Текст книги "Жан Оторва с Малахова кургана"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– За работу!

Прикладом карабина Оторва простучал стены и пол, покрытый черными и белыми плитами. Глухой звук, которым отозвались стены и пол, исключал мысль о скрытых пустотах.

Оставался алтарь. «Кажется, здесь что-то есть. Посмотрим!»

Алтарь был деревянный. Тяжелые дубовые панели были раскрашены под мрамор, в серых и черных разводах. Никакого орнамента, никакой лепнины. Посередине передней панели находился большой греческий золоченый крест с двумя перекладинами. Зуав присел на корточки, тщательно осмотрел крест, ощупал его, попытался оторвать перекладины и только ободрал себе пальцы. Он простучал кулаком ту часть панели, на которой блестел христианский символ, и она отозвалась, как пустой ящик. Оторва пробормотал:

– Вот где разгадка… я чувствую… я уверен!

В перекладинах креста торчали два больших гвоздя. Оторва сильно надавил на шляпки. Вторая подалась, ушла вглубь, и – раз! – передняя панель медленно опустилась вниз, на уровень плиточного пола.

В нижней части углубления, ограниченного тремя стенками, оставшимися на месте, виднелись первые ступени винтовой лестницы, уходившей отвесно вниз. Оторва на радостях потер руки и пустился в пляс; безудержная джига совсем не вязалась с мрачным местом действия.

«Тайна разгадана! Из-за этой головоломки я чуть не свихнул себе мозги!.. Я разгадал их фокус!.. Ну и фокус!.. Оп-ля-ля!.. Оп-ля-ля!.. Именно здесь ушли под землю тот мерзавец и Дама в Черном!.. И таким же образом от нас прошлой ночью улизнули московцы… С чем связана эта лестница? Куда она ведет?.. Может быть, в пасть дьяволу!.. Ну что ж, посмотрим!»

Оторва порылся в своем мешке и извлек оттуда коробок спичек и свечу, которую купил, не торгуясь, за сорок су [179]179
  Су – обиходное, бытовое название самой мелкой французской монеты – сантима.


[Закрыть]в Камыше.

Прежде чем спуститься, он благоразумно продумал план действий. Зажег свечку, осветил подножие алтаря и сказал про себя: «Я знаю теперь, как это открывается… Но как обратно закрыть этот ход?» Когда один секрет известен, найти другой проще простого. На дальней стене, напротив первого, прикреплялся второй греческий крест. В нем так же торчало два гвоздя.

Оторва нажал на нижний и тотчас отскочил. Раздался такой же, как и при открывании, щелчок, и передняя часть алтаря встала на прежнее место.

Жан был в восторге. Теперь пора отправляться в подземное путешествие.

Он во второй раз открыл панель, храбро запер за собой ход и медленно начал спускаться по лестнице, держа в одной руке ружье, а в другой – свечу. Зуав насчитал восемнадцать ступенек, то есть высоту целого этажа, и очутился в довольно просторном коридоре, который вел в сторону города.

Потолок коридора был сводчатый, размеры его составляли примерно метр семьдесят в высоту и метр в ширину, пройти по нему не составляло труда.

«Несомненно, – подумал Оторва, – русские пользуются им, когда предпринимают ночные атаки».

Он преодолел около двухсот метров, и тут коридор резко сузился – теперь по нему с трудом мог пройти человек среднего телосложения.

Кроме того, вход, ведущий в эту узкую часть, располагался на уровне пола, и, чтобы пролезть в него, приходилось буквально ползти. Оторва отважно пустился в путь, хотя стены туннеля угрожающе сжимали его атлетические плечи. Он отталкивался пальцами рук, ногами, коленями и вдруг оказался в обширном зале.

Из осторожности Жан оставил позади себя, в туннеле, зажженную свечу. Но свет ее не потребовался: зал, в который он попал, достаточно хорошо освещался. Прямо перед собой зуав увидел иконы и три лампады, мерцающий свет которых разгонял темноту.

– Черт возьми, – пробормотал он, удивляясь все больше, – да здесь целый подземный арсенал [180]180
  Арсенал – предприятие для изготовления, хранения, ремонта оружия и предметов военного снаряжения.


[Закрыть].

Штук двести пятьдесят – триста ружей, аккуратно составленные в пирамиды, поблескивали стволами. Гаубица [181]181
  Гаубица – артиллерийское орудие, схожее с мортирой, но имеющее более длинный ствол и некоторые конструктивные отличия.


[Закрыть], приподнятая на легкий лафет, была повернута дулом к туннелю, трофейное холодное оружие кто-то развесил по стенам. Над головой Оторвы раздавались глухие удары, от которых дрожала земля и звякали лампады.

– Надо мной укрепления бастиона, – добавил он вполголоса. – Да, бастиона! Стреляют русские пушки!

Молодой человек обыскал, ощупал, осмотрел арсенал и в конце концов обнаружил мрачную дверь, окованную железом, ощетинившуюся громадными гвоздями, прорезанную узкими бойницами. Он попытался ее открыть, не слишком, впрочем, рассчитывая на успех. Она оказалась заперта намертво.

Осторожность подсказывала ему, что давно следовало уходить.

Внезапно его внимание привлек ящик из нетесаного дерева, небрежно приткнувшийся позади гаубицы. «Зарядный ящик?» – подумал он.

Движимый вполне законным любопытством, которое заставляло внимательно всматриваться в самые ничтожные на первый взгляд детали, зуав приподнял крышку ящика, и у него вырвался удивленный возглас.

Смельчак увидел полную форму французского солдата, форму зуава, более того, зуава Второго полка.

Он вытащил ее и тщательно осмотрел. Все было на месте. Тюрбан [182]182
  Тюрбан – головной убор у народов мусульманских стран Востока, состоит из фески или тюбетейки (маленькой плоской шапочки), обмотанной легкой материей; входил в форму одежды зуавов.


[Закрыть], расшитая куртка, голубой фланелевый пояс, пышные шаровары, белые гетры, туфли, карабин Минье [183]183
  Минье Клод (1814–1879) – французский офицер, изобретатель оружия.


[Закрыть], патронная сумка, поясной ремень, штык-нож – одним словом, полная экипировка.

Но что еще поразительнее – на левой стороне куртки, на уровне сердца, была прикреплена на красной шелковой ленте звезда – орден Почетного легиона. Подавленный крик вырвался у Оторвы из груди:

– Тысяча чертей!.. С ума сойти!.. Что же делать?.. Что придумать?.. Время не ждет… Я чувствую, что надо уходить. Оставаться дольше – значит искушать судьбу… Да, да, надо идти!.. Я еще вернусь… теперь я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь.

Молодой человек быстро положил форму на место, в таком же порядке, в каком она лежала. Когда он складывал куртку, что-то упало с характерным металлическим звуком, какой издают золотые монеты.

Он наклонился и подобрал крапо – плоский кожаный кошель, который зуавы носят на шнуре, под рубахой. Кошель оказался туго набит золотом. Жан взвесил его на руке, громко засмеялся и, как истый африканец, не отличающийся особой щепетильностью, положил его в карман, размышляя вслух:

– Взято у врага!.. Трофей!.. Отличная пожива!.. Адский дозор вылакает все!.. До донышка! Ну, а теперь, Оторва, в путь!

ГЛАВА 5

Камыш. – Дозор гуляет. – Московское золото. – Шпионы. – Меню пиршества. – Похмелье. – Клевета. – Неосторожные слова. – Сержант Дюре. – Оскорбление. – Позорное обвинение.

Бухту Камышовую назвали так из-за находящегося рядом болота. Просторная и надежная, хорошо защищенная от ветров, она служила якорной стоянкой и местом разгрузки французского флота в течение всей Крымской войны.

Великолепно расположенная в стратегическом отношении, она со дня на день приобретала все большее значение.

К северо-западу от бухты вырос целый военный городок – причалы, навесы, бараки, склады продовольствия и обмундирования, пороховые погреба, артиллерийский парк [184]184
  Артиллерийский парк – передвижной склад для снабжения армии оружием.


[Закрыть], лазареты и немалое военное население. Здесь разместился даже отлично организованный корпус пожарных, задачей которых было предупреждать возгорания, подобные тому колоссальному пожару, который разрушил Варну.

В глубине бухты одновременно с военным городком появилось еще одно странное поселение, целиком гражданское, кишевшее торговцами, со всех сторон сбежавшимися на добычу. За ним закрепилось название «Камыш».

Греки, левантинцы [185]185
  Левантинцы – потомки европейцев, переселившиеся в результате религиозных преследований из Ливана и Сирии в Крым и смешавшиеся с местным населением.


[Закрыть], англичане, французы, итальянцы, татары, спекулянты изо всех стран, подозрительные коммерсанты, подгоняемые жаждой наживы, располагались здесь по-братски и, действуя в полном друг с другом согласии, грабили солдат.

Здесь можно было купить любой товар, но по каким ценам! Палатки, дощатые лачуги, землянки, мазанки, бараки, халупы, берлоги и хижины – все это тянулось вдоль разбитых, изрытых улиц, пыльных или грязных, смотря по погоде, и выставляло на всеобщее обозрение забавные фасады, испещренные сногсшибательными вывесками.

Улица Императора, улица Победы, Торговая улица… По ним непрерывно курсировали повозки, столь же разномастные, как и жилища, и без устали перевозили армейские грузы. В телеги, арбы [186]186
  Арба – в Крыму: двухколесная телега.


[Закрыть], фуры [187]187
  Фура – большая длинная крытая повозка для клади.


[Закрыть], повозки без формы и названия были впряжены мулы, лошади, ослы, верблюды и буйволы [188]188
  Буйвол – крупный бык с большой головой и большими, толстыми у основания рогами; используется как тягловая сила.


[Закрыть], сопровождаемые погонщиками, которые кричали, бранились и сыпали проклятиями на всех языках.

И повсюду виднелись товары – на бочках, на охапках хвороста, на камнях и ящиках: фрукты, овощи, дичь, консервы, окорока, бакалея, рыба свежая и вяленая… а дальше шли лавки, да еще какие! Булочники, мясники, колбасники!.. И наконец, здесь находилось огромное, необъятное, бесконечное количество продавцов спиртного, начиная с тех, что торговали из бочек, установленных на двух камнях, и наливали в оловянные стаканчики, и кончая кабаре [189]189
  Кабаре – небольшой ресторан с концертной эстрадой.


[Закрыть]с рестораном и казино [190]190
  Казино – заведение для азартных игр.


[Закрыть], куда между двумя атаками приходили за порцией развлечения солдаты, осаждавшие Севастополь. И все эти спекулянты, торговавшие по безумным, непомерным ценам, получали золотую прибыль!

Что же вы хотите! Никто не мог быть уверен в своем завтрашнем дне, пули и ядра били часто и вслепую. И – черт возьми! – каждый спешил вывернуть карман, чтобы доставить себе последнее удовольствие, прежде чем пуститься в невозвратный путь. Таким образом, наглое воровство, доведенное до полного бесстыдства, стало в Камыше правилом и основой коммерции, признаваемой обеими сторонами, – теми, кто крал, и теми, у кого крали.

Те, у кого крали, позволяли обдирать себя, и единственной их местью являлись разнообразные прозвища, которыми они награждали городок у Камышовой бухты: Вороград, Жуликополь или Шельмостополь.

По соседству с этим поселением ютилось еще множество женщин – англичанок и француженок, которые ценой больших расходов и усилий приехали сюда, чтобы находиться поблизости от своих мужей. Им жилось трудно в этом подобии города, где грохота, гама, вожделений, лихорадки было хоть отбавляй, но зато отсутствовали обычные житейские удобства.

Однако верные женщины спокойно и мужественно переносили эти убогие условия существования, лишь время от времени освещаемые лучом нежности, который служил им могучей поддержкой.

Сюда-то и направлялся с туго набитым кошельком наш зуав. После приключений в подземелье командир Адского дозора испытывал естественную потребность прокутить с товарищами трофейные деньжата.

Славный Жан испытывал безудержную радость при мысли о том, что это проклятое золото, цена подлого предательства, утолит жажду французских глоток, что две сотни луидоров, найденные в мундире лжезуава, пойдут на кутеж настоящих зуавов, храбрейших из шакалов, самых отчаянных хватов из всех хватов Второго полка.

Приглашение Оторвы вызвало у дозора неописуемый восторг! Зуавы беспорядочной ватагой – фески набекрень, глаза горят – начали обход уличных торговцев.

Стакан опрокидывался за стаканом, и Оторва, у которого карман раздулся от золота, платил, не считая, по-царски.

Тостам не было конца! Зуавы пили за здоровье императора [191]191
  Императором Франции был в то время Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона I; 1808–1873), находился на престоле в 1852–1870 годах, был низложен революцией 1870 года.


[Закрыть], королевы Виктории [192]192
  Королева Виктория (1819–1901) правила Великобританией в 1837–1901 годах.


[Закрыть], генерала Канробера, генерала Боске, полковника Клера, всех любимых командиров, капитана Шампобера… И чем усерднее они пили, тем больше воодушевлялись.

Оторва заказал роскошный обед в ресторане «Пти-Вефур» с весьма сомнительной репутацией, так же, как «Братья из Прованса». Дозор, немного растрепанный, но еще на ногах, направился туда, распевая модный куплет:

 
Владыке императору Русину,
Чтобы от зуда он не изнемог,
Почешем крепко мы бока и спину,
Вмиг присмиреет он, как ангелок.
Хотел плясать —
        попляшешь – тру-ля-ля!
А мы сыграем
        «Папа Николя!» [193]193
  Имеется в виду российский император Николай I (Николай Павлович Романов; 1796–1855), царствовал с 1825 года.


[Закрыть]
 

В обширном и разнообразном меню значились изысканные блюда с острыми приправами. Зуавы были не дураки поесть, а уж выпить тем более.

Питух, горнист, блестяще подтверждал свое прозвище.

Оторва, как перворазрядный банкир, платил за все, так сказать, не закрывая окошечка.

Его товарищи, ошеломленные потоком золота, извергавшегося из кармана Оторвы, не верили своим глазам.

– Ты что, открыл золотой прииск? – воскликнул Питух, выражая общую мысль.

Оторва захохотал и приказал подать шампанское.

– Так ты ограбил банк? – продолжал горнист.

Разом взлетели пробки, заискрилась пена.

– А может, ты продал душу дьяволу?.. Ну ответь же мне наконец, – настаивал Питух, который от спиртного сделался упрямым, словно мул.

– Мой старый музикус, – отвечал Оторва, – это не что иное, как московское золото, а подцепил я его в одном загробном месте, куда я вас на днях поведу…

– Русское золото!.. Не может быть!

– Да, это цена предательства. Я обнаружил его и пресек.

Нетрудно представить себе, какую бурную овацию вызвало это заявление у собутыльников Оторвы!

Неосторожные слова, да еще в подобном месте, произнес Оторва, и скоро – увы! – он горько о них пожалеет. Ведь Камыш со своим космополитическим населением [194]194
  Космополитическое население – здесь: многонациональное, разноплеменное.


[Закрыть], кишащий темными личностями, – это настоящий рассадник шпионажа. Среди левантинцев с подозрительными повадками и уклончивыми взглядами, среди татар с раскосыми глазами и оттопыренными ушами, среди всех этих людей, потерявших понятие и о чести, и о родине, наверняка найдется немало охотников поставить русским за деньги любые сведения.

В Камыше существовала даже – это выяснилось позже – постоянно действовавшая разведывательная служба, организованная русской полицией. Не случайно в Севастополе и в штабе Меншикова знали все, что происходило в англо-французской армии.

Однако время шло. Скоро прозвучит вечерняя зо́ря [195]195
  Вечерняя зо́ря – один из воинских сигналов, играемых на трубе: зовет к вечерней поверке личного состава.


[Закрыть]. Наступала пора покидать злачное место. Гуляки запихивали в рот последние куски, самые последние… С сожалением осушали они и последние бутылки – увы, они оказались не бездонными.

Никто никого уже не слышал в общем шуме и гаме, звуках тостов и песен, в нарастающем пьяном разгуле. Внезапно раздался сигнал горнов и труб – играли вечернюю зорю. Меланхолическая фанфара своим вибрирующим голосом перекрывала весь гам. Гражданский городок Камыш подчинялся военным законам осады. Все воровские притоны закрылись как по мановению волшебной палочки.

Оторва расплатился за последние заказы и красноречивым жестом вывернул свои карманы. Все проедено и пропито – до последнего сантима!

– Да, знатная была пьянка! – пробормотал Питух, чье воодушевление достигло самого высокого градуса.

– Пьянка – что надо! – повторяли чревоугодники из Адского дозора, с удовольствием перечисляя блюда. – Телячья голова!.. Мясо в горшочке!.. Телячьи ножки!.. Говяжья вырезка!.. Тушеная говядина!.. Слоеный пирог с мясной начинкой!.. Телятина на углях!.. И что еще?.. Куча всякой вкуснятины!..

– И все это – надувательство, – сказал Оторва, заливаясь хохотом.

– Что – надувательство?

– Да все, потому что на самом деле мы съели верблюда!

– Не может быть!

– Точно! Один верблюд сегодня утром сломал ногу. Трактирщик купил его, прирезал, приготовил под разными соусами… и мы сожрали его целиком!

Мощный взрыв смеха встретил это сообщение, раздалось дружное «браво!». Желудки зуавов не знали предрассудков, и они корчились от хохота, без устали обсуждая это кулинарное приключение, над которым завтра будет потешаться вся армия.

– Верблюд!.. Это был верблюд!

И вся компания, весело болтая, побрела, спотыкаясь, на ночлег, к Колоколенке; там тянулись, насколько хватало глаз, маленькие полотняные палатки на двоих, где солдат ждал крепкий сон под грохот артиллерийской канонады.

На следующий день Адский дозор маялся с похмелья, но это не мешало ему с обычной отвагой делать свое трудное дело. Пусть будет трудное, пусть опасное – их вдохновляет любовь к родине и славе!

Дней восемь или десять прошли в мелких стычках. Ночные атаки неутомимых и бесстрашных русских участились.

И странное дело, эти атаки почти всегда оказывались успешными. Русские заставали врасплох французские посты, разрушали траншеи, заклепывали пушки, убивали артиллеристов, и казалось, будто им благоприятствовал слепой случай, если только это не новое предательство.

Да, именно так! Не иначе, как предательство. Штаб по два раза за ночь менял пароли. Высшее командование распоряжалось сооружать фальшивые батареи и маскировать настоящие. Оно тщательно скрывало передвижение войск и меняло маршруты.

Напрасные усилия! Каждый раз случалось, что противник оказывался предупрежден с дьявольской точностью и быстротой. Тем временем начали циркулировать [196]196
  Циркулировать – обращаться, делать круговорот.


[Закрыть]неприятные слухи. Распространяемые с чрезвычайной ловкостью и коварством, они ничего не утверждали. Но в них содержались намеки на «некоторых людей», которые, мол, ходят в одиночку, без контроля, без командиров через линию фронта, когда и как им заблагорассудится, и появляются там, где надумают сами.

Можно ли положиться на этих «некоторых людей»? Есть ли уверенность в их морали, в их верности долгу, родине, знамени?.. Очень быстро подозрения начали падать на Адский дозор, вернее, на его командира.

Как всегда бывает при подобных обстоятельствах, главное заинтересованное лицо ничего об этих слухах не знало. И именно это мешало ему пресечь в корне гнусную клевету, которая распространялась все шире и шире, быть может, как раз в силу своей абсурдности [197]197
  Абсурдность – нелепость, бессмыслица.


[Закрыть]. Вскоре произнесли вслух и имя Оторвы. Кто? Узнать невозможно. Это все тот же коварный аноним: «говорят…», «кое-кто полагает…», «утверждают…».

Да, это Оторва!.. Ему припомнили, сильно все преувеличивая, пирушку, которую он закатил для своих франтиреров. Это, мол, была гнусная оргия, во время которой командир Адского дозора похвалялся тем, что он разжился русским золотом… Все, мол, видели, как золото текло у него меж пальцев… ему, видно, хорошо заплатили за мерзкое предательство, и теперь французские укрепления переходят в руки врага. Ночные вылазки Оторвы комментировались все более недоброжелательно, их толковали все более определенно.

Оказывается, многие замечали ночные вылазки командира разведчиков. Люди видели, как он проскальзывал мимо передовых постов, как он рыскал, что-то высматривая, появлялся и тотчас снова исчезал, неустанно обходя ничейную полосу, которая пролегала между укреплениями Севастополя и боевой линией англо-французов.

Конечно, во всем был виноват Оторва. Нечего и сомневаться. Его нельзя ни с кем спутать. Его зуавский мундир, его борода, его походка, орден Почетного легиона!.. О, этот знак на груди предателя!

Теперь об Оторве уже говорили с полной уверенностью. И кого же обвиняли? Бесстрашного солдата, храбреца, в груди которого билось честное сердце. И этого героя старались забросать грязью ненависть вкупе с завистью. Так прошла неделя, а потом разразилась гроза, постепенно набиравшая силу.

Однажды в послеполуденный час Оторва, не занятый на службе, прогуливался по Камышу, с интересом наблюдая кипевшую там жизнь. Он был один, что случалось очень редко. Сейчас он встретит кого-нибудь из товарищей, кто поможет ему потратить денежки, полученные утром от старика отца.

Но встретил он не товарища, а сержанта Леона Дюре, своего заклятого врага, которого не видел после их стычки. Поскольку Оторва – кавалер ордена Почетного легиона, солдаты и унтер-офицеры должны отдавать ему честь. В глубине души он не придавал особого значения этой почести – ведь он оставался зуавом Оторвой, простым капралом. Жан готов был бы даже посмеяться над уставной церемонией. Но приветствие относилось не к нему, а к ордену, символу воинской доблести и знаку высшего уважения, какое родина только может выказать солдату. И этим Оторва поступиться не мог.

Не дойдя до Оторвы четырех шагов, сержант Дюре окинул его презрительным взглядом, ухмыльнулся и демонстративно заложил руки за спину, нагло показывая тем самым, что не отдал честь умышленно.

Оторва немного побледнел, раздул ноздри и почувствовал, как сердце его прохватила дрожь, предвещавшая страшный приступ гнева.

Спокойным, немного приглушенным голосом он окликнул сержанта, который остановился, по-прежнему нагло улыбаясь.

– Сержант, устав требует, чтобы вы отдали честь этому ордену. Извольте подчиниться уставу.

Дюре, стоя вполоборота, оглянулся. За ним по пятам следовали несколько линейных стрелков. С ненавистью глядя на Оторву, он процедил сквозь зубы:

– Я не стану приветствовать знак, обесчещенный предателем, продажным и жалким русским шпионом!

Ужасные слова, совершенно неожиданные для Оторвы, хлестнули его по лицу, точно пощечина.

В ушах у него загудело, взгляд помутился, горло перехватило, язык онемел, ему показалось, что сердце его перестало биться и он сейчас умрет. Сквозь пелену крови, застилавшую глаза, он увидел бледную ухмылявшуюся физиономию негодяя, увидел его серые глаза с желтыми крапинками, слюнявые губы…

Рычание вырвалось из уст Жана, а затем, запинаясь от гнева, возмущения и обиды, он выкрикнул:

– Ублюдок… негодяй… я заткну твои слова обратно в твою грязную глотку!.. Я… я убью тебя!

В порыве ярости зуав бросился на сержанта, схватил его в охапку, швырнул на землю… потом прыгнул сверху, ощущая несказанную радость от того, что топчет ненавистную плоть.

Но Дюре позвал на помощь:

– Ко мне!.. Товарищи, ко мне!..

Линейные стрелки, сопровождавшие сержанта, скопом кинулись на Оторву.

Их было не меньше дюжины, их заранее предупредили о том, что может случиться, и они знали, что делать.

– Ах, негодяи… подлецы!.. Десять на одного… и они еще называют себя французами!

Оторва отбивался ногами, кулаками, он колошматил своих врагов, бросал одних на других, и на какой-то момент ему удалось раскидать кучу тел, навалившихся на него.

– А ну, смелей… смелей, друзья, – кричал тем временем сержант Дюре. – Он в наших руках, этот мерзавец… этот предатель…

Стрелки верили, что зуав был действительно виновен, и в справедливом негодовании набросились на него снова, несмотря на страшные удары, которые тот наносил им.

Трое или четверо уже лежали распростертыми на земле и не могли пошевелиться. А Оторва крикнул звонким голосом:

– Ну, скоты… будете знать, кто я… вы еще запомните меня… Это я – предатель?! Меня подкупили?! Тысяча чертей!.. Я вас изничтожу!..

К несчастью, поблизости не оказалось ни одного зуава, который пришел бы на помощь доблестному командиру Адского дозора. Лишь любопытные уличные торговцы обступили дерущихся и забавлялись от души.

– Все! Пора кончать! – завизжал Дюре и быстро наклонился, в то время как Оторва, с пеной ярости на губах, сыпал удары направо и налево.

Дюре поднял с земли горсть песка, крадучись подобрался к Жану и кинул песок прямо ему в лицо.

Ослепленный зуав остановился и поднес руки к глазам.

– Подлец!.. Подлец!.. – закричал он, отбиваясь. – О, я вырву у тебя сердце! – И наконец испустил последний тоскливый вопль, исполненный душераздирающего отчаяния: – Ко мне!.. Мои шакалы… ко мне!..

Солдаты дергали, толкали его, в итоге свалили на землю, связали. Платок, заткнутый в виде кляпа в рот, заглушал крики молодого человека.

И вот он, беспомощный, недвижный как труп, с залитыми кровью глазами, оказался во власти своего смертельного врага, который нагло не скрывал своего торжества.

Сержант Дюре оглянулся по сторонам, убедился в том, что зуавов поблизости не было, и, наклонившись к уху Оторвы, проговорил тихим свистящим голосом, дрожащим от ненависти:

– На этот раз ты в моих руках, заносчивый хвастун!.. Несчастный фанфарон!.. Твоя песенка спета… С тебя сорвут звезду с крестом и расстреляют… Я увижу это и буду счастлив… А вы, ребята, оттащите его и заприте, пока не придет время судить задиру и казнить!