Текст книги "Завтра будет солнце"
Автор книги: Лука Бьянкини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
14
Пожалуй, это был первый раз, когда я, вернувшись домой, ощутил себя в безопасности.
Я радостно приветствовал Хулио с Маризелой, нашу верную филиппино-мексиканскую прислугу, и чмокнул в щеку свою маму, которая собиралась идти в Peck за покупками. Маман, видите ли, была убеждена, что Маризела нас обсчитывает. На самом деле такие небольшие занятия давали маме возможность избавиться от навязчивого ощущения бесполезности, столь присущего нашей семье. Меня не было в Милане всего несколько дней, но череда последних безумных событий придала времени сумасшедшее ускорение.
Чувство безмятежности, которое я испытывал, вдыхая ароматы нашей мебели, скоро прошло. В квартире, огромной даже по моим масштабам, не было никого за исключением прислуги да Лолы со своей французской бонной. Мой брат вынужден был торчать в суде до конца дня, ожидая вынесения приговора. Моя мать должна была ехать в Аграте, чтобы проследить за перестановкой каких-то ваз в саду.
Я спрятался в своей комнате, которая была сама по себе двухуровневой мини-квартирой: в нижней части гостиная, в гостиной два дивана – один из них был весь в сигаретных прожигах, а также плазменный телек, неработающий камин, два глубоких кресла, книжный стеллаж, заполненный «Дьяболиком» и «Человеком-Пауком», и огромный деревянный стол, на который я сваливал всякий хлам. Стены обиты голубой тканью, огромное окно выходило на одну из внутренних террас, самую мою любимую. На террасе стояло кресло Ron Arad и растения в горшках, имитирующие амазонскую сельву. Верхний уровень я называл не иначе как «скотобойня», потому что там я потрошил свои жертвы и развлекался всеми возможными способами. Непосредственно у моей кровати стояла посылка, упакованная настолько тщательно, будто пунктом ее доставки был Марс. Было и сопроводительное письмо на мое имя. Распаковывать я начал, разумеется, посылку, а не письмо, поскольку, как и любого другого, сюрпризы меня будоражили.
Я по меньшей мере четверть часа потратил, пока не распаковал загадочный предмет. Это была чудная картина Караваджо. Неподтвержденный подлинник. Прибыл непосредственно из банка, из дедушкиного депозитария. Затем я прочитал грустное письмо от нотариуса Гэби, написанное им собственноручно и с приложенной копией завещания.
Дорогой Леонард!
Вот «Святой Иоанн Креститель возлежащий», который, вероятно, является последней картиной Караваджо, хотя подлинность этого окончательно не установлена. Ваш дед приобрел это произведение после войны у одного банка в Мюнхене за сто тысяч марок. Если подлинность картины будет подтверждена, стоимость ее не будет поддаваться исчислению.
Если вы посмотрите внимательно, то заметите, что одна из двух ног – лошадиная, в точности так же, как у «Иоанна Крестителя сидящего», вывешенного в Риме, в «Галерее Боргезе».
Если вам доведется посетить эту римскую галерею, обратите внимание, что натурщик, который позировал для вашей картины, изображен еще и в качестве Давида на картине «Давид и Голиаф», на которой, кстати, Караваджо нарисовал еще и себя самого.
Хотя мне и не следует вмешиваться в личные обстоятельства, но смею обратить ваше внимание, что доктор Эдуардо был преисполнен к вам глубочайшей симпатии и питал большие надежды относительно вашего будущего.
На прощание позвольте от всего сердца пожелать вам всяческих успехов в карьере инженера.
Ваш
Никола Альберто Гэби
Я разнервничался и скомкал письмо. Чего от меня хочет этот прощелыга? Кто он такой, чтобы отсылать меня на экскурсии в ватиканские музеи? Да еще и желать мне «всяческих успехов в карьере инженера». Они миллиарды делают на том, что просто ставят пару подписей крест-накрест. И этот человек пытается читать мне морали. А главное, прямо так и заявляет, что картина, мол, поддельная, без всяких там экивоков и оговорок.
Чтобы успокоиться, я решил опрокинуть стаканчик чего-нибудь. Мой бар оказался пуст, и мне пришлось позвать Маризелу, чтобы она принесла бутылочку портвейна – единственный алкоголь, который разрешено было моей мамой держать в доме, поскольку в портвейне содержится меньше всего калорий. Мама говорила, что хороший стаканчик портвейна способствует медитации. Я так думаю, что дело в размере стаканчика, поэтому предпочитал всегда пивные бокалы по ноль-пять.
Я тянул свой дринк, когда в мою комнату ворвалась Лола, одетая Учительницей Итальянского Языка. Она это специально подчеркивала. Опять напялила на себя мамино платье и туфли на каблуках. В руках у Лолы была коробка с листочками бумаги. Сестренка настолько вошла в роль, что решительно ни на что не реагировала – бонна-француженка смотрела на меня беспомощно. Лоле вздумалось сделать меня учеником. Мне было ее так жалко, бедняжка, она не знала, как убить время.
– Итак! Леонардо, Леонардик… где книга для чтения? Где книга для чтения???
– Я ее дома забыл, синьора учительница…
– Так!!! Все сидят тихо! Мы не на базаре в Папиньяно… Эльза, прекрати болтовню! Сейчас ты выйдешь из класса!!!
Лола выглядела совершенно рехнувшейся, на этих своих каблуках, с идиотскими интонациями. По-моему, от этой бонны для Лолы никакой пользы. Смотрите сами, Лола ходила в английскую спецшколу, дома занималась с гувернанткой-француженкой, а в семье мы говорили на итальянском. Так и в самом деле недолго свихнуться.
– Леонардо! Раз у тебя нет книги для чтения, тогда… Пиши: «Четверг, двадцать второе июня»… Дальше… Пиши: К… Р… З… Молодец, Леонардо, дай мне листок! Теперь ты должен придумать слова, которые начинаются с этих букв… Сейчас я приведу пример… «Картина» – начинается на К…
– …
– Сло-ва! Сло-ва!! Придумывай слова, ясно? Все сидят тихо! Эльза, вон из класса! SILENCE[9]9
«Тишина» (англ.).
[Закрыть]!!!
Клянусь, мне ничего не приходило в голову, никаких таких слов, чтобы девочка поняла. Наконец я написал «кедр», аккуратно выводя буковку за буковкой, как в школьных прописях. Лола презрительно взяла листок и, шевеля губами, прочитала написанное. А потом заорала, как полоумная:
– МНЕ НУЖНЫ СЛОВА, А НЕ ДЕРЕВЬЯ! НУ-КА, ВОН ИЗ КЛАССА!!!
Я с готовностью вышел за дверь, чтобы тут же вернуться и довольно резко выставить теперь уже Лолу из своей комнаты. Впрочем, она уже была вполне удовлетворена сыгранной мною ролью, поэтому без особых протестов потихоньку последовала за гувернанткой в свои королевские покои.
Оставшись в одиночестве, я не без удовольствия принялся рассматривать злосчастного «Иоанна Крестителя». В целом картинка была очень даже ничего, святой этот, с конской ногой… Я решил повесить картину там, где и намечал, рядом с дипломом. Бог весть сколько дырок пришлось понаделать в стене, чтобы картина висела ровненько, как надо. Хулио все пытался принять участие в процессе, но безрезультатно, он вообще не понимал, когда следует тормознуться.
– Ты хоть понимаешь, что нельзя вешать Караваджо на глазок.
– Что значит – Караваджо?
– Это значит, что ты ни черта не понимаешь. Ты знаешь, почему мы тебя взяли к нам сюда работать? Потому, что ты к нам не имеешь никакого отношения. И если мы можем позволить себе всякую фигню, то ты должен вести себя хорошо и не выпендриваться, о’кей?
– Хотите повесить картину чуть выше?
Хулио настолько привык к нашим выходкам – а мой братец порой бывал по-настоящему ужасен – что на него и злиться-то было неинтересно. Кроме того, Хулио был непревзойденным мастером по части сделать вид, что ничего не понимает. Эта его стратегия меня каждый раз обезоруживала. В общем-то он был безобидным цыпленком, которого щипали все кому не лень.
Заправившись алкоголем, я подумал о полячке, которая вернулась к себе на родину с моими швейцарскими франками. Тут мне вспомнился еще один случай, когда путана свистнула у меня деньги, и я заржал. Мы тогда находились в Делано, в Майами, вместе с отчимом и сестрой. Ночевали мы в одном номере, потому что, когда надо было платить из собственного кармана, Амедео держался строго профсоюзного минимума. После ужина втроем в полном безмолвии я решил прошвырнуться по кабакам на Майами-Бич. И там уж я налег на выпивку, помню, там было что-то новенькое, мохито, кажется. Потом я вывалился из очередного бара с местной ночной бабочкой и потащил ее с собой в отель. Она взяла у меня триста долларов вперед, и я, не поднимая шума, отымел ее в ванной комнате. А потом, пока я мыл свои причиндалы, эта бабочка открыла сейф гостиничной картой. Я застал ее за этим занятием и заорал благим матом. В этот момент проснулся мой отчим, вскочил озабоченно с постели и бросился проверять, чтобы ничего там не пропало. Лола, надеюсь, ничего не услышала, она продолжала спать или по крайней мере притворялась, что спит. Через полчаса мы разрешили шлюхе уйти, но, едва она удалилась, Амедео принялся вопить: «Паспорта! Паспорта!»
Ослепленный гневом, я выбежал в одних трусах на Оушендрайв, нашел полицейского и начал кричать ему, что какая-то bitch украла из нашего номера документы. Когда mister поднялся к нам для уточнения обстоятельств, Амедео вдруг неожиданно вспомнил, что спрятал паспорта под матрац. В этот самый момент проснулась Лола и вытаращила на нас глаза: я в трусах, ее отец в халате и полицейский. Шериф оглядел нас троих с некоторым сочувствием, и спросил только: «Вы че, семья?»
Я и Амедео больше к этому вопросу не возвращались, но через день я вынужден был ему признаться, что у меня из бумажника пропало все до последнего доллара, включая кредитную карточку. «Я обо всем позабочусь», – ответил он, уничтожив меня взглядом.
Я продолжал улыбаться, вспоминая эту историю, но тут в шаге от кровати возник Хулио.
– Прошу прощения, инженьере, начинают показывать Гриффинов.
– Спасибо, Хулио. И извини за тот раз…
– За что?
– Ладно, ничего. Ты телек включил?
– Так точно. Я вам даже пива принес, хотя это и не разрешается.
Гриффины – это мультик, который заставил меня забыть про Симпсонов: я смотрел их каждый день. Мне нравился их едкий сарказм, страсть папы Питера к телевизору, его закидоны – когда он нажрался вином во время причастия, это был вообще финиш – но в больше всего я обожал малыша Стью за его злобность закоренелого убийцы и за его дьявольские планы грохнуть свою мамашу. Я казался сам себе идиотом, но всякий раз не мог удержаться от смеха. Это была моя ежедневная порция здорового юмора, с них начинался мой рабочий день, типа: после Гриффинов я еще немного смотрел телевизор, канал TRL или повтор какого-нибудь вечернего телефильма, потом немного играл в Play, обычно в Small World, потом читал «Человека-Паука» или «Дьяболик», в зависимости от настроения, потом, если меня прибивало, засыпал, практически всегда ругался по телефону с дежурным оператором спутникового телеканала, иногда шел поиграть на автоматах в «Пиноккио», потом, если были силы, ехал в «Даунтаун» помахать кулаками, либо проплыть пару раз от борта до борта в бассейне «Скорпион». И только потом приступал к ежевечернему саморазрушению.
По большому счету, проводить время дома мне нравилось. Я обожал бесцельное времяпровождение. Когда в разговорах люди начинали рассказывать про свою работу, то это был единственный случай, когда мне нечего было сказать. Необходимости трудиться я не видел. Выходит, люди делятся на тех, кто должен, кто хочет и кто может работать. Я был в числе тех, кто «мог бы», и не знаю, может, это какая-то особая привилегия, скорее всего, да.
Хулио наконец-то удалось надежно повесить моего как бы Караваджо в нужном месте, и у меня возникло ощущение, что день прошел не зря. Поэтому я слонялся по своей скотобойне и слушал Патти Смит, что-то веселенькое. В плане музыки мне хотелось бы родиться лет на двадцать лет пораньше, но исключительно для того, чтобы раньше и умереть. Похоже, именно по этой причине я не умел жить.
С этими теплыми мыслями я и задремал – нормальный исход после грустной выпивки, и только непосредственно перед ужином меня разбудил мой брат.
– КОЗЛИНААААА… ОПРАВДАН ЗА НЕДОСТАТОЧНОСТЬЮ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ!
– Тебя оправдали? Ты чего, под судом, что ли, был?
– Да не я, блин, а мой подопечный!
– ХА! КОЗЛЫ ВОНЮЧИЕ…
– Козлы, конечно. Но мы их сделали… А это что за хренотень? У нас чего здесь, Национальная галерея?
– Это дедушкин типа Караваджо… неплохо смотрится рядом с дипломом, правда?
– Мне кажется, немного мрачновато, ты его в нише повесил…
– Да фиг с ним, пусть там и висит.
– Куда же мне пришпандорить конверт с марками, которые дед мне завещал?
Вместо ответа я налил ему стакан портвейна, и вопрос был снят.
Да, я любил своего брата, хотя и не одобрял его поведения на восемьдесят процентов, но чувство у меня к нему было самое искреннее. Мое чувство многократно усилилось, когда Пьер достал пакетик с кокой, и мы по очереди это дело нюхнули, чтобы пережить спокойно ужин в компании с нашей мамой, Амедео, Лолой и одной из кукол «Винкс».
За оживленной беседой Пьер напомнил мне еще раз о грандиозной вечерине, которую организуют в «Метрополе» Dolce&Gabana, и мы битый час просидели, обсуждая, кого бы мне пригласить, чтобы уесть Аниту.
– Я думаю, Леон, тебе нужно пригласить какую-нибудь star fucker. Кого-нибудь типа Кармен или Фернанды, тем более, что она мулатка, тебе такие нравятся. Она сладкая, сексуальная и не вульгарная. Пошли ей приглашение, она поведется. Увидишь, эта твоя сучка со своим козлом дерьмом умоются.
– Чудно.
У моего брата всегда есть готовые решения. Я целые дни провожу, метаясь в своей паранойе в поисках выхода, и в голову приходит все одно и то же, а Пьеру это раз плюнуть, бац – и весь мой вечер расписан, а может, и вся жизнь.
Да, нужна именно star fucker, девушка из категории «иметь», но такая, которая помимо денег, стремится еще и к популярности. Эти тащатся, когда их фотографируют, когда они рядом со знаменитостью. Они бегут от безвестности, ради того, чтобы ощущать вспышки на своих священных телах, над которыми поработали инструктора фитнесса, ланцеты пластических хирургов и всякие разные елдаки. Их величайшая мечта – это, разумеется, выйти замуж за всемирно известного певца, хотя актер или там актриса, тоже сгодится. На худой конец можно и за стилиста. А с футболистами пора завязывать, уж извините.
Я решил прощупать почву с Кармен и Фернандой – Бразилия или Пуэрто-Рико? – чтобы потом воплотить в жизнь безупречный план вендетты. Мой брат – гений.
15
Я остановил свой выбор на Фернанде, потому что у нее была силиконовая грудь, а я всегда питал слабость к силиконовым сиськам. Мне нравится ощущать в ладони искусственную каучуковую упругость, клубок ниток, который гасит эмоции и возбуждает только взор. Есть на что полюбоваться, а потрогать – так себе. На эту вечеринку вполне достаточно – и людей посмотреть, и повыкореживаться, как говорит мой брат, в переводе на земной язык.
Само собой, я боялся показаться Фернанде банальным, ведь я хотел как-то выделиться из толпы мажоров, жаждущих ухватить ее за задницу. Надеюсь, в ягодицы-то она силикон не зашивала – вечером я собственноручно это проверю, однако, для пущей надежности я решил прицепить к пригласительному что-нибудь весомое из Wolford. Для девушки из категории «иметь» и еще не «поиметой» намерение выглядело несколько рискованным. Слишком высокий риск, что она вдруг почувствует себя шлюхой, а я не мог допустить такого социально неадекватного позора в присутствии Аниты и Беттеги.
Я зашел в магазин Dolce&Gabbana и обратился за советом. Я расписал ситуацию до мелочей, о да, девицам из бутиков я готов даже исповедываться, только им, да еще, пожалуй, путанам. Думаю, что они меня понимают лучше, чем я сам, и несмотря на это не завидуют мне ни на йоту. Ну разве что когда я вытаскиваю колоду швейцарских кредитных карточек, вот тогда-то я просто засранец.
Арианна, которой я особенно доверяю, посоветовала мне послать приглашение в сумочке усыпанной стразами Swarovsky из тех, что выпускаются ограниченными партиями. Тысяча евро – разумная цена за компанию Фернанды, не правда ли? Я положил пригласительный в сумочку и отправил с курьером в на флэт, который Фернанда снимала с двумя другими моделями.
Ее согласие пришло в виде полной ошибок SMSки со смайликом на конце (с круглой скобкой). Подумаешь! Как говорит мой отец, «лучше две груди в нужном месте, чем апостроф не там, где надо».
Я буквально запрыгал от радости. С тех пор как я прервал отношения с Беттегой, круг моего общения сузился неимоверно, более того, меня буквально обложили вежливым молчанием, принятым в нашей компании. Руди, Альби, Биянка, Звева, Том, Бетти Котолетта. Все пропали. Никаких E-mail, ни одного утешительного звонка. Народ предпочитал отмалчиваться, нежели, не дай бог, показаться навязчивым. Эта ситуация порождала во мне чувство, честно сознаюсь, будто меня все покинули, оставили, хотя, может, я просто излишне мнительный человек.
Я с трепетом ожидал вечеринки, и все эти дни накануне оставался прозрачным, как стеклышко – такая у меня была игра с фатумом – Дука даже позвонил мне, обеспокоенный. Уж он-то помнил обо мне. До кучи я принялся перечитывать последние серии «Дьяболик» и начал даже сочинять для себя историю с арестом Евы. С финалом, правда, у меня не получилось, в голову никакого оригинального поворота не пришло.
Единственным сюрпризом как раз в день party стал звонок Стефана, бесцельный, рутинный – будто он обзванивал всех подряд, чтобы просто поинтересоваться, как дела. Сте человек все-таки необычный. Он прекрасно знал мое состояние, но сердечные проблемы не затрагивал, просто болтал о погоде, вспоминал наши прошлые проказы, рассказывал, как у него идут дела в студии, и что собирается приехать в Италию, прикупить что-нибудь из антиквариата. Пока мы так с ним беседовали, я вдруг почувствовал какое-то странное спокойствие и уверенность. Такое ощущение, будто спишь с кем-то в одной постели и вдруг во сне невзначай касаешься его пяткой, кончиками пальцев или там икрой заденешь. Но спишь и не двигаешься, потому что при утере тактильного контакта почувствуешь себя гораздо хуже. Стефан в этот момент, образно говоря, коснулся меня своей лодыжкой – вот только не надо зубоскалить, я вас умоляю – и я между делом посоветовался с ним, что бы мне такое надеть на праздник. Он посмеялся, чуть подумал, а потом выразился как-то уж очень по-особенному, чем меня немало удивил: «Будь понаглее и оставайся самим собой».
И я Стефана послушался, ведь я такой зависимый, вы же знаете. Я надел тертые джинсы из разряда «домашние», черную рубашку, пиджак от смокинга и сапоги из змеиной кожи зеленоватого оттенка без всяких прибамбасов. Пьер вернулся в дом после того, как выгуливал своего Ламенто на поводке – комично, не правда ли? – и принялся обсуждать мой внешний вид. По его мнению, такие джинсы носят только грузчики, автостопперы и футболисты. Но он был рад, что я немного отвлекся от своих душевных трагедий. Пьер сообщил, что для нас забронирован столик у самого подиума.
В приглашении время было обозначено 22:30, Пьер просил прийти где-то к 23:15, потому, что нужно всегда добавлять к официальному началу сорок пять минут. Если вечеринка после ужина, тридцать минут, если это фуршет, пятнадцать минут, если это обычный ужин, приходить вовремя, если это домашний ужин, и немного раньше, если ожидаются мировые знаменитости, поющие, как правило, и поэтому все приходят заблаговременно. Нужно. Нужно. Из каждых пяти слов, произнесенных Пьером, два были «нужно». Я ему не раз об этом говорил, а он смотрел на меня такими глазами, будто хотел сказать «марш-на-работу!» и, возможно, был прав. Хотя, конечно, дико признавать правоту за человеком, который выгуливает кота на поводке.
Я решил немного разогреть Фернанду, пригласив ее на ранний ужин в «Голд» – ну так, чтобы включиться в тему. Едва мы вошли, я тут же отправил ее в сортир пописать – только ради того, чтобы она посмотрела на плазменную панель, которые они там развесили в своих уборных. Крутизна неимоверная.
Фернанда вернулась совершенно потрясенная, пролепетала «вполне-сойдет-и-пицца», а я, наблюдая, как она вся расклеивается, только и подумал «вот же дрянь». Впрочем дрянь довольно симпатичная. Наверное, это карибская кровь делала ее не такой вульгарной. Даже то, что я использовал ее по-черному, превращало все в прикольную игру. Короче, в этой правильно позолоченной рамке блистала нужным блеском и сумочка от Swarovsky.
– Me gusta muchissimo, Леонардо… С тобой я чувствую себя просто как королева…
– Я давно хотел тебя пригласить, да все не представлялось удобного случая.
– О чем ты думаешь?
– Я представил тебя в красном платье… от Валентино.
– Ох, Леонардо! Ты хочешь сказать, что это платье тебе по gusta?
Я улыбнулся своей промашке и погладил ее по щеке. Фернанда потупила очи, изображая, что обиделась. Прелесть девушек «иметь» в том, что они никогда не сердятся по-настоящему. Они отходчивы, а если еще и в постели поведут себя правильно, то всегда найдут способ взять свое. Обычный секс превращался у меня в целое событие, в том смысле, что был несоизмерим с моими расходами на ужин, гостиницу и финтифлюшки: любовь, в конце концов, это бартер или не бартер? Да и способен ли кто в этом мире определить истинное содержание обмениваемых ценностей?
Заплатив фиг знает сколько за какое-то Clos Des Goisses, я еще прождал минут десять, пока Фернанда бегала попудрить носик – скорее всего, чтобы еще разок пошариться у плазмы – но выглядела она действительно потрясающе. Жгучие глаза молодой лани, точеные скулы, убийственный маникюр, попка стульчиком. Анита сдохнет от злости, я не сомневаюсь.
Моя уверенность улетучилась, едва я миновал бронированные подступы к «Метрополю» с Фернандой под ручку. Темы мероприятия я не знал, какие-то там мужские дефиле; должно быть, обыгрывалась тема серебра, поскольку даже тротуар перед отелем весь сверкал, как пьяная комета. Брат мой давно был на месте и прислал мне SMS с местоположением столика. Публика излучала шарм, но выпендривалась несколько меньше обычного, хотя я заметил, что мои оригинальные джинсы были на каждом втором.
Единственное, чем я выделялся в толпе, если не считать стрижки под горшок, замазанной гелем, так это казаки из зеленой змеиной кожи. Едва мы оказались в тесной тусовке перед огромным подиумом, как от нас буквально ничего не осталось – пипл пялился лишь на мою стрижку под горшок да на груди Фернанды. Ну, должен признать, в сочетании с моей прической ее добро лишь усиливало эффект. Я просвистел в десяти метрах от Пьера, потом притормозил, заправился парой мартини и приготовился отрываться по-полной.
Ничего не могу сказать плохого, тусовка меня принимала замечательно. Никто из моих друзей меня не предал и не забыл, они все быстренько подключились: кто усаживал Фернанду за столик, кто наливал ей Dom Perignon. Мы прикольно так сидели все вместе, выпивали, закусывали фруктами на шпажках, и тут я увидел, как с верхнего яруса, прямо от столика, что был над нами, спускается Анита. Впереди шел Беттега. Он ее и за ручку так мило придерживал, будто это его девушка. Сукин сын, чтоб ему…
Я пристроил Фернанду с одного бока, с другого – бокал с алкоголем, успокоил брата взглядом и приготовился сыграть самую трудную мизансцену в своей жизни. Эх, сейчас бы закинуться как следует, не по-детски, но сегодня вечером низззя – игра с фатумом, – и мне разрешен только алкоголь. Я взглянул на них обоих прямо и без страха, мне так хотелось посмотреть Беттеге в глаза. Не раздумывая, я выпалил:
– Шампанского?
Оба испуганно уставились на меня, но мой миролюбивый вид их успокоил.
– Да, нет, Леон, спасибо… Ты так любезен. Ты же знаешь, я не люблю шампанское.
– Да знаю, блин… Так сказал, по привычке.
– Ничего. Как у тебя дела?
– Все в ажуре, Ани. Ну а, ты, Беттега, как поживаешь?
– Нормально… Извините, мне надо в туалет.
Беттега в замешательстве выпустил руку Аниты, и в мгновение ока испарился, я же с резкостью невежи оттолкнул Фернанду. Я весь светился любезностью, но за этим скрывалась лишь смятение, бешеный стук сердца, слепая ярость и отчаяние. Держать себя в руках. Не повышать голоса. Держать себя в руках. Не повышать голоса. Забудь промах с шампанским. Очаруй ее своим вниманием. Задави ее волей, убей чистой любовью. Пронзи ее стрелами, из тех, что еще остались у тебя, давай, Леон, если любишь, пара острых стрел всегда отыщется в сердце.
У Фернанды хватило ума не убежать, и она терлась рядом, под масляными взглядами моих приятелей. На мгновение я подумал, насколько менее любопытны консьержи в наших подъездах, нежели эти гребаные лицемеры, мои друзья.
– Как дела на работе, Ани? Разрываешься между Майами, Нью-Йорком и Бразилией?
– Но это же все обычные командировки! В последние дни, в основном, в Милане, аукционы один за другим… Ты знаешь, я открыла одного молодого китайского художника, он недавно выставлялся в Шанхае. Твоим бы наверняка очень понравилось.
– …
– А ты, у тебя как дела? Ты в порядке?
– Мне плохо, Анита. Ты нужна мне.
Вот что я ей ответил. По идее, мне надо было сказать: «Какого хрена ты все еще с этим козлом?». Но у меня не хватило мужества. Я стушевался, я обделался, обделался на глазах у всех. Я чего-то мямлил, и глупые мои слова были последней соломинкой, за которую я пытался ухватиться. Когда Беттега вновь нарисовался на горизонте, на мгновение у меня возникло чувство, будто Анита ко мне вернется. Туфелька у нее сползала с ноги, она ее все пыталась подцепить, такая скромница, чистое, непорочное дитя… Анита явно нервничала, ее Леон стоял перед нею, словно ясно солнышко, выпив всего лишь два бокала мартини да полбутылки шампани. О, я был чист, как стеклышко, таким трезвым она меня ни разу не видела, ни на одной тусовке. И тут неожиданно для себя я злобно посмотрел на нее, развернулся и пошел прочь. Все таращились на меня: брат с пониманием, друзья с любопытством, Фернанда – так та просто моргала, не врубаясь в свой неожиданный облом. Я подошел к ней, как ни в чем не бывало, и повел танцевать.
На танцполе сердце чуть успокоилось, а может, наоборот, заколотилось еще сильнее, я не помню точно, помню только, что сердце работало как-то не так. Нет, ничего не кончилось, не может все так кончиться. Я весь отдался танцу и заставил себя отметить, что попал на реально крутую тусовку. По бокам подиума около шестов извивались девушки go-go, а два гламурных паренька разливали шампанское всем, кто проходил мимо. Фернанда не удержалась и тоже было протянула свой бокал, но я ее одернул. Мне казалось, что момент неподходящий, хотя парочка ее признала.
Я изобразил пошлое объятие в надежде, что Анита меня видит. Я ощущал ее взгляд на себе, я исполнял роль пьяного и счастливого, я пытался тащиться под эту ужасную, завораживающую музыку. Искусственные груди Фернанды накрывали меня всего без остатка, но обычного своего эффекта не производили и не возбуждали меня, может быть, потому, что все это было неприкрытым свинством и латентным эксгибиционизмом. Открытки, вернувшиеся к отправителю. Пирожные в финале обильного ужина. Я больше не хотел сисек несмотря на то, что оплатил их.
И вот, когда я совсем уже пришел в себя, я обнаружил, что все мои приятели уже танцуют вокруг. Я все это воспринял не иначе как демонстрацию дружеской поддержки с их стороны, и был им бесконечно благодарен. Хотя, может, они просто-напросто уже закинулись, блин, и ни один не предложил мне дернуть – подонки они все, и больше никто.
Я стал водить жалом по всем лестницам, на которых было полным-полно секьюрити, в поисках Аниты. Я заметил ее: она беседовала с одной из своих фальшивых подруг, может, о живописи, может обо мне, в руке бокал, в нескольких метрах – Беттега. Несмотря на подлянку, которую он мне подсунул, никто из моих друзей не стал с ним менее вежлив. Честно говоря, такая чистота нравов меня несколько обескуражила. Только Котолетта – видимо, я недостаточно хорошо ее знал – имела мужество встать на мою сторону. Она сказала мне, что Беттега – полное дерьмо и что Анита в конце концов приползет ко мне на коленях. О, я был ей бесконечно признателен за такие слова, но напрямую выразиться не посмел, протянув ей зубочистку с земляникой в знак благодарности – на большее меня не хватило.
Я продолжал тусоваться с Фернандой – как-никак штуку евро заплатил, чего деньгами разбрасываться. Задумав поцеловать ее, я перед этим бросил внимательный взгляд на лестницу, чтобы удостовериться, хорошо ли Анита меня видит. Аниты не было. Я искал ее глазами на танцполе, у туалетов, среди болтавшихся по партеру компаний, в толпе у гардероба, в очереди за сувенирными маечками и даже на посеребренном асфальте.
Анита ушла, не попрощавшись со мной. Они ушли, не попрощавшись со мной. Я пощупал в кармане, на месте ли ключи от машины, и побежал к своему «жучку», запаркованному на каком-то далеком тротуаре, потом поехал домой, один, без никого, без единого жалкого «камешка» в кармане, без обычного литра выпивки, чтобы посадить печень. Я физически чувствовал, как тоска пожирает мое тело, я упивался собственным поражением. Так было надо. Но когда я прибыл на улицу Боргонуово, и уж фотоэлемент замигал, и парадная дверь стала открываться, тут я все-таки сдунул к Порта-Венециа, чтобы взять дури у черных.
