Текст книги "Это все монтаж"

Автор книги: Лори Девор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Значит, слушай, – Шарлотта наклоняется ко мне так близко, как позволяет беременный живот, – никуда сегодня не торопись, ладно? Мы специально отвели время для вас с Маркусом, так что просто пользуйся этим.

– Серьезно? – удивляюсь я, потому что обычно время с Маркусом у нас намеренно отнимают.

– Ага, – отвечает она, – и расслабься, – она откидывается и указывает на Генри, вернувшегося с моим виски. Мы не касаемся друг друга, когда он отдает мне стакан, даже не смотрим друг другу в глаза до неприятности долго. Все оставшееся время я только об этом и думаю.

Несмотря на напутственную речь Шарлотты, с Маркусом мне удается увидеться только через час. Он подходит ко мне и протягивает руку. Его глаза сверкают.

– Позволишь? – спрашивает он, и я охотно беру его за руку, притягиваю к себе, пока мы отдаляемся от группы.

– На этот вечер я запланировал для тебя кое-что особенное, – говорит он. Мы выходим в лобби отеля. – В эту сторону, да, Элоди?

Элоди появляется из воздуха и кивает:

– Ага. Мы сняли для вас номер на втором этаже.

Я шокированно смотрю на нее.

– Номер? – тут я перевожу взгляд на Маркуса. Он выглядит неуверенно. Улыбаюсь.

– Там есть джакузи?

– Ты на «Единственной», – отвечает Элоди, – естественно, там есть джакузи.

Мы поднимаемся на лифте к нашему номеру. Из огромных, во всю стену, окон открывается захватывающий вид на реку и сияющие вдалеке огни города. Полы здесь из наполированного дерева, мебель – кожаная. Совсем непохоже на краску и шпаклевку, на которых держится особняк. Это настоящая роскошь.

Съемочная группа уже расположилась внутри. Они снимают, как мы с Маркусом наслаждаемся видом. Он обнимает меня и опускает подбородок мне на плечо. Оглядываюсь на него.

– Только для меня? – спрашиваю я. Мы с ним оба знаем эту шутку.

Он поворачивает меня к себе лицом и дотрагивается ладонью до моей щеки.

– Я попросил, чтобы это была именно ты, – говорит он, и меня захватывает ощущение сказки, романтики. Я целую его. Огни города сияют на фоне.

Несколько дней назад Элоди попросила меня собрать купальник и отдать ей на хранение. Сейчас один из ассистентов отдает его мне, и я переодеваюсь. Просто и эффектно: ярко-розовое бикини, низ – особенно высокой посадки, почти ничего не оставляет воображению. Маркус не может сдержать улыбку при виде меня, и мы опускаемся в мраморную джакузи в ванной и чокаемся шампанским.

Всю романтику нарушают большой микрофон, камеры и Элоди, стоящая над нами, как смерть с косой. Маркус закидывает руку мне на плечо, и от прикосновения его обнаженной кожи к моей по мне прокатывается волна предвкушения. Он поигрывает со вьющимися волосами, которые мне не удалось собрать в хвост.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

Поднимаю взгляд на его лицо, скольжу по зеленым глазам и сильной линии подбородка.

– О времени, – отвечаю. – О том, как нас учат жаждать его. Воровать его, – пожимаю плечами. – А ты?

Он посмеивается.

– Поверила бы ты, скажи я, что думал о том же?

Самодовольно улыбаюсь. Нас разделяют какие-то дюймы.

– Нет.

– Отлично, – говорит он. – Потому что это не так.

Он сокращает расстояние между нами, его губы накрывают мои, уверенно и жадно. Он поворачивается ко мне всем телом, опускает свой бокал шампанского, затем мой. Его руки скользят к моим бедрам, поднимают меня в воде. Я ахаю от удивления, когда он притягивает меня к себе и я оказываюсь верхом у него на коленях. От соприкосновения наших тел в нас что-то загорается, и я забываю о камерах, растворяясь в этом ощущении. Закрываю глаза, забываю обо всем, кроме нас.

Кто такой Маркус? Звенит у меня в голове досадливо-навязчивая мысль. Кто я такая?

И кто, черт возьми, такой Генри Фостер?

Я не хочу так много об этом задумываться, особенно когда трусь причинным местом о Маркуса и получаю от этого удовольствие. Генри даже нет сейчас рядом. Он где-то еще, где-то в этом здании, а я здесь.

Я отрываюсь от Маркуса.

– Все в порядке? – спрашивает он, глядя мне в глаза.

Еще одна причина любить его, хотеть его. Он спрашивает.

– Да, – говорю я. Откидываюсь назад и сажусь рядом с ним на скамейке в джакузи. Он легонько приобнимает меня, как делаешь с кем-то, о ком заботишься.

– Как дела с остальными девочками? – спрашивает он. Нам пришлось снять личные микрофоны перед тем, как мы залезли в воду, поэтому теперь над нами стоит мужчина с микрофоном на палке. Не привыкни я ко всему этому, это показалось бы очень странным, но моя жизнь давно перестала быть моей, и я с радостью позволила этому случиться.

– Скажем так, – говорю я, долгую минуту подбирая нужные слова: – Я рада покинуть дом.

Маркус кивает и сглатывает.

– Энди говорит, у тебя проблемы с другими девочками.

Поворачиваюсь к нему лицом, опираясь щекой на руку.

– Проблемы? – повторяю я.

– Да, – он пожимает плечами, – если верить ей, ты смеялась над Ханной, когда та отправилась домой. Вроде как ты сделала так, чтобы это случилось?

– Я… Что?! – по-настоящему не понимаю я.

– Не знаю, – признается он, – было похоже, что она услышала это от… – он бросает взгляд в сторону Элоди, и его лицо говорит все, что он не может озвучить, – как будто она услышала это от кого-то еще.

– Значит, Энди хочет от меня избавиться? – Пожимаю плечами. – Какого черта? – Меня наконец это все утомило. – Я ей ничего не сделала. Господи, что же это шоу делает с людьми?

– Эй, – Маркус поднимает руку. – Помни: я был злодеем прошлого сезона. На этом шоу тебя легко подталкивают к плохим поступкам.

Смотрю на камеры и решаю, черт с ним.

– Генри?

– С тобой тоже? – спрашивает он, заговорщически улыбаясь. – Да, этого козла избегай всеми силами.

– Пожалуйста, вернемся к свиданию, – встревает Джанель.

– Нет, – упрямо говорю я, – мне бы хотелось поговорить с мужчиной, с которым я встречаюсь, – гляжу ей прямо в глаза.

Джанель отвечает мне кислой миной, но я смотрю опять на Маркуса, которому, кажется, после этого еще больше понравилась.

– Можно подробнее?

Он только головой качает.

– Ты же его знаешь. Я думал, мы друзья. Думал, он на моей стороне. Дурак. А потом он начал портить мои отношения с Шейлин. Руководил мной, велел рассказывать ей такое, о чем я не вправе был рассказывать. Это он убедил меня обсудить с ней то, что мы переспали, под камерами. Генри заставил меня думать, что я должен наступать себе на горло и делать, что он говорит. Он в этом мастер.

Наклоняюсь поближе.

– Ему так легко дается игра. Ты хочешь ему нравиться.

– Ага, – Маркус опускает голову и улыбается мне, кивая. – А потом он всеми силами старается заставить тебя все разрушить. Я попросил команду и на метр его ко мне не подпускать в этом сезоне.

– Знаешь, – начинаю я. Маркус настолько близко, что я могла бы в него вцепиться. – Я только и слышу о том, как он грандиозно продолбался в прошлом сезоне. Что произошло?

– Достаточно, – влезает Джанель. – Закругляемся!

– Теперь у нас проблемы, – говорит Маркус, касаясь своим лбом моего. Мы смотрим друг другу в глаза. Мы признали Генри, и у него теперь куда меньше власти над нами.

Маркус ненавидит Генри, и от этого мне тоже легче.

Я снова подаюсь навстречу губам Маркуса, скольжу пальцами по его щеке. Он подхватывает меня и снова сажает себе на колени.

– Ла-а-адно, – тянет Джанель. – Мы все поняли.

Но мы не обращаем на нее внимания. Рука Маркуса скользит по моему бедру, дразняще касается линии, где бикини встречается с кожей. Его большой палец скользит под ткань. Мне почти физически больно чувствовать его возбуждение прямо под собой и не иметь возможности ничего с этим сделать. Я поглощаю его, прижимаюсь так близко, как мне позволяют.

– Эм, ну, – говорю я, на момент отрываясь от его губ и бросая взгляд в сторону Джанель, – можно нам на пять минут остаться одним?

Она смотрит на меня со сталью в глазах.

– Нет.

Маркус припадает к моей шее, потом кладет голову мне на плечо, чтобы тоже уставиться на Джанель.

– Пожалуйста? – просит он. Когда она смотрит на него, ее взгляд смягчается.

– Две минуты, – наконец отвечает она.

А потом все они как по волшебству испаряются. Они, мать их, уходят!

Все происходит с безумной скоростью. Я хватаю Маркуса за руку и отодвигаю в сторону трусики своего бикини, позволяя его теплой ладони касаться своей кожи.

– Скорее, – шепчу ему, и его зрачки расширяются от осознания того, что между нами происходит. Он дотрагивается до меня, и я закусываю губу, чтобы не шуметь.

Я хватаюсь за его бедра, спешно помогаю ему привстать со скамьи и стягиваю с него плавки, обнажая его тело, твердое, будто вырезанное из камня, и невероятно, восхитительно прекрасное. Мы неловко меняем позу: мои колени оказываются прижатыми к скамье, и он толкается в меня одну-две-три восхитительных секунды, а потом мы отрываемся друг от друга, напуганные стуком в дверь.

Вот уж действительно, на полшишечки.

Несколько секунд я думаю о своем безрассудстве. Но нас всех проверяли на венерические заболевания, прежде чем допустить до участия в шоу (Шарлотта рассказывала, как однажды им пришлось сообщить кому-то из участников, что его исключили из шоу по причине сифилиса), а еще мне несколько лет назад имплантировали спираль. Я и не такое делала.

Прижимаюсь лицом к груди Маркуса, прямо над бьющимся сердцем, и легонько посмеиваюсь, пока он натягивает плавки, а я поправляю бикини. Уж лучше бы ничего совсем не произошло, чем вот так вот. Судя по сдавленным ругательствам, доносящимся от Маркуса, он со мной согласен. Мое желание только растет.

– Это ты, Жак, – вдруг шепчет он мне на ухо. По мне пробегает дрожь. – Ты – мой выбор.

Я поднимаю взгляд, смотрю прямо ему в глаза, и думаю: Все кончено. Мне наконец-то удалось.

Я сделала невероятную глупость и пришла на это шоу, перевернула всю свою жизнь с ног на голову после самой ужасной неудачи, что я только могла себе представить. Встретила этого мужчину и только что трахнулась с ним за пятнадцать секунд в джакузи в безвкусном номере какого-то отеля, на шоу, которое покажут по телевизору на всю страну, а теперь он сказал мне, что выбирает меня.

Какого черта?

Но в то же время почему бы, мать его, и нет?

– Отправь Энди домой, – шепчу я в ответ, опьяненная победой и отчаянной мстительностью одновременно. – Сегодня.

Он только целует мою шею.

Расставание Маркуса и Энди [как его показали в эфире]

[Энди и Маркус вместе сидят на фоне драпированной стены в кубинском баре отеля в районе Ривер-Норт в Чикаго. Энди явно в замешательстве, потому что тем вечером она уже провела с Маркусом время наедине, а другим девочкам, к величайшему их сожалению, сообщили, что вечер завершен, когда Жак наконец вернулась со своего двухчасового свидания с Маркусом.]

Маркус: Как тебе Чикаго?

Энди: О, очень нравится! Я так давно хотела сюда съездить. Наверное, будет слишком, если я скажу, что хотела бы жить здесь?

Маркус, с улыбкой: Думаешь, справишься с нашими зимами?

Энди берет его за руку: С подходящим человеком.

Маркус, не выдавая даже намека на переживания: Энди, я очень много думал на этой неделе. Все становится очень серьезным.

[Энди кивает. Крупным планом: Маркус скользит большим пальцем по ее костяшкам, гладит ее руку.]

Маркус: Нам было весело, но я не уверен, что вижу совместное будущее со всеми из вас. А для меня это очень важно, понимаешь? И раз я этого не вижу… это ведь цель моего путешествия.

[Энди кивает, заметно озадаченная.]

Энди: Я вижу нас вместе, Маркус. Я хотела подождать с этим, но после сегодняшнего, кажется, не смогу больше терпеть. [Энди глубоко вздыхает.] Маркус, я люблю тебя.

[Рука Маркуса замирает.]

Маркус: Я… просто мне кажется, некоторые отношения развиваются быстрее других. У нас осталось совсем немного времени, и думаю… Энди, извини меня, но, кажется, нам с тобой не по пути. Понимаешь?

[Энди вырывает свою руку.]

Энди: Но когда мы разговаривали сегодня, ты сказал…

[Маркус тяжело вздыхает.]

Маркус: Прости меня.

[Энди начинает плакать.]

Энди: Я не понимаю. Ты сказал, что чувствовал что-то настоящее. Что изменилось? Что я сделала?

Маркус, все еще непоколебимо: Я должен следовать зову сердца.

[Энди уже не сдерживается и всхлипывает.]

Энди: Чт-что я сде-сде-сделала?

Маркус: Могу я проводить тебя на выход?

13

Скажи что-то (еще)^[27]

– Представляешь, что случилось с Энди? – спрашивает Рикки. Ее симпатичное личико смотрит на меня с подушки кровати напротив. Оставшиеся девять девочек только что целый час провели у бассейна, обсуждая участь Энди, и Кендалл все это время сверлила меня взглядом.

Все жутко рассердились, что все время с Маркусом на общем свидании досталось мне – это, очевидно, в мои планы не входило. Но шок от внезапного ухода Энди становится главным предметом разговора, когда мы возвращаемся, и продюсеры задают оставшимся девочкам наводящие вопросы о том, что же случилось между нею и Маркусом.

– Постойте, – спросила Элоди, как будто и правда не в теме, – разве вам не казалось весь день, что у Маркуса с Энди все серьезно?

Она пыталась меня спровоцировать, и мне хватало ума, чтобы это понять. Я не виновата, что Энди распускала язык и Маркус от нее избавился. К тому же я все еще упивалась чувством своей победы.

– Это просто доказывает, что мы не можем знать наверняка, что думает Маркус, – охотно сказала Рикки.

– Жак, а ты что думаешь? – с намеком спросила Элоди.

– Маркус здесь, чтобы найти жену, – ответила я, прекрасно понимая, что этим только больше разозлю Кендалл, – Энди ему не подошла. Но он считает, что с одной из нас у него есть шанс. Дело закрыто.

– Чем вы с Маркусом занимались все это время? – спросила меня тогда Кендалл. – Причем так долго, что никто из нас с ним так и не увиделся.

Обычно такой вопрос заставил бы меня ощетиниться. Я бы отметила, что это все спланировали Шарлотта и Генри, а не я. Я попыталась бы проявить великодушие.

Но вместо этого я ей просто подмигнула.

– И все-то тебе расскажи. – (В эпизоде моя реплика сопровождается зловещей музыкой, но если честно, как по мне, так это один из моих лучших моментов за весь сезон. Одна пользовательница TikTok со мной согласилась и сказала своим подписчикам: «Говорите, что хотите, но я готова умереть за Жак Мэттис. Вот настоящая сука, которой искренне плевать на всех. Леди Макбет с Лордом на побегушках. КОРОЛЕВА. Я за нее рада, пусть всех порвет».)

Кендалл закатила глаза и отвернулась от меня. (Потом, в своем интервью, она сказала, что уверена: я была в этом как-то замешана. Наверняка Элоди ей прямо все и сказала.)

Когда нас наконец отпустили с междусобойчика, я втайне улыбалась про себя всю дорогу до номера. Рикки этого не упустила.

– Энди дотыкалась в улей палкой, – объясняю я. – Она сказала Маркусу, что я злорадствовала о том, что Ханну отправили домой, но он ей не поверил. – Почему-то из-за того, что он не повелся на ее россказни, я еще более уверена в своих чувствах к Маркусу. – Он не видел себя с кем-то, кто готов оболгать других, – пожимаю я плечами.

Рикки вздыхает и мечтательно на меня смотрит.

– Он о тебе очень заботится, так ведь?

Я смеюсь, вдруг чувствуя себя очень неловко из-за своей победы.

– Он и о тебе заботится. Иначе тебя бы здесь не было.

– Это другое. Мы все знаем, что реальные шансы есть только у тебя и Кендалл. Но это не страшно, – она застенчиво мне улыбается, – Генри уже предложил мне «Единственную под солнцем».

– Рикки Ли в поисках любви этим летом на моем экране? – говорю я с напускным восторгом. – Поверить не могу!

Она смеется, как обычно, откидывая голову назад. Рикки во всем такая: полностью открытая, добрая и остроумная.

– Рикки, – говорю я, когда наш смех, вызванный, вероятно, недосыпом, наконец стихает, – что ты только во мне углядела? Все остальные меня терпеть не могут.

– Не знаю, – отвечает Рикки, растягиваясь на кровати и складывая руки за голову. Потом она признается: – Ты напоминаешь мне мою старшую сестру.

Улыбаюсь, сама того не желая. Иногда мне сложно принимать что-то, что хотя бы напоминает доброту.

– Как ее зовут? – спрашиваю я.

– Софи, – отвечает Рикки.

– Сколько ей лет?

– Ей… эм… – Рикки сглатывает. – Ее больше нет. Не стало в прошлом году. Ей было двадцать восемь.

Я не из тех, кто запросто обнимается, и понятия не имею, что делать, если люди при мне плачут, но почему-то сейчас я не раздумывая забираюсь к ней в кровать и прижимаю ее к себе. Так мы и лежим: она плачет, а я держу ее в своих объятиях.

Я никогда бы не встретила Рикки, если бы не это дурацкое шоу, никогда бы не сблизилась с ней вот так, не будь мы в этой абсурдной ситуации, и в этот момент я понимаю, что странным образом благодарна судьбе за эту возможность.

– В общем, – говорит Рикки, немного успокоившись. Ее мягкие волосы, собранные в пучок, щекочут мне руку, – я не знаю. Я места себе не находила, когда она умерла. Бросила учебу после ее первой ходки в рехаб и так туда и не вернулась. Переехала в Санта-Монику, чтобы быть ближе к ней, а потом просто там и осталась. В моей жизни были только фитнесс-тренировки и вечеринки, понимаешь? Мне отчаянно не хватало чего-то. Это шоу предложило мне что‐то, а еще им нужна была азиатка, чтобы поддерживать образ инклюзивности, знаешь?

– Ты куда больше, чем просто все это, – говорю я.

– Ну что поделаешь, – она шмыгает носом, – Софи было плевать, что о ней говорят, прямо как тебе, но мне кажется, ее это все равно ранило. Иногда я думаю: что, если она так стыдилась своей зависимости, что просто не выдержала? Это же совсем не похоже на Софи. Софи Ли – идеальная, отличница и красавица.

– Мне так жаль, Рик, – говорю я. Мне хочется сказать, что я ее понимаю, но это не так. Что все мои проблемы, когда она потеряла самого любимого человека на свете?

– Я вижу ее в тебе, знаешь? Прочная снаружи, но мягкая, как маршмеллоу, внутри.

– Эй, – я целую ее темную макушку, – не обвиняй меня в таких преступлениях.

– Как думаешь, напишешь об этом когда-нибудь в своих книгах? – спрашивает Рикки.

Я фыркаю. Звук выходит настолько неженственный, что мы обе снова начинаем хихикать.

– Знаешь, я думала, может, наберусь здесь вдохновения или что-то в этом духе, но теперь мне кажется, что вспоминать все это будет как отковыривать корку от незажившей раны. Уж очень много здесь произошло такого, о чем мне не хочется больше думать.

– Но здесь же все про любовь, – говорит она со слабенькой улыбкой и такой надеждой, на которую способен только в двадцать с небольшим, – как в твоих книгах.

– Может быть, – уклончиво отвечаю я. Поднимаюсь на локоть и смотрю на нее, – я сама даже не знаю, почему вдруг стала писать о любви. Я никогда не страдала романтикой. – Она ничего не говорит, и я позволяю мыслям выбраться наружу. – Мне кажется, обычно, когда говорят об историях любви, думают о чем-то простом: двое людей встречаются, влюбляются, ссорятся, но в конце снова сходятся, так? Но на мой взгляд, здесь куда больше смысла. Это истории о сложностях человеческой натуры, о том, что в каждом из нас есть и хорошее, и плохое, и эти качества сосуществуют в одном человеке, и самый великодушный из твоих знакомых может в отношениях придерживаться невероятно токсичных взглядов, или о том, как можно желать не тому человеку оказаться с кем-то, кто идеально ему подойдет, и рассмотреть все грани их личности. Мне нравится, как это все бьет по живому.

– Ты все это продюсерам сказала? – спрашивает Рикки.

– Не-а, – отвечаю, – я сказала им то, что они хотели услышать.

– Куплю твою книгу, когда вернусь домой, – говорит Рикки. – Я пыталась найти ее в аэропорту, но… – она умолкает.

– Ага, там ты меня не найдешь. На полках неудачников не держат.

– Ты не неудачница, – с упреком говорит она.

Нет, я как раз самая что ни на есть. Всю жизнь была.

– Она выбирает свою карьеру, – говорю я Рикки. – Главная героиня моей первой книги. Выбирает карьеру, а не любовь. Глупо. Никому это не понравилось, и я не знаю, на что я рассчитывала.

Рикки сглатывает.

– У меня вечно не складывается. В любви, – закусываю губу. – Даже когда пишу. Во втором романе я пыталась все исправить, но это уже никого не волновало.

– Вы с Маркусом поженитесь, – говорит она, – я вижу это в его взгляде, когда он смотрит на тебя. Ты и есть любовь.

Я ласково ей улыбаюсь.

– Без тебя я тут долго не продержалась бы, – говорю.

– Знаю, – бормочет она в меня, и я смеюсь.

Так мы и засыпаем, переплетенные между собой. Кажется, сестры делают именно так. Я все думаю: я строила из своей жизни величайшую трагедию апатии моего поколения, а обо всех других девочках думала как о недалеких инфлюенсершах, отчаявшихся моделях-неудачницах и актрисах в поисках работы, но вот есть Рикки, она бежит от проблем посерьезнее и как-то ухитряется не оставлять за собой при этом выжженную землю.

Я бы убила, чтобы стать такой же притягательной, как Рикки, и не причинять при этом боль всем, кто меня окружает.

Не знаю точно, во сколько я слышу стук в дверь (из номера убрали все часы, чтобы нам было легче ехать крышей), но на улице еще темно. Звук настолько удивляет меня, что я чуть не грохаюсь с кровати на пол, но Рикки даже не ворочается – видимо, она слишком устала и выгорела, чтобы ее такое беспокоило.

– Если за дверью камера, – вслух обращаюсь к себе, – возможно, мне придется выйти в окно.

Но за дверью оказывается всего лишь Генри. Всего лишь Генри, какой-то маленький и потерянный без обычной свиты из операторов, ассистентов и продюсеров.

– Еще пять минуточек, – бормочет Рикки, переворачиваясь на другой бок.

– Чего тебе? – спрашиваю, приваливаясь к двери.

Генри сглатывает. Его взгляд перемещается на спящую Рикки, потом обратно на меня.

– Мне нужно с тобой поговорить, – говорит он.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

Я высовываю голову в коридор и оглядываюсь. Никого.

– У меня свидание, что ли? – спрашиваю я.

– Нет. Просто накинь что-нибудь. Никто тебя не увидит, – говорит Генри. На нем джинсы, толстовка и пальто. – Если можешь, то побыстрее.

– Ага, – говорю я. – Секунду. На меня не набросится вдруг камера, так ведь?

Генри качает головой.

– Поднимайся на лифте в Cindy’s.

– А в номер я как вернусь?

К моему ужасу, как только мы сюда приехали, нам сообщили, что ни мне, ни Рикки ключ-карты от номера не полагаются. Нам позволено покидать номер только для съемок и с разрешения продюсера.

– Я об этом позабочусь, – говорит он.

Я отворачиваюсь и закрываю дверь. Его требования меня уже раздражают.

– Нам нужно вставать? – спрашивает Рикки, пока я вытаскиваю из сумки свитер. Одежда на все случаи, на любую погоду, две сумки на человека – так нас проинструктировали.

– Пока нет, – говорю я, – наверное, я им зачем-то нужна, – морщусь от своей лжи.

– Я тебе даже не завидую, – зевает Рикки и почти сразу снова засыпает.

Я выхожу из номера и иду к лифту. Чувствую себя почти голой, потому что на мне только моя одежда – никаких микрофонов, никаких камер, только я одна. Нажимаю кнопку «Вверх».

На крыше мне приходится идти через внешний бар к самому краю, где меня ждет Генри. Он стоит ко мне спиной, силуэт на фоне панорамы ночного Чикаго: сплошь мерцающие огни и вода, которой нет конца. Я подхожу ближе, встаю рядом с ним и прислоняюсь к стеклянной стенке. Он на меня не смотрит.

– Сложно было по-настоящему насладиться видом, когда вокруг было столько камер, – говорю я.

Городские огни сияют все так же ярко, озерная гладь покоится в ночной тишине. Откуда-то издалека доносится рев сирены «Скорой помощи». Где-то еще проносится поезд. Я вспоминаю, каково это – каждую ночь засыпать под колыбельную города.

Генри посмеивается. Его рука касается моей, и звук расходится по мне вибрацией от места нашего соприкосновения.

– А что, можно чем-то вообще наслаждаться, когда они рядом?

Я не отвечаю, он тоже молчит. Мы просто стоим рядом.

– Что мы здесь делаем? – спрашиваю я наконец.

Генри все смотрит на озеро.

– В те две минуты, что вас сегодня оставили одних в джакузи, у вас с Маркусом был секс?

Я немного медлю, прежде чем ответить.

– Совсем немножко.

Он смотрит на меня, и наши глаза встречаются. Я начинаю смеяться, вскоре он ко мне присоединяется. Мы стоим вдвоем на краю мира, посреди ночи в Чикаго, и смеемся. Двое неудачников, легко узнающих друг друга.

– Жак, тебя за это сожрут, – говорит он все еще радостно, когда наше веселье утихает.

– Как же. Не подождала с сексом до одобренных продюсерами ночевок. Да у нас, считай, и не было ничего!

– Ты же понимаешь, что они продолжили снимать, даже когда оставили вас одних?

(Точнее говоря, они снимали только приоткрытую дверь. Ни Маркуса, ни меня видно не было, но можно было расслышать плеск воды и шепот – любезно снабженный субтитрами. Но этого намека было достаточно.)

– Черт, – говорю я, опуская голову. – Знаешь, наверное, в глубине души понимала, но гормоны разыгрались…

– Да, – отвечает Генри, больше не скрывая усмешки, – знаю.

Я закусываю губу, замечая, как быстро мы с ним снова стали на короткой ноге. Есть что-то почти неприятное в том, насколько легко он возвращается ко мне. В том, что я хочу видеть его рядом.

– Не делай со мной этого, – говорю я, поворачиваясь к нему и убирая волосы от лица, – не манипулируй мной. Даже при помощи таких небольших моментов, которые ты находишь для нас.

– Это называется «быть продюсером», – спешит он меня поправить, – и ты знала, на что подписываешься.

– Ты поцеловал меня, – говорю я, – это часть твоих продюсерских обязанностей?

Он отворачивается и снова смотрит на город.

– Мне казалось, мы договорились притворяться, что ничего не случилось?

– Мы ни о чем не договорились, потому что ты со мной, считай, не разговаривал! – всплескиваю я руками. – Абсолютно все, что ты делаешь – часть какого-то твоего плана, и я вечно на это ведусь. Знаешь, как меня это бесит?

– Я читал твой файл, – отвечает Генри, – так что да, я прекрасно знаю, насколько тебя это бесит.

– Да пошел ты, – бросаю в ответ, – Маркус тебя ненавидит. Это ты забыл упомянуть. Тот факт, что ты больше не его продюсер, потому что он тебя ненавидит. Потому что с ним ты вытворял все то же самое, что делаешь со мной.

Выражение его лица меняется, становится почти обеспокоенным. Он подходит немного ближе и говорит:

– С тобой все иначе, обещаю.

– Значит, ты и правда ему все испортил? Скажи, это ты велел ему обсуждать на камеру, что он переспал с Шейлин?

– Господи, да успокойся ты! – говорит он, тоже повышая голос. Мы наконец можем высказать друг другу все, о чем невозможно говорить в окружении камер. – Маркус сам себе все испортил с Шейлин. Не все, что я делаю – часть какого-то гребаного плана. Я живой человек!

– Ага, потому что у меня полно причин думать, что все, что между нами было, ты делал не для того, чтобы добиться от меня увлекательного шоу!

– Ты права, – Генри отталкивается от парапета крыши, – я заранее трахнул тебя, потому что такова моя продюсерская стратегия.

– Да кто ты, в конце концов?! – с вызовом спрашиваю я. – До хрена очаровательный продюсер, скупящийся на комплименты, пока не добьется ровно того, чего хочет, или какой-то приунывший парнишка из Калифорнии, который терпеть не может свою работу и самого себя, и весь мир впридачу? Скажи мне, Генри, что здесь, мать твою, происходит и почему ты вытворяешь все это со мной?!

– Не стоит, – говорит он, – влюбляться в Маркуса.

– Господи, да ты нам обоим саботаж устраиваешь!

– Ага, потому что делать мне нечего, только саботировать Маркуса, чтоб его, Беллами! Обойдусь, спасибо, – шипит Генри, – но приложил ли я все усилия, чтобы не дать ему стать главным героем в этом сезоне? Да. Из личных соображений? Тоже да.

– Так в чем дело? – спрашиваю, скрещивая руки на груди. – Ты ему что, завидуешь? Может, он с твоей невестой переспал?

Генри, не скрываясь, закатывает глаза.

– Еще чего. Ты мыльных опер пересмотрела.

– Может… – я облизываю губы и позволяю себе проникнуться этой мыслью. Хотя бы просто чтобы позлить его, – может, ты завидуешь ему, потому что он… со мной.

В ответ на мои слова Генри расплывается в улыбке. Мы даем сказанному улечься. Он глядит на меня, как будто только что все понял.

– Ты хочешь, чтобы я ревновал тебя, так ведь?

– Что? – быстро отвечаю я. И потом: – Генри, зачем ты заявился ко мне в номер посреди ночи, когда вокруг нет камер?

Он разворачивается и молча идет к барной стойке. Козел.

Иду вслед за ним. Бар сам по себе спроектирован так, чтобы в зал проникало как можно больше света: покатая стеклянная крыша опускается на все четыре стены с кирпичными акцентами для создания чикагской атмосферы. Вся мебель здесь из покрытого лаком дерева, изящная; у окон – ряды гирлянд, а с потолка свисают шарообразные лампы. Сейчас они не работают, но ночного освещения достаточно, чтобы я отлично видела Генри.

Он наклоняется через огромную барную стойку у стены напротив входа, цепляет бутылку Woodford Reserve, не скупясь наливает нам виски в стаканы для воды и подталкивает один из них в мою сторону.

– Мы староваты, чтобы столько пить, – говорю, отпивая из стакана.

– Кажется, я понял, почему мне так нравятся южанки: в их компании я пью куда больше бурбона, – он косится в мою сторону. Сажусь рядом с ним, прямо на барную стойку, и болтаю ногами.

– Значит, тебе южанки нравятся?

Он звякает своим стаканом о мой. Воздух между нами будто наэлектризован, мы оба это знаем. Так же, как знаем, что все слова Генри в пиццерии о том, что между нами все кончено – чушь собачья. Я отдаюсь моменту.

– Раз уж ты знаешь обо всех моих злоключениях, расскажи мне о каком-нибудь своем проступке? Так будет честно.

На минуту Генри задумывается, откинувшись на стойку и сжимая губы. Я замечаю, как вся его осанка вдруг меняется, когда он наконец вспоминает подходящую историю.

– Ну, слушай. Однажды, – говорит он, – я целых три часа промучился с одной девочкой, потому что она не расплакалась после того, как ее отправили домой. Джон буквально велел мне не возвращаться на площадку, если не заставлю ее плакать.

– Гонишь, – говорю я.

– Я абсолютно серьезен, – отвечает он, но при этом смеется. – Она была не из тех, кто плачет, – нет, и все тут. По-моему, ей даже не нравился главный герой. Так что мне пришлось использовать фокус, которому меня научил один из старших продюсеров: потереть под глазами халапеньо, чтобы самому расплакаться, мол, меня настолько огорчило, что она разочаровалась в отношениях. Мы выпили по четыре шота, и мне наконец удалось выбить из нее слезу, когда речь зашла о ее дедушке, – его голос становится тише, – который покончил жизнь самоубийством, – заканчивает он и опускает виски. – Под конец я и сам по-настоящему плакал, потому что… – он поднимает на меня взгляд и качает головой. – Потому что, не знаю, у меня в мозгу что-то закоротило.

– Каждый день тебе приходится быть и наименее, и наиболее человечной версией себя, – говорю я.