Текст книги "Песчаные замки"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Не сомневайтесь, сэр, – заверил Брендан.

И увез любимых, оставив его на берегу с чужими людьми, глазевшими на него, перешептываясь о случившемся.

Он один понимал, что случилось.

Приехав домой в «Звезду морей», Реджис ушла к себе и легла. Очнулась уже после полуночи, слыша на улице тихие голоса Агнес и Брендана. Сес спала, из мастерской матери доносилась музыка.

Окружающий мир выглядел совсем иным. Она посмотрела на обручальное кольцо на пальце, будто впервые увидела его. Сев в постели, припомнила сцену в Хаббард-Пойнт и восстановила по кадрам в памяти, как короткометражный фильм. Увидела себя, стоявшую в стороне с сестрами и Бренданом. Вспомнила, как радовалась, что родители вместе по берегу идут в кино, затем направляются к помосту и случайно встречаются с Дрейками, а потом отец Питера делает оскорбительное замечание.

Вот и все. Остается признать это фактом – грубым, бесчувственным, но не больше того. Отец, разумеется, пережил бы подобное хамство, а со временем, может быть, и посмеялся.

А она совсем слетела с катушек. Что скажет Питер? Впала в истерику, набросилась на его отца. Теперь, по размышлении, даже не понимает, что ей в тот момент померещилось. Но в Хаббард-Пойнт показалось, что отцу угрожает опасность, и она бросилась на его защиту.

Питер смотрел на нее ненавидящим взглядом. И его родители тоже. Наплевать. У нее была цель – оградить отца от родителей Питера. Ради этого она была готова на все. Вновь прокрутила короткометражку с того кадра, когда мистер Дрейк шагнул вперед. Неужели ей показалось, что он хочет ударить отца? Может быть.

Что она там кричала? На берегу слова просто вырвались из глубины души. Теперь вновь звучат в памяти, но не имеют смысла. Сорвались с губ вчера вечером, а во сне мучили все последние долгие годы.

С чего это началось? Реджис задрожала и вылезла из постели. Надо пойти к матери в мастерскую, заверить, что с ней все в порядке, но она не могла заставить себя это сделать, как бы выходя из тумана, стараясь опомниться от долгого беспамятства. Мысли кружились в голове, в них надо было разобраться, прежде чем говорить с родителями.

Она пошла на кухню. Здесь они всей семьей сидели за обедом, впервые за шесть лет. Каждый – на своем месте. И Реджис с надеждой подумала, что они еще будут вновь счастливы.

«Не трогайте моего отца»… Почему он никому не сказал? Зачем так глубоко хранит тайну? Целая семья распадается из-за того, что он скрывает правду. Она закрыла глаза дрожавшими руками. Хорошо бы прогнать видения, вихрем мелькавшие в памяти.

Реджис уронила на стол голову. Страшно устала, шесть лет прогоняя воспоминания. Вдруг увидела высунувшийся из-под скатерти уголок голубого конверта, схватила и выдернула. Уставилась на непонятное примитивное изображение какого-то морского чудовища, вынырнувшего из волн, похожего на чудовище с фамильного креста Тома Келли. В детстве она любила его разглядывать.

Голубой конверт… Старый – возможно, не древний, но ему много лет, он старше самой Реджис, пожелтел по краям. Почерк знаком, как свой собственный.

Это рука ее матери, а письмо адресовано тете Берни. Она вытащила единственный хрупкий листок.

Склонилась над ним и принялась читать.

Глава 22

Следующее утро было туманным и теплым, прозрачная дымка вилась над виноградником, лозами, каменными стенами. Щеглы бросались на чертополох, клевали лиловые цветы. В воздух в утреннем свете летели крошечные лепестки, сверкали колючие стебли, серебристо-зеленые листья. В полях щебетали певчие птицы, трещали сверчки.

Прошлой ночью сестра Бернадетта почти не спала. Увидела дурной сон и больше не могла заснуть, бродя по территории монастыря до самого рассвета. И брат ее тоже не спал, работая над каменным кругом.

Теперь она сидела за письменным столом, составляя расписание занятий, и вдруг услышала, как ее кто-то окликнул.

– К вам Том Келли, – объявила сестра Габриель, сунув голову в дверь кабинета. – Хочет встретиться с вами в гроте.

– Передайте ему, что я скоро приду.

– Сестра, он говорит, что дело очень срочное…

Берни со вздохом сверкнула глазами, положила авторучку, отодвинула от стола кресло, вышла, быстро зашагала по длинной аллее. По пути заглянула в капеллу – не для проверки, просто хотела узнать, кто там есть. Две послушницы в белом стояли у алтаря на коленях, еще кто-то в полном одиночестве сидел позади. Хонор.

Берни изумилась, редко видя ее теперь в церкви. Присмотрелась к невестке, едва не зашла, но у Тома какое-то срочное дело, поэтому она просто двинулась дальше по коридору к двери, потом по тропинке через поле.

Приближаясь к вершине холма, взглянула вниз в сторону берега. Выложенные Джоном камни поблескивали на утреннем солнце. Сверху было видно, что концентрические круги имеют идеальную форму, и Берни вдруг с изумлением поняла, что они перетекают друг в друга. Проследила глазами за переплетением линий, восхищаясь сложным рисунком лабиринта.

Спускаясь вниз по западному склону, попала с солнца в тень, ощутила прохладу, а войдя в арку грота – холодок, приятный в жаркий день. Том стоял к ней спиной, рассматривая стену. Статуя Девы Марии высилась от него справа; кто-то положил к подножию свежесрезанные розы. Берни замерла на месте, глядя ему в затылок. Если сейчас повернуться и выйти, он даже не догадается, что она приходила.

– Привет, Берни, – сказал он, не оглядываясь.

– Как ты меня узнал? – спросила она.

Он оглянулся, подняв бровь.

– Всегда знаю.

– Сестра Габриель сказала, у тебя срочное дело.

– У нас побывал еще один визитер, – указал он на стену. – Или опять тот же самый.

Она подошла поближе, остановилась с ним рядом. И прочла:

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь…

Это было написано на стене ниже первой надписи, нацарапано на камне, хоть и неглубоко. Берни провела по буквам пальцами, зная, как пришлось потрудиться писавшему.

– Ну, что скажешь, теолог? – спросил Том.

– Источник тот же, – ответила Берни. – Писание, Песнь песней.

– Наизусть знаешь?

– Знаю, – спокойно сказала она.

– Ветхий Завет, – проворчал Том. – Огонь и сера, да? Господь мечет молнии, насылает саранчу, карая грешников?

– Песнь песней – поэма о любви, – возразила Берни, желая на этом закончить дискуссию, не признаваясь, что долгие годы живет этими стихами. Одно время могла читать только их, ибо лишь они отражают глубину ее любви и страдания.

– По-моему, не похоже на любовную поэму, – заметил он. – Скорее, предупреждение. – Она смотрела на стену, по-прежнему касаясь букв пальцами. – Не согласна?

– Я этого не говорю. Любовная поэма может служить и предупреждением, и иносказанием. Сам подумай.

Он промолчал, она вспыхнула. Можно только догадываться, что вертится у него на уме. Берни смотрела на стену, на темневшие слова.

– И предупреждение бывает любовной поэмой, – сказал Том после долгой паузы. – Во всяком случае, для Бернадетты Салливан и Томаса Келли. Предупредительные колокола постоянно звонят. Слышала, что вчера вечером было?

– Нет. А что?

– Я сегодня встал рано, пришел сюда до рассвета. Нашел Джона на берегу за работой. Оказывается, лабиринт строит. Я говорю, предки-каменщики наверняка перед ним шляпы сняли бы, а он шутки не принял, был не в том настроении.

– Почему? Что случилось?

Том покачал головой.

– Сначала он не хотел рассказывать, потом понял, что я не отстану, пока не признается, и объяснил. Как я понял, они с Хонор пошли в кино на пляж в Хаббард-Пойнт. – Он бросил на нее взгляд, проверяя, помнит ли она. Разумеется, помнит, стараясь сохранять спокойное выражение на неподвижном лице.

– И очень хорошо, что пошли.

– В тот год, когда они с Хонор стали встречаться, мы все на пляж в кино бегали. Помнишь?

– Это было очень давно, – сурово заметила Берни.

– Слышу голос монахини.

– Я и есть монахиня.

– Будто я когда-нибудь смогу это забыть.

– И что с ними случилось? – спросила она.

– По словам Джона, отец Питера сделал какое-то замечание, и Реджис на него набросилась.

– Набросилась? – ошеломленно переспросила Берни.

– Да, – кивнул Том. – Джон говорит, из себя вышла. Он за нее боится. Хонор ему не позволяет с ней поговорить.

– А сама что говорит?

– Ну, по-моему, Джона винит за вчерашнее и за все остальное. Хуже того – он сам себя обвиняет. Мне его вид не понравился.

– Что же ты о нем думаешь? – Берни смотрела на надписи на стене, вспоминая одиноко сидевшую в монастырской церкви Хонор.

– Он хочет поговорить с Реджис, закончить задуманное, – сказал Том. – Насчет остального точно не знаю. По-моему, собирается уезжать.

– Куда? – Сердце Берни заколотилось при мысли о новой разлуке с братом.

– Неизвестно. Думает, что доставил слишком много страданий Хонор и девочкам. Я, кстати, спросил, не его ли рук это дело, – взглянул он на исцарапанный камень.

– Нет, – твердо объявила она.

Том пожал плечами.

– Он говорит, что был далеко, когда появилась первая надпись. Я стараюсь понять, один ли человек сделал обе.

– И что думаешь?

– Ну, как ты сказала, источник тот же. Стало быть, автор знаком с Песнью песней. Слова нацарапаны печатными буквами, трудно заметить разницу в почерке. Впрочем, есть кое-что. – Том указал на новую надпись, оглянулся на Берни, поманил к себе. – Я не кусаюсь.

Она на секунду закрыла глаза. Никогда не боялась Тома. Как только вернула Хонор письмо, словно открыла дверь, которую уже не сможет закрыть. Прошлой ночью пыталась заснуть, после полуночи наконец задремала. Снился ей этот грот, груды монет, книги, карточки с мессы, отчаянные записки, оставленные надеющимися просителями, статуя Девы Марии… Во сне она изо всех сил старалась завалить вход огромным камнем, чтобы опечатать секреты и больше никого сюда не пускать.

– Ну, давай, говори, – приказала она.

– Ладно. Вот, видишь, писавший усердно трудился над первыми несколькими словами: «положи меня, как печать, на сердце твое», – а дальше заторопился. Будто сначала думал, что у него полно времени, а потом заспешил. Или его кто-то спугнул.

– Последнее слово «любовь» просто процарапано, – согласилась Берни.

– Как будто он понял, что его вот-вот застукают. Кто-нибудь здесь ходил среди ночи?

– Я. – Она подняла на него глаза. – Заснуть не могла и пошла прогуляться.

– Патрулируешь территорию, сестра? – спросил Том, возвышаясь над ней, не прикасаясь, но стоя слишком близко.

– Зачем?

– Не знаю. Выискиваешь заблудившихся племянниц или романтично настроенных идиотов, которые царапают стены в гроте.

– Просто гуляла, и все.

– Кстати, как в Библию попала любовная поэма? – спросил он, словно не слышал.

– Это притча, – объяснила она. – Бог привел ее автора к идеальной любви. Ученые в целом согласны, что это символ возвышенного духовного союза, а не романтическая любовь. Поэтому твоя теория рушится.

– Кому-то пришлось попотеть, – заметил Том, разглядывая стену. – Буквы неглубоко врезаны в камень, но все равно потребовались усилия. Тот, кто это сделал, действительно одержим чем-то. Похоже, дело темное.

– Да, – согласилась Берни, думая о Джоне с его лабиринтом, о Хонор в капелле, о разъяренной Реджис, об Агнес на стене, о прочих неразрешимых загадках. Сколько любви и сколько тревог…

– Значит, говоришь, это нечто священное, а не личное?

Она кивнула. Не хочется лгать здесь, лгать Тому. Хотя фактически это не ложь. Она верит, что личное столь же священно, как религиозное. Знает, что это противоречит католической доктрине, но для нее Песнь песней всегда остается поэмой о человеческой любви.

О священных узах между двумя людьми, любящими друг друга.

Берни стояла, чувствуя на себе его взгляд. Волосы свешивались ему на глаза, хотелось их откинуть, пригладить, но она не сделала этого. Только сказала:

– Я не вижу твоих глаз.

– Зачем тебе их видеть?

– Чтобы понять, о чем думаешь.

– Думаю, бывает ли на этом свете крепкий союз между двумя людьми.

– Том…

– И думаю, что надо сообщить в полицию. Не знаю, угроза это или крик о помощи, но мне не нравится.

– Не надо сообщать. Сами разберемся.

Он бросил на нее долгий холодный взгляд, который она уловила даже сквозь пряди волос.

– А вдруг тем временем что-нибудь произойдет? Кто-нибудь пострадает, совершит что-то опасное? Из-за разбитой любви.

– Кто?

– Выбирай по номерам из списка, – предложил он.

– Откуда столь язвительный тон?

– Знаю, я здесь просто смотритель, но считаю себя ответственным за порядок на всей территории. Знаю, что должен делать, сестра, и сделаю.

Она не ответила.

Том вышел из грота, она не оглянулась. Мысленно видела, как он качает головой, даже теперь после стольких лет сердясь на нее за несбывшиеся надежды. Догадывается ли, что ей тоже хотелось, чтобы они сбылись? Одна Хонор знает почти всю историю, хоть и не до конца. Берни торопливо вышла, решив ее найти. Надо поговорить с подругой.

Она взобралась на холм, побежала в развевавшихся одеждах и плате к капелле, вспоминая слова Тома о людях, страдающих от разбитой любви. Две юные послушницы по-прежнему молились у алтаря, но кроме них никого в церкви не было. Хонор исчезла.

Хонор не знала, с чего начать. Столько хотела сказать Богу, а полчаса просидела с пустой головой и пылающим сердцем. Она была счастливым ребенком, удачливой девушкой, женщиной. Вышла за любимого, родила ему троих дочерей. Одаренные талантом, они вдохновляли, подстегивали друг друга, умудряясь сохранять страсть в повседневной жизни.

А потом все рухнуло. Буквально – они долго и медленно катились вниз по льду, и вдруг сорвались в пропасть. Видя Джона искрящимся, увлеченным жизнью и миром, рискующим в искусстве и в жизни, она чувствовала себя совсем пропащей. В ее последних картинах выплеснулась вся радость и боль, пережитая в семейной жизни: любовь к мужу, мысли о нем, страхи за него, даже за саму его жизнь, счастливые встречи дома по его возвращении, и, наконец, раздумья, увидятся ли они еще когда-нибудь.

В чудесные последние дни Хонор вновь ощутила в себе творческое горение. Изображение Баллинкасла – лучшая в ее жизни работа. Во многом благодаря лабиринту Джона и, конечно, ему самому. Его произведение неожиданно оказалось прочным, основательным, буквально укоренившись в песке на их собственном берегу. А ее картина вдруг воспарила, вернувшись в Ирландию, в темные, потайные глубины души.

Прошлой ночью, лежа одна в постели, слушая крики чаек в гнездовье на другом берегу пролива, Хонор вдруг почувствовала, как что-то щелкнуло у нее внутри, и все встало на место. Она прозрела. Винила Джона в безрассудстве Реджис, в ирландской трагедии, в намеченной свадьбе дочери, в несчастном случае с Агнес, во всем… но больше всего, конечно, в том, что он оставлял ее в одиночестве.

Идя через виноградник к берегу, Хонор остановилась, нарвала луговых цветов, растущих вдоль стены. Продолжая путь, заметила Агнес с Бренданом, сидевших на траве под большим дубом с бумагой и красками. Хотела остановиться, заговорить с ними, но помешало более срочное дело.

Выйдя на береговой откос, увидела внизу Джона, который, присев на корточки в центре лабиринта, раскладывал мелкие камни. На бревне топляка улеглась Сесла. Когда-то она была диким бродячим котенком, теперь смотрела на него взглядом, полным любви. Хонор постояла под ветром, сдувавшим с лица волосы, глубоко вдохнула и пошла по песку к мужу.

Джон удивленно поднял глаза. Издали он казался спокойным, задумчивым, но вблизи она увидела в его глазах беспредельную боль.

– Это тебе, – протянула Хонор луговые цветы.

– За что?

– За то, что ты раньше принес мне цветы, и я очень обрадовалась. Хочу сделать для тебя то же самое.

– Спасибо, – кивнул он без улыбки, принимая букетик.

– Прости за вчерашний вечер, – вымолвила она.

– И ты меня прости.

– Тебе не за что извиняться. Ты не виноват… никто не виноват. Девочки тебя очень любят. Все на свой лад стараются быть на тебя похожими. Агнес фотографирует, Сес начала лепить из глины, Реджис…

– Знаю, – сказал Джон.

– Ральф Дрейк вел себя безобразно. А она кричала: «Не троньте моего отца!..» При всей ее дикости я никогда ее такой не видела. Почему она так среагировала?

Он опять наклонился, положил цветы рядом, медленно перебирая камни, раскладывая на песке. Она увидела, что у него дрожат руки.

– Джон! Ты знаешь?

– Ей не хотелось видеть меня униженным, – вымолвил он. – Оставим это, Хонор.

Она пристально смотрела на него сверху вниз. На таком расстоянии лабиринт представлял собой просто ряды камней, лучами расходившиеся от пустого центра.

– Жарко, – заметила она. – Не надо бы тебе работать на солнце.

Присела рядом, осторожно потянулась к его руке. Вчера вечером в темноте они держались за руки, он нес ее по лесу. Тяжелые годы растаяли, она позволила себе вновь почувствовать любовь. Страшно желала вернуть ее. Джон отдернул дрогнувшую руку.

– Хонор…

– Извини за вчерашнее, – повторила она.

– Не извиняйся, – хрипло выдавил он.

– Я была абсолютно растеряна, – объясняла она, ошеломленная его тоном. – Хотела только увести ее домой, от людей. Не должна была тебя винить, не должна была оставлять тебя там. Так разволновалась, расстроилась, что забыла о твоем возвращении.

– Они вели себя грубо, – холодно проговорил он. – Я мог бы пережить без проблем, но ты, девочки, Реджис, страдали… вот что меня убивает.

– Ужасней всего это именно для тебя, Джон, – возразила она.

Он отрицательно покачал головой.

Тело его на солнце покрылось загаром. Опустив глаза, Хонор увидела плохо залеченный шрам на ребрах под локтем, погладила пальцем. Он вздрогнул.

– Это ты в тюрьме получил?

Он схватил ее за обе руки, посмотрел прямо в глаза.

– С тюрьмой покончено. Теперь я свободен. Понятно? Не ты меня туда посадила, ты ни в чем не виновата. Поэтому больше не смотри на меня таким взглядом, Хонор. Избавься от чувства вины, не упрекай себя.

– Я перестала тебя навещать, – прошептала она, охваченная горестной волной.

– Не важно. Знаешь, что мне помогало там выжить все эти годы?

Она затрясла головой со жгучими слезами на глазах.

Он прижался губами к ее уху и совсем тихо шепнул, как легчайший ветерок:

– Ты.

– Но ведь меня там не было. Я с тобой вообще не была. Увезла девочек, не позволяла им с тобой видеться…

– Не имеет значения, – повторил он. – Ты для них же старалась, хотела, как лучше. Я мечтал, чтобы ты была им как раз такой матерью. Но ты все равно оставалась со мной. Каждую минуту.

– Я не смогла тебя защитить, – прорыдала она, содрогаясь.

– Хонор, – сказал он, – разве ты еще не поняла, даже сейчас? Никто никого защитить не способен. Можно только любить и немножечко верить.

– Я потеряла веру шесть лет назад, – всхлипнула она.

Джон не ответил. Ей хорошо известно, что он тоже потерял веру. Даже нет нужды признаваться – это читается в его жестком взгляде.

– Я не останусь.

– Что ты говоришь? – взглянула на него Хонор.

– Не стану больше подвергать тебя и девочек таким испытаниям. Том поможет где-нибудь устроиться. Например, в Канаде. Я знаю, что смогу там работать. Сообщу адрес, девочки будут ко мне приезжать, когда захотят.

– Но нам вовсе не этого хочется, – возразила она, чувствуя, как тепло уходит из тела. Джон принял решение, это видно по его позе, по тому, как он стоит спиной к ней, глядя в море.

Начинался прилив, первые мелкие волны накатывались на плотно утрамбованный песок, где они стояли. Мелкая рябь, прозрачная, как целлофан, плескалась у щиколоток.

И тут они услышали гулкий топот по слежавшемуся песку, оглянулись, увидели летевшую по берегу Сес, которая размахивала руками и белым листком бумаги.

– Мама! Папа! – кричала она. – В Академии полицейская машина… Это из-за Реджис? Она исчезла! Сбежала!..

Глава 23

В записке Реджис написала, что ей надо побыть одной и подумать. Но после вчерашнего происшествия Хонор сочла это наихудшим решением.

Вернувшись в дом, Джон следом за ней вошел в комнату девочек, остановился в дверях, огляделся. Кругом его фотографии: на секретере, на тумбочках у кроватей, на стенах. Сделанные им снимки – оригиналы и вырезанные из журналов – развешаны у двери на стене. Он замер на месте, потрясенный свидетельством своего присутствия в жизни дочек, зная, что он их опять покидает. В ушах звенел крик: «Не трогайте моего отца!» Если он исчезнет, то, может быть, Реджис не пойдет дальше по этой дорожке.

Хонор схватила и стиснула ее подушку. Просто сжимала в руках, стоя посреди комнаты. Не рылась в платяном шкафу, не выдвигала ящики стола. Джон понимал: она просто вслушивается, пытается догадаться, куда сбежала дочка.

Сесилия лихорадочно кричала:

– Ее надо найти! Зовите, садитесь в машину, ищите!..

– Правильно, – кивнула Хонор. – Не знаю, что взбрело ей в голову.

– Если бы она знала, что вы с папой разговариваете! – зарыдала Сес. – Если бы знала, что ты пошла к папе на берег!

– Что ты хочешь сказать?

– Она всю ночь жутко переживала, – захлебывалась Сесилия, – что мы просто бросили папу в Хаббард-Пойнт, не привезли домой…

– Я дошел домой по берегу, – объяснил Джон. – Все в порядке, Сес.

– А Реджис думала иначе! Просто из себя выходила. Буквально волосы рвала на себе, считая себя виноватой. Думала, что виновата, все время твердила…

– Ее попросту огорчили слова отца Питера, – объяснила Хонор.

– Возможно и нет, – пробормотал Джон.

– А что же?

– Может быть, говоря о своей вине, она имела в виду не прошлый вечер, – мрачно вымолвил он.

– А что? – спросила Хонор, подходя к столу, машинально поправляя скатерть. Что-то привлекло ее внимание, и она вытащила голубой конверт. – Ты ее видела до исчезновения? – спросила она у Сес, прежде чем Джон успел ей ответить.

Сесилия кивнула.

– Мы вместе завтракали. Вернее, я завтракала, она просто сидела, ничего не ела.

– Упоминала об этом? – допрашивала Хонор, бледнея, взмахнув пустым конвертом.

– По-моему, нет. – Сес пожала плечами. – А что это?

– То, чего мне не следовало оставлять у всех на виду, – пробормотала Хонор, засовывая конверт в карман джинсов.

– Что это? – требовательно спросил Джон.

– Письмо, которое я написала Берни много лет назад. Недавно она мне вернула его… чтобы напомнить о том, что я ей когда-то сказала.

– Смотрите! – Сес ткнула пальцем в окно, у которого стояла. Через лужайку от главного здания кампуса к гроту двигалась полицейская машина рядом с темным седаном. – Я их уже видела и подумала, что они ищут Реджис.

Джон вспомнил прошлый вечер – дикую вспышку дочери, бросившейся его защищать, – понадеявшись отыскать ее раньше полиции, пока она ничего никому не сказала.

– Давайте поговорим с ними, – предложила Хонор.

– Они должны ее найти, – воскликнула Сес. – Бежим быстрей!

Джон замешкался, стараясь представить, куда могла направиться Реджис, чтобы найти ее первым. Хонор заметила и вопросительно посмотрела на него.

Она никакого понятия не имеет, и дай Бог, чтобы не имела.

– Ты потрясающе вел себя вчера вечером, – сказала Агнес, сидя на подстилке с Бренданом. – Я гордилась тобой. Увидел, что Реджис попала в беду, и бросился на помощь.

– Она по-настоящему любит отца и хотела его защитить. Повезло вам, девочки. Хотелось бы мне иметь такую семью.

– А твои родители? Почему ты с ними просто не поговоришь, не объяснишь, к чему ведет пьянство…

Он окинул ее долгим ласковым взглядом, широко открыв большие глаза. Этот взгляд был полон терпения и прощения, с какими Агнес всегда смотрела на тех, кто интересовался, где ее отец, когда семья собирается навестить его, почему старшая сестра так рано собирается замуж… Не могла ответить. А Брендан даже глазом не моргнул.

– Глупый вопрос, да? – сказала она.

– Ты никогда не задаешь глупых вопросов.

Он протянул руку, откинул с выбритой проплешины длинные темные волосы, ощупал рубец. Агнес почувствовала электрический ток, который стекал с кончиков его пальцев, закрыла глаза, впитывая целебную силу. В памяти тут же возникла белая вспышка, схваченная разбитой фотокамерой, и Брендан, тихонько уводивший сестру от отца Питера.

– Ты кто? – тихо спросила она.

– Разве не знаешь? Брендан.

– Брендан… Реджис тебя называет архангелом.

Он тихо рассмеялся, по-прежнему поглаживая ее по голове.

– Брендан был обыкновенным святым.

– Обыкновенных святых не бывает, – заметила Агнес. – Расскажи, что он делал.

– Он был мореплавателем. Стоял на вершине горы Брандон, одной из высочайших в Ирландии, глядя через Атлантический океан, почти на то место, где мы сейчас сидим.

– На Коннектикут?

– Возможно, – кивнул Брендан. – Ему явилось видение прекрасной земли за западными морями, которая называется Тир-на-ног [27]27
  Тир-на-ног – в ирландских сказаниях земля вечной молодости, где остановилось время. – Примеч. пер.


[Закрыть]– обетованная святая земля. Желая до нее добраться, он выплыл из узкой протоки, как у нас в Блэк-Холле, и пустился на поиски благословенного острова. Семь лет плыл и плыл, невзирая на бурное море и сильные штормы. Стал святым покровителем пилигримов и путешественников.

– И наша семья была в шестилетнем плавании, – прошептала Агнес.

– В ожидании возвращения отца, – понял он, гладя ее по голове.

– Я думала, когда он вернется домой, все хорошо кончится, – призналась Агнес. – Думала, мать будет счастлива, Реджис перестанут сниться кошмары, она поймет, что Питер для нее не годится…

– Поймет, Агнес, – заверил Брендан, глядя на нее такими сияющими голубыми глазами, что ей показалось, будто они смотрят ей в самую душу. – По-моему, уже поняла. Люди имеют право на ошибки.

– Что она тебе сказала? – вскинулась Агнес.

– У нее самой спроси, – тихо посоветовал он, вспоминая признания Реджис после их возвращения в «Звезду морей».

– Видно, ей показалось, будто мистер Дрейк собирался напасть на отца. Я слышала, как она крикнула: «Не трогайте его!»

– Действительно, крикнула, – признал Брендан, не желая больше ничего говорить, пока не получит возможности снова поговорить с Реджис, чтобы помочь ей все рассказать.

– Почему она так взбеленилась?

– Не знаю.

– Даже не верю, что Реджис ударила мистера Дрейка. Она никогда не причинит никому никакого вреда… Ты бы видел ее в Баллинкасле после того, как отец убил Грегори Уайта у нее на глазах! Неподвижно сидела, белая как мел, уставившись в пустое пространство. Не могла ни шевельнуться, ни слова сказать.

– Могу себе представить, – кивнул Брендан. – После того, что видела.

– Полиция увела отца, Реджис забрала «скорая», повезла в больницу. Она там долго лежала, мы уж боялись, что вообще не выйдет. Мама даже в Корк не могла съездить, чтобы помочь папе.

– Чем она ему могла помочь? – тихонько спросил Брендан. – Его ведь взяли под стражу, да?

– Да, – подтвердила Агнес.

– Наверно, это было ужасно.

– Еще бы. Реджис не помнит, как все это было, а отец никому практически ничего не рассказывал. Она сильно ушиблась, на голове была огромная шишка. Врач говорил, возможно, поэтому ничего не запомнила.

– Поэтому и в результате психической травмы, – заключил Брендан. – Люди в страхе не воспринимают происходящего. Эмоциональная травма ранит не меньше физической. Вот почему мне хочется стать психиатром.

– Хорошо бы, чтоб все было гораздо лучше, – шепнула она.

– Как на Тир-на-ног, – добавил он.

Держа ее за руку, потянулся к ней, поцеловал. Агнес закрыла глаза, чувствуя вкус его губ, растворилась в нем, растаяла, настолько забывшись, что едва расслышала шаги. Открыв глаза, увидела стоявших рядом родителей с Сес, которая дернула ее за руку, переводя обезумевший взгляд с нее на Брендана.

– Вы Реджис не видели?! – прокричала она.

Джон вел свою семью по винограднику к Академии. Сес тихонько рассказывала Агнес и Брендану о Реджис, Хонор молча шла рядом, на ходу задевая Джона плечом. Сверху он увидел полицейские машины; одна, без опознавательных знаков, стояла в тупике на дорожке, ведущей к Голубому гроту. От одного их вида желудок сжался в тугой комок.

Спустившись с холма, они направились на голоса, доносившиеся из маленькой каменной ниши грота. Джон с содроганием посмотрел на незнакомых людей – двух детективов в штатском, двух полицейских в форме, которые беседовали с Берни и Томом.

Берни с Томом оглянулись на Джона и Хонор. Том стоял рядом с Берни, явно игравшей главную роль. Все полицейские смотрели на нее, что-то записывая.

– Прошу прощения… – Женщина-детектив попыталась перегородить им дорогу. – Здесь ведется расследование. Зайдите попозже.

– В чем дело? – спросила Хонор.

– Будьте добры выйти, – попросила она.

Джон понял, что полицейские приняли их за обычных посетителей – верующих или туристов, – заглянувших в «Звезду морей». Берни тоже сразу сообразила и выступила вперед.

– Это мой брат и невестка, – сказала она. – Они живут здесь, на территории Академии. Может быть, что-нибудь видели. Джон, Хонор, кто-то вырезает на стене надписи, и это внушает нам… подозрения.

– В них звучит отчаяние, – вставил Том.

– Тетя Берни, – крикнула Сес сорвавшимся голосом. – Реджис пропала! Сильно расстроилась и убежала! Бросьте все это… пожалуйста, помогите нам ее найти!

– Тише, тише, – одернула ее женщина. – Что стряслось? Сколько ей лет?

– Двадцать, – сообщил Джон.

– И вы говорите, она убежала?

– Написала в записке, что должна подумать, – добавила Хонор, явственно дрожа всем телом, сцепив руки, чтобы не тряслись. Лицо бледное, губы пересохли. Она бросила быстрый взгляд на Джона, как бы проверяя, все ли с ним в порядке. Он кивнул, поддерживая ее, держа за руку. – Она многое пережила и услышала вчера вечером неделикатное замечание отца своего жениха…

– В Хаббард-Пойнт, – резко бросил другой полицейский, неожиданно сделав пометку в блокноте. – Мы приняли вызов, но, приехав, ее не застали.

– Вряд ли надо было вас вызывать, – заметила Хонор.

– Мистер Дрейк мог предъявить обвинение, – сказал полицейский. – Однако отказался от этого.

– За то, что она его слегка толкнула? – переспросила Агнес. – Нечаянно…

– Он заявил, что она на него набросилась, исцарапала…

– Чуть-чуть, – вскинулась Хонор с испуганным видом.

– Она очень предана своему отцу, – объяснила Берни.

– Защищала его, – добавила Хонор.

Все взглянули на Джона.

– Отец – это вы?

– Да, – подтвердил он, нервничая под пристальными взглядами четырех полицейских.

– Джон Салливан? – уточнил самый младший, и Джон узнал в нем сержанта Коссо, присутствовавшего на месте происшествия с Агнес.

– Да, – кивнул он.

– Художник? – уточнила женщина.

– Да, – осторожно признал Джон. Откуда ей это известно – видела его работы или слышала об Ирландии?

– Детектив Каван, – представилась она, – а это мой напарник детектив Гаффни.

– У вас были неприятности, мистер Салливан, – сказал Гаффни, – насколько нам известно.

– Какое это имеет отношение к исчезновению нашей дочери? – спросила Хонор. – Прошу вас…

– Мы провели проверку, – сказал сержант Коссо, – после несчастного случая с Агнес. Ваша дочь Реджис была с вами в Ирландии, верно? Когда вы совершили убийство?