Текст книги "Это все монтаж"
Автор книги: Лори Девор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
В реальности через десять минут приходит Джанель и сообщает: вечеринка отменяется. Некоторые девочки выглядят весьма огорченными («Если бы только Жак не попыталась заполучить больше времени с Маркусом», – жалуется в эпизоде Кендалл), и нас погружают обратно в автобусы в наших вечерних платьях.
Личное сообщение в «Инстаграм»[14] от Эмберли Морган
Эмберли Морган
Фотограф-фрилансер днем, обозреватель «Единственной» вечером. Да, я была на 25-м сезоне «Единственной», и если хотите поговорить об этом, можем, наверное. Девочка из глубинки в большом городе. Подкаст и сайт: эмберли все равно расскажет точка ком.
Среда, 00:46 (после премьеры первого эпизода «Единственной»)
Привет, Жак! Не знаю, знаешь ли ты меня, но я веду довольно популярную еженедельную колонку о «Единственной» для Glow. Я *одержима* твоим вечерним платьем с первой ночи! Не могла бы ты кинуть ссылку, чтобы я поделилась платьем с читателями? Надеюсь, у тебя все хорошо!
Вторник, 23:18 (после премьеры второго эпизода «Единственной»)
Жак, это снова я! Ты не ответила мне на прошлой неделе, но я надеюсь, ты увидишь это сообщение. Ромпер, в котором ты была перед (дурацким) общим свиданием – просто фантастический! Не поделишься ссылкой?
Вторник, 23:21
Послушай, вот что еще я хочу сказать: знаю, люди в интернете могут быть очень жестоки, и я вижу, что из тебя делают в монтаже. Надеюсь, ты в порядке. Я стараюсь не связываться с участниками, пока идут сезоны, чтобы оставаться непредвзятой в обзорах, но я буду отмечать несостыковки в монтаже, где смогу. Я знаю, что Кэт Батлер из сезона Амара согласится с тобой поговорить, если тебе нужно высказаться кому-то, кто поймет. Если не нужно, просто знай: я желаю тебе лучшего. Я не буду больше приставать к тебе по поводу нарядов, если не ответишь на это сообщение. хо
7
Затишье перед бурей[15]
Следующее свидание один на один достается Энди. Вечером я переодеваюсь в майку и легинсы и занимаюсь тем, что просто сижу в одиночестве. В течение дня продюсеры искали желающих поучаствовать в бесчисленных междусобойчиках – когда от трех до пяти участниц собираются вместе и разговаривают на заданную продюсерами тему. Я предполагаю, что многие из этих междусобойчиков были обо мне, из-за чего мне удалось их избежать. Моя лодыжка все еще опухшая, и мне больно ходить, но я стараюсь как можно меньше хромать, чтобы никто не обвинил меня в притворстве. Одно хорошо: ассистенты постоянно снабжают меня холодными компрессами.
Сначала я выхожу посидеть у бассейна, но Шэй, Аалия и Ханна (она состояла в «сестринстве», пока училась в Оберне, и не упускает возможности напомнить всем и каждому, что ее брат играет в НФЛ) выбираются туда же с бокалами вина в руках, поэтому я быстро скрываюсь в кухне. Ненадолго – минут через двадцать там появляется Прия с группой девочек, чтобы заснять их разговор. Я решаю уйти в спальню, хотя в доме все еще слишком шумно, чтобы я смогла уснуть, а еще у меня столько всего на уме, что голова кругом идет. Я подумывала над тем, чтобы записать часть своих спутанных мыслей в записную книжку, которую выдала мне Шарлотта перед началом съемок, но не стала рисковать: всегда есть возможность, что мои записи найдет и прочитает кто-то из девочек, или хуже – из продюсеров. Будь у меня с собой что-нибудь почитать, я хоть отвлечься могла бы. Мои мысли кажутся отчаянно громкими, и мне не на что переключить внимание.
Я поднимаюсь по лестнице и захожу в спальню. Там только Кендалл. Она сидит на своей кровати, ее волосы собраны в высокий хвост.
– Ой. Я могу уйти, – говорю я при виде нее, заходя в комнату, но она отмахивается.
– Все в порядке, – говорит она, – я не буду тебе мешать, я скоро пойду спать.
– Чем ты занимаешься? – не могу не спросить я. Кендалл бросает в мою сторону скучающий взгляд.
– Медитирую, – отвечает она. – Обычно я читаю перед сном, но здесь нельзя такое позволять, правда? У меня же тогда будет меньше времени на мысли о Маркусе!
– Ага, – смеюсь я, – пойди попробуй вежливо сказать: «Ребят, Маркус – это замечательно, конечно, но моему мозгу нужно больше стимулов».
– Им нравится издеваться над настоящими женщинами, как мы, – мудро говорит Кендалл. – Девочки найдут, чем развлечься, но мы знаем, чего мы хотим на самом деле. Мы не будем ругаться, как дети малые, чтобы этого добиться.
Я поднимаю бровь от того, как она списывает других женщин со счетов, но все равно киваю. Кажется, это оливковая ветвь.
– Ты ничего плохого вчера не сделала, – говорит она. – Тебе незачем чувствовать себя виноватой.
– Но я все равно чувствую.
Кендалл пожимает плечами.
– Это шоу специально устроено, чтобы ты так себя чувствовала.
– Ты, похоже, в этом разбираешься.
Она усмехается.
– Я изучила вопрос. Ни за что не пошла бы сюда, не вооружившись сначала всей доступной информацией. Мне нравится Маркус. Я хочу Маркуса, и я пришла его заполучить, так что я подыграю, если от меня этого хотят, но и меры предосторожности приму тоже. С тобой разве иначе?
– Я пытаюсь, – отвечаю. – Иногда, и ты, наверное, этому не удивишься, я действительно всей душой хочу нравиться людям.
– Не так уж удивительно, – говорит Кендалл, – иначе ты с гордостью играла бы суку. У тебя неплохо получается.
– Снисходительность – мой язык любви.
– Подумаешь, ошиблась пару раз. Подлижись к продюсерам немного. Уверена, ты еще можешь получить хороший монтаж. Вот что самое важное: ты очень нравишься Маркусу.
На миг я ощущаю предательское тепло в груди. Потом я оцениваю ситуацию и делаю вывод: у Кендалл все это выходит куда лучше, чем у меня.
– Да, – говорю ей, – ты права, наверное.
– Ну, я спать, – говорит Кендалл, натягивая на глаза маску. – Некоторым нужно восемь часов каждую ночь, чтобы утром выглядеть красоткой.
Она гасит лампу рядом со своей кроватью и забирается под одеяло, спиной ко мне. Я слежу за ней со смесью заинтересованности и беспокойства. Не знаю, что думать о Кендалл, потому что часть меня считает, что мы с ней похожи куда больше, чем любые другие две девочки в особняке. Но, возможно, это и делает ее настолько опасной.
Кто-то стучится в комнату, и я иду открывать. Это Генри. Я выхожу в коридор и тихо закрываю за собой дверь.
– Вот. Твой лед, – говорит Генри, вручая мне замороженный хладоаккумулятор. – Элоди была занята, я сказал ей, что отнесу его тебе.
– В смиренные ассистенты решил податься? Осторожнее, а то я подумаю, что ты хотел со мной увидеться.
– Просто выполняю свою работу, – отвечает он.
Улыбаюсь.
– Работу, значит? Понятно. Как в тот раз, когда сказал мне пойти и накричать на девочку, у которой только что отец умер. Очень круто вышло.
Он даже не отрицает. Только плечами пожимает.
– Что? – говорю я. – Не станешь притворяться, что ничего не знал?
– Я буквально выполнял свою работу: разговаривал с тобой. Ты сама принимаешь решения. Поздравляю, кстати.
– Я думала, ты попытаешься показать меня с лучшей стороны, – говорю я, – а не с худшей. Ты использовал мою просьбу против меня.
Он вздыхает.
– Нам просто нужен конфликт, Жак. Ничего личного. – Жак. Он так легко это говорит. – Скоро все рассосется. Завтра случится новый скандал, вот увидишь.
Прислоняюсь к стене рядом с дверью.
– Такой, значит, у вас сюжет?
– Ты одна из лидеров, – говорит он, – Маркус от тебя в восторге. Мы не собираемся тебя распинать. Нам это не выгодно.
Я смотрю на него чуть дольше, чем должна бы. В общих чертах я ему верю, но мне не дает покоя, как он плетет слова, обращая их в полуправды. Я все еще помню наш первый вечер. Он не хотел сюда возвращаться.
Но мы оба здесь застряли, и он очень хорош в том, что делает.
Я тоже могла бы в этом преуспеть.
– Но я и правда хочу помочь, поэтому вызвался принести тебе холодный компресс.
Я заинтригованно наблюдаю, как он наклоняется ближе – так близко, что мы вот-вот поцелуемся.
– На тебя нацелилась Кендалл.
Отстраняюсь от него в удивлении.
– И что это, черт возьми, значит?
Он пожимает плечами.
– Просто говорю, что услышал.
Я быстро оглядываюсь – вдруг кто подслушивает?
– Но мы с ней только что… Мне показалось, мы поладили.
Он снова пожимает плечами.
– Кендалл умеет играть в игру. Иногда такие попадаются: суперфанаты, которые знают, что делают. Ее кузина была на шоу два года назад. На твоем месте я был бы осторожнее и действовал по ситуации.
– Ты ведь пытаешься сейчас меня против нее настроить, да? – щурюсь я. Он чуть улыбается, скользя взглядом по моей одежде.
– Не хочешь выпить по шоту? – спрашивает он.
– Что? – я отстраняюсь. – В смысле, прямо сейчас?
– Очевидно, – отвечает он.
Его глаза – как закрытые двери. Темно-коричневые и до смешного непроницаемые. Я так часто гадаю, знает ли он сам еще, что взаправду, а что обман. Я вот не знаю.
– Да, – говорю я, – хочу выпить шот.
– Встретимся у бассейна, – говорит он, – я скажу девочкам, что этой ночью он нам для чего-то нужен.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Потому что я хочу посидеть с тобой без посторонних рядом, – легко отвечает он. Я и не знала, что ему можно мне такое говорить.
– Ладно.
– Десять минут, – говорит он. – Потом спускайся.
Я делаю, что мне велено. Возвращаюсь в комнату, к ухитрившейся каким-то невероятным образом заснуть, несмотря на весь шум, Кендалл. Я не сомневаюсь, что многие из девочек собираются пьянствовать допоздна, ведь завтра церемония исключения. Для нескольких из них это последний шанс.
Захватив резинку для волос и завернув по пути в ванную, чтобы поправить макияж, я спускаюсь по лестнице, крадусь мимо вечеринки на кухне к задней двери и направляюсь к дальней стороне бассейна. Генри лежит на шезлонге. У него в руках бутылка виски.
Я бледнею.
– Ты что, споить меня хочешь? – сухо интересуюсь я.
– Ни за что, – говорит он. – Не больше двух напитков, помнишь?
Нам всем регулярно напоминали об этом правиле. Его ввели пять сезонов назад, чтобы защитить участников от самих себя.
– Серьезно? – спрашиваю, плюхаясь на шезлонг рядом, лицом к нему и обеими ногами на земле.
– Не-а, – говорит он, и мы смеемся. – К черту это все. Давай повеселимся сегодня. Считай, я так прошу прощения. Держи, – он ставит перед собой два стаканчика для шотов, наливает мне, потом себе. Наши пальцы соприкасаются, когда он передает мне стакан, и я стараюсь об этом не думать, но безуспешно. Мы чокаемся и выпиваем. Генри опускает свою рюмку на землю, рядом с бутылкой виски, затем снимает гарнитуру и кладет напротив себя. Настолько очевидный жест – он хочет, чтобы я обратила на это внимание.
Я с довольным вздохом откидываюсь на своем шезлонге, позволяя теплой лос-анджелесской ночи окутать себя.
– Меня взяли работать на «Единственную» за то, как хорошо я пью шоты.
– Не верю, – говорю я, быстро глядя на него.
Он улыбается.
– Я абсолютно серьезен.
– Ладно, заинтриговал. Почему?
– Им нужен был ассистент, чтобы пить наравне с участниками, пока те не напьются достаточно, чтобы высказать любую ужасную и/или уморительную вещь, которую хотят от них продюсеры.
– И этим ассистентом оказался ты?
– Постарайся сдержать восторги, – говорит он с напускным самодовольством. – Когда я в первый раз встретил Джона, он сказал: «Это что еще за упившийся азиатский мальчик?» А я посмотрел на него, пьяный в хлам, и ответил: «Я хапа[16], козлина». Конечно, это все было до введения правила двух напитков.
Я хихикаю.
– Что за Джон?
– Ты не встречала Джона? – спрашивает он. Потом немного задумывается и отвечает: – Хотя, наверное, не многие участники его знают. Джон Апперсон – создатель скромного телешоу, в котором ты участвуешь.
– Я с ним встречусь? – с интересом спрашиваю я.
– Наверное, – отвечает Генри. – Ты ему понравишься.
Поднимаю бровь.
– В смысле?
Генри выглядит, будто вот-вот рассмеется.
– Он любит горячих злых женщин.
Я задумываюсь на минутку и киваю: я согласна с таким определением.
– По тебе не скажешь, что ты так много можешь выпить.
– Ну, – он грустно улыбается, – мне тогда было двадцать три. И я очень любил алкоголь.
– А теперь?
– Теперь мне тридцать пять, – медленно говорит он, – и я люблю алкоголь чуть меньше. Твою мать! Двенадцать лет моей жизни.
– Какой твой любимый сезон? – спрашиваю я. Он обдумывает свой ответ, а я протягиваю ему свой стакан. Он наливает мне еще виски.
– Наверное… Лорен А.? Это был мой третий сезон на шоу, незадолго до повышения. С первого дня было очевидно, что она выберет Ретта, поэтому весь сезон был адовым. Но не знаю. Кажется, они счастливы вместе. Мне нравится чувствовать, что сделал что-то хорошее, понимаешь? Помог людям отыскать счастье.
– Я о таком знать не знаю.
– Да ладно тебе, разве ты не пишешь любовные романы?
Пожимаю плечами.
– Их никто не читает.
– В любом случае ты романтик. Где-то в глубине души.
– Ты тоже.
Эти слова повисают в тишине на минуту, а потом мы оба выпиваем.
– Рассказывай, чем на самом деле весь день занимаются продюсеры? Просто сидят и обдумывают, как бы поискуснее усложнить нам жизнь?
Генри посмеивается.
– Именно так.
– Чем же тогда?
– Не знаю, – говорит он. – Просто следим за тем, что происходит. В каком вы состоянии психически, что вы говорите о Маркусе и друг о друге. Наша задача – предоставить вам шанс показать, кто вы такие.
Я оживленно наклоняюсь к нему.
– И кто же я такая? – спрашиваю.
Он хитро улыбается.
– Ты – горящая спичка очень темной ночью.
Я знаю, что в образность он решил поиграть специально ради меня.
– Так и начинаются лесные пожары.
– Значит, все верно, – говорит он, и я понимаю, что мой ответ ему понравился.
– Что насчет Маркуса? – спрашиваю, пока Генри такой разговорчивый. – Что он обо мне говорит?
Выражение его лица на миг меняется, так быстро, что я не уверена, не померещилось ли это мне.
– Ладно тебе, Жак, не притворяйся дурочкой, – говорит он, и теперь я уверена, что мне показалось, с такой легкостью слова срываются с его губ. – Ты его главная фаворитка. Ему не верится, что такая, как ты, вообще пришла на это шоу.
– Хм-м-м, – тяну я. Если это правда, то мне это только на руку. – Налей мне еще шот, – протягиваю стаканчик, и он выполняет мою просьбу. Залпом выпиваю.
– «Хм-м-м»? И все?
– Ну ты должен мне такое говорить, чтобы я не потеряла интерес к этому дурацкому шоу.
– Не, если бы ты ему не нравилась, я бы посоветовал тебе сделать какой-нибудь грандиозный жест, чтобы заполучить его внимание, иначе уйдешь домой.
Смотрю, как он выпивает очередной шот.
– Кажется, ты плохой человек, – говорю, протягивая ему стакан. Он снова его наполняет.
– Ты тоже так считаешь?
– Маркус сказал, ты был его продюсером, – говорю я, внимательно ожидая реакции.
Он непринужденно моргает.
– Да.
– И почему же ты больше не его продюсер?
Генри пожимает плечами.
– Так уж иногда случается. Джанель хорошо управляется с главными героями в любом случае, и мы все равно всегда при деле.
– Просто это немного странно, если ты знал его лучше всех.
– Маркус – парень сложный, – вот все, что говорит Генри в ответ.
– В каком смысле?
Он выпивает шот.
– Это тебе предстоит узнать самостоятельно.
К этому моменту мы с ним уже пьяны, уверена. Сомневаюсь, что он так же хорошо держится, как в двадцать три. Видит бог, я уж точно сдала позиции.
– Мы с Шейлин такие разные, – говорю я Генри. – Как может быть, чтобы мы обе нравились Маркусу?
– Тебе разве не надоело говорить о Маркусе? – спрашивает Генри, откидываясь и глядя в небо. – Я думал, ты выше всего этого.
– С тех пор как я пришла сюда, все просто умоляют меня говорить о Маркусе, – говорю я. – На данном этапе это уже условный рефлекс.
– Скорее всего, ты ему нравишься, потому что не похожа на Шейлин. Так часто выходит, когда финалисты становятся главными героями. Им отчаянно хочется чего-то нового. Как после расставаний в реальной жизни, наверное. Шейлин – набожная девочка из маленького городка на Среднем Западе и ни к чему большему не стремится. Ты – интеллектуалка и развлекаешься тем, что говоришь гадости.
– Тебе не нравится Шейлин?
– Считаешь, что она мне не нравится, потому что она не злобная интеллектуалка? – посмеивается он. – Что еще за нью-йоркские стереотипы? Я обожаю Шейлин.
От слова «обожаю» меня прямо дрожь пробивает. Завидую женщине, которую даже не знаю, за то, что ее легко любить. Хотела бы я быть такой, долгое время об этом мечтала. Но я – это я, тут Генри прав.
– Я не очень-то прижилась в Нью-Йорке, – признаюсь я, – наверное, потому что я романтик.
– Правда? – спрашивает он, удивленно поднимая брови. – А кажется, прямо твоя атмосфера.
Я мрачно усмехаюсь.
– Мне тоже казалось.
От внезапного интереса он даже садится прямо.
– Что же тогда случилось?
Мы встречаемся взглядами, и я снова подставляю ему стакан; он наливает мне виски, не церемонясь, и я выпиваю.
– Расскажу свою историю, если поделишься своей.
– Справедливо, – говорит он и тоже пьет.
– Почему ты так не любишь свою работу? – спрашиваю я.
Он оглядывается на дверь особняка и на то, что за ней скрывается.
– Здесь о таком говорить нельзя, да и сложно все это. Мое прошлое… – он качает головой, отмахиваясь от мыслей. – Некоторые вещи лучше закопать поглубже, иначе они тебя живьем сожрут.
Он наливает себе еще один шот, не дожидаясь меня.
– Я не то чтобы не люблю ее, на самом деле. Работу эту. Не знаю. Мне нравятся концовки.
– Потому что чувствуешь, что, хотя ты использовал в процессе нечестные средства, все равно добрался до цели. Помог двум людям найти любовь.
Он смотрит на меня и моргает, как в замедленной съемке.
– Потому что, когда все заканчивается, я могу проспать три дня кряду.
Я смеюсь и переворачиваюсь на бок. Смотрю на него.
– Я переехала в Нью-Йорк, когда продала рукопись. За большие деньги. Прямо очень большие.
– Значит, все буквально было по серьезке?
Делаю пальцы пистолетиками и направляю на него.
– Смешно. Наверное, я тогда воображала, что стала, типа, художником мирового масштаба, понимаешь? Как будто была творческой, независимо мыслящей девчонкой с Юга, но мне там было не место. Очевидно же, что судьба ведет меня в Нью-Йорк, к великим свершениям, где я стану частью чертовой богемы, но в то же время, может быть, и золотой молодежи заодно, и буду летом ездить в Хэмптонс или еще куда. Я хотела не просто быть богатой и красивой, я хотела быть и важной тоже, как мне обещали – а мне обещали. Моя книга казалась мне знаком, что я на верном пути и вот-вот найду свое место в жизни.
– Бойся своих желаний? – предполагает Генри.
– И да и нет. – Я задумываюсь. – У меня всегда было такое, не знаю, желание вписаться, но при этом выделяться. Как только я себя ни ломала, чтобы стать тем, кем хотела быть! Кем-то, кто был бы похож на ту, кем другим хотелось бы стать. Шот, – я подставляю ему стакан, он наливает. – Мне казалось, я сделаю себе имя на новом месте, там, где это имеет значение. Но когда я там оказалась, я кое-что осознала. Сколько бы я ни менялась, чтобы впечатлить окружающих, я не особенная, и никогда не была особенной.
– Понимаю, – говорит он тихо, с неожиданной открытостью и уязвимостью. Я поворачиваюсь к нему ближе.
На самом деле даже до Нью-Йорка я слишком много пила и спала со слишком многими. Просто в Нью-Йорке это ощущалось иначе, и пустота была куда более очевидной. Я потратила весь гонорар на попытки стать той, кем хотела себя видеть: жила одна в односпальной квартире, ходила по самым дорогим ресторанам, брала такси, чтобы проехать три квартала. Жила как дурочка, потому что думала, что так стану истинной обитательницей Нью-Йорка. Мои книги провалились, и бездна стала поглощать мою душу, пока я не сбежала от нее домой, от нее и от пустого банковского счета, и от всего, чем стала и чем всегда была.
– Помню, – рассказываю Генри, – я выходила одна из бара как-то ночью, кажется, в среду. Днем было невозможно жарко и влажно, наверное, даже дождь прошел. Я была на каблуках, потому что хотела быть такой женщиной, которая надевает каблуки, чтобы упиться до зеленых чертей в городе вечером в среду. Дошла до дома, хотя с каждым шагом натирала ногу все больше и больше и, вместо того чтобы подняться, рухнула на землю у входа. У меня случилась паническая атака. Даже до квартиры не дошла, потому что у меня больше ничего не осталось. Я была одинока, в депрессии, и я знала, что со мной что-то не так. Это произошло через несколько месяцев после того, как серию моих книг отменили, а я ни разу даже не плакала, не подавала вида, но одна ночь в Нью-Йорке разорвала меня в клочья.
– Тебе не обязательно мне это рассказывать, – говорит Генри, как будто пытаясь защитить меня от меня же – или от себя.
Наклоняю голову.
– Разве ты не хочешь, чтобы я рассказывала тебе всякое? – спрашиваю я. Мне нравится делиться с ним этим. Но об этом я молчу.
Мы слишком долго смотрим друг другу в глаза, а потом он снова обращается ко мне тем самым вкрадчивым голосом, подтверждая – клянясь.
– Да.
– И тогда я вернулась домой, – говорю я. – Вернулась и подала заявку на участие в «Единственной», предположительно – по причине глубочайших психических проблем, вызванных переменами и чувством неуравновешенности, – закрываю глаза на минуту, наслаждаясь чувством полнейшего опьянения, чувством, что ничего не важно. – Помнишь, как мы встретились, Генри?
Мы оба ходим по острию ножа, оба все думаем, не озвучит ли это другой, но молчим. Это наша тайна, на веки веков. Аминь.
– Да, – отвечает он на таинственном, нам одним известном языке.
Я ничего не говорю. Просто снова сажусь на шезлонге, опускаю ноги на землю и смотрю на Генри. Пододвигаюсь ближе, протягиваю к нему руку. Думаю, что сейчас прикоснусь к нему, так же легко, как он касается других. Он наклоняется ко мне и останавливает ладонью, когда мне почти удается, потом слезает с шезлонга и поднимается на ноги. Помогает мне тоже подняться. Мы так близки. Я хочу этого всем телом, чтобы ко мне прикоснулись, и с такого расстояния его взгляд обдает меня жаром.
– Нет, – говорит он, почти не раскрывая губ, – в кустах за бассейном прячется оператор.
Я оборачиваюсь с горящим лицом и замечаю характерный красный огонек.
– Ты спланировал? – спрашиваю, стараясь говорить как можно тише и не показывать, насколько зла.
– Нет, клянусь, – говорит он. – Я только заметил его минут пять назад.
Даю этой мысли пронестись по мне волной. Рука, которой он помог мне подняться, все еще маячит в дюймах от моей кожи – он легко мог бы меня коснуться, если бы кто-то из нас был достаточно глуп или пьян для этого. (В тех немногих кадрах, которые попадают в эфир, почти не слышно, что я говорю, но команда любезно добавляет субтитры, чтобы всем все было ясно.)
Я показываю оператору средний палец, отступаю как можно дальше от Генри и возвращаюсь в особняк.
Эксклюзивное интервью с Гаем Дэнсоном
Steveisthe1.com: Сегодня мы подготовили для вас кое-что сочное: интервью с бывшим Жаклин Мэттис, который связался с нами несколько недель назад. Спасибо что согласился на интервью, Гай.
Гай: Не за что, Стив.
Steveisthe1.com: Давай, расскажи немного о том, как познакомился с Жак.
Гай: Мы с Жак учились вместе в старшей школе и встречались несколько месяцев. Потом начался колледж, и мы вроде как потеряли связь.
Steveisthe1.com: Можешь рассказать, какой она была тогда?
Гай: Запросто. Не думаю, что это кого-то удивит, но Жак была довольно суровой. Думала только об оценках и о том, что она лучшая в классе. Она не всегда вливалась в компанию. Жак ко всему подходила очень серьезно. И знаешь, я заметил: многие на «Единственной» рассказывают, что их травили в школе. Жак тоже дразнили, но ей было все равно. Вот каким человеком она была.
Steveisthe1.com: Интересно! Так и напрашивается мысль, не переняла ли она такое поведение отчасти, согласись? Типа, если посмотреть, как она газлайтит некоторых из участниц, картинка легко складывается: она была подростком, молчаливо переносившим страдания, а теперь вымещает свой опыт на других, чтобы получить обратно контроль. Новая перспектива открывается. Хотя ее поведения это НЕ оправдывает!
Гай: Нет, разумеется нет. Но я все равно не уверен, что ее это так уж волновало.
Steveisthe1.com: Хм-м. Может, у нее просто нарциссизм? Не хочу разбрасываться диагнозами, конечно…
Гай: Конечно! Но это, по мне, ближе к правде.
Steveisthe1.com: Можешь рассказать подробнее, каково было встречаться с Жак?
Гай: Если честно, Жак к свиданиям подходила так же, как и ко всему прочему: эффективно. Она вносила это в свое расписание, и тогда ты имел к ней доступ.
Steveisthe1.com: Как думаешь, она вообще умеет любить?
Гай: Меня она точно не любила. Думаю, она просто решила, что ей будет выгодно со мной встречаться, вот и все. Она все время где-то витала мыслями.
Steveisthe1.com: Вы остались друзьями, когда расстались?
Гай: Насколько с ней вообще можно было дружить. Она была слишком зациклена на колледже, на том, чтобы оставить в прошлом родной город. Правда, я слышал, с тех пор она стала немного помягче. Если взглянуть на ее страницы в соцсетях, она теперь косит под «одну из парней».
Steveisthe1.com: Значит, она сбежала из родного города, а теперь всем рассказывает, как его любит? Очень в ее духе.
Гай: Да, мы дома здорово над этим посмеялись. Она дождаться не могла, как бы сбежать, но теперь поет совсем другую песенку, а?
Steveisthe1.com: Большое спасибо, что уделил нам время, Гай! Хочешь еще что-то добавить?
Гай: Ага. Я оставлю свои ссылки внизу, если кому-то хочется посмотреть больше контента про Жак. А еще я предлагаю эксклюзивы за платную подписку на мой канал в Twitch.
8
Первое свидание[17]
Жак —
Наши чувства уже пылают.
Почему бы нам не освежиться?
Некоторые из девочек глядят на меня с плохо скрываемым презрением, когда три дня спустя я получаю приглашение на свидание. Дело даже не в том, что они хотят быть на моем месте: просто они считают, что я этого недостойна.
Но Рикки пищит и обнимает меня. Это мило. Шэй меня тоже обнимает, но я подозреваю, что это потому что она пытается стать Мисс Конгениальность особняка (после последней церемонии нас осталось всего пятнадцать). Очень странно думать о свиданиях как о призах, но таковы правила, по которым здесь играют, и это свидание – огромный шаг в построении моей истории с Маркусом.
– Поздравляю, Жак, – говорит Кендалл с подчеркнуто нейтральным выражением лица. Я смотрю на нее и вспоминаю, что сказал мне Генри. Кендалл на тебя нацелилась. Не знаю, что это значит и что мне с этим делать, и тем более не представляю, чего от меня ждет он – а он явно чего‐то ждет.
– Жак, – окликает меня Шарлотта, – можно утащить тебя на ИВМ?
Это начинает входить у меня в привычку, думаю я, следуя за ней в одну из специально отведенных под интервью комнат. То, что меня заставляют говорить о вещах, о которых я даже и не задумываюсь.
Я ничего не знаю о Маркусе, но говорю о нем так много, что не уверена, настоящий ли он человек вообще.
– Что думаешь о своем первом свидании тет-а-тет? – спрашивает Шарлотта. – Напоминаю: полными предложениями.
Как будто я могла забыть.
– Я с нетерпением жду свое первое свидание тет-а-тет с Маркусом, – послушно говорю я весьма неубедительным тоном.
Шарлотта наклоняет голову.
– Давай немного поговорим об этом, хорошо? Начистоту, прекрати говорить нам то, что мы, по-твоему, от тебя ожидаем.
Я вздыхаю. На самом деле мне очень нравится Шарлотта. Это меня особенно бесит, потому что я знаю: нравиться мне – буквально часть ее обязанностей как продюсера. Но она обезоруживающе честная и приземленная, и с ней я говорила по существу больше, чем с большинством девочек в особняке.
– Запросто, – говорю я, притворяясь, что в деле.
– Зачем ты здесь, Жак?
– Я здесь, чтобы найти любовь.
– Ой, не морочь мне голову, – смеется она, глядя на оператора и практически заставляя его смеяться вместе с ней. – Ты взглянула на свою жизнь в ее текущем состоянии и решила подать заявку на шоу. Почему?
– Мне показалось, сейчас самое время попробовать что‐нибудь новое, – говорю, прокручивая в голове свой каталог приемлемых ответов. Отчего-то мне кажется, что скажи я «потому что я подумала, что так мои книги станут лучше продаваться», меня по головке за это не погладят.
– Почему?
Закусываю губу.
– Я немного потерялась по жизни, – признаюсь я.
– Первая близкая зрителям вещь, которую ты сказала. Окей.
Пожимаю плечами.
– Я посмотрела сезон Шейлин. Маркус был не просто добрым, он был еще и умным. О скольких мужчинах такое скажешь?
– Точно не о большинстве тех, с кем я встречалась до Алана, – соглашается Шарлотта, – а потом он взял и заделал мне ребенка. Вот ведь безобразие.
Я косо ей улыбаюсь.
– Я не знала, куда движется моя жизнь, а потом увидела Маркуса и подумала: «А почему бы нет?» Мне легко с ним общаться. Моей жизни не хватало такой легкости. Кажется, я начала путешествие к своего рода стабильности. Даже когда смотрела прошлый сезон, так о нем и думала. Он надежный как скала, на него можно опереться. Звучит безумно, правда?
– Совсем нет, – подбадривает меня Шарлотта. Я чувствую, как меня затягивает, и забываю о камере, о том, что говорю с продюсером, а не с подругой за бокальчиком вина. Жутко от того, как быстро это случается: вдруг ни с того ни с сего начинаешь думать: «Черт, я очень хочу понравиться этом человеку!»
Я очень хочу нравиться Шарлотте.
– Как думаешь, почему ты ищешь стабильность?
Я об этом не думала, на самом деле, потому что понятия не имела, что этого хочу, пока не сказала вслух. Но, кажется, так и есть.
– Потому что нельзя двигаться вперед, пока нет твердого ощущения земли под ногами.
– Знаешь, – говорит Шарлотта, откидываясь с довольным выражением лица, – не думаю, что другие девочки способны на такую глубину мысли, как ты. Нет, ты послушай! – говорит она, когда я закатываю глаза. – Я не хочу злословить, но ни с кем из них так не поговоришь. Ты пробовала, например, и я говорю это любя, разговаривать с Алианой?
– Алиана – солнышко, – говорю я. Думаю, сейчас подходящий момент, чтобы играть на публику, на зрителей. Можно немножко повеселиться. – У всех есть такая подружка, так ведь? Немного глуповатая, но за то ее и любишь.
– Именно! – соглашается Шарлотта. – Что думаешь о Шэй? Маркусу она очень нравится.
– Она милая, – пожимаю плечами, – даже слишком милая, наверное. – Тут я ловлю себя на подозрении. – Почему ты расспрашиваешь меня о девочках?
Шарлотта смеется.
– Это не ловушка, Жак. Я просто пытаюсь с тобой поговорить.
– Я думала, мы говорим о Маркусе?
– Кендалл считает, ты слишком старая для него, – невзначай говорит Шарлотта.
– Что?! – вскрикиваю я. – Да он меня старше! – беру себя в руки. – Не понимаю, зачем вы пытаетесь стравить нас с Кендалл.
– Некоторые хотят знать, что про них говорят другие девочки.
