Текст книги "Это все монтаж"

Автор книги: Лори Девор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Шейлин облокачивается на спинку своего сиденья и подпирает голову рукой. Смотрит на меня с легкой улыбкой.

– Мы с Маркусом помирились. Я просто желаю ему счастья, – говорит она. Ни на минуту не выходит из роли: эта ее черта меня восхищает больше всего. Быть не может, чтобы ей хотелось быть где-то рядом с Маркусом, не говоря уже о том, чтобы разговаривать со всеми девочками, с которыми он теперь встречается. Но, глядя на нее, этого и не скажешь.

– Как думаешь, – осторожно начинаю я, – какая девочка ему подойдет?

Шейлин наклоняет голову и оценивающе на меня смотрит, как будто решая, насколько честно отвечать.

– Маркуса легко полюбить, – говорит она наконец, – Бентли будет меня ревновать за то, что я скажу, но есть в нем что-то очень самоотверженное. Он хочет, чтобы люди были счастливы рядом с ним, и отдает им себя всего. – Она внимательно глядит на меня. – У нас было очень болезненное расставание, знаешь?

– Да, – киваю я. Шейлин валялась у него в ногах, умоляла его остаться, когда он решил уйти. Кто-то говорит, он был холоден и расчетлив; некоторые решили, что Шейлин просто-напросто не дала ему тех эмоций, в которых он нуждался.

– Так вышло, потому что мы с ним оба из тех людей, которые полностью отдаются чувствам, пускай не всегда правильным, – говорит Шейлин. – О чем ты задумалась?

Сглатываю.

– Боюсь, что временами кое-как отдаюсь не тем чувствам.

– Нет, – отвечает она, – ты не такая, я вижу. Вот что я по-настоящему поняла только после шоу: Маркус хочет, чтобы его хотели. Его это всегда очень радует.

– С этим у меня проблем нет, – говорю я. – Я хочу его.

– Я чувствую, – кивает она, но мне почему-то кажется, что она хотела сказать что-то другое, но сдержалась.

– Эй! – вдруг кричит Шейлин, поворачиваясь к продюсерам. – Я жутко проголодалась. Можно чего-нибудь поесть?

Шарлотта вздыхает, складывая руки поверх большого живота.

– Ладно, – говорит она, – но нам нужно отснять еще парочку таких сцен.

– Конечно, – соглашается Шейлин, заговорщически глядя на меня. – Жак, пойдем прогуляемся?

Ради Шейлин продюсеры организовали кейтеринг – она рассказывает, что отказалась иначе возвращаться в особняк. Мы с ней счастливо уходим подальше от камер.

– Они бы тебя не отпустили, не попроси я об этом специально, – говорит Шейлин в столовой, накладывая на тарелку четвертинки сэндвичей и чипсы. – Но съемочная группа будет мне очень благодарна.

Я беру себе маринованный огурец и следую за ней к столику в уголке, на который она опускает свою тарелку. Шейлин хватает один из сэндвичей и ест его, стоя рядом со мной.

– Зачем ты меня позвала? – спрашиваю ее.

Она пожимает плечами.

– Потому что знаю, чего хотела бы на твоем месте. Отдохнуть от монотонности, – она скользит взглядом по комнате. – Видит бог, я не скучала по этому дому.

Я слабо посмеиваюсь в ответ.

– Тебе нравится Маркус? – спрашивает она.

– Мне нравится то, что я о нем знаю, – отвечаю я. Любопытно.

– Да, – соглашается она, откусывая огурец, – Маркус умеет нравиться. Он очень убедителен. Что насчет других девочек?

Я неопределенно пожимаю плечами, и она смеется.

– Подруга, будь осторожнее с продюсерами, если начала рыть себе такую яму.

– С кем из продюсеров? – спрашиваю я.

Она усмехается.

– Со всеми. – Она принимается за чипсы и предлагает мне угоститься. Беру один. – Кто из них тебя беспокоит?

– Жак! – окликает меня Генри из коридора, и я на миг встречаюсь с ним взглядом, когда он пролетает мимо. – Ты нужна нам на площадке через пять минут! – кричит он и исчезает. Шейлин этого не упускает.

– Каково тебе было? – спрашиваю. – Не во время твоего сезона, а когда ты была участницей? Как ты с этим справлялась?

Она пожимает плечами.

– Без ссор не обошлось, но мне повезло: продюсеры хотели сделать меня главной героиней. Хотя, если честно, они сделали из меня настолько паиньку, что мой сезон был прямо облегчением. Некоторые разочаровались во мне после просмотра, но зато я чувствовала, что девчонка на экране хоть немного похожа на меня, со всеми недостатками.

– Мне ты в своем сезоне больше понравилась, – говорю я, хотя почти не смотрела тот сезон, в котором Шейлин была участницей.

– Видишь? Я знала, что ты мне нравишься! – Она ест еще одну четверть сэндвича. – Некоторым девочкам не так повезло с монтажом. Нужно держать себя в руках, а если придется играть злодейку – договориться с продюсерами, пока не успела натворить такого, что тебя не возьмут даже на «Единственную под солнцем». Работай с ними, а не против них.

– И подстраивайся под историю, которую они хотят рассказать, – добавила я.

– Ага. Все, что важно – это сколько подписчиков ты наберешь, сколько предложений получишь после шоу. Я недавно с работы уволилась. В ней не было смысла, учитывая, сколько денег я получаю от спонсорского контента. – Она смотрит в направлении, куда только что испарился Генри. – Хочешь, расскажу тебе о Генри? – она наклоняет голову и наблюдает за мной.

Я за ней это заметила, пока смотрела ее сезон. Шейлин очень проницательная. Эта черта подвела ее только однажды: когда ее бросил Маркус.

– У Генри очень ловко получается заставлять меня говорить вещи, которые я не хотела бы говорить, – признаюсь я.

Она широко улыбается.

– О, я в этом не сомневаюсь. – Она кусает очередной сэндвич. – Знаешь, сколько девочек с моего сезона хотели с ним переспать? И не только с моего. – Шейлин вытирает с лица горчицу, и я с завистью смотрю на аппетит, с которым она расправляется с пищей. – Одна девочка с другого сезона, – мы с ней разговорились на каком-то мероприятии, она немножко напилась, – попыталась затащить его в постель. Прямо серьезно подошла к нему, когда сезон закончился.

– И что, ему понравилось? – спрашиваю я.

Шейлин смеется.

– Генри? Не-а, он и пальцем к участницам не притронется, уверена. Я все это тебе рассказываю, чтобы ты поняла, Жак. Он так работает. Сболтнула Генри лишнего? Мы все там были. Как не излить ему всю свою душу, когда он вот так выглядит и ты знаешь, что никогда с ним не будешь?

Мои щеки пылают, и я отчего-то чувствую, как будто меня критикуют. Я переспала с ним, не зная, кто он, но теперь мы с ним знаем правду, и он все равно манипулирует мной направо и налево. Так ему это и удается.

Генри хочется дать все, о чем бы он ни попросил.

– К тому же, – говорит Шейлин, – когда Рэйчел попыталась с ним сблизиться, он был помолвлен.

Я спотыкаюсь об эту мысль, на миг забывая о своей роли.

– Генри был помолвлен?!

Шейлин постукивает по столу наманикюренными ноготками.

– Ага. Его бывшая выглядела как супермодель. Хотя знаешь что? По-моему, она и была супермоделью. Кажется, они разошлись во время съемок прошлой весной, – она смотрит на меня, – но мы же говорим о Маркусе, да?

Она знающе улыбается, и я чувствую, как угасает мой энтузиазм. Да.

Точно.

– Мне пора возвращаться на съемки, иначе будут проблемы, – говорю я.

– С богом, Жак! – говорит она и продолжает есть сэндвич.

– Жак, можно с тобой поговорить?

Поднимаю глаза. Я устроилась в углу патио, пью виски и валяюсь в одиночестве.

– Ладно тебе, – сказала мне Шарлотта, когда наткнулась на меня на том же месте, – выглядишь сейчас конченой сукой. Расслабься! Повеселись!

– Мне весело, – ответила я тогда, – я так веселюсь.

– Пойди нырни в бассейн. Можно даже без купальника. Что угодно, – умоляла она.

– Шарлотта, – сказала я, глядя ей в глаза, – прекрати. Просто дай мне побыть собой. Это все, что у меня в этом проклятом месте осталось.

Она вздохнула и оставила меня в покое.

Но что-то мне подсказывает, что Маркуса ко мне сейчас подослала именно она.

– Конечно, можно, – легко отвечаю я, но договорить не успеваю, когда он берет меня за руку, поднимает с лежака, переплетая наши пальцы, и ведет к съемочной зоне у кабаны. Я сажусь было рядом с ним на плетеном диванчике, но он нежно затягивает меня к себе на колени.

– Здравствуй, – говорит он.

– Привет, – шепчу я, подаваясь вперед и приникая к его губам. Он не дает мне оторваться и снова привлекает к себе, куда более напористо, его руки одновременно нежны и властны. Я понимаю намек, и мы целуемся, как будто пытаясь поглотить друг друга – уверена, от нас исходит чистая сексуальная химия.

Все это происходит, и я об этом думаю, и сразу понимаю, что Генри где-то рядом. Гадаю вновь и вновь, что же у него на уме.

Обо мне он не думает. Только в рамках увлекательного шоу. Он обо мне совсем не думает.

– Мне это было нужно, – говорит Маркус. Он отрывается от меня и гладит по волосам.

– Значит, соскучился по мне? – я прислоняюсь лбом к его лбу. Я этого хочу. Я могу этого хотеть.

Я этого хочу.

– И по всему, что ты собой представляешь, – шепчет он в ответ, и я снова ничего не могу с собой поделать и задумываюсь над его словами. Над тем, что они значат. Я – настоящая я. Мое тело, мое лицо. Та, кем я притворяюсь с ним?

Кто мог бы скучать по всему, что я собой представляю?

– Как тебе вечеринка? – спрашиваю я, сползая с его колен. Он все еще крепко меня обнимает.

– Я все спрашивал у продюсеров, куда ты пропала. Кажется, это огорчило других девочек.

Я смеюсь, хотя продюсеры не хуже меня знают, что это только больше разозлит других участниц.

– Вы в Чикаго тоже так отдыхаете? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Да, иногда. Лето в Чикаго – лучшие три месяца в твоей жизни.

– Как думаешь, чем бы мы с тобой занимались?

– Покатались бы на лодке, – отвечает он, – потом – в Au Cheval – это бургерная, где нельзя забронировать стол.

– Значит, мы напились бы в соседнем баре, пока ждем столик?

– Именно так! – со смехом отвечает он. – Ты отлично туда впишешься, – он снова целует меня. Легко. – Что бы мы делали в Чарльстоне?

Я молчу с минуту, представляя себя там. Одинокую. Застрявшую. Не знающую, куда податься, как оттуда выбраться. Не знающую, куда податься, чтобы найти свое место.

– Все то же самое, наверное, – говорю я, – но восемь месяцев вместо трех.

Он смеется.

– Ай! Но туше.

– Твоя семья живет в Чикаго? – спрашиваю я, чтобы поскорее отвлечь его от своей жизни. Он рассказывает мне обо всем: о племянницах и племянниках, об ужинах, которые готовит его мама на День благодарения. Он так великолепно прост, так легко любит. Он все, чем я должна быть.

Все, чем я хочу быть.

Рикки приходит украсть его и подмигивает мне – продюсеры заставляют ее сделать это снова для камер.

Я возвращаюсь в свой уголок, но останавливаюсь от того, что вижу. Мой лежак исчез. Бросаю в сторону ближайшего ассистента самый ядовитый взгляд, на который способна, и неохотно двигаюсь к другой кабане, где собралась группа девочек.

– Не против, если я присоединюсь? – мило спрашиваю я.

Я замечаю, как переглядываются Кэди и Ханна, когда Аалия говорит:

– Да, садись, конечно!

– Где ты была? – спрашивает Кэди, оглядываясь на меня.

(По ходу сезона некоторые из девочек, под чутким руководством продюсеров, смекают, что верный способ получить время в эфире – просто виться где-то рядом со мной и периодически меня задирать.)

– Просто, – я переминаюсь с ноги на ногу, заранее зная, что мой ответ неверный, – мне нужно было побыть одной, понимаете?

Аалия смеется в голос.

– Нет, не понимаем! Мы все стараемся получить время с Маркусом, но ты, наверное, уже все захапала.

– Разумеется, – говорит Кендалл. Она снова потягивает свою воду с огурцом. Кендалл очень осторожно подходит к алкоголю. Я почти не вижу ее с коктейлями, особенно до пяти вечера. Думаю, это часть ее стратегии, и мне неплохо было бы тут у нее поучиться.

Но сами знаете. Привычки.

– Да ладно тебе, Кендалл, – вяло отвечаю я и надеюсь, что она поймет, о чем я ее умоляю. Мне нужно отдышаться.

– Чего ты от меня хочешь? – спрашивает она, посмеиваясь, и делает глоток.

Тут мне все становится ясно. Она мило со мной беседовала, но за моей спиной собирала коалицию. Поддерживала слухи. Настраивала других девочек против меня, одну за другой.

Я для нее угроза. Она не может этого допустить.

– Мы не хотим, чтобы ты с нами сидела, – говорит Ханна, очевидно, как голос сопротивления.

Я поворачиваюсь и смотрю ей прямо в глаза, чувствую на себе внимание камеры куда острее, чем за последние несколько дней, даже острее, чем когда целовалась с Маркусом. Уверена, она тоже не забыла о камерах и знает, что это, возможно, ее единственная возможность показать себя.

– Почему? – спрашиваю я. Не собираюсь спускать им это с рук. Хотят фыркать в мою сторону – хорошо, но я так просто не сдамся.

– Потому что ты заносчивая сука, – отвечает Ханна.

Я принимаю удар. Другие девочки смеются, прикрываясь ладонями. Я знаю эту игру и не хочу в нее играть.

– Мы все знаем, что ты только и делаешь, что сидишь на своем троне и говоришь о нас гадости, потому что продюсеры тебя любят, – продолжает Ханна. – Они по-особому к тебе относятся, а ты не можешь даже снизойти до того, чтобы с нами поговорить. Знаешь, что я тебе скажу? Маркусу нравишься не только ты!

Я моргаю – в основном потому, что удивлена всему, в чем меня обвиняют. Это их тоже не устраивает.

– Кончай уже! – требует Ханна. – Скажи что-нибудь. Мы сыты по горло твоими взглядами и закатыванием глаз.

Это почему-то оказывается последней каплей. Я жутко, нечеловечески устала притворяться. Стоит мне хоть ненадолго расслабиться, доверить кому-то частичку своей правды – не считая Маркуса, – это тотчас оборачивается против меня. На миг я забываю свою роль, забываю обо всем, кроме себя, своего провала и неумения находить подход к людям.

Я спокойно к ней поворачиваюсь. Не ей решать, кто я.

– Мне даже говорить ничего не придется, – говорю я, – потому что тут о соперничестве и речи не идет. Ты и я? – Я наклоняю голову и внимательно ее рассматриваю, подмечая каждую деталь: от безобразного контуринга и до нарощенных блондинистых волосенок. – В тебе нет ничего такого, что привлекло бы Маркуса больше, чем любая моя черта. Но я хочу, чтобы ты кое-что поняла: дело не в том, как я выгляжу. Дело в том, как ты себя держишь, и в том, что никогда до конца дней своих не сможешь поддерживать интеллектуальную беседу. Мне трудно даже заставить себя слушать, что ты там лепечешь.

– Боже мой, – шепчет Аалия.

– Сука, – вот все, что говорит мне Ханна со слезами на глазах.

Сука.

Я ненавижу себя за то, что поддалась. Что показала свое истинное лицо. И оправдала все обвинения Ханны.

Сука.

Я поднимаюсь и ухожу из кабаны.

Возвращаюсь в свой уголок, стараясь избегать камер, и надеюсь, молюсь, чтобы никто не заметил. Я стою там в одиночестве, пока оператор не сдается наконец. Тогда я опускаюсь и сжимаюсь в комок. Сижу на бетоне, прижав колени к груди.

Так легко и так сложно – выпускать на волю худшую версию себя. Она всегда рядом, когда я в ней нуждаюсь. Я знаю, что могу сделать с этими девочками. Знаю, на что способны мои слова и взгляды, все во мне. Не с каждой из участниц – у некоторых действительно есть что-то, чего я желаю всем сердцем: их легко любить, они нравятся людям. Но Ханна? У Ханны ничего нет.

Это настолько очевидно.

Но я все равно не должна это говорить. Не должна настраивать их всех против себя, как я умею.

Как мне удалось, когда парень, в которого я влюбилась в колледже, однажды просто исчез, а когда я спросила его почему, ответил, что я его измотала и он устал.

Как мне удалось, когда я не прижилась нигде, даже в том городе, о котором мечтала двадцать пять лет.

Я сижу, обняв себя, и не могу перестать об этом думать. Я так и не выбралась оттуда в конечном итоге. Шоу из этого так себе.

Я его еще не вижу, но все равно узнаю – он всегда рядом, приставлен ко мне, чтобы запечатлеть, что же я сделаю дальше.

Генри опускается на корточки рядом со мной.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, опуская руку мне на плечо.

Я смотрю на него, потом на последовавшую за ним камеру. Жестами показываю, как что-то пишу, и он дает мне свои ручку и блокнот. Я закрываю их собой, чтобы не было видно на камеру, и пишу одно слово. Паникую.

Генри читает это и хмурится. Пишет ответ.

Тебе нужен врач?

Качаю головой. Если меня отправят к местному психиатру, мне крышка.

Наконец он пишет что-то еще и показывает мне блокнот. Я не смогу не дать им увидеть тебя такой.

Я встречаюсь с ним взглядом, и он чуть хмурится. Это почти что момент для нас одних.

– ИВМ, Жак? – говорит он, убирая ручку и блокнот в задний карман.

Делаю глубокий вдох и киваю. Он не тянется ко мне, не помогает подняться, как наверняка сделал бы Маркус, – просто ждет, пока я сама встану на ноги, и ведет меня через патио обратно в дом. Мы заходим в одну из больших комнат для интервью: он, я и оператор. Генри дает мне бутылку воды, и я жадно, благодарно пью. Здесь меня не ненавидят.

Но я все равно задаюсь вопросами: Что все это значит? Что сейчас происходит?

– Так, – наконец говорит Генри, дав мне минутку чтобы собраться, – что случилось, Жак?

Клянусь, в тот момент я готова была его убить, убить их всех. Я под прицелом объектива, меня переполняет паника, от меня не осталось ничего, кроме обнаженных нервов, бессонницы и чувства никчемности. И он все равно здесь, изучает меня, разбирает на части. Как же я его ненавижу.

Отпиваю еще воды. Полощу рот, откидываю голову и сосредотачиваюсь на своей ярости. Отдаюсь ей без остатка. Глотаю и снова гляжу на него.

– Ты был обручен? – спрашиваю я.

Он вздрагивает. Впервые за все время, что мы были на площадке, что-то заставляет его содрогнуться. И я вижу его насквозь: все, что он мне показывал, было обманом. Он притворялся, чтобы заставить меня расслабиться. Прямо сейчас ему некомфортно, и я вижу того, кем он был, того, кем становится, когда уходит отсюда и лишается своей власти.

Он видит, что я это вижу.

Оператор бросает в его сторону быстрый взгляд, замечая перемену. На миг в комнате становится тихо – это та тишина, которой я так хочу, тишина, от которой нам всем хочется умереть.

– Это тебе Шейлин сказала? – спрашивает Генри. Его маска осторожно возвращается.

– Каково это? – отвечаю ему. – Всеми силами стараться помочь двум людям найти любовь, когда твои собственные отношения разваливаются на кусочки?

– Тривиально, – отвечает он, и я его вижу. Вижу его, вижу его, вижу его. Это не должно наполнять меня таким восторгом.

Наклоняюсь вперед, опуская локти на колени.

– Как ее звали?

Я вижу на его лице, что он раздумывает, ответить мне или нет.

– Эванна, – говорит он.

Улыбаюсь.

– Разумеется, – смотрю на оператора, который все еще ждет от меня хоть чего-нибудь, потом снова на Генри. – Ты позовешь замуж только кого-то с именем вроде «Эванна», не так ли? Все остальные тебя недостойны.

– Не очень понимаю, что ты хочешь этим сказать, – он возится с телефоном, который все гудит и гудит. Как всегда.

– Еще как понимаешь. Эванна, похоже, особенная. Ты считаешь себя особенным, так ведь?

– Напомни-ка, кто ведет интервью?

– Ладно тебе, Генри, – еще наклоняюсь вперед. – Так будет честнее всего. Раз уж ты выстраиваешь мою историю любви, я хочу знать, что тебе о любви известно.

Генри заметно сглатывает.

– Мы познакомились на вечеринке для тех, кто в индустрии. После двух лет вместе я сделал ей предложение.

– Она была моделью?

Он думает с минуту и отвечает:

– Да.

Улыбаюсь ему.

– Что случилось?

– Мы не подошли друг другу.

– Почему?

– Потому что иногда так случается, – он вздыхает. – Жак, ты к чему-то ведешь? Почему закончились твои последние отношения?

Сажусь прямо и смотрю в объектив.

– Потому что у меня есть вредная привычка разрушать все, к чему бы ни прикоснулась.

– Хм-м-м, – отвечает он.

– Что тебе больше всего нравилось в Эванне?

Он щурится.

– Она не задавала лишних вопросов.

Легко смеюсь в ответ.

– Скучно.

– Кажется, тебе лучше, – говорит он и собирается подняться.

– Это не так, – отвечаю я. – Подожди, – хватаю его за руку.

Он смотрит на место, где я его касаюсь, и отмахивается.

– Чего ты хочешь, Жак? – спрашивает сквозь зубы.

– Мы с тобой ладим, потому что оба все разрушаем, да? Шарлотта это заметила, поэтому приставила тебя ко мне. Тебе я даю то, чего она не может добиться.

– Да, – прямо отвечает Генри, – именно так. Поздравляю, ты меня раскусила.

Он снова глядит на оператора, и я почти вижу, как он нервничает.

– И это тебя бесит, – говорю, – ты это ненавидишь. Тебя бесит, что ты смотришь на меня и знаешь, что я знаю.

– Я тебя не понимаю.

– Ты не хочешь понимать.

– Ты что, удовольствие от всех этих загадок получаешь?

Я встаю.

– Эванна видела только то, что ты хотел ей показать, и это стало давить на тебя мертвым грузом. Все, что делала она и что делал ты, стало для тебя невыносимым. Тебе пришлось расстаться с ней, потому что иначе ты застрял бы с Эванной на всю жизнь. Притворялся бы тем, другим Генри до конца своих дней, – черт возьми, как же ты ненавидишь этого парня!

Мы стоим лицом к лицу, оба напряженные до предела, как две стрелы, готовые вот-вот сорваться с тетивы.

– Ну как я справилась? – тихо спрашиваю я.

– Семь с половиной баллов из десяти, – бормочет он.

– Ладно, – говорю я, – пойдем.

– Да, – отвечает он, – пойдем.

Мы выходим обратно к бассейну, к нескончаемой вечеринке, туда, где каждый день длится целую вечность.

Я сбрасываю накидку и подхожу к краю бассейна. Смотрю на воду.

– Что ты делаешь, Жак? – окликает меня кто-то из девочек, и я ныряю. Мне наплевать на все. На прическу, на макияж и на этот чертов купальник. Он все равно жутко неудобный.

Доплываю к другой стороне бассейна и опираюсь обеими руками на бетон. Опускаю подбородок на скрещенные руки и наблюдаю за Генри. С меня капает вода.

Он замечает меня. Смотрю ему в глаза и не моргаю.

Он тоже не моргает.

Анкета участницы «Единственной» Жаклин Мэттис

1. Опишите свои последние отношения:

Короткие.

4. Иногда я испытываю переживание выхода из тела.

_ Да

Х Нет

17. В среднем, находясь вне дома, я выпиваю:

_ a. 1 алкогольный напиток

X b. 2 алкогольных напитка

_ c. 3–4 алкогольных напитка

_ d. 5+ алкогольных напитков

54. Я контролирую вещи силой мысли.

_ Да

Х Нет

77. Испытывали ли вы когда-нибудь желание убивать?

Не припоминаю.

103. Иногда меня посещают мысли о самоубийстве.

_ Да

Х Нет

124. Как бы вы охарактеризовали свое среднее потребление алкоголя в неделю?

_ a. Отсутствующее

Х b. Обычное

_ c. Умеренное

_ d. Чрезмерное

137. Опишите своего идеального мужчину:

Умный, с чувством юмора, и горячий, если не сложно.

150. Кто ваша звездная влюбленность?

Майкл Стрейхэн.

Вы завершили анкету «Единственной». Пожалуйста, сдайте вашу анкету. На следующей странице вы найдете перечень лабораторий, предлагающих обязательное для участников «Единственной» тестирование на венерические заболевания.

10

Лобовое столкновение^[24]

Чуть позже в тот же день вечеринка заканчивается, и нас отправляют переодеваться в платья перед церемонией исключения. Шарлотта отпускает меня немного раньше, чем остальных, и я оказываюсь готова одной из первых. Уверена, теперь шептаться об особом ко мне отношении будут еще больше.

Я спускаюсь на кухню и обнаруживаю там Генри. Он сидит в одиночестве на барной табуретке, в наушниках вместо обычной своей гарнитуры. Сажусь за бар рядом с ним, неловко подбирая юбку своего длинного кремового кружевного платья.

– Что слушаешь? – спрашиваю я.

Он достает один из наушников и протягивает его мне. Вставляю и слушаю. Играет Future. Дальше идет Blink‐182, потом Yellowcard. Taking Back Sunday, Dashboard Confessional, потом, абсолютно не к месту – песня Japanese Breakfast и снова Future.

– Окей, эмо-бой, – бормочу я наконец, улыбаясь.

– Я рос в нулевые. Чего ты от меня хочешь? – говорит он, все еще глядя ровно перед собой. Кажется, мы с ним все еще в ссоре после сегодняшнего.

– Чувак, я знаю, что мы с тобой старые, но когда ты вспоминаешь начало двухтысячных? Все, Фостер, можно сразу сдаваться.

Я вижу, как его гнев растворяется, и он вступает со мной в беседу.

– Знаешь, что заставляет меня чувствовать себя древним стариком в последнее время? Оказывается, мужчины перестали носить носки с костюмами. Все участники приходят в укороченных брюках и без носков. Ну и в чем прикол, спрашивается?

Я смеюсь так громко, что сама пугаюсь, он присоединяется, и мы слушаем очередной куплет в приятной тишине.

– Господи, – говорю я, когда песня заканчивается. – Как же я люблю музыку!

Он оглядывается на меня с усмешкой.

– Это всего лишь плейлист, Жаклин.

– Я не об этом. Я скучаю по… – пытаюсь подобрать слово, достаточно емкое, чтобы описать мои чувства, – искусству, – говорю я наконец, – и по всему, что не связано вот с этим всем. Я хочу лежать одна в своей кровати с собакой и читать. Мне не хватает выходных на диване в компании сериалов от HBO, и можешь считать меня претенциозной, но, черт возьми, как же я рада снова услышать New Found Glory!

– Я играл в группе, по молодости. Мы назывались The 2000s. В основном исполняли каверы, – говорит он, очевидно, больше не в силах сдерживаться.

– Да ты шутишь! – говорю я, радуясь, что узнала о нем что-то новое.

Он качает головой и улыбается так искренне, что я хочу сохранить эту улыбку навсегда, запомнить его в точности таким, во всех деталях.

– На каком инструменте играл?

Он хмурится.

– Не скажу. Тебе придется самой догадаться.

– Да ладно тебе, – говорю я и присматриваюсь к нему под звуки Fall Out Boy в правом ухе. – Солист?

– Да как ты смеешь, – отвечает он.

– Ты был барабанщиком, – определяюсь я.

– Конечно, я был барабанщиком, – соглашается он.

– Боже, – говорю я, – каким ты, должно быть, был красавчиком!

Мы встречаемся взглядами, вроде шутим, но вроде и нет, и мы оба это знаем.

– Хочешь еще что-то спросить? – я замечаю, что он хотел сказать что-то другое, но остановил себя в последний момент.

Качаю головой и снова слушаю музыку. Мне нравится молчать. Нравится, что у нас на двоих одна песня и что мы оба мурлычем, плохо попадая в ритм, и повторяем слова одними губами на особенно напряженных моментах. Мне нравится сидеть с ним рядом, вот так просто, и чувствовать, что смотрю на мир его глазами.

Он выглядит довольным. Думаю, ему это тоже нравится.

Домой отправляют Ханну, и девочки собираются вокруг нее, плачут и обнимают ее на прощание. Она не упускает возможности пройтись мимо меня и смотрит мне прямо в глаза – я догадываюсь, что этот момент будут повторять на экранах приблизительно следующие три месяца. Другим выбывшим девочкам драматических моментов не положено. Их судьба – затеряться в истории настолько, что люди будут гадать: а были они вообще, эти девочки?

Маркус показывается ровно на то время, что занимает церемония исключения, и исчезает снова, оставляя нас полностью неудовлетворенными – метафорически, разумеется. После церемонии продюсеры собирают нас вокруг Бекки и Брендана.

– Ну что, – начинает Бекка, обращаясь к десяти оставшимся участницам. На ней украшенное излишним количеством пайеток платье, три четверти, обнажающее верх живота, с разрезом, демонстрирующим почти всю ее ногу – очевидно, что она нарядилась так на церемонию, чтобы полностью затмить менее ярких участниц.

– Готовы путешествовать?

Девочки визжат немного и замолкают. Такого уровня энтузиазма оказывается недостаточно, и нас заставляют повторить все то же самое, но в десять раз громче для следующего дубля.

– Маркусу не терпится показать вам свой родной город – Чикаго! – объявляет Брендан, и мы снова должны кричать в голос. – Так что собирайте вещи – выдвигаемся прямо сейчас!

Выдвигаемся мы, как спешат сообщить нам продюсеры, совсем не «прямо сейчас». Нас заставляют позировать еще немного, потом говорят, что мы можем поспать три часа, а в Чикаго отправимся на рассвете.

Генри все бросает взгляды в мою сторону. Между нами что-то изменилось, мы оба это знаем. У нас есть выбор: продолжать плясать или прекратить. Я не знаю, что означают оба этих варианта.

– Что? – спрашиваю, когда он опять задерживается на мне взглядом.

Девочки уходят. Некоторые решили не ложиться и пошли выпить перед тем, как нас заберут в аэропорт; Кендалл и еще несколько девочек спешат наверх, чтобы успеть первыми занять ванную и пойти спать.

– Волнуешься? – спрашивает он, пытаясь вернуться в свою старую роль. Но все это позади. Я его знаю, и у него нет надо мной власти. – Перед Чикаго?

Смотрю в окно. В темноте этого не разглядеть, но я легко представляю себе окружающие нас коричневые горы.

– Будет здорово отдохнуть наконец от этого депрессивного пейзажа.

Он смеется, сам того не желая.

– Только ты можешь назвать пейзажи Лос-Анджелеса «депрессивными».

Я не смеюсь, только встречаюсь с ним взглядом на минутку.

– Не только я, – говорю тихо, и мы делим это воспоминание. Яркий день сотню лет назад, за тысячу жизней до настоящего, когда двое незнакомцев встретились в ярко освещенном баре в поисках чего-то другого.

Мое слово сказано. Оставляю его стоять в одиночестве и направляюсь в глубь дома по коридору. Вокруг все тихо. Только я ищу здесь одиночество, среди хаоса, в котором все собираются в Чикаго. Но тут я слышу чьи-то тихие шаги у себя за спиной. Оборачиваюсь.

Он поворачивает ручку двери в ванную у меня за спиной и спешно подносит палец к губам – просит молчать. Берет меня за руку и влечет за собой. Почти отлаженным движением снимает гарнитуру и опускает на раковину, потом, все еще в полной тишине, тянется ко мне. Его прохладные пальцы дотрагиваются до обнаженной кожи моей спины и находят микрофон. Я понимаю, чего он хочет, полностью избавляюсь от микрофона и отдаю его Генри с бешено стучащим сердцем. Он выкидывает микрофон со всеми проводами куда-то в коридор и захлопывает дверь. Действует с уверенностью хирурга, быстро и легко, так естественно, как будто делал это все уже тысячу раз, а потом прижимает меня к стене и приникает к моим губам. Я инстинктивно хватаюсь за его рубашку, одну из сотни его простых футболок, и притягиваю его ближе. Сначала мои руки находят его напряженный живот, потом скользят к спине, и пространство между нами исчезает. Он поглощает всю меня: мои губы, мои ключицы, мою шею – он везде, где мне нужно его внимание. Мы кусаем друг друга в поцелуе, он опирается одной рукой о стену, рядом с моим лицом, а другой путается в моих волосах. Я горю, прикосновения его губ обжигают, все это адски горячо, и в тот момент я хочу всего.

Поцелуй длится две, может быть, три минуты. Он отрывается от меня, тяжело дышит и смотрит прямо мне в глаза. Я смотрю на него в ответ. Единственный звук в этой комнате – наше дыхание.

Он разворачивается и выходит из ванной, на ходу надевая гарнитуру.

Рецензия Bingham Reviews на «Конец пути» Жаклин Мэттис

В дебютном романе Жаклин Мэттис «Конец пути» есть определенное изящество. Это романтическая история, главная героиня которой, солистка кантри-трио, находит любовь в дороге. Персонажи романа настолько живые, что вот-вот будто сойдут со страниц, а от их взаимодействий разгорается пламя.