Текст книги "Это все монтаж"
Автор книги: Лори Девор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Вино разлито. Попкорн готов.
Бринн Райли
Пишу книжки и все такое
маркус и жак стопроц чпокнутся, да?
Аника К. Райт
Что значит «чпокнутся»? ДА ОНИ УЖЕ!
К. Данкан
Жак отымела эту платиновую важину
Энни Кейт
«Звезды Техаса в ночи», «Огни Род-Айленда», «Последняя остановка – Каролина»
Черт, я только включила. Отстаю!
К. Данкан
Чуваки, только зацените этот фасон костюма Маркуса!
Бринн Райли
как по мне, он на маньяка смахивает. Почему он вечно так улыбается?
Аника К. Райт
О! А вот и наша любимица!
Энни Кейт
Мне очень нравятся Шэй и Кендалл. Все еще не понимаю, что Маркус нашел в Жак.
К. Данкан
ахахах не говори так про любимицу Аники!
Аника К. Райт
НЕТ НУ сейчас ее книга продается, и народ наткнулся на список рекомендаций, который она составила пару лет назад, а там есть моя книжка. Авторская солидарность, все такое.
Бринн Райли
Жак всегда одевается как злобная сучка, обожаю как она верна эстетике
К. Данкан
Ее книга на самом деле очень умно написана
Мне стало любопытно, можете меня засудить
Все еще думаю, что это не романтика, а что-то с элементами романтики. Когда они в конце все-таки расстались, у меня сердце разбилось, но при этом было такое пронзительное чувство. А вторая книга продолжает идею с тем, что каждая женщина делает свой собственный выбор, или что-то в том же духе
Бринн Райли
Подруга выйдет из этого в полном порядке. Человеком, который сказал, что любая реклама – хорошая, был, вероятно, агент жак мэттис
Энни Кейт
Черт, простите, у меня только загрузились сообщения!
Мне кажется или Жак пьяная?
23
Лесть для начинающих[47]
Наше с Маркусом свидание с ночевкой начинается с турне по Парижу, включающего в себя довольно много перемещений на машине. Мы останавливаемся у Триумфальной арки и смотрим на нее, теплые руки Маркуса уверенно опускаются мне на бедра. Как только мы заканчиваем с обязательным оханьем и аханьем, нас везут в Лувр (в сам музей мы не заходим, Прия сказала, что мы должны уловить «вайбы» Моны Лизы от одной только прогулки рядом. Эти кадры в эфир все равно не попадают). Потом останавливаемся и выпиваем вина в уличном кафе (к нам ненадолго присоединяется весьма кстати проходившая мимо парочка, которой по виду лет за семьдесят, и мы наскоро беседуем с ними о секретах продолжительных отношений).
Несмотря на все происходящее, в кафе мне впервые удается представить, на что был бы похож Париж в моей реальной жизни. Я сидела бы на террасе кафе с чашкой кофе и наблюдала бы, как снуют туда-сюда мопеды, как петляют по дорогам среди потрясающей архитектуры аккуратные машины. Все парижане в кафе дымили бы, как паровозы, распивали вино и презрительно глядели бы на нас – туристов. Пытаюсь представить себя здесь вместе с Генри, но вижу, как он наблюдает за нами из-за камеры в поношенной футболке, и это кажется мне невозможным. Я заметила, что он весь день старательно избегал смотреть на меня – из-за Маркуса, с его самолюбием. Ненавижу видеть его за работой.
А потом мы с ним оказываемся в машине, на пути обратно в отель, чтобы я могла переодеться перед ужином, и я чувствую прикосновение его пальцев на своей спине. Он меня утешает.
На ужин я иду в платье, оставленном мне Рикки. То, что я надеваю именно его на свидание, кажется мне и знаком солидарности, и предательством одновременно. Платье темно-синее, с высоким горлом и полностью открытой спиной («Спереди серьезное, сзади – вечеринка», – как сказала Рикки, смеясь).
Мы с Генри подъезжаем к Эйфелевой башне.
– Немного заезжено, не считаешь? – спрашиваю я, но думаю совсем не об этом. На самом деле я думаю, что ожидала разочароваться в Эйфелевой башне, но ошибалась. В ночи, освещенная тысячами огоньков, она захватывает дух. Я хотела бы выразить это чувство словами, позволить себе быть собой, но не могу. Не здесь. Не сейчас.
Генри, ничуть не впечатленный, говорит:
– Ты знаешь, что делать. – Я собираюсь выходить из машины. – Просто притворись, что очень впечатлена тем, как Маркус все спланировал.
Он говорит все это как будто очень устал. Я вот точно устала, и еще как.
Съемочная группа выставляет нас на позицию перед башней и дает сигнал начинать.
– Чудесно выглядишь, Жак, – вот первое, что говорит мне Маркус, когда камера начинает снимать.
– Это ты чудесно выглядишь! – отвечаю я, нацепив фальшивую улыбку. Он целует меня, и у меня все лучше и лучше выходит притворяться, что так и должно быть. Я привыкла писать истории, но теперь история – это я сама.
Мы поднимаемся на лифте в ресторан, и я рассыпаюсь в благодарностях за то, что Маркус все это для меня устроил. (Когда я смотрю эпизод, то думаю только, насколько глупо, насколько абсурдно все это звучит. Я знаю, что Маркус ничего не планировал, зрители тоже это знают, но я все равно играю.)
Мы с Маркусом садимся за стол, как обычно, и, как обычно, притворяемся, что еды перед нами не существует. Выглядит аппетитно – мидии на пару с белым вином, мини-стейки с картошкой фри, но нас вечно заставляют за ужином сосредотачиваться исключительно на разговоре, так что на еду времени не остается. Да и аппетита у меня нет в любом случае.
– Я хотел бы кое о чем с тобой поговорить, – начинает Маркус, и я понимаю, что любые его слова сейчас будут на самом деле принадлежать Джанель.
– Хорошо, – отвечаю я.
– Я знаю, что проникся к тебе очень глубокими чувствами, Жак, возможно, куда глубже, чем к кому-либо до тебя. – Мое сердце вот-вот выскочит из груди, как будто это взаправду. – Но я чувствую, что нас все еще что-то разделяет. Какая-то стена. Мне казалось, что после встречи с твоей семьей я все пойму, но как будто бы теперь еще более озадачен.
Не знаю, почему я говорю это. Может, из-за того, насколько я сломанная и уставшая.
– Полная бессмыслица, согласись? – Опускаю взгляд на еду, беру вилку и ковыряюсь в тарелке. Он терпеливо ждет, пока я продолжу. – В моей жизни нет никаких проблем, но со мной самой что-то не так.
Он берет мои руки в свои, настойчиво вытягивая меня из задумчивости, и на долю секунды я вспоминаю, что мне так нравилось в Маркусе. Он не мешкает, действует быстро и решительно. За его словами, за его действиями никогда не скрывалось множество значений.
Конечно, это совсем не так. Но на поверхности тебе никогда не приходится сомневаться, чего он хочет, если он чего-то захотел. Нет поводов беспокоиться, кем он будет сегодня или завтра, потому что он постоянен. Всегда на виду.
– Я не это хотел сказать, – говорит Маркус.
– Да, – соглашаюсь я, – но услышала я именно это. Я хочу верить в любовь, но не верю. Не верю, что достойна быть любимой.
Я моргаю, и по моей щеке бежит слеза. Он осторожно вытирает ее подушечкой большого пальца и нежно меня целует.
– Я всегда, – говорю, и мой голос ломается, – бросаю первой, пока не бросили меня. Долгое время только это одно приносило мне радость.
– Я никуда не собираюсь, – говорит Маркус, бережно обрамляя мое лицо ладонями. – Поверь мне.
Я начала с чего-то пугающего, но все-таки нашла дорогу. Подвела разговор к тому, что должна сказать. Мне это отлично удается.
Мое тело предает меня, и я смотрю на Генри. Его лицо будто высечено из камня, и я не понимаю, что это значит, поэтому делаю как планировала.
– Маркус, – говорю, закрывая глаза и глубоко вздыхая. – Я люблю тебя.
Я боюсь открывать глаза, боюсь того, что могу увидеть, и практически убеждена, что с меня слезла вся кожа.
– Эй, посмотри-ка на меня. – Я слушаюсь. Он улыбается. – Я люблю тебя, Жаклин Мэттис.
Его теплые губы накрывают мои, и я представляю, что это происходит не со мной.
Я получаю приглашение остаться на ночь – было бы удивительно, если бы я его не получила, – и продюсеры отвозят нас обратно в отель, где для нас уже снят номер. Маркус наливает нам по бокалу красного вина.
– Я так долго ждал этого момента, – он пристально на меня смотрит. Мы чокаемся. Представление закончено, и мы выходим из ролей.
– Наконец-то, – говорю я, – мы с тобой останемся наедине.
Он улыбается.
– Сможем по-настоящему узнать друг друга.
Мы целуемся на камеру, настолько безрадостно, что мой сексуальный аппетит следует примеру обычного и гибнет в муках, а потом Джанель наконец говорит, что они отсняли все, что нужно. Она заказывает пиццу, и мы все – Маркус, я, продюсеры, съемочная группа, – собираемся и едим, пьем вино и пиво и просто треплемся.
Я разговариваю с парнями из съемочной группы, когда Генри ненавязчиво присоединяется к беседе. Парни уходят, и он окидывает меня долгим взглядом.
– До чего же тебе не идет одежда.
– Ты хоть иногда думаешь другими частями тела? – шепчу ему в ответ.
– Чаще, чем хотелось бы, – отвечает он и делает глоток.
– Зачем ты со мной флиртуешь? – оглядываюсь по сторонам, чувствую, что мы ходим по лезвию бритвы.
– Потому что я знаю, что мне придется оставить тебя с ним, и от этого не в восторге, – отвечает он.
– Тебе понравилось, что я сделала? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит он, замечая мою враждебность, – разумеется, не понравилось.
– Разве от моих душевных излияний у Джона не случился монтажный стояк? – Сама не знаю, зачем его так песочу. Сама же на это согласилась. Только вот до смешного часто жалею о вещах, на которые соглашаюсь.
– Жак, – говорит Генри, опуская голову к моей. Больше, впрочем, он ничего сказать не успевает, потому что рядом с ним появляется Маркус и обхватывает меня рукой.
– О, – говорит Маркус, – моя подружка и ее продюсер.
– Развлекаешься? – спрашивает Генри, засовывая руки в карманы.
– И скоро выйду на новый уровень, – отвечает Маркус, сжимая меня крепче. – Я спросил Джанель, не пора ли уже сворачиваться.
Генри смотрит на часы и кивает.
– Да. Черт, уже так поздно.
– Я в Париже, – говорит Маркус. – Сон в наши планы не входит, а, Жак?
Я щурюсь.
– Не перегибай палку, Маркус. Тебе не идет.
Он смеется.
Команда начинает прибираться и расходиться. Мы с Генри смотрим друг на друга, почти не скрываясь, хотя должны бы.
А потом Генри уходит. Все уходят. Дверь закрывается, и в номере остаемся только мы одни.
– Наконец наедине, – говорит Маркус, небрежно прислоняясь к только что закрытой двери. Он смотрит на меня. – Чем хочешь заняться для начала?
Мое сердце колотится. Я так долго ждала этого момента. Возможности наконец, наконец побыть наедине с Маркусом.
– Во что ты, черт возьми, играешь? – спрашиваю я.
Он отталкивается от двери и непринужденно пожимает плечами.
– Я не очень хорошо умею строить планы. – Он кладет руки в карманы. – Ты все еще того, да? С Генри?
Я густо краснею.
– А тебе какая разница?
– Да ладно тебе, Жак, – говорит он, приближаясь ко мне и убирая волосы от моего лица. Я не отшатываюсь. Близость весь день кажется мне обязательной частью программы. – Помнишь, я тебе нравился раньше?
– Мне нравился кто-то похожий на тебя, разве не так?
– Как скажешь. – Он убирает руку, мне даже не приходится его просить. – Так происходит со всеми. Мы находим тех, кто похож на тех, кого мы могли бы полюбить. В этом суть «Единственной».
– Шейлин всегда была не в твоем вкусе.
Он пожимает плечами.
– А мне это откуда знать? – Он смотрит на меня с прищуром. – У нас будет секс?
– Нет, – говорю я, – но ты и сам это знал, так ведь?
– Мне понравилось в первый раз, – говорит он. – Тебе так уж точно понравилось.
– Ага, – говорю я, – нам было хорошо вместе, – а теперь осторожнее; кажется, пока что все идет неплохо. – Только все это в прошлом. Отправь меня домой, Маркус.
– Генри, – говорит он. – И надо было тебе выбрать сраного Генри. Почему не Брендан или, не знаю, кто-то из осветителей? Мне не так уж важно, с кем ты трахаешься, Жак.
– Значит, это личное? Из-за Генри?
Он хмурится.
– Да. Ты просто застряла посреди всего этого, а мне весело. – Он с минуту обдумывает свои слова. – Можешь просто сознаться во всем на камеру и выпутаться. Продюсерам это понравится.
Я слышу свою идею из его уст и понимаю, насколько плохо она звучит.
– Тебе это понравится. Твои рейтинги взлетят выше крыш, и все будут тебе так сочувствовать.
– Ты только что дала мне убедительную причину раскрыть тебя.
Вздыхаю.
– Просто сделай это. Что бы ты ни задумал, сделай это уже и прекрати мучить нас обоих. – Я знаю, что он не отступится. Я предпочла ему другого, и Маркус постарается скрыть это от публики.
Он садится на кровать и начинает разуваться.
– Я еще не решил, как именно поступить.
– Две девочки, которые хотят быть с тобой, или я. Чего тут решать?
Он откидывается на кровать, сложив руки за голову.
– Кендалл, которая здесь исключительно ради победы, и, если честно, мне не очень-то интересна, и Шэй – скажем так, меня очень-очень попросили оставить ее на шоу подольше, чтобы она стала следующей кандидаткой на главную роль. Шоу гонится за общественным одобрением. Так что ты запросто оказываешься самой интересной личностью.
– И какая история более удовлетворительна? Та, в которой мне разбивают сердце, или… – Я умолкаю, не хочу произносить это вслух, потому что тогда все сбудется.
– Или та, где двое бунтарей вместе уезжают в закат, – заканчивает он за меня. – Знаю, ты говоришь, что я тебе больше не нравлюсь, Жак, но мы с тобой очень похоже мыслим.
– У Генри столько самоненависти, что хватило бы на небольшую страну. Тебе совсем не обязательно из кожи вон лезть, чтобы ему досадить.
– Мне не обязательно ничего делать, – бросает Маркус. – Не обязательно заниматься ничем из этого. Тебе тоже. Только взгляни на нас. Мы привлекательные. Мы запросто находим романтических партнеров, так почему же мы тут?
– От отчаяния, – безэмоционально говорю я.
– За деньгами, – отвечает он. – Неужели Генри и правда заставил тебя поверить, что он себя ненавидит? Он презирает всех нас. Он пятнадцать лет только и думал, насколько он умнее, чем мы, только мы уходим с шоу и зарабатываем в разы больше, получаем больше внимания, чем он. Поэтому нас все время возвращают на шоу – хотят посмотреть, получится ли наверняка испортить нам жизнь в следующий раз. Нахрен его. Будь ты умнее, встала бы на мою сторону.
– Ага, твое снисхождение меня прямо покорило, – говорю я, но его слова цепляются за что-то у меня под кожей. Маркус ошибается, но не во всем.
– Что между вами с Генри произошло вообще? – не могу удержаться я. Хочу услышать, как он об этом расскажет.
– Да ладно, он же наверняка тебе все рассказал, – отвечает Маркус, но потом улыбается сам себе: – Хотя нет, наверное. Это не в его стиле. Он все еще винит меня во всем, что случилось с Шейлин, так ведь?
– В общем и целом да.
– Шейлин может говорить что хочет; мы с ней знаем, что произошло. Но Шарлотта и Прия пообещали мне главную роль, если скажу на камеру, что мы переспали, а мне совсем не улыбалось становиться чьим-то мужем в захолустном городке на Среднем Западе. Не знаю, с чего Генри все еще так бесится. Ну то есть знаю, но это потому что он думает, что всегда получает что хочет, но, как только я начинаю активно участвовать в игре, все сразу становится «нечестным».
Я не отвечаю, и он продолжает.
– Не верь даже на минуту, что у вас все по-настоящему, – говорит он, – с Генри. Сейчас ты можешь видеть во мне врага, но он против нас. Я тебе гарантирую, ты знаешь обо мне больше, чем о нем.
– М-м, – бормочу в ответ, отхожу в сторону и снимаю свитер. Остаюсь в черном лифчике. Маркус смотрит на меня, приподняв бровь.
– Ты же знаешь, как он играет? Рассказывает, что его отец – алкоголик, и характер у него довольно суровый. Мы благодаря этому сошлись. Он приносит с собой бурбон к бассейну в особняке, чтобы поговорить с тобой наедине. Рассказывает, что играл в группе, и убеждает тебя, что вы друзья.
Я сглатываю. Моя кровь вскипает, и я отворачиваюсь от Маркуса, чтобы он не заметил, как я во всем разбираюсь.
– Понятия не имею, о чем ты, – вру я. Он замечает мою ложь.
– Из нас с тобой вышла бы хорошая пара, – он поднимается с кровати и встает у меня за спиной, – мы отлично смотримся вместе. Одни только подписчики в соцсетях того стоят. Если обручимся года на два, можешь даже оставить себе кольцо. Продашь его потом, деньги разделим.
– Тебе так легко удается непринужденная жестокость. Не думаю, что ты – идеальный партнер, – говорю я, натягивая футболку. Я все еще прячу лицо. – Потому что ничто не исправит того, что ты сделал с Шейлин.
– Шейлин меня не понимала. У нее голова была набита дурацкими идеями о том, какими должны быть отношения, и теперь мы расхлебываем последствия ее решений. Мы понимаем друг друга, Жак.
Я молчу, позволяя тишине в комнате давить на меня.
– Я хочу спать, – говорю я наконец, залезая в кровать и все еще избегая его взглядом. Впрочем, я все равно позволяю ему устроиться рядом, чувствую его вес. Через три часа сюда заявятся операторы, чтобы снять наше утро. Может быть, если я закрою сейчас глаза, то смогу проснуться и забыть все это как страшный сон.
Я все думаю: а что, если он прав? Что все это закончится, и окажется, что я ошиблась? Что мне только казалось, что ясно все вижу, а на самом деле Генри все это время руководил мною из тени?
И тогда я стану такой же пустой, как Маркус.
Когда ее отправляют домой, Шэй принимает это с честью.
Церемония исключения проводится под Парижем, потому что, по словам Генри, снимать в городе им было позволено всего несколько дней. Здесь не то чтобы очень холодно, но я все равно мерзну в своем розовом платье с длинным рукавом, плиссированной юбкой и глубоким вырезом. Открытая кожа покрывается мурашками.
Маркус провожает Шэй до машины, и, после еще одного богомерзкого фальшивого тоста за двойку финалисток, ассистенты наконец отводят нас с Кендалл к нашим машинам. Я не ожидаю, что мы будем разговаривать, но она спрашивает:
– И что только они все в тебе нашли?
Я скучающе вздыхаю.
– Кто?
Она глядит на меня, поджимая губы.
– Маркус, – говорит она. – Рикки. Генри.
Удивительно, что я ничего не потянула в шее, учитывая, как резко я к ней оборачиваюсь. Но на ее лице нет эмоций. Она не выспрашивает подробностей о нас с Генри. Она ничего об этом не знает. Так что я отвечаю:
– Наверное, все из-за того, что я говорю, что думаю, а не играю в дурацкие игрища.
– Ты все воспринимаешь слишком близко к сердцу, – говорит Кендалл, изучая ногти. – Все язвишь и злишься и параллельно ненавидишь всех тех, кто не соответствует критериям личности согласно Жак Мэттис.
– Это еще что такое?
Мы стоим вдвоем и ждем машины, и я чувствую себя как выжатый лимон. Мы следим друг за другом, ожидаем, пока другая изменится, или попросит прощения, или сделает хоть что-нибудь, но все равно остаемся теми же людьми в тех же абсурдных обстоятельствах.
– Как думаешь, кого он выберет? – спрашиваю я.
Она чуть улыбается, закрыто, и снова на меня смотрит.
– Тебе-то какая разница? – спрашивает она в ответ. – Ты здесь только чтобы продавать книги.
Отзывы на «Goodreads» на книгу «Конец Пути» Жаклин Мэттис
Jane Austen lover4
★ ★ ★ ★ ★
Из принципа не собираюсь это читать. Жак Мэттис страшная сука на «Единственной»
Skelly
★ ★ ★ ★ ★
Жак продает свои отмененные книжонки на «Единственной»:
[gif-ка с мультяшной лисой, наряженной как попрошайка и трясущей пустой жестяной кружкой]
stealth cow
★ ★ ★ ★ ★
Как же мне надоела главная героиня и ее плохие решения. У нее даже жизнь не тяжелая. Главный мужской персонаж – нормальный, наверное, и в некоторых местах было горячо, но я не собираюсь тратить с трудом заработанные деньги на истории о мелочных сучках, страдающих от экзистенциальной тоски!!!!! Концовка НЕ СТОИЛА путешествия.
24
Почти[48]
– Маркус сделает тебе предложение, – сообщает мне Генри. Я сижу в своем коттедже в тени Севенн. Абсурдная новость для абсурдного места: за панорамой окон сплошь синее небо и горные вершины, увенчанные снежными шапками. Генри только вошел, и его голос звучит мрачно, намекает на скрываемый им гнев. Он встает у меня за спиной, и мне приходится неловко вывернуться, чтобы поднять глаза на его взволнованное лицо.
Я молчу. Вчера продюсерская команда отвезла меня в отель в Шантийи, где, в подготовленном помещении, я познакомилась с родителями Маркуса: с отцом, который перешел в ремиссию, и матерью. Они показались очень приятными людьми, и от всего происходящего мне сделалось тошно. Потом мы отправились на последнее свидание, включавшее в себя прогулку на воздушном шаре среди захватывающих видов и пикник в одном из самых красивых мест, что мне доводилось видеть. Я возненавидела каждую секунду этого свидания.
К неизбежному решению Маркуса сделать мне предложение я готовилась с самого нашего разговора в Париже.
– Наверное, проверяет нас на прочность, – наконец отвечаю я, беру журнал и листаю страницы. Все статьи – на французском, так что да, он нужен мне только в стервозных целях.
Генри обходит мое кресло и становится передо мной.
– Кажется, ты меня не до конца поняла. Шоу на этом закончится. Он сделает тебе предложение. Если откажешь, он будет играть грязно и запросто раскроет все наши секреты. Согласишься – вы станете знаменитой парочкой. Получится чертов бедлам.
– Возможно, это к лучшему, – говорю, перелистывая страницу. – Отлично скажется на моей карьере, разве нет?
– Да что на тебя нашло? – спрашивает Генри. Я чувствую, как он сверлит меня взглядом, мне даже смотреть на него не приходится. Он кладет руку на журнал и останавливает меня. – Ты что, хочешь, чтобы Маркус сделал тебе предложение?
Захлопываю журнал и бросаю на кофейный столик. Поднимаю глаза.
– С каких это пор тебя волнует, чего я хочу?
Он озадаченно на меня пялится.
– Ты продюсер, – говорю я, – используй свои продюсерские навыки, чтобы Маркус выбрал Кендалл.
– Ты что, серьезно? Маркус выберет тебя, просто потому что мы с тобой вместе.
– И что же я, по-твоему, должна делать? – спрашиваю, сложив руки на груди. – Чего это ты вдруг разволновался?
– О чем ты сейчас?
– Я? О прошлой неделе. О том, как раз за разом умоляла тебя отпустить меня с этого шоу. Теперь дело уже пахнет керосином, ты рискуешь по-настоящему меня потерять и вдруг сделался ой каким заботливым!
Его лицо меняется, на миг теряя весь гнев.
– Я всегда заботился о тебе, – говорит он.
– Но недостаточно. Не настолько, чтобы отказаться от своей истинной любви. Этого шоу.
– Это бред, и ты сама это знаешь. – Он отворачивается от меня и садится на банкетку у одного из громадных панорамных окон. Он живописен в своей задумчивости. Я смотрю на него, такого уязвимого, пускай всего на миг, и почти теряю боевой запал.
– Я не знаю, почему хотел, чтобы ты осталась, – наконец признается он, поднимая на меня глаза.
– Потому что ты знал, что так получишь отличное шоу.
Он выдыхает.
Я поднимаюсь с кресла и подхожу к Генри, сажусь к нему лицом, подбирая одну ногу и свешивая другую. Мы снова так близко.
– Взгляни на меня, – говорю, цепляя его за подбородок. Он сглатывает и поворачивается ко мне. Я чувствую, как бьется его сердце.
– Признайся, что не хочешь, чтобы я с ним обручалась, – говорю я, чуть подаваясь вперед. – Скажи мне отказать ему. Скорее всего, он нас раскроет, но разве это не лучший из возможных исходов?
– Что это? – устало спрашивает Генри, хмурясь. – Какой-то ультиматум?
Я сохраняю нейтральное выражение лица.
– Нет, Генри. Это простая просьба. Скажи, что не хочешь, чтобы я обручалась.
Он отводит взгляд и отдаляется.
– Зачем ты это делаешь?
– Почему ты не можешь сказать такую простую фразу? – спрашиваю я.
– Потому что это меня не касается! – Он не то чтобы кричит, но его голос достаточно громок, чтобы заставить меня дернуться и подняться с места.
– Естественно, это тебя касается! – кричу я, и назревающий конфликт доставляет мне удовольствие. – Господи, Генри, после всего, что с нами было, я всего-то попросила тебя сказать: «Жак, я не хочу, чтобы ты с ним обручалась», – а ты не можешь.
– Могу, – настаивает он.
– Но не скажешь.
– Не вижу в этом смысла. Не знаю, куда это приведет.
Качаю головой.
– Какой же ты трус. Ничего не сделаешь, если у тебя нет как минимум трех путей отступления.
– Ты меня не понимаешь, – говорит он тише, мягче. – Мне просто нужно немного подумать. Все разворачивается совсем не так, как я представлял.
– Потому что ты нас больше не контролируешь! – кричу в ответ, ни капельки не успокоившись. – Тебе всегда нужно время, чтобы вернуть нас на путь, который ты спланировал, но теперь я – настоящий человек, и решаю сама за себя, и Маркус тоже, и тебя это не устраивает.
Я возвращаюсь к креслу, в котором сидела, когда он пришел, прижимаю ноги к груди и сжимаюсь.
– Может, нам с Маркусом суждено быть вместе, потому что мы оба наконец раскусили твой обман.
– Жак, – начинает он, но даже мне ясно, что говорить он не хочет.
– Пошел. Прочь. – Снова беру журнал и жду его возражений.
Он не возражает. Ждет, наверное, две минуты, по продюсерской привычке, не передумаю ли я, не скажу ли еще чего-нибудь. Я молчу, так что он уходит, и я слышу, как за ним захлопывается дверь.
Я в одиночестве.
День моей помолвки начинается как обычно.
Солнце встает на востоке и заливает светом домик во французской сельской местности, но я все равно не спала. Пью свой кофе, завернувшись в одеяло и сидя у окна, просто наблюдая. В таком виде встречаю заявившихся ко мне Генри и Джона, а также команду стилистов и визажистов, впервые с первого вечера в особняке.
– Ты сделала это, Жак, – говорит Джон.
– К твоему вящему ужасу, – почти не ядовито отвечаю я.
Джон не спорит.
– Любовь – это хаос, – говорит он. – Я рад за тебя. Мне от этого только легче живется. Обожаю счастливые концовки.
Делаю большой глоток кофе.
Интересно, каково было другим женщинам, оказавшимся на моем месте? Возможно, от неопределенности было бы только хуже. Верить, что тебе сделают предложение, и оказаться брошенной – или, быть может, осознать после помолвки, что согласилась выйти замуж за незнакомца, но так увлеклась моментом, что этого и не заметила.
Я точно знаю, на что иду.
А потом я думаю о Кендалл, вероятно, в таком же коттедже, как и я сейчас, в компании Прии, наверное, и еще кого-то из исполнительных продюсеров. Она пойдет первой, проигравшие всегда начинают, так что, скорее всего, начала собираться еще раньше меня. Наблюдала, наверное, как встает солнце, с огуречной водой в руке и после восьмичасового сна. Она будет уверена в себе – это одна из черт, которые мне в Кендалл нравятся, хотя саму Кендалл я недолюбливаю.
Я хотела надеть свое красное платье с первого вечера – было бы символично, но мою идею моментально отбросили.
– Это не любовный роман, – говорит Джон с долей презрения. Генри молчит все утро и сейчас тоже ничего не говорит.
Так что меня наряжают в белое платье с глубоким v-образным вырезом, доходящим почти до пупка. Даже в белом я не выхожу из роли женщины в красном.
Я стою у двери, при полном параде. В реальной жизни я никогда так не выгляжу, даже не мечтала об этом никогда. Генри стоит рядом, и впервые за утро мы с ним оказываемся наедине. Его взгляд прикован ко мне, и я смущенно делаю глубокий вдох.
– Послушай, – начинаю я.
– Я не хочу, чтобы ты обручалась, – говорит он.
В этот момент что-то происходит. Что-то настолько незаметное, что я наверняка упустила бы, если бы не провела большую часть последних двух месяцев с ним вместе, если бы не выискивала в нем все время хоть что-нибудь настоящее. Его лицо искажает неприкрытая, искренняя боль – я видела его таким лишь однажды, тогда, в Шарлотт. Он выглядит так, когда наконец позволяет себе что-то чувствовать.
– Слишком поздно, – говорю, не задумываясь, что меня могут услышать. – Но ты это знал.
Он качает головой, приглаживает волосы.
– Не поздно. Поверь, не поздно. Прости меня.
Я подбираю небольшой шлейф своего платья и готовлюсь выйти за дверь, где меня ждут Бекка и машина. Успеваю сделать всего два шага, когда он говорит еще что-то.
– Не делай этого.
Оборачиваюсь на него через плечо, пожимаю плечами и ухожу.
Машина отвозит нас к вертолету, на котором мы летим к дорожке, ведущей на вершину горы, где должна состояться помолвка. Я вдруг понимаю, насколько безразличны мне стали такие вещи – вертолеты и шато во Франции. Пытаюсь заставить себя получить от этого удовольствие. Наслаждаться слишком узким белым платьем, которое меня заставил нацепить Джон. Пальцев на ногах я не чувствую уже больше месяца благодаря всем каблукам, которые ношу. Но мне все равно больно.
Я чувствую себя зияющей раной. Возможно, это единственно логичная концовка.
Мы приземляемся. Генри подставляет мне руку, когда я выхожу из вертолета, и, сама того не желая, ведь я уже упустила свой момент, я заглядываю ему в глаза. В них не видно ни намека на его чувства, как, наверное, и во время дюжины других помолвок.
– ИВМ? – спрашивает он.
– Разве я не могу послать вас всех напоследок и отказаться?
– Последний день съемок, а ты все бросаешься на людей.
– На этом этапе я точно никому уже не понравлюсь.
– Ты нравишься мне, – говорит Рене, наш французский оператор.
Улыбаюсь ему, наклонив голову.
– Другие операторы никогда не разговаривали, Рене, – говорю ему.
Он пожимает плечами.
– Я француз, – просто отвечает он.
– Сюда, – говорит Генри, указывая на подготовленное для съемок место с видом на прекрасное голубое небо и возвышающиеся вдали горы. – Это ненадолго.
– На тебя непохоже, – ровно говорю я, но даже этим его не пронять. И с чего я так разочарована?
– Как себя чувствуешь? – спрашивает Генри, когда все готово.
Мы оба истощены, как же мы истощены! Но я хочу устроить шоу. Надо постараться и выдать что-нибудь хорошее напоследок.
– Я будто бы всю жизнь ждала такого человека, как Маркус, – говорю я. – Я искренне верю, что наше путешествие, которое началось двенадцать недель назад, на этом не кончается, и все еще живо представляю момент нашей первой встречи. Думаю, я уже тогда все знала.
– Что знала? – спрашивает Генри.
– Я знала, что мы с ним – из одной породы людей. Мне потребовалось время, чтобы это понять, чтобы разобраться в своих чувствах, но теперь у меня нет ни тени сомнения. – Смотрю прямо в объектив. – Я этого достойна, – говорю я.
– Ты можешь просто ответить «нет». – Маска Генри исчезает. Он почти в отчаянии.
– И что дальше? – спрашиваю.
– Мне продолжать снимать? – спрашивает Рене.
Ко мне спешит Прия, и все снова приходит в движение.
После интервью я подбираю шлейф платья и вместе со всеми поднимаюсь в гору. Замечаю Маркуса, когда между нами где-то пятьдесят ярдов. Он стоит в окружении своей команды. На нем угольно-серый костюм, пиджак расстегнут, под ним – белая рубашка на пуговицах, без галстука. Высокий, подтянутый, прямо как сказочный принц. Вы не поверите – он улыбается.
Я почти поддаюсь дурацкой сказочной атмосфере.
Вспоминаю, как в первый вечер в особняке увидела его и почти клюнула. А теперь все, кто это увидит, тоже клюнут.
