Текст книги "Песчаные замки"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6

Территория Академии была тенистой, зеленой, даже в летнюю жару. В четверг утром Том Келли в пропотевшей футболке катил к гроту тачку, полную камней. Внизу на берегу он готовил коттедж. Чтобы избавиться от грязи и сырости, пришлось целый месяц его проветривать. Впрочем, время было…

Мимо прошли две послушницы, поздоровались. Он вежливо ответил, хоть испытывал побуждение посоветовать им бежать отсюда, пока есть еще шанс. Кто по собственной воле затворяется в таком месте?

Толкая тачку, он думал, как часто ходил по этим дорожкам. Мальчиком со всей своей семьей ежегодно приезжал сюда на пикники Четвертого июля в кортеже черных «кадиллаков».

Мать, отец, братья, сестры, дядья, тетки, кузены, кузины ехали из Хартфорда шеренгой, черные машины шли почти бампер к бамперу. Ни один коп не осмеливался остановить или оштрафовать. Семейство Келли неофициально главное в Коннектикуте. Из бедности пришло к власти, среди его членов – точно так, как в Ирландии, – множество офицеров полиции, политиков, адвокатов и судей. Никто не хотел связываться с ними.

Том знает, что его отец и многие предки перевернулись бы в гробах, видя, как он таскает камни в бывшей коронной драгоценности империи Келли – Stella Maris,«Звезде морей». Ирландские иммигранты получили возможность приобрести в собственность лучший земельный участок в Новой Англии, где великая река Коннектикут впадает в пролив Лонг-Айленд, а потом от него отказаться, подарить монахиням, открывшим одну из лучших в Америке женских школ. Все это переполняло семью Тома Келли неимоверной гордостью перед высокородными янки из Коннектикута.

А Тому казалось, что его семья ничем не отличается от «коренных» белых американцев. Все стремились занять высокое положение в мире. Самые богатые владели недвижимостью на Меррион-сквер в Дублине, десятилетиями преследуя одни и те же цели: купить новейший «кадиллак», лучшие дома, новые земли, построить в Хартфорде самый высокий небоскреб. Родственники Тома по отцовской линии учились в иезуитских школах; Том с родными и двоюродными братьями и сестрами – в Хотчкисе, Тафте, у мисс Портер, словно стараясь забыть, откуда они некогда прибыли.

В школе он наткнулся на сборник стихов, которые пробудили его: «Темноволосые отцы» Брендана Кеннели. В них говорилось о голоде в Ирландии, губившем человеческие души:

 
Когда голодный ветер выл в каждой двери,
Музыка смолкла, она танцевать разучилась.
 

Том заинтересовался собственной семьей. Никто из родных никогда не упоминал о голоде, не вспоминал о родной стране. Рассуждали только о выигрышах, продвижении, победах над противниками. Но поэзия Кеннели пробудила в Томе любопытство – он должен был выяснить, какой танец они разучились танцевать.

Возле Голубого грота сердце гулко заколотилось. Слыша от Джона Салливана о страданиях ирландцев, он осваивал танец с помощью его сестры Берни. Она приезжала сюда на праздники Четвертого июля с родными – каменщиками, работавшими на семью Келли, – высокая, красивая, с гибким, как ива, телом, с мягкими красновато-рыжими волосами, с каким-то сверхъестественным огнем в голубых глазах.

В момент первой встречи им было по двенадцать лет. Она с братом взбиралась по каменным ступеням на вершину грота, откуда было видно устье реки и куда детям лазать не разрешалось. Том их заметил и крикнул рыжеволосой девочке в желтом платье:

– Эй, ну-ка, слезай оттуда.

– Мы просто на воду смотрим, – объяснила она.

– Ну, ясно, только это запрещается. Вы нарушаете правила.

– Грот построил наш прадедушка, – заявила она, глядя на него сверху вниз и обнимая младшего брата со столь вызывающим выражением, какого Том никогда еще в жизни не видел. – По-моему, он бы не стал возражать.

– А мой прадедушка ему за это платил, – парировал Том. – А я говорю вам, сейчас же слезайте.

– Ух! Значит, ты Келли.

– Вот именно. Ну, слезай, рыжая, а не то упадешь и подашь на нас в суд за ущерб.

Она окинула его долгим твердым взглядом. Нет, не вызывающим – по крайней мере, по понятиям Келли, – но проницательным, определенно оценивающим. Том содрогнулся, вывернувшись наизнанку под взглядом этих голубых глаз. Посчитал ее самой что ни на есть хладнокровной из всех, кого знал, хотя глаза были на удивление теплыми.

– Пошли, Джон. – Она схватила брата за руку.

– Давай, помогу, – предложил Том.

– Не надо, Келли, – отказалась она. – Сами справимся.

И спрыгнула, подхватив младшего брата. Они побежали к поляне, где устраивался пикник, а Том все смотрел на развевающуюся желтую юбку, солнцем сиявшую над зеленой травой.

С тех пор он ее постоянно высматривал на устраивавшихся семьей праздниках. Трудно было не заметить рыжие волосы, сияющие глаза. Но танцевать она его научила, только когда им исполнилось по семнадцать. Именно здесь, вспоминал он, закатывая в грот тачку. Волосы на макушке Тома встали дыбом, как будто перед ним появились призраки его самого и Берни в ранней юности, танцующих в лунном свете под музыку ветра.

– Том, – окликнула она.

Он испуганно вздрогнул.

Берни стояла на коленях в полутемном гроте перед статуей Девы Марии. Видно, услышала, как он подходит, и оглянулась в черном плате, скрывавшем лицо. Видна только бледная кожа, изящные скулы, голубые глаза, отражавшие слабый свет.

– Сестра Бернадетта Игнациус, – сказал он. – Не ожидал тебя здесь встретить.

– Я знала, что ты сегодня придешь, – сказала она, перекрестилась и встала. На длинную юбку налипли травинки и грязь. Видя ее в монашеских одеждах, он всякий раз испытывает смертельную боль.

– У меня тут много работы, которую надо доделать до начала школьных занятий. Только что был в коттедже на берегу. Откуда ты знала, что я приду в грот нынче утром?

– Интуиция, – улыбнулась она.

– Значит, хотела со мной встретиться? – заключил он, и душа затрепетала, как рыбка, попавшаяся на крючок.

– Да, – подтвердила она. – Чтобы дать указания.

– Указания? – рассмеялся он. – Думаешь, мне надо указывать, как стены класть?

– Нет, конечно. Просто хочу, чтобы слова остались нетронутыми.

– Слова? – удивился он, глядя на поцарапанный камень. – Это же вандализм.

– Это Песнь песней, – возразила она, стоя с ним рядом, читая выцарапанную на граните цитату из Библии.

В гроте было сыро, северную стену покрывал мох, пахло землей. Но Том кожей чувствовал исходившее от Берни тепло, вспоминал прежние времена, когда они сюда приходили, и он держал ее в объятиях. Она взглянула на него – вспоминая те дни, или похоронив навсегда?

– Ты танцевала под эту песню? – хрипло вымолвил он.

Она не ответила, отведя глаза.

– Спой мне ее, – попросил он.

– Перестань, Том.

Он зажмурился.

Даже в присутствии Берни, стоявшей рядом с ним, по коже ползли ледяные мурашки. Грот напоминал могильный склеп или тюремную камеру. Он вспомнил, как она дала ему Библию для передачи Джону в Портлаоз. Библия принадлежала их прадеду, привезшему ее из Корка. Том спрашивал себя, утешит ли она Джона, часто ли он будет читать ее за шесть лет.

– Сестра Бернадетта, – сказал он теперь, – не стоило тебе проделывать такой путь, чтобы сказать мне это.

– Наверно, хотелось действительно убедиться.

– Что я ничего не скрываю?

– Да.

– А зачем ты скрываешь? – спросил он.

– Ты ирландец, значит, должен знать силу слова человека, попавшего в ловушку.

– Я не вижу ни стражи, ни запертой двери, ни зарешеченных окон.

– Ловушки бывают разные, – заметила она.

– Кто их расставляет? – спросил он. – Тебе точно известно.

Она попросту пропустила вопрос мимо ушей и, даже если знала ответ, предпочла промолчать.

– Разве грот не похож на капеллу? – настойчиво допрашивал Том. – По-твоему, сумасшедшие вправе царапать свои заявления на алтаре? Молитвы, которые на самом деле не исполняются?

Берни взглянула на выцарапанные слова, а потом на него. Хотя она теперь почти не бывает на солнце, кожа такая же гладкая, как тем давним летом, глаза такие же голубые, спокойные, как самая глубокая заводь на краю моря.

– Молитвы не желания. Они не исполняются.

– Ты говоришь, как настоящая монахиня, – заметил он.

Она собиралась ответить, потом передумала. Невысказанные слова повисли между ними, призрачно мерцая. Вчерашняя вода и вторничный дождь капали на каменный пол – кап-кап-кап.

– При всей твоей поэтичности и романтизме, ты настоящий ирландец, Том Келли, – спокойно объявила Берни. – Я бы сказала, очень язвительный.

– Разве я мог бы после того…

– Не надо, Том.

– Ты когда-нибудь вспоминаешь о нем? Вот что мне хочется знать. Хотя бы на это ответь мне… когда-нибудь о нем думаешь? – Том пристально смотрел ей в глаза, испытывая желание схватить за плечи и крепко встряхнуть. Столько лет они сотрудничали без всяких проблем, а теперь он вдруг понял, что больше не выдержит даже недели. Освобождение Джона перевесило чашу весов.

– В данный момент я думаю, что мой брат едет домой. Выплатил долг и отныне свободен.

– Свободен, – задумчиво повторил Том, перечитывая надпись, выцарапанную на камне. Странно, что освобождение Джона внушает Берни такие же чувства, какие испытывает и он сам.

– Думаешь, это он нацарапал? – спросил Том, кивая на стену. – Прокрался в глухой ночи, чтобы оставить Хонор послание?

– Не думаю, – резко бросила она.

– Не знаю. Не стал бы утверждать. Нам обоим известно, что в его жилах течет кровь каменщиков Салливанов.

Она вгляделась в надпись.

– Именно это влекло нас в Ирландию, помнишь? – спросил он. – Мы туда ехали, чтобы узнать, откуда пришли, и, в конце концов, оставили там свои сердца.

Том слишком далеко зашел. Берни повернулась и вышла из грота, оставив его одного у исцарапанной стены с загадочными словами:

Я сплю, а сердце мое бодрствует.

Он не обрадовал ее признанием, что вчера вечером снова перечитал:

Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот голос моего возлюбленного, который стучится: «Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя!..»

Взял мастерок, начал замешивать раствор. Плечи всегда ноют в дождь или в сырых местах. Боль не останавливает, даже не замедляет работу. Ее надо сделать, и он ее сделает. Таково его правило с юности – целенаправленно доделывать начатое до конца.

Это порождает лишь больше неразрешимых проблем – для него, для Берни, для них обоих.

В высокой траве роились светлячки, над морем вставала большая желтая луна, кафе-мороженое «Рай» было набито битком. В маленьком белом коттедже на краю болотной трясины водителям машин, колесивших по серпантину прибрежной Шор-роуд, предлагались двадцать восемь сортов мороженого и разнообразный гриль. С проволоки, натянутой над переполненной автостоянкой, свисали разноцветные яркие фонари. Люди сидели за столиками под ивами, глядя через устье реки на маяк на другой стороне.

Реджис в своей вызывающей форме – хлопчатобумажном комбинезоне поверх синей рубашки с логотипом «Рая» на груди – нервничала, можно сказать, дошла до предела, узнав о письме отца и особенно после утреннего разговора с матерью. Вот и сегодня вечером дважды ляпнула мороженое на прилавок вместо рожка или чашки.

Отчасти ее вывел из себя взгляд матери. Утром, во время разговора об отце, о свадьбе, о новом визите к доктору Корри, он был столь отстраненным, измученным, что Реджис даже захотелось опрокинуть стол, чтобы обратить на себя внимание и добиться ответа. По ее мнению, дочь чересчур молода для замужества и рождения детей? Ха! Возможно, ее саму надо лечить, чтобы она смирилась с реальностью.

Одно из проклятий, павших на семью, заключалось в том, что Реджис слишком быстро выросла. Когда отец надолго исчез, она облегчала жизнь матери, работая в двух местах, присматривая за младшими сестрами. А теперь, собираясь замуж, Реджис снова почувствовала себя ребенком.

– Ты чего? – спросила компаньонка Дженнифер, глядя на слишком медленно двигающуюся очередь.

– Немножко замешкалась, прости, – извинилась Реджис, вытирая с прилавка масляную струйку.

– Ничего, – кивнула Джен. – До закрытия три с половиной часа, после чего останутся лишь неприятные воспоминания.

Реджис рассмеялась, принимая следующий заказ. Народу, как всегда, много – люди, просидевшие весь день на пляже и в лодках, хотят завершить его угощением. Стоя за прилавком, она быстро работала, время от времени поглядывая на присутствующих. Всякий раз, когда к ней подходили мужчины с детьми ее начинало шатать, желудок сжимался. Каждый отец напоминал о родном отце, о его возвращении. Детские фантазии. Она выросла. В последние годы детства отец ее не видел.

Реджис подавала мороженое разгоряченным на пляже девчонкам в мокрых бикини, в длинных трусиках или купальниках; ладным парням в шортах, джинсах, без рубашек. Чувствовала себя девочкой из Блэк-Холла, абсолютно бесстрастной, лишенной всякого сексуального влечения. Ей гораздо приятнее протирать пыльные книжки в библиотеке тети Берни, как сегодня утром.

Накладывая весь вечер мороженое, Реджис жила только мыслью о том, что отец уже едет домой. Никто не понимает, что это значит для девочки, которая знает, что из-за нее он попал в тюрьму на шесть лет, помнит даже подробности того бурного дня и недавно ожившие в памяти звуки грянувшего над морем грома, вопль Грегори Уайта, собиравшегося их убить, удар отцовского кулака прямо ему в лицо…

Она прогоняла эти воспоминания, заменяя их такими приятными, как ирландский выговор, зеленые поля, величественные руины старых башен, бесчисленные замки на вершинах холмов. В первый день по приезде, постояв у непонятной отцовской скульптуры, все семейство отправилось на кладбище в Тимлиге, где в устье реки Аргидин, в топях, очень похожих на здешние болота в Блэк-Холле, покоилась прабабушка девочек. В Скибберине они зашли в «Парагон» – пивную с темными стенами и окнами в свинцовых переплетах. Все столики были заняты, но хозяин, схватив отца за руки, выкрикнул с восторженным дружелюбным ирландским акцентом: «Только не уходи!», – сдвинул столики, принес стулья. Реджис помнит, как все уселись, кто-то вышел на сцену, заиграл на скрипке. Она была так счастлива, что почти не замечала натянутых отношений между родителями.

– Эй! – услышала вдруг Реджис, вытирая упавшее на прилавок мороженое, и, увидев Питера в очереди вместе с Джимми, Джошем, Хейли, Крисом и прочими обитателями Хаббард-Пойнт, воскликнула:

– Питер! Не ожидала тебя здесь увидеть…

– Мы решили, что Питеру надо поесть мороженого и немножко взбодриться, – объяснил Крис. – Гуляли по берегу, а он только и твердил, что Реджис сегодня работает.

– Правда, – подтвердил Джош, обнимая Хейли. – Надоело слушать.

– А что я еще мог сказать? – буркнул Питер, бросая на Реджис сверкающий взгляд. – У меня одно на уме.

– Просто смех, – заметила незнакомая Реджис девушка, маленькая, сильно загоревшая блондинка с растущими от самой шеи ногами, почти голая, не считая коротеньких джинсовых шортов и крошечного лифчика, под которым торчали острые соски. – Влюбленные мальчики, девочки… Очень похоже на наших родителей.

– Можешь предложить что-нибудь получше? – спросил Крис.

– Люби ту, кто рядом с тобой, – посоветовала девушка. – Только так можно жить.

– Только не Питеру, – улыбнулась Хейли, глядя на Реджис.

– Жизнь слишком коротка, – девушка окинула Питера вызывающим взглядом.

Он проигнорировал ее замечание, не спуская глаз с Реджис. Почему же ей захотелось выскочить из-за прилавка, размазать на девичьей физиономии рожок с шоколадно-ванильным мороженым?

– Угомонись, Алисия, – одернул ее Джош.

– У нас в Нью-Йорке так принято, – подтолкнула она его локтем. – А вы все тут жуткие провинциалы! Питер в прошлом году был забавный, а теперь жутко скучный. На будущий год велю родителям снять дом не в Коннектикуте, а в Хэмптоне.

– Прекрасная мысль, – одобрила Реджис.

– Ох ты, сучка кусачая! – Алисия уставилась на нее слегка удивленными, слегка насмешливыми глазами. Под ее проницательным взглядом у Реджис мороз пробежал по коже.

– Эй, – послышался чей-то голос из конца очереди, – нас здесь когда-нибудь обслужат?

– Правда, – кивнула Алисия, облокотившись на стойку. – Лучше давай-ка, берись за работу.

– Чего желаете? – спросила Реджис.

Пока Питер с друзьями заказывал рожки с мороженым, Алисия стояла на месте, не сводя глаз с Реджис.

– Мне сливочное мороженое с фруктами, сиропом и шотландским виски, – потребовала она. – Оно меня почему-то всегда наводит на мысли о сексе. – И вильнула бедрами, задев Питера.

Джош с Крисом закатили глаза, Хейли только покачала головой, Питер отступил на шаг, утешительно и ободряюще глядя на Реджис, чтобы все вокруг поняли, что они заодно.

– Прекрати, Алисия, – предупредил он.

– Ну и занудство, – вздохнула та. – Куча пуритан из Новой Англии. Отвезите меня назад в город!

Реджис трясущимися руками выполняла заказ, а когда подавала мороженое, Питер стоял в стороне, разговаривая с какими-то другими парнями. Она видела их в Хаббард-Пойнт, но не была знакома. Там совсем другой, замкнутый мир – старые друзья детства и новые, с которыми Питер сошелся нынешним летом. Все собираются в идиллическом местечке между железнодорожной эстакадой и проливом Лонг-Айленд. Одни работают в летнее время полный день, другие, вроде Питера, ищут чего-то полегче. Реджис представила, что по этому поводу сказала бы ее мать, и сразу постаралась забыть.

Она любит Питера искренне, нежно, хотя и знает, что некоторые сомневаются в этом, включая членов ее семьи. Ей нравится как он с удивлением и страстью смотрит на нее, как улыбается. Возможно, внешне кажется слегка избалованным, даже высокомерным, но она его любит.

Однажды в начале знакомства Питер заехал за ней домой. Шел дождь, сначала брызгал время от времени, слегка окропляя деревья, потом разошелся по-настоящему. Они собирались пойти в кино вместе с его друзьями из Хаббард-Пойнт, но Реджис захотелось побегать под дождем по берегу. Она сбросила туфли и дернула Питера за руку. Ей запомнилось выражение его лица, нерешительное, протестующее, словно ему вообще не хотелось бегать под дождем. Она стояла на цыпочках, глядя ему прямо в глаза и чувствовала, что он знает: они – одно целое, старается понять ее.

Питер одной рукой обнял Реджис за талию, другой погладил щеку.

– Тебе хочется этого?

– Больше всего на свете.

Он сбросил в углу на кухне модные итальянские мокасины, не стал просить дождевик, не захватил зонтик с подставки у дверей, взял Реджис за руку, открыл дверные жалюзи, и они выбежали в поле. Дождь хлестал в лицо, по спинам и плечам. Они прыгали через лужи, шлепали по воде, накопившейся у подножия холмов, неслись мимо шпалер с виноградными лозами, по луговым цветам, не замечая ни дождя, ни грязи. Добежав до берега, не в силах остановиться, прямо в одежде бросились в воду: им, насквозь промокшим, было все равно. После прохладного дождя морская вода показалась теплой ванной.

Реджис приникла к Питеру, обняла за шею, обхватила ногами, и оба погрузились в соленую воду. Он взволнованно, горячо целовал ее, и она поняла, что ничего подобного у него никогда не было ни с одной другой девушкой. Может быть, другим все это показалось бы делом обычным, только не Питеру и Реджис: она была почти уверена, что в их жизни произошло что-то очень важное – они перешагнули границу, – и радовалась, что так получилось…

– Надеюсь, мороженое вам понравится, – обратилась она ко всей компании.

– Спасибо. – Питер потянулся за своим кофейным рожком. – Когда освободишься?

– В одиннадцать, после закрытия.

– Я заеду. Не могу дождаться… вообще не могу…

– Ох… – Переполненная любовью, она быстро перегнулась через стойку и поцеловала его. Народ, толпившийся в очереди, нетерпеливо ждал.

– Обожаю кофейное мороженое, дай попробовать… – Алисия лизнула рожок Питера, глядя через его плечо на Реджис. – Вкуснятина.

Зачем он ей позволяет? Реджис словно ощутила удар в солнечное сплетение. На миг зажмурилась, нейтрализуя боль, и тут произошло нечто непонятное: она вдруг увидела себя в Ирландии, вместе со всеми, рядом с мертвым Грегори Уайтом. Реджис была в шоке от ожившей в памяти картины. На земле валялся топляк, упавший со скульптуры… нет, сброшенный Грегори Уайтом. А потом залитый водой с растекшейся в ней кровью.

Живое воспоминание вспыхнуло прошлой ночью. Она пробиралась по зыбкой трясине, а откуда-то издалека слышались голоса матери и отца…

– Для тебя нет никаких законов и правил, – рыдала мать. – Сплошная опасность…

– Хонор, – говорил отец, которого уводила полиция, – я понятия не имел, что случится, никогда не думал. Не хотел, чтобы Реджис при этом присутствовала.

– Разве могло быть иначе? – воскликнула мать. – Она повсюду пойдет за тобой, на край света. Так и вышло, разве не понимаешь, Джон?

Все еще находясь в плену воспоминаний, Реджис вдруг прошептала, как маленький зомби:

– Не трогайте, не трогайте, не трогайте моего отца…

Никто ее не понял. Думали, что у нее стучат зубы, она плохо выговаривает слова. «Не трогайте, не трогайте его».

«Не трогайте», – вспомнила теперь Реджис, глядя вслед уходившему Питеру. Откуда это воспоминание? Действительно ли прозвучали такие слова? Почему? Или просто все перемешалось в свихнувшихся мозгах, пока она сидит, как на иголках, в ожидании возвращения отца?

Парни из Хаббард-Пойнт расселись по машинам. Реджис трясущимися руками обслуживала оставшихся посетителей. После отъезда Питера снова вернулась к мыслям, которые одолевали ее в начале вечера: к отцам и детям, явившимся в «Рай» за мороженым. Когда подняла глаза, ей показалось, будто на краю автомобильной стоянки под деревьями стоит отец.

– Папа!.. – охнула она, уронив ложку мороженого прямо на носок своей мягкой туфли.

Взглянула снова, но мужчина исчез. Занялась уборкой, вытерла пол, принялась получать с покупателей деньги.

«Скорей бы вернуться домой, – думала она, накладывая в стаканчик шоколадное мороженое. – Папа, ты мне нужен…»

После полуночи, когда спали все, кроме Сеслы, Агнес отправилась в путь. В такой час Академия представляет собой совсем другой мир. Все крепко спали – мать и сестры даже не слышали, как она выходила. Реджис устала, простояв весь вечер за прилавком, заснула прямо в форменном платье. Агнес перед уходом поцеловала сестер в лоб – они почти не пошевелились. Одна Сесла видела, глядя вслед широко открытыми зелеными глазами, как бы одобряя, подбадривая.

В прошлом году, однажды, Агнес на цыпочках пробралась в монастырь, в спальный корпус монахинь, куда миряне не допускаются. Боялась, что ее обвинят в прегрешении, но помнила, как тетя Берни провела их с сестрами за стену. Они были еще совсем маленькими, но уже тогда интересовались жизнью монахинь. Тетя Берни сказала: «Мы такие, как все, только в монастыре живем. Тут нет ничего необычного». Действительно, нормальные спальни, ванные, кухня, гостиная, столовая с одним длинным столом.

Но для Агнес все было необычным. Она считала монахинь особенными. Они иначе смотрят на мир и поэтому покидают его. Что бы тетя Берни ни говорила, Агнес знает – монахини не такие, как все. Сердца у них нежнее, чувства глубже, они так заботятся обо всех, обо всем, что, порой, даже больно дышать. Слушая, как они по часам – на заутрене, обедне, на третий, шестой, девятый час, во время вечерни, на последней службе, – распевают дивные псалмы, полные чувства, тоски и хвалы, она словно слышит ангелов, сошедших на землю.

На вечерне и ранней заутрене, когда свет начинал проникать в монастырь и трапезную, она тихо стояла, прислушивалась, едва различая пение монахинь сквозь мягкий плеск волн, тихий шелест листвы на ветру. Неописуемо прекрасные звуки трогали сердце.

Пусть тихие голоса, проникающие в самую сердцевину души, пропоют все сто пятьдесят псалмов. Монахини их поют целый день по часам, начиная с заутрени в половине четвертого. Выстраиваются в церковном проходе в две шеренги друг к другу лицом, одна пропевает две строчки, другая две следующие, и так до конца – кажется, будто это соперничают ангелы, взбираясь по лестнице в небо.

Проникнув на этот раз в монастырь, Агнес прошла мимо покоев тети Берни и келий монахинь-учительниц до самого конца клуатра, где за филигранными коваными дверями живут взаперти кающиеся. Там, на первых порах, после пострига жила тетя Берни. Неизвестно, почему она ушла в монастырь, но известно, что сильно страдала. Об этом свидетельствуют глубокие тени под голубыми глазами.

Агнес обеими руками стискивала завитушки железной решетки, желая очутиться по другую сторону. Сердце ныло, из глаз лились слезы, она дрожала всем телом – так ей хотелось быть там. Она была абсолютно уверена, что ее место в клуатре. Надо уйти из мира, от всякой боли и страданий. Не потому, что люди страшны и ужасны, а потому что слишком дороги, милы. Потому что она слишком, порой нестерпимо, их любит. Умерла бы от любви к родным, какими они были до поездки в Ирландию, а за пробежавшие с тех пор шесть лет полюбила их еще больше.

В эту ночь никто не заметил ее, в другие тоже. Иногда, правда, ей казалось, что кто-то следит. Однажды за каменной стеной даже мелькнуло что-то рыжее – то ли лиса, то ли рыжеволосый призрак, – померещились белые всполохи вроде ангельских крыльев. И Агнес решила, что ей явился некий ангел с рыжими волосами.

Видения здесь не редкость. Подробностей никто не знает, но все девушки шепчут, будто сестре Бернадетте Игнациус как-то явилась Дева Мария. Тете Берни… Вот тут, в Академии… Почему бы и Агнес чего-нибудь не увидеть?

В данный момент, захватив с собой фотоаппарат, чтобы документально запечатлеть увиденное, она тайком выскользнула из родительского коттеджа, осмотрелась и побежала. Солоноватый бриз был таким теплым, что она бежала по траве в одной ночной рубашке. Надо было, наверно, одеться, но Агнес очень торопилась.

Добравшись до первой стены, запрыгнула наверх и помчалась по ней. Под босыми ступнями чувствовались шероховатые камни, но она не обращала внимания, задыхаясь от волнения и предчувствия того, что вот-вот увидит. Луна словно застряла в кронах деревьев, разгоняя тени в камнях, на лужайках. На бегу Агнес молилась, перепрыгивая с одной стены на другую.

На вершине холма, где не было деревьев, она глубоко вздохнула. Луна висела на небе, освещая склон со стороны пролива Лонг-Айленд. Сердце зачастило в надежде, что предчувствие оправдается. Впрочем, предвидеть – это одно, а надеяться на осуществление видения – совсем другое.

Агнес молилась о наставлении. Но, зная, что такие моменты дарованы свыше, сомневалась, стоит ли просить чего-нибудь сверх бесплатно дарованного, будучи обыкновенным человеком с душой, полной сомнений. Она пыталась понять, что такое видения, почему их не бывает дома, в кругу родных. Иногда спрашивала себя, не выдумывает ли она все это. И вот теперь надеялась получить ответ.

Подняла аппарат, пристроила на краю стены, нацелила на кромку воды, прямо на угол стены, сбегавшей к морю, чтобы сделать снимок автоматически.

От луны по волнам бежала серебряная полоска. Агнес установила таймер, влезла на стену и пошла к воде. Где он? Появится ли снова? Сердце ее билось так сильно, что она боялась упасть. Прилив был высокий, вода доходила почти до подножия стены. Агнес слышала плеск волн, чувствовала их всем телом.

Тревожные мысли не давали ей покоя:

«Сколького ее семья лишилась… Они все так любили друг друга, имели беззаветно любящих родителей. Потом в Баллинкасле Реджис в дождь выбежала за отцом, он старался ее защитить, и погиб человек. Почему же мать не может простить это отцу, ведь он просто хотел спасти Реджис».

Агнес страдала из-за развала своей семьи. Падая на колени, молила Бога, чтобы все они вновь были вместе. Когда же этого не случилось – отец сел в тюрьму, мать перестала о нем говорить, не собиралась с ним видеться, – чуть не сдалась, пригрозив Богу, что останется жить, если только Он подаст ей знак.

Бог посылал ей его вновь и вновь в виде ангельских крыльев, которые видели только она и Сесла. Сейчас, слыша мяуканье, но не видя Сеслу, Агнес знала, что кошка идет за ней, находится рядом.

Она содрогнулась, полностью открыв душу. Забыла о фотоаппарате, жила лишь настоящим моментом. Душа чего-то жаждала, непонятно, чего. Пробегая по узкой неровной вершине стены, Агнес пристально оглядывала берег, где другими ночами мелькали какие-то тени.

В те ночи, когда ее посещали видения, она узнавала в них стоявшего мужчину – святого, которого призывала или вызывала, рыжеволосого ангела, того, кто присматривал за ней в отсутствие отца. Предположила, что если побежать быстрей, прыгнуть свысока, поверить до конца, он выйдет из укрытия, сияя любовью, расправит крылья, унесет ее в безопасное место – сегодня. Если это случится здесь, на берегу, может быть, им удастся повернуть время вспять: того, что случилось в Ирландии, не случится, семья вновь будет вместе.

Слыша удары волн о камни, Агнес ускорила разбег до предела и прыгнула со стены над накатывающимися на берег волнами. Вода показалась холодной, она вошла в нее вниз головой и вдруг почувствовала сильный удар. Голова закружилась, в глазах потемнело. Агнес дотронулась до лба и поняла – кровь. Ею овладел страх, и она закричала:

– Помогите, помогите!..

Не желая отказываться от мечты, от видения, откинула мокрые волосы, прижала кулак к ране над глазом, чувствуя, как волны лижут тело.

Прилив был высоким, волнение сильным. Вода не просто плескалась, а тянула, увлекала ее. С ней смешивалась кровь, чувствовался только вкус соли, хотелось лишь уйти в море. Она слишком ослабла, чтобы сопротивляться, плыть против течения, что-нибудь делать. Оставалось только покориться.

Неожиданно послышался плеск. Агнес почувствовала, как кто-то схватил ее. Она ощущала прикосновение рук, слышала голос, казавшийся знакомым, но не могла понять ни слова – слишком замерзла и обессилела. А знакомый голос обращался к ней:

– Агнес, детка… держись, не сдавайся, теперь я с тобой.

Она взглянула в небо. С залива дунул ветер, схватил ее под лопатки и поднял. Она задохнулась, чувствуя на щеках дуновение. Руки обхватили ее, поднимая все выше и выше. На ветру ночная рубашка хлопала по лодыжкам. Она попыталась стереть с глаз кровь, которая уже текла настоящим потоком, но не смогла; просто крепко зажмурилась и тут же потеряла сознание.