Текст книги "Песчаные замки"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

В тот день она припомнила каждый свой переход через высокую эстакаду. Припоминала каждый раз, глядя на сделанный им в тот день снимок. Выдержанный в тонах сепии [22]22
  Сепия – светло-коричневая краска из чернильного мешка морского моллюска сепии. – Примеч. пер.


[Закрыть], он напоминал фотографию столетней давности, запечатлев упавшие, посеребренные ветром сосновые ветки, которые отец собрал, выстроив из них замок, и плоские камни, сложенные в виде зубчатой крепостной стены перед устьем пещеры.

Должно быть, он установил аппарат прямо у входа: снимок был сделан как бы из укрытия и в то же время с перспективной точки. Как он и задумывал, мыс протянулся в золотистую воду, прочно ограничив кадр справа. Одни сравнивали его скульптуру с песочным замком, другие видели в ней нечто более возвышенное. В одной рецензии говорилось об «устремленности в небеса». Тетя Берни называла ее кельтской башней вроде каменного столба, дольмена [23]23
  Дольмен – металлическое сооружение в виде большого каменного ящика, накрытого плоской плитой. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Для Реджис она всегда оставалась руинами замка вроде тех, которые отец со временем отыскал в Баллинкасле.

– Ты хоть чему-нибудь научилась в Ирландии? – спросил теперь Питер. – Могла погибнуть на утесе, наверно, на таком же, как этот. Отец тебя не уберег и поэтому очутился в тюрьме.

– Очутился как раз потому, что меня уберег! – возразила Реджис.

– Он кого-то убил. Мой отец звонил своему приятелю в Дублин. Тот просмотрел дело, сказал, что твой отец признал себя виновным. Даже не пытался сослаться на самозащиту. Избил того типа и сбросил с утеса.

– И твой отец об этом расспрашивал?

– А ты как думала? Папа юрист, естественно, хотел знать детали. Зачем тогда нужны судебные протоколы?

– Твоего отца там не было, – задрожала Реджис. – Тебя тоже. Вы не знаете, что там случилось!

– Откуда мне знать, что случилось, если ты ничего не рассказываешь? Ни разу не говорила об этом. Ни словом не обмолвилась о том дне и о Грегори Уайте…

– Замолчи! – приказала она. – И никогда больше не говори, что мой отец сидел в тюрьме.

– Да ведь он сидел в тюрьме. Мог бы получше о тебе заботиться.

«Он и позаботился, – мысленно заявила Реджис. – Никто себе даже не представляет»… Она встряхнула головой. Откуда возникла подобная мысль? Как будто наполовину вспомнился сон, замерцал в памяти за гранью сознания.

– Ну, оставим Ирландию, – продолжал Питер. – Ему и здесь не следовало тащить тебя за собой на скалу, а надо было оставить на берегу с матерью.

– Да ведь он меня с собой не взял. В том и дело.

Не надо было вообще рассказывать.

Она упрашивала отца разрешить ей помочь ему строить замок из камней и сучьев, а он велел сидеть на берегу с матерью, играть с Агнес. И ушел. Она стояла, смотрела, как он становится меньше и меньше, шагая по рельсам со складным штативом на плече. Ожидая его возвращения, строила для него песочный замок, мать с Агнес таскали сырой песок для башен. Через двадцать минут его размыли волны.

Сейчас на глаза ей попался кусок дерева без коры и хвои, выцветший в непогоду до костяного серебристо-белого цвета. Реджис задумалась, давно ли он тут лежит, может быть, даже отец подобрал его для своей замковой башни тринадцать лет назад.

– Я люблю тебя, Реджис, – сказал Питер. – Хочу о тебе заботиться. Не карабкаться по скалам, а на берегу под солнцем строить с тобой песочные замки. Что ты скажешь на это?

– Скажу, что песочные замки непрочные, – прошептала она, пристально глядя в его голубые глаза.

Вдалеке прозвучал долгий скорбный свисток поезда, словно предупреждая о приближении чего-то ужасного.

Глава 14

Управляя делами монастыря, школы и виноградника, сестра Бернадетта привыкла принимать массу решений и в значительной степени руководить множеством жизней. Она устанавливает распорядок, расписание праздников и выходных, время молитвы, поста, высадки новых сортов винограда.

Погодой, конечно, не распоряжается – если молиться о суши для сладких сортов, то засуха погубит шардоне. С другой стороны, при обильных дождях корни подгнивают – однажды всем лозам на склоне грозила гибель. Берни все-таки попросила Тома выкопать в том году дренажные канавы и спасла урожай. Всегда новичкам повторяет: «Бог стоит у руля, а вы гребете. Приплывете в любой колледж, в какой пожелаете. Соберете виноградные гроздья, о которых мечтали…»

В данный момент в запылившемся одеянии, с грязными ногтями, она стояла на самом высоком холме в винограднике и смотрела, как ее брат трудится на берегу, зная, что он делает что-то не то. Услыхав скрип, оглянулась, увидела поднимавшегося по тропинке Тома с тачкой. Попробовала спрятаться в покрытых листвой лозах, но он уже увидел ее.

– Доброе утро, сестра.

– Привет, – ответила она.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, громыхая тачкой и сворачивая с дорожки.

– Лозы подрезаю. По-моему, в этом году нас ждет хороший урожай.

– Угу, похоже на то, – буркнул он. – С ирригационной системой дела идут лучше?

– Кажется. Хотя хорошо бы, чтобы дождь пошел. Боюсь, как бы колодец не высох.

– Я за ним присмотрю, – пообещал Том.

– Приказав его выкопать, твой прадед вряд ли думал, что он будет снабжать водой монашескую общину, которая откроет школу и разведет виноградник.

– Наверняка думал. Больше всего на свете он любил монашек и выпивку.

– Ты, обыватель, – это не выпивка, – усмехнулась она, – а изысканное вино.

– Ты кого это назвала обывателем? – Том подошел поближе.

Берни шагнула назад, отвернулась. Дунувший по холму ветер бросил плат на лицо. Чувствуя, что Том стоит рядом, она откинула плат с глаз.

– Взгляни на моего брата.

Джон стоял на берегу у разбитого валуна, связывал цепью крупные осколки и вытаскивал на берег за линию прилива. Берни наблюдала за ним весь день. Теперь он взвалил камень на плечо, слегка пошатнулся и бросил в общую кучу.

– Сооружает новую скульптуру, – сказал Том. – Слушай, не ты ли его наставляла, советуя «сбросить с плеч ношу»?

– Хорошо бы. Хотелось бы мне вразумить их с Хонор.

– Да? Что бы ты им сказала?

– Посоветовала бы не ссориться из-за того, что им отлично известно. Они любят друг друга, у них трое детей…

– Утверждаешь, что дети связывают родителей? – спросил Том.

– Нет, не утверждаю. – Она сверкнула на него глазами.

– А мне только что послышалось.

– Зачем тебе вдруг понадобилось осложнять ситуацию? – спросила она. – Столько лет мы работали вместе изо дня в день. Я тебя вижу повсюду, ты ведешь за меня дела. Никогда никаких проблем не возникало. Почему теперь? Что случилось?

Он покачал головой, глядя на Джона.

– Все время их перед собой вижу. Джона и Хонор.

– Какое это к нам имеет отношение? – спросила Берни. Том искоса бросил на нее долгий мрачный взгляд, отчего она покраснела. Впрочем, не желая сдаваться, прямо взглянула ему в глаза. – Отвечай, Томас Келли.

– Слушай, – он схватил ее за плечи. – Может быть, ты прошла долгий путь, чтобы стать матерью-настоятельницей. Я этого не знаю и знать не хочу. Пусть для всех ты сестра Бернадетта Игнациус, а для меня по-прежнему Берни. Моя Берни…

Она заледенела, не в силах вымолвить ни слова.

– Разве любовь не священна? – допытывался он. – Разве бывает что-нибудь священнее, даже для такой верующей, как ты?

– Нет, – тихо признала она.

– О чем тогда еще говорить?

– Любовь для каждого разная, – сказала Берни. – Я люблю Бога. Сделала выбор и живу с тех пор такой жизнью.

– Знаю, – кивнул он, по-прежнему держа ее за плечи и глядя в глаза. Ей казалось, будто он хочет из нее что-то вытрясти… И вдруг Том выпустил ее. – Прости.

– Ничего.

– Просто Джон вернулся домой. И мне захотелось вернуть прежние времена. Помнишь? Когда мы все были молоды, куролесили на холмах… Помнишь, как тайком таскали вино из погреба моего деда, распивали за стенами?

– Помню.

– Тогда ты нарушала правила точно так же, как все.

– Правда. – Берни отвела глаза.

– Я думал, мы все вместе будем растить своих детей.

– Тебе надо жениться, – прошептала она. – Еще не поздно завести семью.

– Да? – спросил он. – Не будешь возражать, видя меня с женой и сынишкой в коляске?

– Не буду. Желаю тебе этого.

Том посмотрел на Берни сверху вниз, и она постаралась убрать с лица озабоченное выражение, скрыть волнение, думая прежде всего о том, чтобы Том ничего не заметил.

– Ах, Берни, вот моя семья.

Он повел рукой, охватывая широким жестом территорию Академии, виноградник, берег, ее, стоявшую рядом. У нее из глаз покатились слезы. Том протянул руку, большим пальцем смахнул их со щек.

– Все лицо перепачкала, – проворчал он. – Матери-настоятельнице больше нечем заняться, кроме подрезки виноградных лоз?

– Что может быть важней земледелия? – сказала она.

– Надо нам с этой парочкой что-то делать, – кивнул он вниз.

– Они в руках Божьих.

Том, прищурившись, покачал головой.

– Этого мало. Смотри, что он с нами сделал. Мы должны им помочь.

Они вместе смотрели на Джона, стоявшего на обломке валуна и размахивавшего кувалдой. Берни казалось, что каждый удар бьет прямо по ней. Она сложила руки, как в молитве, на самом деле, защищаясь от чувств, которые так долго скрывает.

– Джона всегда спасала работа. Он любит ее, ею живет.

– Как бы не покалечился, – проворчал Том.

Берни пристально смотрела на брата. Он совершил революцию в мире искусства, обладая головокружительной свободой духа, создавая недолговечные скульптуры из природных элементов и света, фотографируя их ручным аппаратом, а потом отдавая на волю ветра и моря. Звучит тихо-мирно, но, глядя на него теперь, она видит ярость, жестокость, насилие.

– Сам себя ненавидит, – тихо молвила Берни, – за то, что случилось в Ирландии.

– Ты имеешь в виду брата, – уточнил Том, – или себя?

– Мы, Салливаны, все переворачиваем с ног на голову.

– Ну, не ты одна это делаешь.

Она знала – Том прав, знала, что надо сделать. Погладила его по щеке дрожащей рукой. Он схватил ее за запястье, хотел удержать. Вечно старался ее удержать, а она умоляла, чтобы отпустил. Закрыла глаза, отступила, отвернулась, собравшись бежать вниз с холма в монастырь, и услышала, как ее кто-то окликнул.

Это был не Том и не Бог. Этот голос Берни слышала во сне и снова подумала, как давно и часто думала, не пора ли ответить на зов.

Был вторник, поэтому Агнес молчала, сидя с кошкой на коленях. Хонор огорчалась и в обыкновенные вторники, а нынче собралась проверить, как дочь отреагирует на ее вопросы. До сих пор она болезненно вспоминает заявление Реджис о том, что Агнес ждет видения, чтобы спасти семью.

Хонор измерила дочери температуру, заглянула под повязку, осмотрела рану, проследила, чтобы Агнес поела и выпила побольше воды. Два дня назад был врач, и Хонор с радостью услышала, что девочка записана на магнитно-резонансную томографию.

– Болит? – спросила она.

Агнес сделала отрицательный знак.

– Головокружение было сегодня?

Она опять затрясла головой, гладя Сеслу.

– И вчерашней дрожи не было, когда ты испугалась, что судороги повторятся?

Агнес передернула плечами.

Хонор вздохнула.

– Слушай, я знаю, ты считаешь свое молчание чем-то вроде молитвы, стараюсь уважать твою веру. Проблема в том, что мне действительно надо знать, как ты с разбитой головой себя чувствуешь. Если не хочешь сказать ради себя, скажи ради меня, облегчи мне душу. Объясни, как ты?

– Хорошо, – беззвучно пошевелила губами Агнес.

Мать положила руку на плечо дочери, которая сидела у окна с Сеслой на руках и смотрела в поле, тянувшееся к той стене, где все и началось. Зазвонил телефон, Хонор сняла трубку.

– Слушаю.

– Здравствуйте, миссис Салливан. Это Брендан. Можно поговорить с Агнес?

Она взглянула на дочку.

– Удачное совпадение, Брендан. – Услышав его имя, Агнес встрепенулась. – Она как раз тут сидит.

Хонор надеялась, что звонок Брендана заставит Агнес заговорить, но та лишь отрицательно качнула головой.

– Извини, – продолжала Хонор. – Она действительно здесь, но по вторникам не разговаривает. Сегодня как раз вторник.

– Ну, ладно, – рассмеялся он. – Пускай не разговаривает, только слушать-то может?

– Может, – подтвердила Хонор, заметив, как вспыхнули глаза Агнес.

– Не могли бы вы передать ей трубку?

– С удовольствием. – Она протянула дочери трубку, схватила свой рабочий халат и направилась в мастерскую. Агнес же просто сидела, прижав трубку к уху, молча поглаживая другой рукой Сеслу.

В студии Хонор сразу шагнула к мольберту, открыла палитру, пристально разглядывая картину. Решила поработать над глазами Джона. Они слишком спокойные, а в ту ночь она помнит дикий пламенный взгляд. Лишь взялась за дело, сердце заколотилось.

Тук-тук-тук… доносилось из-за холма, где на берегу работал Джон. Звон металла по камню отзывался у нее в ушах. Он уже разбил валун, а теперь создает произведение искусства. Можно только гадать, какая получится в результате парящая, ошеломляющая композиция.

Она работала над своей картиной, касаясь кистью глаз Джона. Голубой мазок обострил взгляд, но этого мало. Голубой слишком мягкий – она нанесла мастихином черную точку. Взгляд утратил ясность – мазок слишком длинный. Ни одна картина никогда точно не отразит дух ее мужа. Хонор старалась снова и снова. Если бы на холсте удалось выразить его страсть. Похоже, секрет кроется в глазах. Чистый цвет, прямой взгляд, отражение неба… Он столько видит в окружающем мире, но ему этого мало. Всегда хочет увидеть больше, побывать повсюду, ко всему прикоснуться, принести домой к Хонор.

Как Реджис сказала? Он наполнил мир красками… Правильно. Джон вдохнул в нее жизнь. Слушая, как он долбит камень, она чувствовала близость, родство с ним. Он неподалеку, преображает своей художнической силой их собственный берег, превратив валун в груду осколков.

Хонор содрогнулась, глядя в написанные ее рукой глаза. Вот в чем дело. Ее муж – блистательный скульптор, фотограф, – нашел собственный способ познания и изображения мира, предусматривающий уничтожение валуна за одну ночь. Это тоже Джон.

Заслышав шаги на мощеной дорожке, Хонор отвела глаза от картины и увидела стоявшую в дверях Берни, пристально смотревшую на нее. Черные одежды в пыли, видно, только спустилась с полей. Однако в руках у нее был конверт, значит, заходила к себе в кабинет.

– Ты что? – с тревогой спросила Хонор.

– Ничего.

Берни вошла, щурясь в просторной ярко освещенной комнате. Хонор, косясь на мольберт, потянула ее к креслам у окна.

– Что тебя сюда привело? Хочешь чаю со льдом?

– Конечно. Я была на винограднике, очень хочется пить.

Хонор направилась к маленькому холодильнику, вытащила пластиковую бутылку, налитую утром, наполнила два высоких стакана, один протянула золовке.

– Шиповник, лимон, апельсиновый сок, свежая луговая мята, бутылочка имбирного эля, – объяснила она.

– Рецепт моей матери, – кивнула Берни, потягивая напиток. – Ничего нет лучше в летний день.

– Возвращает нас в детство.

– Пожалуйста, не надо, – отмахнулась Берни. – Мне на сегодня хватит воспоминаний.

– Говорила с Джоном?

– Нет. С Томом.

Хонор охнула, видя, как она опустила голову. Возможно, в молитве, но когда подняла ее, глаза горели.

– Наш старый друг Том иногда забывается. Не учитывает, что время и люди меняются. Забывает, что я принесла обеты, а он у меня служит.

– Наверно, верит, что друзья остаются друзьями, – заметила Хонор.

– Не обязательно.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы друзья оставались друзьями, вы с Джоном сейчас были бы вместе. Всегда были лучшими друзьями.

– Все мы были ими. Мы с тобой были лучшими подругами раньше, чем я влюбилась в твоего брата. И Джон с Томом, прежде чем Том влюбился в тебя.

– Мы с тобой по-прежнему лучшие подруги. По крайней мере я на это надеюсь. – Берни нежно улыбнулась, за что Хонор была ей благодарна.

– Я очень рада, Берни. Спасибо.

– Ну, тогда расскажи, как подруга подруге, что происходит между тобой и Джоном.

– Я тебя не понимаю.

И тут Берни превратилась в сестру Бернадетту Игнациус, мать-настоятельницу, которой боятся ученицы, ибо она все знает, все видит, хочет, чтобы все соответствовали высочайшим стандартам. Склонила набок голову, прищурилась, не отводя глаз, пока Хонор не сдалась.

– Я его слышу, – сказала Берни.

– Знаю.

– Он не просто разбивает камень. Он заявляет о своем присутствии. Не хочет, чтобы ты забыла о его возвращении.

– Как я могу забыть? Что ты хочешь от меня услышать? Это тяжело.

– Да, – кивнула Берни, – верю. Иначе быть не может после того, что тебе довелось пережить.

У Хонор перехватило дыхание.

– Знаешь, что мне Реджис недавно сказала?

– Что?

– Агнес хочет, чтобы ей явилось видение. Как думаешь, откуда у нее такая идея?

– Хороший вопрос, – кивнула Берни, протерла очки, поднялась с кресла, отряхнула рукава и длинную черную юбку, поправила плат и подошла к мольберту, рассматривая картину.

Хонор тоже увидела ее глазами Берни: мужчина в джинсах, дубленом пиджаке, с сильными руками, страдальческим взглядом склоняется над ребенком. Она сознательно размыла черты – может быть, это Агнес, а может быть, Реджис. Вокруг океан, холмы, скалы. Каменные стены вдали и зелень напоминают Ирландию и берег Коннектикута. На стене сидит Сесла, белая кошка с зелеными глазами.

– Это Джон, – молвила Берни.

– Да.

– И Сесла… И кто-то из девочек…

Хонор кивнула. Берни взглянула ей в глаза. Она увидела в них страдание, боль, почему-то уверенная, что к ним с Джоном это отношения не имеет. Берни протянула конверт. На лицевой стороне паутинное изображение песочного замка у кромки воды… вдали из волн поднимается морское чудовище.

– Не надо от всего отказываться, – сказала Берни.

– Слушай…

– Важно сделать выбор. Я это понимаю, как никто другой. Перечитай письмо, которое мне написала когда-то, посмотри, помнишь ли ты мои слова. По-моему, помнишь. По крайней мере не думаю, будто забыла.

– Берни, тебе никогда в голову не приходило, что ты ошибочно истолковала видение? Что оно хотело сказать тебе что-то другое?

Хонор будто ударило током при воспоминании о том дне, когда Берни ей рассказала. Тогда волосы у нее встали дыбом, особенно когда ей стало ясно, что это означает для Тома, для всех.

– Разумеется, я могу ошибаться. Как все. Перечитай письмо. В молодости мы были гораздо умнее.

Держа в руке конверт, Хонор обняла золовку. Конечно, она помнит, знает, даже не прочитав ни слова. Обнимая Берни, думала о том выборе, который они обе сделали. Ничего нет рискованнее любви, думала она, слыша, как Джон крушит камень.

Ничего на всем белом свете.

Глава 15

Потемневшее серебро, плещущие в звездном свете волны… После захода солнца Джон, воспользовавшись отливом, собрал последние осколки, вытащил на мелководье, на берег. Самые крупные камни оставил на границе прилива, мелкие отнес к высокой траве на откосе. В ходе не осмысленной, а чисто эмоциональной работы материальное отображение его душевного состояния обретало форму круга.

Мышцы горели от напряжения – наградой им послужит долгий заплыв, крепкий сон. Даже в самом глубоком сне он работает над скульптурой, складывая фрагменты, создавая с каждым обломком новое, иное целое.

Иногда в этих снах рядом с ним была Хонор. Она так тонко чувствует форму и композицию, что ему всегда хотелось брать ее с собой на место работы. За долгие годы он побывал во многих живописных местах, главным образом, в Северном полушарии: в Гренландии, на Лабрадоре, в Гудзоновом заливе, в Денали [24]24
  Денали – национальный парк в тундровой зоне штата Аляска. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Неизменно просил ее поехать с ним, а у нее всегда находились причины для отказа. Чаще всего – девочки. Даже после предложения Берни оставлять их в монастыре на время отсутствия Хонор и Джона, ничего не вышло. Она все равно отказывалась, объясняя, что не хочет расставаться с дочками, поездки слишком дороги, ее присутствие отвлечет его от работы, лучше пусть он скорее вернется домой.

До Ирландии он никогда не просил ее передумать, зная, что люди такие, как есть: его тянет к предельному риску, а Хонор, напротив, желает тихонько сидеть у камина, присматривая за всеми. Но хотя его крупномасштабные работы приобрели известность, она в десять раз смелее изображала на своих полотнах такие глубины души и столь тонкие чувства, что порой казалось, будто почти каждого человека видит насквозь.

Прикатив на место очередной крупный камень, Джон отошел в сторонку, осматривая возникающий каменный круг. До чего приятно снова работать. Джон потянулся за фотоаппаратом, запечатлел последнюю стадию. В Ирландии не удалось поэтапно снимать инсталляцию, больше такого нельзя допускать. Волны разбивались о песчаную косу в сотне ярдов, и ему вдруг что-то послышалось.

– Джон?

Он оглядел берег. Внимание привлекла чья-то тень на откосе. Сердце упало, когда он узнал Хонор, стоявшую там, вырисовываясь силуэтом в свете откуда-то из Академии.

– Что-нибудь случилось? С Агнес?..

– Все в порядке, – заверила она.

Он пошел вверх по берегу мимо дальнего края каменного круга, мимо груд топляка, собранного за последнюю неделю. Она спускалась по узкой тропинке между розовыми кустами вдоль дамбы. Джон вскочил на гранитный уступ, протянул руку.

– Спасибо, – тихо рассмеялась она.

– Чего тут смешного? – спросил он, ошеломленный, взволнованный ее смехом.

– Просто я знаю берег нисколько не хуже, чем ты, а ты все-таки всегда стараешься в темноте указать мне дорогу.

– Мы здесь много ночей провели.

– Да.

Они постоянно спускались на этот берег – вся история их жизни представилась ему заключенной в каменный круг, электрический разряд пробежал по коже. Он держал маленькую холодную руку, готовый простоять так всю ночь.

Она выдернула ее с тревожным взглядом. Что пришла сказать? Сердце сжалось, но Джон знал, что должен ее выслушать. Она посмотрела на мелководье, серебристое в звездном свете, на каменный круг, и спросила:

– Что ты делаешь?

– Пришла взглянуть на мою работу?

Хонор, не отвечая, направилась к самому крупному камню у кромки воды, длинному, прямоугольному, размерами почти с холодильник, с неровными краями, провела по нему ладонью, ощупывая трещины. Джон стоял рядом.

– Что это? – не оглянувшись, спросила она.

– Каменный круг, – сказал он.

– Вроде того, что рядом с Клонакилти?

– Дромбег? – уточнил он. – Да, только гораздо меньше.

Она пошла по кругу. Мелкие камни лежали на двенадцатичасовой отметке у берегового откоса, самые крупные – ниже линии прилива среди водорослей и топляка. Хонор пристально присматривалась, видно, стараясь понять смысл.

– Я хотел добиться эффекта… – начал Джон.

– Я не рецензент из художественного журнала, – спокойно перебила она. – Не собираюсь расспрашивать скульптора о работе. Хочу просто спросить, зачем ты разбил валун и вытащил из воды обломки? За одну ночь уничтожил ледниковый камень. Что это значит, Джон? Ты хоть сам понимаешь, что это за дикость?

– Агнес бежала по стене без всякой задней мысли, хотела поплавать в проливе, нырнула и чуть не погибла, наткнувшись на камень.

– Не знаю, какие у нее были мысли, – пробормотала Хонор. – Поплавать…

– Что ты хочешь сказать?

Она тряхнула головой, как бы дав понять, что он все равно не поймет, и Джон ощутил закипавшее в душе отчаяние.

– Боже мой, Хонор. Я чувствую себя таким далеким от семьи, от тебя по крайней мере. Люблю до невозможности, но, видно, все испортил.

Она оглянулась, сверкнув глазами в звездном свете.

– Девочки тяжело пережили разлуку с тобой.

– Знаю.

– Для всех нас это было ужасно. Всем была нестерпима мысль, что ты там…

– Что я могу сделать? – горестно воскликнул он. – Как облегчить…

– Не знаю.

– Какой смысл, если я даже с тобой не могу объясниться? Думал, может, показать удастся… Расколочу этот камень из-за того, что случилось, а потом составлю осколки в круг. Понятно, это просто скульптура, символ…

Он шагнул к ней, обнял. Выбора не оставалось, а раз она не отступила и не возразила, он даже не колебался. Они стояли, покачиваясь в такт плещущимся волнам, которые накатывались одна за другой, ритмично, как биение сердца. Вода плескалась у щиколоток, кровь пульсировала у него в ушах.

– Прости меня, Хонор.

– Я тебя простила. Просто не знаю, смогу ли с тобой дальше жить.

– Что ты хочешь сказать? Нашла другого?

– Джон, – охнула она, – нет, конечно.

Он обнял ее крепче. Хотя попросту невозможно представить себе Хонор с другим мужчиной, Джон боялся этого больше всего. Она такая красавица, у нее в душе столько любви – разве можно прожить шесть лет взаперти?

– Я должна думать о девочках, – сказала она. – Они во мне вдвойне нуждаются. Нам всем страшно тебя не хватает.

– Почему тогда ты не уверена, что мы должны жить вместе? Я люблю тебя больше прежнего, и все тот же.

– Вот это меня и пугает, – шепнула она.

– Почему пугает?

Она отстранилась, и даже в темноте он разглядел страдальческое выражение на лице.

– Джон, это мне не по силам. Я думала, что справлюсь, и старалась справиться, но то, что случилось в Ирландии, с Реджис, стало последней каплей.

– Окончательно решила?

– Думала, что окончательно. К твоему освобождению приняла почти окончательное решение.

– Развестись?

Она кивнула. Он словно получил удар в солнечное сплетение. Хотел повернуться, уйти и не смог. Она стояла в двух шагах, и он замер на месте, окаменел, безнадежно думая о крахе их семейной жизни. Мысли о Хонор, надежда вернуться домой, к семье, помогли ему выжить в тюрьме. Он загорелся, желая все ей рассказать, – может, она поймет, передумает. Но поклялся унести тайну с собой в могилу и промолчал. Только глухо пробормотал:

– Ты бросаешь меня…

– А потом я тебя увидела, – выдавила она едва слышно, покачав головой.

– Что? – переспросил он.

– Звонила адвокату, хотела подготовить документы к твоему приезду.

– Я понял, Хонор. Ты хочешь развода.

– Нет, – хрипло проговорила она. – Хотела. Потом увидела тебя. Одно дело – думать, насколько жизнь была бы легче без постоянных драм, тревог и волнений, когда твой муж видит выход из катастрофической ситуации в том, чтобы вдребезги расколотить валун… а потом снова собрать!

– Это просто символ…

– Мне нужны не просто символы, Джон. – Голос сорвался, она взглянула ему в глаза. Хотелось в них увидеть надежду, но он видел лишь страх и отчаяние.

– Я для тебя все сделаю, Хонор. Чтобы ты могла мной гордиться. Как в детстве и в юности. Я был уверен, что ты обращаешь на меня внимание, только когда я рискую сильнее других. Конечно, и другие мальчишки могли пробежаться по рельсам, но кто еще прыгнул бы в Дьявольскую пучину?

– Не напоминай. – Она легонько ткнула его в грудь кулаком, он перехватил ее руку, и они стояли, покачиваясь. Сердце у Джона колотилось, он хотел, чтобы Хонор поняла, как сильно он ее любит и все сделает, чтобы быть вместе с ней.

– Лазил на водонапорную башню единственно для того, чтобы вывесить на ней флаг с твоим именем…

– А я снизу с ужасом смотрела, как ты лезешь по ржавой лестнице, которая могла рухнуть, и ты насмерть разбился бы.

– Да ведь не разбился.

– В тот раз нет, – согласилась она. – Только я за тебя постоянно боялась. При каждом телефонном звонке за последние годы думала, что звонит твой адвокат… – Она замолчала, сморгнув слезы. – И хочет сообщить, что тебя в тюрьме пырнули ножом…

– Я сам за собой присматривал, чтобы вернуться домой.

– И я каждый день это делала. – Она повернулась к воде. – Стояла на берегу, глядя на восток. Воображала, как воды пролива Лонг-Айленд текут в Атлантический океан и до самой Ирландии. Только так могла до тебя добраться.

– Если бы добралась, что сказала? – спросил он, сдержавшись, не высказав собственного предположения.

– Не знаю, – шепнула она, но Джон не поверил, читая пробегавшие в ее глазах мысли, глядя в живое, взволнованное лицо, стараясь понять и не в силах поверить себе. Мог бы поклясться, что видит в нем любовь, но не был уверен наверняка.

– Постарайся.

– Тогда между нами был океан.

– А теперь нет.

– Я тебя там оставила… В Ирландии. В тюрьме. Навещать перестала… Перестала говорить с девочками. Просто не могла больше выдержать. Не могла. Не могла думать, что ты там.

Глаза ее горели, сердце у него зачастило, он пытался представить, что она думала бы, если бы в самом деле видела произошедшее в тот черный день.

– Джон, – сказала она, – ты был моим сердцем. Сердцем нашей семьи. Всем…

Хонор наклонила голову, надолго опустила глаза. Потом, словно приняв решение, потянулась к заднему карману джинсов, вытащила листок бумаги, протянула ему. У него кровь заледенела в жилах.

– Что это?

– Прочитай.

– Девочки знают? – спросил он, держа листок и не в силах взглянуть на него.

– Это их идея.

– Хонор, – вымолвил он, поглядывая на уголок бумажки, трепещущей на ветру. Вот и конец их совместной жизни, похожий на конец света. – Не надо.

Передав ему бумагу, она убежала. Посмотрев, как она спускается к дому по темному берегу, он трясущимися руками поднес листок к глазам, пристально вглядываясь в сумеречном свете.

Ожидал увидеть гриф официального адвокатского бланка, но вместо того узнал наверху монограмму Хонор. Ниже ее рукой было написано:

Завтра вечером в шесть приходи к обеду. Будем ждать.

Джон вновь и вновь перечитывал эти слова, пока заледеневшая кровь не начала наконец оттаивать.