за моего непостоянного характера да еще из-за моих жизненных приоритетов.
Все возвращается на круги своя, так ведь в народе говорят? Что посеешь, то и пожнешь. Для меня в жизни была главной медицина. Медицина, касающаяся самой красивой части женщины в любом ее возрасте: груди. Я спас многих, но не сумел сохранить единственную женщину – ту, которая подарила мне сына, так уж распорядилась судьба. Возможно, у меня не получилось воспитать своего сына должным образом. Я доверял его воспитание коллегам и лучшим наставникам, многочисленным нянькам и тем немногим женщинам, которые шли со мной по жизни. Но, надеюсь, со временем мне удалось сделать так, чтобы они полюбили моего сына, а он полюбил их. Медицина была главным делом моей жизни, и все мои интересы сосредотачивались только на ней. Поэтому, сынок, я знаю, что должен попросить у тебя прощения, но я чересчур гордый, чтобы сказать тебе это лично.
Моим родным домом была больница. Там работали замечательные специалисты, и только из-за них я решил не эмигрировать в Соединенные Штаты или в Швейцарию, в которой родился. Быть богатым, по крайней мере, для меня, означает всего лишь возможность выбирать лучшее вино. Я тебе сегодня как раз об этом говорил, помнишь, Леон? Когда мы ходили гулять на озеро.
Леон мой самый любимый из всех внуков. Он мне более симпатичен, чем Пьерандреа, который, на мой взгляд, слишком холоден, хотя ведет себя всегда безупречно, с должной учтивостью и почтением. Есть вещи, которые чувствуешь душой, и это порой отличается от того, что видишь глазами. Искренняя любовь и уважение идут к сердцу никому неведомым путем, и тут я, конечно, могу ошибаться. Так что, Пьерандреа, дорогой мой, прости меня.
Смерть предоставляет шикарную возможность наконец высказать все, не боясь показаться при этом ни виноватым, ни смешным. Хотя о самом прекрасном, что есть в жизни – о желаниях, изменах, необузданных страстях – рассказать все правдиво невозможно, только то, что этот груз на наших плечах неимоверно утомляет. Если вы обращали внимание, самые сокровенные тайны раскрывают в состоянии страшной усталости, когда эти секреты уже бесполезны и никого не могут удивить. Тем не менее мы все ужасно боимся исповедываться, даже я, хотя мне уже семьдесят три года, потому что не хотим показаться жалкими и ничтожными в глазах большинства, только закат жизни дарит всем нам желанное забвение. Немногие смогут запомнить красоту этого заката, и я очень хочу, чтобы эти немногие стояли бы сейчас рядом со мной.
Прежде всего, объявляю об отмене всех данных мною ранее распоряжений.
Теперь же объявляю своими наследниками следующих лиц.
1. Моего единственного сына, Джованни Альберто Сала Дуньяни, которому оставляю сорок процентов своего состояния, а кроме того, виллу в Белладжо, усадьбу в Комо, дом на улице Сенато, две квартиры на Корсо-Венеция, дом в Женеве и дом в Пунта-Ала. Только прошу его, пока он будет жив и здоров, не продавать дом в Белладжо.
2. Профессора Алессандро Дзакканья, которому оставляю тридцать процентов состояния с условием направления этих средств на исследования раковых заболеваний.
3. Моего внука Леона, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на аллее Бьянка-Мария, а также все картины в моем банковском хранилище. В частности, я хотел бы, чтобы ты сохранил «Святого Иоанна Крестителя», который, вероятно, является последней картиной Караваджо. И еще мне хотелось бы, чтобы ты не потерял свою истинную любовь.
4. Моего внука Пьерандреа, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на улице Винченцо Монти и бюст Фарука со штемпелем «три тосканских лиры» и сертификатом Болаффи. И я строго-настрого запрещаю тебе продавать его, чтобы купить потом один из островов Фиджи, я слышал сегодня, как ты говорил об этом.
5. Доктора Эльду Перинетто, которой отписываю небольшую квартиру у озера в Черноббио.
6. Моих двух верных горничных, Франческу и Стефанию, которым дарю пятьдесят тысяч лир. Эти деньги следует списать априори с моего счета.
7. Донну Лавинию Каччьяконти, которой оставляю усадьбу Фаттория-дель-Колле-ди-Трекуанда. Она любила эту землю, пожалуй, больше, чем я, и сделала эти виноградники усладой моей старости. Прошу Лавинию не отказывать в приюте моим потомкам, когда бы они ни захотели посетить Колле.
Вот и все, пожалуй, что я имею, хотя наверняка позабыл про какой-нибудь дом. Как говорил мой отец, «если ты знаешь точно про все свои богатства, тогда ты еще не богат».
Надеюсь, что вы хотя бы чуть-чуть оплакиваете мой уход и что вы все прилично оделись на поминки. Парадная одежда на похоронах есть непременный атрибут цивилизации, а кроме того, делает закат намного красивее.
Не знаю, долго ли еще, но до сей поры я жил, не испытывая особых сожалений. Может, о чем-нибудь и стоит поплакать, но для этого понадобится целая жизнь да еще и мужество в этом признаться. Другой же жизни, если соизволит Господь, не будет.
Эдуардо Мария Сала Дуньяни
Нотариус Гэби окончил чтение и сложил письмо, опустив увлажнившиеся глаза. Мой отец смотрел странно и безучастно, будто ожидал чего-то большего, нежели сорока процентов и кучи домов, о существовании которых он по большей части и не подозревал. Меня же немного трясло от такого позднего изъяснения в любви. Очевидно, дед в тот самый день как-то по-особенному проникся в отношении меня. Что же это, если не судьба? Дед решил написать завещание именно в день моего аттестата зрелости, и вот тебе достается как бы Караваджо. Несмотря на мою явную обескураженность, я был согласен с решением дедушки. Он был для меня намного ближе, чем для Пьера, карьериста и прагматика. Единственная вещь, которая всех озадачила – это передача фермы Фаттория-дель-Колле, потому что никто не понимал ее предназначения. То есть вообще-то все знали, что в последние десять лет, когда наступал сезон охоты и сбора винограда, дедушка регулярно отправлялся куда-то под Сиену. Папа один раз даже съездил на эту ферму и больше туда ни ногой. Я помню, видел какие-то фото у нас дома – и более ничего.
Те несколько слов, которые дедушка посвятил этой усадьбе, меня поразили до глубины души. В этих словах было столько любви, сопоставимой разве что с его любовью к науке, к бабушке и (почему нет?) ко мне. Я неожиданно почувствовал отклик на мои чувства и симпатии, которые всегда считал пустыми, бесполезными и безответными. Дедушка, видимо, понял мои сокрытые от всех порывы. Как мне теперь сказать ему об этом? Как отблагодарить его? Цветочки на могилу отнести? Помолиться? Нет, это все как-то не по мне.
Озеро за окном казалось теперь намного дружелюбнее, хотя жалюзи хлопали на сквозняке.
– Знаешь, что делают аборигены, когда умирает родитель? Режут скот и раздают все его добро. Никто ничего не наследует, иначе те, у кого умирает богатый отец, закатывали бы пир горой.
– Хорошо, что мы не аборигены. Так или иначе, все сложилось удачно, Леон… Он в последнее время вообще впал в маразм, так что запросто мог все раздать своим больным, с него бы сталось.
– Пьерандреа, прошу тебя.
Мой отец вел себя как-то неуверенно. Скорее всего, он думал то же самое, что и мой брат, только не мог это открыто высказать, особенно в присутствии нотариуса Гэби. Похоже, несладко было папе, единственному прямому наследнику, выслушивать изъявления признательности в адрес клиники – о, вы должны были видеть радость в глазах профессора Дзакканья – и в мой адрес. Когда нотариус отметил, что донна Лавиния Каччьяконти, приглашенная на официальное оглашение завещания, вынуждена задержаться в Тоскане из-за неотложных проблем на виноградниках, папаша скорчил гримасу.
Реально для меня и для Пьера в данный момент основной проблемой были наши друзья. У всех на руках были билеты, которые брат разослал вместе с приглашениями – на реактивный лайнер, мы целый лайнер, блин, заказали – и до сих пор было непонятно, полетим ли мы отжигать на Ибицу или нет. Мама уже дала добро, а вот отец не говорил ни да, ни нет. И все же Пьер сумел подобраться по-кошачьи к отцу и вытянуть из него невнятное «ладно». Мы переглянулись с братом. Ура, праздник!
Нас ожидали целых три дня заслуженного восторга. Кому какое дело было до наследственных разборок? В конце концов, истинным наследством были дедовы слова, полные любви, да еще нечаянная улыбка фортуны – я теперь являлся обладателем предполагаемого Караваджо. Но если подумать, что за радость иметь дома этого как бы Караваджо? Сбагрить его Аните? Повесить рядышком с постером Человека-Паука? А может, лучше рядом с моим дипломом в рамочке? О, там бы он смотрелся. Настоящий диплом и поддельный шедевр, логическое завершение круга моих исканий, хотя, может быть, и не завершение, а только начало. Честно говоря, я и понятия не имел, кто такой был на самом деле этот Караваджо. Такой, может, средневековый гомик, рисовавший полуодетых мускулистых мальчиков, а в серединке – Христос сидит, в окошко глядит. Ну ладно, ради любви к дедушке я готов снести и это.
Я позвонил Дуке, своему любезному Дуке, и сказал, что через пару часов к нему заеду. Я должен был запастись кайфом на всех, и, как обычно, никто, кроме меня, об этом не заботился: Дука доверял только мне одному. Но сначала мне надо было заскочить домой, взять денежку, полтонны хватит, а потом – коксику, так, для поднятия ежевечернего тонуса, без фанатизма. Если не хватит боеприпасов, то на Ибице у нас свои пушеры, которые, едва нас заметив, мгновенно прилипали, как банный лист к заднице, так они ценили нашу компанию. Разумеется, я постараюсь держаться от них подальше, ведь там могут оказаться подруги Аниты – Звева или Бьянка, только бы не Мария Соле, – готовые меня пасти и фиксировать малейшие мои закидоны. Но я всегда был чудесным актером, так что с этой напастью уж как-нибудь справлюсь. Можно было бы сыграть по-хитрому и вообще отказаться от уик-энда, но Пьер очень уж меня упрашивал – еще бы, чуваку тридцатник исполняется, – да и, в конце-то концов, ничего нет плохого в том, чтобы съездить куда-нибудь развеяться, коли уж баба твоя решила какое-то время побыть одна, типа подумать. Ладно, пока ждем ответа, кто нам запрещает порезвиться?
В еще более прекрасное расположение духа меня привел звонок Беттеги. Он сообщил, что встречался с Анитой и так, слегка, намекнул ей о нашем с ним разговоре. По его словам, она восприняла все совершенно равнодушно, однако я почувствовал, что Анита развернула свой дальнобойный радар в мою сторону. Мест, по которым я крутился в Милане, было не так уж и много, совсем ничего. Все это уместилось бы в комнате на сто квадратных метров.
Я заехал к Дуке, когда тот уже собирался уходить. Дука перец еще тот! Он чуял запах и денег, и успеха, но ветер почему-то всегда начинал дуть в противоположную сторону. Я звал его дядей, но на самом деле он был приятелем моей матери: Леопольдо Дукати, сорок восемь лет, волосы с проседью, утонченные черты лица. Ему безумно нравилось жить красиво. Сталелитейный завод, который он получил в наследство, вскоре со страшным треском обанкротился, а отказаться от сладкой жизни было немыслимо, поэтому Дука нашел новые источники дохода – приторговывал кокаином среди немногочисленных, но хорошо употребляющих друзей. Он как-то застукал меня на чьей-то свадьбе с носом, испачканным в порошке, и сказал, что может мне кое в чем помочь.
Мне уже было пригрезился романтический вояж в Аризону в компании истощенной диетами модели, а он всего лишь предложил мне попробовать лучшую дурь в Милане: его. Блин, так оно и было. Качественный кокс, неразбодяженный. Никаких пакетиков. Никакой головной боли на утро, разумеется, если попутно не выпил. Шняга была в том, что дяденька был всегда на виду, лишь очень-очень немногие могли обращаться к нему напрямую. Так и выходило, что мне приходилось брать товар сразу на всех. И в большинстве случаев платил за все тоже я.
Дука передал мне пять шариков, аккуратно запечатанных. Я с восхищением рассматривал кокаин, от которого мне теперь предстояло воздерживаться. Тяжкое испытание, но я сильный, я выдержу. Я сильный. Я выдержу. Я сильный. Я выдержу. Я спрятал кокаин в карман и ушел, непроизвольно потягивая носом.
7
Едва я вернулся к себе домой, как тут же подумал: чем уходить в демон на Ибице, не лучше ли провести скромный вечерок без посторонних глаз. Мы вылетали на следующий день в полдень. Нас было всего десять – узкий круг друзей, выбранных Пьером. Телок планировалось снимать на месте.
У меня на столе была привычная бутылка «Гаваны» и DVD Клеопатра и все, все, все в целлофановой упаковке. Диск я купил в одной лавчонке, при этом я стебанул продавца в рубашке с коротким рукавом и торчащей из кармашка ручечкой: «Это для таких задротов, как ты. А то, смотри, порнуха не всегда забирает», – и с этими словами протянул ему упаковку виагры, которую всегда ношу с собой. Он был настолько ошарашен, что выдал мне диск практически не дыша, весь во власти моего порочного обаяния.
У меня настоящая слабость к костюмированным постановкам. Порнуха – это дело другое – я вас умоляю, и берите всегда фильмы студии Private, если хотите получить качественный оргазм – но я лично с ума схожу от всех этих исторических блокбастеров типа «Властелина Колец» или «Аттилы».
Вспомнив про сценку в магазинчике, я подумал, что когда-то я и войти в такие места боялся, если там находились другие посетители. Я ходил туда-сюда перед дверью, рассылая всякие глупые SMSки и усиленно делая вид, что нахожусь здесь случайно.
Ладно, вернемся к моему вечеру, который я ни в коем случае не должен был коротать таким вот образом – учитывая, что меня внимательно пасут на расстоянии – раз, мои добрые намерения – два, а также непрекращающийся ужас от потери единственной девушки, способной любить меня. С другой стороны, три дня на Ибице без крупицы дури стали бы кошмарной жуткостью даже для Ромео Монтекки, так почему бы грядущий облом не компенсировать раскрепощенной ночкой в компании с самим собой – на полном, так сказать, едине?
Маман моя уехала с Амедео, Лола со своими феями «Винкс» – на выходные в Портофино. У Пьера было свидание с какой-то девушкой «на равных», которая желала заниматься сексом на Ибице. Я был один и радовался своему одиночеству.
Я открыл бутылку и плеснул в «рокс» чистого рому, добавив лишь льда, благо было лето. Потом я выбрал Some Girls «Роллинг Стоунз» и решил поставить Before They Make Me Run. Из всего репертуара «Роллингов» мне больше всего нравятся песни Кейта Ричардса. Мне бы хотелось заниматься любовью – а еще бегать, шевелиться, пыхать, жить – как Мик, но если бы меня попросили петь, я пел бы такие вещи, как Кейт. У меня врожденная симпатия ко вторым номерам, которые являются истинными первыми, потому что умеют подвинуться и без обид уступить место более амбициозным. Их величие в понимании «спортивного кодекса».
Я распечатал первый шарик весом в один грамм с трепетом, какой испытывает разве что женщина «быть», слушая посвященные ей стихи. Моя заслуженная награда.
Сколько же дерьма схавал я за эти дни, да еще траур по дедушке меня здорово выбил из колеи. Вена на шее запульсировала, из горла по всему телу пошла волна безотчетного возбуждения. Это как идти по улице с эрегированным членом – тогда кажется, что у любой встречной телки и попка тугая, и груди силиконовые.
Я несколько секунд погрел блюдечко над газом. Кейт пел все громче и громче. Потом положил на блюдечко шарик кокса. Раскрошил его; порошок рассыпался, влага мгновенно улетучилась. Затем я разделил порошок на две дорожки разной длины. Такова моя проверенная метода: первый подход – слегонца, через пластиковую трубочку, хотя лучше, конечно, через свернутые в трубочку десять евро.
И второй подход, минут через двадцать, – протяжный, мощный, что есть для меня самый что ни на есть оргазм. Вот то, что тебя вставляет, вот ради чего ты все это замутил: это эксклюзивный JD’s с добавлением Монтекристо, это штрафной Гроссо в финале Италия – Германия, или Италия – Франция, без разницы. Это Мэрилин, которая поет тебе Happy Birthday to You.
Я услышал, как тяжело задышала блондинка в одном шаге от меня – как здорово быть Мистером Президентом, и ей было по фигу, что рядом со мной была Джекки. Верно ведь говорят, что если женщина чего захочет, так она и через первую леди перепрыгнет. С другой стороны, кто способен осудить идола? Только другой идол. Мне понравилось бы, если бы они сцепились на глазах довольного Кеннеди. Нет, лучше, если бы мы устроили оргию вчетвером в Белом доме, я с тобой, ты со мной, мы сверху, вы снизу. Если фантазия развивалась столь стремительно, это означало, что кокс был реально недурственный. Полчаса я балдел и кайфовал не по-детски.
Через некоторое время я почувствовал, что действие кокса стало ослабевать и мне пора догнаться.
Игра с фатумом в данном случае заключалась в том, чтобы поддерживать уровень возбуждения, а для этого мне нужно было уходить в демон, но не чаще, чем раз в пятнадцать минут. Только при этом условии Мэрилин могла продолжать пение, и это при полном моем осознании ее нереальности. Именно в этом вся прелесть глюка: знаешь ведь, что неправда, а оторваться не можешь. Я потихонечку входил в состояние измены. Ты и понятия не имеешь, что это такое, пока тебя всего не накроет… Ой, лучше об этом не думать. Меня начало колбасить, я не мог сосредоточиться. Любой предмет, на который я смотрел, злил меня, каждый жест казался поступком, малейший звук – опасностью. Все, все вокруг являлось лишь плодом моего воображения.
Я снова отхлебнул «Гаваны». Клеопатра тем временем висла на всех, до кого могла дотянуться, но меня она не возбуждала. Я попытался переключиться и повертел головой, но увидел только постер с Человеком-Пауком, который пристроился на стенке моей комнаты. Мне стали слышаться странные звуки. Ключ в замке. Шаги. Тук-тук. Открывай, урод, а то дверь снесем нах! Подкрадываюсь к двери – никого. Дыхание учащенное, прерывистое, сигарета в пальцах не держится. На мгновение у меня перед глазами прокрутился самый кошмарный фильм моей жизни.
Дело было так. Года четыре назад, может, раньше, может, позже, я вернулся домой с какой-то костюмированной вечеринки, но не с карнавала, это точно. Эти гребаные вечеринки постоянно придумывали наши подружки, которые не знали, как убить время – и неслись одна за другой: бич-пати, лав-пати, увайт-пати, родео-пати и так далее. А фантазия у меня, сами знаете, неуемная, так что я каждый раз одевался в Человека-Паука – единственного нормального героя наших комиксов, не считая Дьяболика. Я обожаю Человека-Паука, поэтому…
…В тот вечер я запасся таким количеством кокса, что после вечеринки у меня его осталось дорожки на две, чтобы нюхнуть малость перед тем, как отправиться баиньки. Ведь с алкоголем ты рано или поздно отрубаешься, с кайфом же – нет. Короче, я так нахрюкался, что рухнул в кровать в чем был – в костюме Человека-Паука, даже не пописав. А ключ, блин, я оставил в замке. Приходит, значит, утром Маризела, наша филиппинка, которая на самом деле мексиканка, и натыкается на запертую изнутри дверь, и не может ее открыть, час стоит и звонит, никто не открывает. Что делать? Она звонит моей матери в Сан-Мориц, та, в свою очередь, звонит карабинерам, те, в свою очередь, поднимают на ноги пожарных, пожарные приезжают, в свою очередь, громко зовут меня по имени и хлещут по морде, чтобы привести в чувство. «Он жив, но в отключке», – сообщают они маме по телефону.
Открываю наконец глаза: опаньки! Они все стоят передо мной: мама, отчим и братец Пьер. «Ты мне больше не сын! Ты мне больше не сын!» – истошно вопит папаша, тряся меня за опутанный паутинками воротник. А я – ух, какая неловкая сцена – все никак не могу врубиться, где я и что я, и называю его дядя Бен!
Ну, за этим последовала одиссея, о которой рассказывать не буду. Хотя нет, пожалуй, расскажу, опустив монологи матери. Меня заставили немедленно сдать анализы, которые явственно показали, что я был накачан экстази и кокаином. И тогда мама, моя добрая матушка, поставила меня перед выбором: диспансер или психоаналитик. Разумеется, я выбрал психоаналитика, но вот избежать еженедельного анализа мочи в клинике мне не удалось. Контроль был железным, медсестра внимательно смотрела на мою пипиську, когда я мочился в баночку, и взгляд ее был столь суров, что у меня чуть было комплекс не возник – типа, может, он у меня слишком маленький? Мне пришлось несколько раз прошвырнуться по притонам, чтобы удостовериться, что у меня там все о’кей и я где-то на уровне выше среднего.
С психоаналитиком разыгрывался самый настоящий фарс. Конечно, поначалу я ему не очень-то доверял и много не болтал. А потом мало-помалу стал перед ним раскрываться. Ему хотелось, чтобы я рассказывал обычные пошлые банальности: неуверенность в себе, давление со стороны близких, отсутствие отца, чрезмерные ожидания, тоска, моя зависимость от любых явлений, тревожность. Он очнулся от своего дремотного состояния и даже улыбнулся, только когда я ему выдал, что в толковом словаре, мол, на слове «зависимый» помещена моя фотография. С того момента психоаналитик начал мне немного нравиться, и я даже получал удовольствие, рассказывая ему о своих глупостях. Я несколько переборщил – хоть я и не нюхал в ту пору, зато квасил по-черному – и начал ему расписывать чересчур уж интимные вещи. А он все это передавал моей матери, это к вопросу о договоре между врачом и пациентом. Я это дело быстро раскусил, потому что, стоило мне рассказать о какой-либо очередной пьянке, на следующий же день маман выступала с лекцией на тему о вреде пьянства, что алкоголь разрушает не только печень, но и мозги. И еще нехорошо, мол, что от меня разит за версту.
Тогда я решил поиграть в примерного пациента. Потихонечку начал высказываться в том плане, что вот, мол, чувствую в себе потребность обзавестись семьей, взять в жены хорошую девушку, найти себе занятие да хотя бы пойти работать на одно из предприятий, которые унаследовала моя мать, кирпичи производить. О, мы почему-то производили именно кирпичи, такие, знаете ли – красные кирпичи.
Экс-синьора Сала Дуньяни понемногу успокоилась и смягчилась. Она временно оставила Сен-Сафорин и переехала пожить в Милан – вместе со мной и Пьеро. Психоаналитик тем временем начал выдавать все более обнадеживающие заключения относительно меня. Беседы стали проходить все реже и реже, я перешел к сеансам самоанализа, хе-хе, сумев убедить всех, что мы таким образом еще и деньжат сэкономим.
Через каких-то семь месяцев я вновь пустился во все тяжкие, наркоман несчастный, но зато свободный, черт побери. Свободный принять целый грамм, как сегодня вечером, а потом два часа колбаситься под киношку, у которой нет ни начала, ни конца, только сюжет какой-то нездоровый. Этой теплой ночью, в самом красивом дворике на улице Боргонуово, если не считать дворик Armani, я решил, что единственно правильным способом избавиться от кошмара Человека-Паука будет еще разок догнаться, прикончить остатки рома и поехать снять какую-нибудь телку.
Я сел в свой «мадджолино» и давил на газ, пока не долетел до Выставочного центра. Там я нарезал два или три круга, выискивая славяночку поприличнее, но все почему-то казались мне транссексуалами. Никаких личных предрассудков относительно трансов, я вас умоляю, однако я как-то не готов в самый ответственный момент неожиданно нащупать у девушки мужские причиндалы.
Достав из бардачка «Позвони мне», безотказный в таких ситуациях журнальчик частных объявлений, я набрал телефон наиболее сексапильной телки, промямлил какую-то фигню, она мне объявила две сотни, и я хлынул на Корсо-Италия в ее логово. Она оказалась вовсе даже ничего, хотя точно я не помню ни хрена. Бабки она взяла сразу, это я помню, а потом я рухнул в койку. Я был такой умиротворенный, только запах чеснока несколько портил атмосферу. Не знаю, почему в квартирах проституток всегда пахнет чесноком. Ну, я понимаю, что это дело должно укреплять иммунитет, и все такое, но ведь существуют же и традиционные методы предохранения, правильно? Хотя в тот момент мне было совершенно по фигу.
…Скоро я оттуда вышел. Сев в машину, я первым делом отправил Аните SMSку. Параллельно с посланием в моей несчастной голове родилась еще одна игра с фатумом: если она ответит в течение пяти минут, я стану буддистом.
