Текст книги "Жан Оторва с Малахова кургана"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

На взгляд осаждавших, это, безусловно, была самая заметная и самая важная точка.

Здесь же был оборудован и командный пункт занимавшегося осадными работами подполковника Рауля. Этот доблестный офицер олицетворял собой атаку, как Тотлебен олицетворял оборону. Раулю предстояло покрыть себя славой и заслужить похвалу своего противника.

От Дома с колоколенкой до Мачтового бастиона было две тысячи метров. Немного ближе и левее, в одном из уцелевших домов открыли полевой госпиталь, а в так называемом Сожженном доме, несмотря на близость русских, устроили склад, приспособленный для осады.

Обустройство тыла занимало армию до седьмого октября – дня, когда была проложена первая траншея. Операция эта была деликатная, опасная и в высшей степени волнующая.

Ночью тысяча пехотинцев под водительством пятидесяти саперов в полной тишине выдвинулась к Сожженному дому. У каждого из солдат висело на перевязи ружье, на плече лежала лопата и кирка.

Их сопровождали три батальона поддержки, а еще пять оставались в резерве, у Колоколенки, готовые при малейшей тревоге прийти на помощь.

Каждый из работников тащил по туру. Отряд выстроился в две цепочки, которые шагали какое-то время рядом, в сторону противника, а потом повернули, одна налево, другая направо, образуя таким образом уже одну цепь.

По сигналу «Стой!», произнесенному голосом тихим, как дыхание, солдаты бесшумно опустили на землю туры, оружие и инструмент.

Унтер-офицеры из саперов подровняли натянутыми веревками линию туров, и солдаты настороженно ждали, когда будет подан сигнал к началу работ.

Тем временем подразделения, призванные обезопасить работу саперов, группировались по ротам и отделениям и выставляли часовых перед линией фронта.

Строгий приказ запрещал стрелять, бряцать оружием, повышать голос, вообще производить какой-либо шум. В случае тревоги надлежало отступать в полной тишине.

Ничто не двигалось, и в это поистине торжественное, волнующее мгновение было слышно, как бились сердца, как вырывалось дыхание из груди тысячи бойцов, которых один залп картечи мог смести с лица земли.

Наконец капитан тихим голосом отдал команду. Ее передали от человека к человеку по всей линии: «Начали!»

Тысяча заступов поднялась и упала, вонзаясь в землю. Каждый старался изо всех сил соблюсти грозный приказ о тишине. Это был вопрос жизни или смерти.

К счастью, ночь выпала темная – хоть глаз выколи, и русские, занятые, вероятно, какой-нибудь подобной работой, не подавали признаков жизни.

Французы работали очень усердно, с лихорадочной быстротой, подстегиваемые инстинктом самосохранения.

Выдолбленную заступами землю перекидывали лопатами в поставленные стоймя туры, которые постепенно заполнялись.

Наполненные до краев, они послужат хорошей защитой от огнестрельного оружия той, уже далекой от нас эпохи.

В полночь новая тысяча саперов сменила своих уставших товарищей.

В шесть часов утра ошеломленные русские обнаружили прямо перед собой линию траншей длиной в тысячу метров и два бастиона, соединенных насыпью, за которой солдаты могли передвигаться во весь рост и отвечать огнем на огонь противника.

Огонь этот не заставил себя долго ждать. Вся линия русских укреплений заволоклась дымом. Прозвучал, постепенно затихая, орудийный залп. Однако от плохо откорректированной стрельбы оказалось больше шуму, чем ущерба.

Около тысячи ядер израсходовали менее чем за час. Большое их число перелетело через линию траншей и попало в Карантинную бухту, которую с тех пор так и называли: бухта Ядерная. К концу осады там было больше железа, чем земли!

Несмотря на огонь, саперы продолжали с лихорадочной поспешностью вести ходы сообщений. Линия укреплений растягивалась на глазах направо и налево.

Саперы подходили еще и еще. Их энтузиазм не уступал энтузиазму осажденных.

Траншеи готовились к обстрелам и штурму, грозную близость которого ощущали все воины.

Артиллеристы прорезали амбразуры для пушек, уложили мешки с землей, выровняли и утоптали площадки. Саперы выдолбили ступеньки для ружейной стрельбы. Для преодоления брустверов соорудили настоящие лестницы для штурмовых колонн, которые устремятся вперед после того, как пушки разрушат вражеские укрепления.

Неожиданно возникла серьезная трудность. Саперы столкнулись с необычным препятствием – не стало земли для брустверов. Заступы и лопаты, погрузившись сантиметров на пять, отскакивали, наткнувшись на сплошной камень. Пришлось обходить эту трудность: разбивать известняк, взрывать скалы, приносить землю с дальних полей, мешок за мешком, вручную, и наконец усилить защиту против фонтанов камней, которые, без сомнения, будут подымать вражеские снаряды и пули.

Солдаты соперничали друг с другом в усердии и энергии, работали не покладая рук, готовились к обстрелу, к прорыву, к штурму – к победе.

На исходе пятого дня земляные работы закончились. Артиллеристы, не передохнув, готовили батареи к бою, несмотря на адский огонь русских.

Четырех дней и четырех ночей хватило, чтобы доставить восемьдесят осадных орудий и запас пороха, снарядов и ядер к ним.

На батареях установили также восемнадцать мортир [152]152
  Мортира – короткоствольное артиллерийское орудие для навесной стрельбы (с крутой траекторией, т. е. линией полета снаряда).


[Закрыть]тридцать второго калибра с шестьюдесятью снарядами для каждой. Это громадные бомбы весом в девяносто четыре килограмма, несущие по пять килограммов пороха на расстояние двух тысяч метров! [153]153
  Всего союзники установили на подступах к Севастополю 144 орудия.


[Закрыть]

Все эти тяжелые, непростые работы были произведены с редким воодушевлением.

Итак, амбразуры расчистили, пристрелку произвели, все подготовили к атаке со стороны суши.

Со стороны моря тоже все было готово. Поддержку флотов обеспечили. Они ждали лишь сигнала «Приготовиться к бою!».

Не пройдет и двух часов, как корабли приблизятся к фортам и подавят их своим огнем.

Оставалось только ждать сигнала, по которому начнется артиллерийская подготовка, и каждый воин спрашивал себя с дрожью нетерпения, с тоской и надеждой: «Завтра или нет?»

ГЛАВА 2

Новый главнокомандующий. – Два призрака. – Как Оторва становится капралом. – Первые франтиреры. – Бомбардировка. – Гибель русских артиллеристов. – Дама в Черном стреляет из карабина.

Итак, со времени победы при Альме прошел месяц. Как и предвидел Мишель Леви, Сент-Арно скончался к исходу восьмого дня, успев передать командование генералу Канроберу. Случилось это двадцать девятого сентября [154]154
  Сент-Арно сдал командование 26 сентября, а скончался по пути в Константинополь.


[Закрыть].

Новый главнокомандующий еще молод – ему сорок четыре года. Он бодр, деятелен, хорош с солдатами, и те отвечают ему любовью. В его бесстрашии, однако, есть что-то показное. Сможет ли он в бою стать хозяином положения?

Что касается его внешности, это человек среднего роста, коренастый, живой, как ртуть, с чуть раскосыми глазами и горящим взглядом. Есть у него и особая примета: он носит очень длинные волосы с проседью, прикрывающие вышитый воротник мундира.

Известен его ответ императрице, которая взялась было вышучивать его прическу, столь далекую от принятого образца: «Мои волосы, мадам, принадлежат истории». Однако он ошибся: забывчивая история скоро потеряла интерес и к нему, и к его шевелюре.

Сколько раз он был ранен, сколько совершил подвигов – не счесть. Это человек, созданный для сражений, командир, который в упоении боем кидается в самую гущу схватки, участник самых жарких атак, воин, который рискует жизнью с совершенной беззаботностью. При Альме, когда он вел в огонь свою дивизию, он был тяжело ранен. Истекая кровью, приказал посадить себя в седло и каким-то чудом продержался верхом до конца боя.

Увы! Этот великолепный исполнитель приказов, став главнокомандующим, не раз проявлял крайнюю нерешительность. Непосильная ответственность, стремление избежать излишнего кровопролития, перепалки с английским штабом, предвидение будущих трудностей и неумение составить себе общую картину военных действий – все это парализовало его инициативу и отдавало во власть событий.

Сейчас, почти в самом начале кампании, всего этого не было заметно. Дела шли как нельзя лучше, события сами толкали к тем или иным решениям.

На завтра назначили артиллерийскую подготовку.

В сопровождении своего штаба Канробер обошел траншеи. Он еще носил на перевязи руку, которую едва не потерял при Альме, и передвигался только пешком. Рядом с ним держался Боске, на голову выше всей остальной пестрой свиты.

Они вышли на центральный плацдарм, напротив Мачтового бастиона, который извергал ядра и гранаты.

Их поджидали двести артиллеристов под ружьем – подтянутые, начищенные, как для парада. Небольшая группа офицеров встретила генералов. Среди них выделялся молодой капитан, еще бледный после недавнего ранения. На его мундире, рядом с двумя потрепанными, потускневшими нашивками сверкала третья – из новехонькой золотой канители… [155]155
  Канитель – здесь: очень тонкая металлическая нить для вышивания.


[Закрыть]Производство в чин было так же свежо, как рана.

За несколько секунд до появления генералов сюда примчались пятеро вооруженных запыхавшихся зуавов вместе с сыном полка, мальчишкой-зуавом, с мушкетом [156]156
  Мушкет – фитильное крупнокалиберное ружье, из которого стреляли с подставки. Изобретено в XVI веке.


[Закрыть]на перевязи и большим букетом осенних цветов в руках. При виде их молодой капитан сделал дружеский жест, но не успел ничего сказать, ибо тут же раздалась короткая команда:

– Н-на караул!..

В ту же минуту горны запели встречный марш, вплетая свои веселые трели в раскаты пушечной пальбы, в россыпи ружейных выстрелов. Канробер подошел к капитану, салютовавшему саблей, и, переждав звуки горнов, громко произнес:

– Именем императора! Лейтенанты, прапорщики, капралы, канониры и трубачи, вашим командиром отныне становится капитан Шампобер, здесь присутствующий, и вы будете выполнять все его приказы на благо службы и во исполнение воинского устава. – Затем главнокомандующий торжественно добавил: – Капитан, я счастлив пожать руку такому храбрецу, как вы, ваша рана зажила?

– Да, господин генерал!

– Прекрасно!.. А кто эти зуавы? – продолжал генерал, улыбаясь своим старым – еще по Африке – боевым друзьям.

– Это те, что спасли меня там, на плато Альмы, и отбили атаку на наши орудия, господин генерал.

– И они захотели первыми поздравить вас с новым чином… Хорошо, мои отважные шакалы!

Канробер остановился перед зуавом, который командовал маленькой группой, и, заметив у него сверкающий крест, спросил:

– Как это получилось, ты даже не капрал и – такой орден?

– Господин генерал, я сегодня вышел из лазарета.

– Как тебя зовут?

В разговор вмешался Боске:

– Господин генерал, я рад представить вам Оторву, героя Второго зуавского полка, отважного парня, который спас нас всех, предупредив о взрыве в имении Нахимова. Из наших старых сержантов, отличный солдат, с большим опытом, но упрямец, каких мало…

– Ну и прекрасно! Из таких получаются лучшие бойцы. Мы произведем его в офицеры… Ты, как кавалер ордена Почетного легиона, не можешь стоять в карауле и выполнять наряды, и я пока присваиваю тебе звание капрала… А вы, ребята, вольно! Развлекитесь немного и будьте начеку… Завтра утром я приглашаю вас на славную потеху!

В ответ раздались восторженные клики:

– Да здравствует Канробер!.. Да здравствует отец солдат!.. Да здравствует Боске!..

Перед уходом генералы обменялись несколькими торопливыми репликами, и Канробер кивнул в знак согласия. Затем добавил:

– Ну что ж!.. Великолепная идея! Займитесь этим.

Боске крикнул своим звучным голосом:

– Оторва!

– Здесь, господин генерал!

– Мы будем обстреливать Севастополь на рассвете. Ты повторишь, но в большем масштабе, ту операцию, что провел на Альме. Понял?

– Да, господин генерал, – радостно отозвался зуав.

– Речь идет о том, чтобы обойти спереди французские траншеи и перестрелять русских артиллеристов на их позициях.

– Превосходно!

– Отбери сотню самых искусных стрелков… я предупрежу твоего полковника. Остальное зависит от тебя, и я уверен, что ты справишься.

– Справлюсь и с русскими расправлюсь, господин генерал!

– Удачи тебе, Оторва!

– Спасибо вам за все, господин генерал.

Оторва гордился возложенной на него миссией. Он лихо повернулся кругом и кинулся к капитану Шампоберу, который заключил его в объятия.

– Мой капитан… о, как я счастлив… Мы пришли, чтобы от нашего имени и от имени полка, который видел вас в деле и полюбил вас…

В это мгновение к офицеру с радостным лаем бросилась собака, запрыгала как сумасшедшая, норовя лизнуть в лицо.

– Картечь!.. Славная Картечь!..

Мальчишкой-зуавом с букетом цветов в руках был этот Тонтон Буффарик. Он протянул охапку цветов командиру и выкрикнул звонким голосом:

– Господин капитан, от имени старослужащих Второго полка и моей семьи… поздравляю вас с новым чином и с выздоровлением…

Капитан обнял парнишку за плечи и расцеловал в обе щеки.

Артиллеристы прокричали во все горло:

– Да здравствуют зуавы!

Зуавы ответили:

– Да здравствует артиллерия!

А потом все вместе и от всего сердца:

– Да здравствует капитан Шампобер!

Взволнованный капитан пожимал протянутые к нему руки и собирался сказать в ответ несколько слов благодарности и любви, но крик, вырвавшийся из горла Питуха, горниста зуавского полка, прервал командира на первом же слове:

– Бомба! Берегись!

Со стороны неприятеля мчался на высоте тридцати метров металлический шар, из которого вырывался хвост дыма. Слышался свист воздуха. В высшей точке своей траектории снаряд на мгновение остановился. Тут-то и раздался крик Питуха.

Бомба отвесно упала вниз. Все, кто в эту минуту оказался на плацдарме, ничком бросились на землю.

Бум! Громадная глыба металла разорвалась, разбросав град осколков, железо, камни, гальку и вскопав воронку глубиной в два метра.

По счастливой случайности никого не задело. Все поднялись с земли, и капитан сказал, смеясь:

– Ну что ж, я продолжу прерванную речь. Благодарю вас, зуавы, мои друзья, мои спасители! Благодарю вас, артиллеристы, мои дорогие товарищи по оружию! Мне хотелось бы выразить вам симпатию, которая переполняет мое сердце… Но время не ждет, и эти чертовы русские не дают нам передышки… Ограничимся сказанным. Держите, у меня здесь бочонок крымского вина, несколько окороков и корзина шампанского. Перекусим наскоро… по-братски… выпьем за исполнение желаний… за счастье тех, кто нас ждет дома… и, главное, за нашу старушку-Францию… за славу ее знамени!

– Да, вы правы, господин капитан, – кивнул Оторва. – Время не ждет, каждая минута на счету. Мне надо возвращаться в полк.

– Но вы едва оправились от этих страшных ожогов…

– Так же как вы от удара сабли.

– Но я капитан и я отвечаю за…

– А я только что стал капралом, и у меня тоже есть командирские обязанности.

– Ба… командирские?

– Да, я должен в ближайшие часы набрать отряд, о котором вы завтра же услышите. Рано утром вы увидите, как мы ринемся на казаков, в то время как вы пушечными залпами сотрете с лица земли их укрепления.

– Браво, мой славный Оторва! Вы пойдете через Камыш?

– Да, капитан. Я обойду маркитантов и найду за их столами крепких ребят, которые подойдут для моего дозора.

– О, это будет поистине адский дозор!

– Словцо мне нравится, капитан, и я вас уверяю, что крестный отец Адского дозорасможет гордиться своим крестником!

– Поблагодарите еще раз сестру Элен, мамашу Буффарик, мадемуазель Розу, чья неустанная забота нас спасла!

– И от вашего имени, и от моего – непременно, капитан! Да, мы немало натерпелись, когда валялись в лазарете, умирая, сгорая в лихорадке, а Картечь лежала между нами!

К ним приблизился запыхавшийся офицер связи и вручил капитану Шампоберу конверт.

Капитан вскрыл его и прочел:

«Приказываю командиру Третьей батареи ровно в шесть часов ударить тремя бомбами по Мачтовому бастиону, после чего продолжать безостановочно вести огонь».

Капитан протянул зуаву руку и сказал:

– Я подам сигнал всей заварухе. До свидания, приятель!

– До встречи, капитан.

Союзную армию в мгновение ока охватила лихорадка. Весть о наступлении распространилась с молниеносной быстротой. Все предвкушали боевой азарт бомбардировки, яростный хмель атаки. Никто не сомневался в успехе. Солдаты назначали друг другу свидания завтра в Севастополе!.. Время тянулось томительно долго, и, несмотря на вечернюю зо́рю, никто не мог сомкнуть глаз.

В три часа ночи солдаты вылезли из палаток и принялись варить похлебку. Двумя часами позже был готов плотный завтрак, а к нему каждый получил двойную порцию вина и стопку водки. Последние приготовления заканчивались, настроение у всех было приподнятое. Пехотинцы плели фашины и проверяли экипировку, вплоть до штрипок своих гетр. Кавалеристы седлали лошадей, инженерные части нагружали на повозки брус, ко́злы, лестницы и прочие приспособления для штурма. Артиллеристы прочищали амбразуры и заряжали орудия. Погода стояла великолепная, на небе торжественно разгорался рассвет. Через двадцать пять минут взойдет солнце.

Было ясно слышно, как городские часы Севастополя пробили шесть.

Три мощных взрыва, с интервалом в десять секунд, раздались на Третьей батарее и волной прокатились вдаль, над городом, над морем, над плато [157]157
  Первая бомбардировка Севастополя была произведена союзниками 17 октября 1854 года.


[Закрыть].

Это был сигнал! Тотчас линия атаки англичан и французов с Корабельной стороны и до самого Карантина затянулась дымом. И тут же бухнули новые громовые раскаты. Сто восемьдесят пушек и мортир изрыгали железный ураган, который обрушивался на русские позиции.

Но противник не дремал, и контрудар не заставил себя ждать. Располагая неисчислимыми резервами боеприпасов и большим количеством орудий, русские открыли огонь неслыханной интенсивности. Уже невозможно было ни услышать друг друга в адском грохоте, ни увидеть что-то в клубах густого дыма. Французы стреляли без передышки благодаря тщательно проведенной накануне пристрелке. Русские, видимо, допустили жестокий просчет. Да, из-за артиллерийского огня противника они теряли в обороне немало людей.

Но этого следовало ждать. Поразило же и привело в ярость бойцов обороны то обстоятельство, что множество артиллеристов были убиты ружейными выстрелами.

Пули долетали с большими интервалами, но с устрашающей точностью. Время от времени среди грохота орудий наступают минуты успокоения, и тогда слышались короткие, резкие звуки, похожие на хлопок петарды [158]158
  Петарда – старинный разрывной снаряд, жестяная коробка, наполненная порохом, применялась для взрыва мостов и других крупных сооружений; также – детская хлопушка и часть фейерверка.


[Закрыть], запускаемой ребенком, затем – короткий свист, и еще один русский канонир падал, сраженный наповал, на свою пушку. Штуцерные [159]159
  Штуцер – нарезное ружье XVI–XIX веков.


[Закрыть]пули вдребезги разбивали черепа, насквозь пронзали груди, ломали кости, точно курительную трубку. Самые отборные артиллеристы выбывали из числа защитников города.

Это безжалостное уничтожение продолжалось. Стоило только кому-то мелькнуть в амбразуре – командир ли орудия проверял наводку, кто-то из обслуги орудовал банником [160]160
  Банник – цилиндрическая щетка на длинной ручке для чистки ствола артиллерийского орудия.


[Закрыть], как тут же – паф! – раздавался выстрел из карабина.

Еще одним бойцом становилось меньше!

Защитники города всматривались, обыскивали взглядом все впадины и неровности почвы, наводили бинокли на малейшие шероховатости и наконец различили небольшие бугорки между позициями атакующих частей и оборонительными сооружениями.

Там, где еще вчера глазу не за что было зацепиться, выросло более полусотни насыпей. И за каждой находился окопчик, в котором залегли, прижимаясь друг к другу и укрываясь от пуль, по два человека.

На бортике каждого из маленьких брустверов располагались стволы двух карабинов. Это все, что можно было заметить с высоты русских укреплений, да еще временами мелькал кусок материи ярко-красного цвета.

Этот Адский дозор, так красочно окрещенный капитаном Шампобером, уже заставил русских говорить о себе.

Оторва действовал в соответствии с приказом генерала Боске. На его призыв толпой сбегались добровольцы. Одна мысль о вылазке под началом Оторвы кружила головы. Воодушевлению не было предела, весь полк рвался следовать за ним.

Молодой человек отобрал около семидесяти человек из Второго зуавского и довел число добровольцев до ста за счет Венсенских стрелков, стоявших лагерем по соседству.

В эту сотню входили самые меткие стрелки дивизии Боске.

Они выступили в девять часов вечера, каждый нес заступ, мешок с провиантом, подсумок, набитый патронами, фляжку с кофе. Под водительством своего бесстрашного командира солдаты пересекли линию траншей и углубились на ничейную территорию в поисках наиболее выгодной позиции.

Прежде чем покинуть Третью батарею, Оторва тщательно изучил, пользуясь амбразурой, рельеф местности.

Он хорошо ориентировался, несмотря на полную темноту, и расставил своих франтиреров [161]161
  Франтирер – партизан.


[Закрыть]по двое на линии протяженностью около километра.

Черт возьми! Это оказалось не так-то просто. Стрелки передвигались ползком, стараясь не производить ни малейшего шума, толкали перед собой инструменты, обмотав тряпками металлические части, чтобы ничто не звякнуло, их двигала вперед не только отвага, но и неслыханное везенье.

Уф! Задание выполнили – до русских бастионов осталось четыреста – четыреста пятьдесят метров.

С бесконечными предосторожностями стрелки вонзили заступы [162]162
  Заступ – большая железная лопата для земляных работ.


[Закрыть]в землю и выкопали себе убежище. Работать заступом обычно дольше, чем киркой [163]163
  Кирка – заостренный с одного или двух концов или оканчивающийся острой узкой лопастью металлический стержень, насаженный на рукоять наподобие молотка; употребляется для земляных или горных работ.


[Закрыть], но зато от него получалось гораздо меньше шума. Как при рытье траншей, земля выбрасывалась вперед и образовывала буствер.

Оторва вместе со своим товарищем, горнистом Питухом, занял позицию в середине линии.

К четырем часам утра земляные работы закончились. Всем стало немного не по себе, и Питух резонно заметил:

– Мы здесь, как в пустом корыте.

– Тихо! – оборвал его Оторва.

– Я выкурю трубочку.

– Нельзя!

– Тогда б я выпил стаканчик.

– Береги питье… сегодня будет жарко.

– Раз нельзя ни болтать, ни пить, ни курить, я сосну, пока не заиграла музыка.

– Прекрасная мысль! Я посторожу.

– Твое дело. Ты начальник.

Через пять минут горнист, забившись в глубь окопа и свернувшись калачиком, уже спал как убитый. Разбудили его три выстрела мортиры. Он потянулся, притворно чихая, и воскликнул, доставая флягу с водкой:

– Будьте здоровы!

Будучи человеком предусмотрительным, Питух запасся лишней флягой. Теперь он открыл ее и предложил товарищу, который возился со своим карабином.

– Глотни как следует, Оторва!

– Что ж, это не помешает.

Отхлебнув хороший глоток, Жан приложил к плечу карабин, пристально вгляделся в амбразуру и выстрелил. Питух проследил за полетом пули, со свистом взрезавшей воздух, и радостно вскрикнул:

– Парень кувырнулся!.. Начало хорошее.

Русский артиллерист, в которого целился Оторва, уронил банник и ничком упал на пушку.

– Боно! – заключил Оторва. – Дружок номер два работает не хуже моего покойного старикашки.

Питух с наслаждением прополоскал горло последним глотком водки и тоже взялся за карабин. Он прицелился в артиллериста, который тотчас сменил своего товарища, сраженного Оторвой.

Выстрел! Артиллерист как подкошенный упал на землю.

– Прямо в яблочко, старина Питух.

– Раз так, пропущу еще стаканчик.

– Смотри, окосеешь. Не слишком налегай.

– Да ну! Ни от чего другого в башке так не светлеет, как от хорошего глоточка.

Справа и слева из-за насыпей вырывались дымки. Стрелки доблестно выполняли свою задачу. Выстрелы их карабинов заглушались грохотом пушек, мортир, свистом ядер и гранат [164]164
  Граната – здесь: артиллерийский снаряд, начинявшийся порохом. Граната весом свыше пуда (16,3 кг) называлась бомбой. Стрельба гранатами и бомбами велась из мортир.


[Закрыть], но они без устали делали свое коварное дело. И делали его с таким успехом, что огонь русских временами слабел, сбивался, иногда даже совсем умолкал.

В ужасном грохоте боя, в густом дыму, который стелился по земле, люди не слышали и не видели друг друга. То там, то здесь рушились насыпи, осыпались амбразуры, падали выпотрошенные туры.

Невозмутимые франтиреры, съежившись на дне окопчиков, слушали, как проносился над ними ураган железа, и в ожидании просвета курили трубочки.

Внезапно земля содрогнулась от мощного взрыва. На линии французских укреплений вырвался вверх столб огня, окутанный дымом, как при извержении вулкана. В воздух взлетел пороховой склад. Двадцать пять человек были разорваны в клочья, три орудия вышли из строя!

Русские шумно рукоплескали, издавая победные клики. Получасом позже, с интервалом в пять минут, взлетели в воздух два пороховых склада на их стороне – на Мачтовом и Центральном бастионах.

– Обмен любезностями, – серьезно заметил горнист.

Подчиняясь одной и той же мысли, французы и русские ослабили огонь, чтобы дать дыму улечься и посмотреть, каковы результаты бомбардировки.

Одиннадцать часов. Разрушения оказались значительными, особенно у русских, но все же менее существенными, чем можно было ожидать. Прорвать укрепления не удалось, получилось лишь множество отдельных обвалов, которые противник восстанавливал под огнем с бесстрашием, вызывавшим у союзников восторженные крики.

Успешной эту операцию назвать было нельзя, и сильно разочаровались те, кто рассчитывал на штурм до наступления ночи.

Пушки и мортиры стреляли теперь лишь изредка. Как только стрельба утихала, на укрепления высыпали любопытные. Там встречались и штатские, и дамы в выходных туалетах; они смотрели в театральные бинокли и жестами грозили противнику.

Среди них Оторва с первого взгляда различил Даму в Черном, которая ловко обращалась со своим карабином. Ока оживленно говорила что-то и как будто показывала рукой на окопы, где франтиреры, по двое в каждом, использовали передышку, чтобы выкурить трубочку.

– Не хочет ли она выколоть нам глаза? – спросил Оторва у своего товарища.

– Нет, она направляет на нас огонь пушек и мортир. Что же это за армия, если в ней командуют бабы!

– Ну и ну! Посмотрим, что будет дальше.

– Ясно что. Береги башку!

Бам-м! – в двух шагах от Дамы в Черном стрельнула мортира. Бомба поднималась все выше, выше и упала отвесно, с шумом разорвав воздух.

Оторва и Питух видели, что снаряд летел прямо на них, и словно лягушки выпрыгнули из своей ямы.

Громадная бомба упала в яму с дьявольской точностью и разорвалась.

В то же мгновение раздался выстрел карабина, которому предшествовал пронзительный свист.

Оторва, отпрянув, прижал к груди руку.

– Ты ранен? – спросил Питух, побледнев.

– Я… я не знаю!.. – прерывающимся голосом ответил зуав. – Меня словно бы… словно бы шарахнули молотом…

– Они сейчас снова… давай туда… скорее в яму… бомба ее еще углубила… там безопаснее… Ты же знаешь… два снаряда в одно место не ложатся.

– Да!.. Да… – пробормотал Жан, бледный как полотно.

Он добрался ползком до края окопа и тяжело упал в него. И тут Питуха прохватила дрожь – горнист увидел, что красная лента, на которой висела звезда, награда его друга, была пробита маленькой круглой дырочкой. Этот след оставила пуля.