Текст книги "Это все монтаж"

Автор книги: Лори Девор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Рикки: на этом все, собственно

18

Тяжелые времена^[36]

– Жак, когда ты последний раз спала? – это голос Кендалл. Ее холодные пальцы без разрешения касаются моего лица, вертят и так и сяк, наблюдая.

– В Чикаго, – говорю, сама не зная, ложь это или нет.

– Что с тобой происходит? – спрашивает она. Я ем свой завтрак – одно вареное яйцо за белой мраморной стойкой на кухне нашей виллы. Поблизости даже нет камер. Она просто интересуется.

– Я перестала спать, – говорю, сосредотачивая все внимание на чистке яйца и не глядя на нее. Я все проигрываю в голове свидание с Маркусом. Гадаю, что могла бы сделать иначе, чтобы освободиться.

– Все мы перестали, – трагически говорит она. – Чувствую, как будто из меня всю суть высосали.

– Звучит неприлично, – отвечаю я, отковыривая последний кусочек скорлупки и откусывая верхушку яйца. Я наконец смотрю на нее.

– Я скучаю по Шарлотте, – говорит Кендалл, и я не понимаю: это она меня так на разговор вывести хочет? Может, ее Генри надоумил. – Она всегда меня предупреждала об отвратительно ранних побудках.

– Ага, – соглашаюсь я. У Кендалл на этой неделе повторное свидание тет-а-тет. Всем и так понятно, что мы с ней проходим в эпизод о родных городах. – Мы отписали всю свою жизнь, даже об этом не задумавшись.

– Мы продали свои жизни за славу, – поправляет меня Кендалл. – Нужно быть идиотом, чтобы не понимать, на что подписываешься в этом шоу в наше время. А ты, Жаклин Мэттис, – она указывает на меня пальцем, – совсем не идиотка.

– Прекрати, иначе я могу подумать, что тебе нравлюсь, – отвечаю я.

Она пожимает плечами.

– Как думаешь, есть способ перехитрить продюсеров? – спрашиваю ее.

– Можешь попробовать, но ты за это заплатишь. Как там звали ту девочку, которая пару сезонов назад встретилась со своим победителем без камер? Тамара? Ее даже до родных городов не допустили. Готова страдать?

Я нахожу в себе немного старой враждебности и улыбаюсь.

– Разве я когда-то не страдаю?

– Тогда всегда целься в новичков, – говорит Кендалл. – Обычно именно они лажают.

Я не отвечаю, просто выкидываю остатки своего скудного завтрака в мусорку.

Вечером Рикки совершает героический подвиг и уговаривает Прию заказать нам пиццу. Кендалл уехала на свидание, и на вилле нас осталось четверо: Рикки, Шэй, Юнис и я. Мы сидим вместе с продюсерами и отрываемся. Я съедаю четыре куска пиццы, с жадностью всасывая жир.

– А где Генри? – спрашивает Рикки. Его и правда было видно подозрительно редко в последние несколько дней, и я изо всех сил стараюсь не думать об этом.

– Он пытается закончить с организацией для родных городов, – объясняет Прия, потягивая диетическую колу.

– Странно, что все почти кончилось, – говорит Рикки.

– Кончилось? – посмеивается Прия. – Нам еще больше месяца съемок предстоит. Говори за себя.

– Я имела в виду вот эту часть, наверное. Когда мы все вместе. Не знаю. – Рикки пожимает плечами. – Я буду по вам скучать. Буду скучать по друзьям. Здесь я впервые за долгое время почувствовала, что могу думать о чем-то кроме сестры.

Я беру Рикки за руку. Элоди знающе улыбается.

– Ну что, еще по одной? – спрашиваю, поднимая свой пустой стакан из-под виски. Все согласно кивают, и я отправляюсь на кухню, чтобы обновить наши напитки. Я разливаю не скупясь.

Через два часа все пьяные в стельку. Прия пьяная, Рикки пьяная, Элоди пьяная, Шэй пьяная. Юнис была пьяной, но сказала, что отойдет в туалет, полчаса назад и так и не вернулась.

– Господи, – говорю я, – как же я напилась.

– Я так напилась! – говорит Шэй, поднимаясь. – Я спать.

– Я тоже. – Прия окидывает нас взглядом, как мать-наседка. – Девочки, завтра ранний подъем.

– Рикки, – я небрежно тянусь к ней и хватаю за предплечье, – пойдем еще выпьем на пляже. Я хочу тебе кое-что рассказать.

Прия смотрит на нас, и я замечаю, как она встречается взглядом с Элоди. Джекпот, говорят они друг другу.

– Я еще выпью, – говорит Элоди.

– Во-от, правильный настрой! – отвечаю я, подскакивая, наверное, на две октавы выше своего обычного голоса. Хватаю бутылку водки и выхожу на крыльцо. Элоди, Рикки и оператор следуют за мной.

– Выпьем за настоящее веселье! – говорю я, наливая всем чистой водки и немедленно выпивая.

У Элоди раскраснелись щеки. Она, наверное, примерно ровесница Рикки, ей лет двадцать пять, но личико у нее совсем детское. Она симпатичная – недостаточно симпатичная для «Единственной», правда, но для реальной жизни – вполне.

– Что ты делаешь в реальном мире, Элоди? – спрашиваю, наливая ей еще водки.

Она улыбается мне, откидываясь.

– Я сама из Вирджинии. За «Кавальерс».

– Бу-у, – улыбаюсь я.

– Мне нравится хайкинг, я скучаю по зиме, но неплохо держусь на серфе.

– Крутая, – говорит Рикки. Она приваливается к Элоди, как кошка. – Элоди решила записаться на мои курсы, когда пойдем домой, так ведь?

– А Жак тоже пойдет? – спрашивает Элоди.

Пожимаю плечами.

– Посмотрим. Может, я больше в Калифорнию ни ногой, когда шоу кончится.

– Вот сейчас обидно было, – говорит Рикки.

Я чмокаю ее в щеку.

– Здорово видеть, что ты опять улыбаешься, Жак, – говорит Элоди заплетающимся языком. Мне ее почти жалко, но я все равно подливаю ей еще водки. – Я за тебя беспокоилась.

– За меня? – невинно спрашиваю я. – Но я же не из тех людей, за кого стоит беспокоиться.

Элоди хмурится.

– Конечно.

Я разливаю снова, и снова, и снова и раз за разом выливаю свои шоты, но все равно невнятно что-то говорю и притворяюсь, что вот-вот оброню что-нибудь сочное.

– На месте Маркуса, – говорит Рикки значительно позже, – я бы женилась на Жак.

– Ты такая дурочка, – смеюсь я. – Я бы женилась на тебе.

– Может, нам плюнуть на все и выйти замуж? – говорит Рикки.

Я смотрю на Элоди.

– Колись, Элоди, – говорю, пробуя воду, – кто нравится Маркусу? Серьезно.

Я смотрю на оператора, но он ничего не делает. Он здесь, чтобы продюсеры им руководили.

– Ну-у-у, – тянет Элоди и показывает пальцем на меня. Она подмигивает. – Хорошая попытка!

– Что насчет Кендалл? – не отступаю я.

– Боже, Кендалл! В ее родном городе будет просто кошмар.

– М-м, – говорю, не испытывая удачу.

– Почему? – спрашивает Рикки, делая мою работу за меня. Пока Элоди отвлекается на нее, я подливаю ей еще водки.

– Ее отец умер, когда ей было пять лет. С матерью она не разговаривает, а мы собираемся свести их вместе, да еще и с ее отчимом, которого она до жути ненавидит, – говорит Элоди. – Боже. – Она откидывает голову.

После этого я все-таки выпиваю.

– Безудержное веселье, – бурчу себе под нос.

– Бедная Кендалл, – трезво говорит Рикки.

– Согласись, а? – говорит Элоди и хихикает. – Ну и нажралась же я. Я не должна была напиваться.

Ночь тиха, вокруг нас почти ничего не происходит. Кендалл еще не вернулась со свидания, а может, и вернулась, не знаю. Все, кто может спать, спят, но мы все еще тут, где-то вне времени и пространства.

Я смотрю на Рикки. Она заснула в своем кресле. Всецело сосредотачиваюсь на Элоди, с ногами устраиваясь в своем садовом кресле.

– Ты же была в Шотландии в прошлом году, – говорю я, – так ведь?

– В Шотландии? – не понимает Элоди.

– Маркус и Шейлин, – просто отвечаю я.

Она на миг задумывается.

– О. Да. Я была там, когда они расстались.

Подбираю ноги поближе, опускаю подбородок на колено и смотрю на нее. Как я и надеялась, она начинает рассказывать:

– Генри всегда был с Маркусом. Всегда. Шарлотта думала, он слишком старается, но без Генри Маркус просто затыкался. Даже говорить, считай, не мог. Как будто ему скучно было или что-то такое.

– Почему? – спрашиваю я.

Элоди пожимает плечами.

– Шейлин была готова выйти за него замуж, я уверена.

– За Маркуса?

Она кивает.

– Ага, кажется, все уже было решено. – Я смотрю на нее не отрываясь и пытаюсь понять, как я могла так ошибиться, как могла настолько неправильно считать ситуацию.

– В общем, – продолжает она, – всем было ясно, что Маркуса куда больше интересовала главная роль, чем Шейлин. Прия и Шарлотта заключили с ним сделку за спиной у Генри, чтобы он сказал, что они переспали. Что потом было! Генри как с цепи сорвался – Шейлин была его любимицей. Его за это чуть не уволили.

Я медленно киваю.

– А потом, летом, она пыталась наложить на себя руки, настолько на нее все ополчились в Сети. – Элоди облокачивается на свое кресло и чуть не падает. Я даже не пытаюсь ей помочь, только обдумываю и продолжаю.

– Шейлин пыталась покончить жизнь самоубийством? – шокированно спрашиваю я.

– Джон все уладил, и она вернулась, так что… – Элоди вздыхает и пожимает плечами.

– Почему злодейка – это я? – спрашиваю тихо. – Если все это существует?

Элоди следит за мной, делает еще глоток водки. Я представляю ее в Санта-Монике, в клубе с друзьями, слишком пьяную и раскрывающую все тайны. Вот где мы сейчас.

– Ты не очень милый человек, Жак, – говорит она.

– Справедливо, – прижимаюсь щекой к ноге. Моя кожа все еще липкая от влажности в воздухе, даже посреди ночи. – Я тебе нравлюсь? – спрашиваю.

– Да, – отвечает она.

– Потому что ты пьяная?

– Ты успешная и красивая и слишком грустная, чтобы этим наслаждаться. Америка такое ненавидит, – она икает. – Извини.

– Мне кажется, Америка такое любит. Нам нравится упиваться своими несчастьями, мы просто терпеть не можем, когда кто-то еще делает так же.

– Все не настолько глубоко, – говорит она. Ее веки трепещут. Все вокруг нас становится серым и оживает. – Что ты там хотела сказать Рикки в любом случае?

Я долго смотрю на нее, бледную, совсем молодую и слишком пьяную, чтобы отдавать себе отчет в том, что говорит.

– Неприятно, скажи? – говорю наконец. – Когда тебя одурачивают.

– Что? – спрашивает она, поднимая взгляд, и в этот момент у нее за спиной открывается стеклянная дверь.

– Жак, – говорит Генри. Похоже, он в ярости. Элоди наклоняется, и ее тошнит прямо на его ноги.

– Доброе утро, – говорю я.

Приглашение достается мне последней. Опять. Это так утомительно, но, очевидно, на этом этапе зрители должны так яро желать мне уйти домой, что продюсеры хотят, чтобы они мечтали об этом каждую церемонию исключения (спойлер: так и есть). Против меня выставили мою дорогую Рикки. Она сжимает мою руку, когда Маркус называет мое имя.

Я подхожу и принимаю из его рук приглашение. Маркус мне еще и подмигивает.

– Мне не терпится встретить твою семью, Жак, – говорит он. – Надеюсь, ты не слишком будешь скучать по своей подруге.

А потом он сообщает Рикки, что она, к сожалению, не его единственная.

Брендан улыбается, глядя на нас двоих в своем дурацком розовом костюме, как будто нам всем очень весело, хотя на самом деле Маркус только что лишил меня еще одной фигуры на доске.

Я разворачиваюсь и подхожу к Рикки. Обхватываю ее руками и крепко обнимаю.

– Люблю тебя, – говорю я.

Она грустно улыбается.

– Но не настолько, чтобы меня не использовать, так ведь? – шепчет она, и я не успеваю ничего ответить, потому что ее тотчас уводят. С пустым лицом гляжу ей вслед.

– Поздравляю, Жак, – говорит Кендалл.

– Готовься, – отвечаю я, – они собираются стравить тебя с отчимом.

Кендалл хмурится, но вокруг слишком шумно и слишком много всего происходит, чтобы она могла ответить.

– Давайте-ка соберемся и поднимем бокалы шампанского, – говорит Прия, подзывая Кендалл, Шэй и Юнис и выдавая нам пресловутые бокалы. Элоди я сегодня нигде не видела.

– За четверку финалисток! – говорит Маркус, и мы чокаемся.

– Выпьем за любовь! – эхом отзываются другие девочки.

– Жак… – Я не успеваю даже пригубить свое шампанское, когда рядом со мной возникает Прия. – С тобой кое-кто хочет поговорить. Мы отвезем тебя в отель, где живет съемочная группа, потом вылетаешь в родные города. Ты готова?

Я озадаченно соглашаюсь. Все мои сумки уже собраны, так что я просто иду за Прией к микроавтобусу. Она сажает меня в машину, и Генри, появившись из ниоткуда, садится рядом со мной.

– Что происходит? – спрашиваю я, когда дверь захлопывается и мы трогаемся с места. – У меня неприятности?

Он глядит на меня, приподняв бровь.

– А ты что думаешь?

– Боже, какая скука, – говорю, откидываясь на подголовник. Генри не выражает ни согласия, ни несогласия, так что по пути в отель мы молчим. Когда мы наконец добираемся до курорта, он помогает мне вылезти из микроавтобуса. Я все еще в вечернем платье после церемонии исключения – ох, черт, это же платье Рикки, надо будет его ей вернуть! Генри ведет меня к лифту и с силой нажимает на кнопку с цифрой четыре.

– Просто, – говорит он, когда двери лифта снова открываются. – Ничего не говори, – непонятно заканчивает он.

– Ага, потому что я в этом так хороша.

Он поворачивает в коридор с бежевым ковром и ярко-синими обоями с узором из кокосовых пальм и останавливается у одной из дверей. Стучится.

Несколько секунд спустя дверь открывается. За ней оказывается частично разобранная продюсерская комната, вся заставленная телевизорами и стульями. Ассистенты снуют туда-сюда, разбирая оборудование. В углу, не занятый ничем, кроме своего телефона, сидит белый мужчина средних лет, крупного телосложения, но не настолько, чтобы говорить о лишнем весе. Когда мы с Генри заходим, он тотчас глядит на нас.

– Дайте нам минутку. Uno minuto, – говорит он ассистентам. Темноволосая женщина в черной шапке жестом велит всем покинуть комнату и удаляется сама, закрыв за собой дверь.

– Мисс Мэттис, – говорит мужчина, убирая телефон и поднимаясь на ноги. – Наша звездочка. Ничего, если я буду звать тебя Жаклин?

– Можно просто мисс Мэттис, – отвечаю я.

Он смеется, и я чувствую, как напрягается Генри. Что, это все? Меня сейчас расстреляют?

– Жак, это Джон Апперсон. Он создатель и исполнительный продюсер «Единственной», – говорит Генри. Уточнять ему было не обязательно: я прекрасно помню наш разговор в особняке в Лос-Анджелесе несколько недель назад.

– Я бы сказала, что рада знакомству, но… – пожимаю плечами.

– А ты веселая, – улыбается Джон. Есть в его внешности что-то прилизанно-голливудское: ему под пятьдесят, у него волнистые русые волосы – явно пересаженные. На отечном от злоупотребления алкоголем лице – дизайнерские очки в темной оправе.

– Генри упоминал, что вам нравятся горячие злые женщины.

– Это один из наших общих интересов, – говорит Джон. Смотрю на Генри и вижу, что его щеки раскраснелись. – Но ты перешла за грань дозволенного.

– За какую именно, интересно, – говорю я.

Генри бросает в мою сторону взгляд. Я чувствую, как он нервничает, умоляет меня заткнуться к чертям.

– Он имеет в виду Элоди, – говорит Генри.

– Что бы еще он имел в виду? – легко отвечаю я, не отрывая глаз от Джона.

– Прекрати валять дурака, – говорит мне Джон, переходя к делу. Он не выглядит рассерженным, скорее как отец детей-подростков, который сыт по горло нашими выходками. – Мы все еще можем исправить твою ситуацию. Ты писательница, для тебя из всех участниц в этом году наше дело выгоднее всего. Видит бог, чертовы вымирающие издательства тебе такой отличной рекламы не сделают. Дай мне тебе помочь.

Молчу, как будто обдумываю его предложение.

– Мне вашей помощи уже на всю жизнь хватило. Нет, я, пожалуй, буду теперь играть по своим правилам.

Джон хмурится.

– Нам придется уволить Элоди. Ты же это понимаешь?

Я скольжу пальцами по одному из стоящих рядом приборов, задерживаюсь на колонке. Должно быть, так они нашептывают продюсерам информацию в гарнитуры. Кто-то не обратил на Элоди достаточно внимания прошлой ночью.

– Ей было что сказать. Очень много интересных деталей о Маркусе и Шейлин. Думаю, публике захочется их услышать.

– Ты подписала договор о неразглашении! – рявкает Джон.

– Я не думаю, что вы ее уволите, – говорю, игнорируя его. – Но с другой стороны… – смотрю ему прямо в глаза, – вы запросто пожертвуете женщиной ради этого шоу, разве нет?

– Жак, – шипит Генри.

– Ой, милый, – оборачиваюсь к нему и хватаю за руку, – неужели папочка разозлился?

– Хватит, – говорит Генри. Я вижу, насколько ему стыдно. Он отдергивает свою руку.

Джон уже выглядит не таким веселым.

– Сможешь контролировать ее еще месяц, Генри? – спрашивает он, как будто меня здесь нет.

– Жак не дурочка, – отвечает Генри, – она закончит сезон и будет помалкивать.

– Еще как будет, – говорит Джон, снова глядя на меня, – если не хочет, чтобы ее засудили за нарушение условий контракта.

– Нам необязательно враждовать, – говорю я. – Можете просто выгнать меня. Я могу сохранить в тайне, что узнала о Шейлин.

– Дай-ка я тебе кое-что растолкую, деточка, – говорит Джон, – у тебя здесь никакой власти. Ты уйдешь домой, когда мы скажем. Так что держи рот на замке и устраивай хорошее шоу, иначе тебе будет в десять раз хуже. Потому что мы сейчас ступили на очень темную дорожку, и правила придумывать не тебе.

Я смотрю на него. Глаза жжет от невыплаканных слез. У меня столько козырей, но я все равно знаю, что он прав. Я отписала свою жизнь. Так что вместо этого я отвечаю:

– Делайте что хотите.

– Мы могли бы друг другу помочь, – говорит Джон с очевидным разочарованием.

Я молчу.

– Иди, – он указывает на дверь, – и да поможет господь Маркусу Беллами, если он выберет тебя. Генри, останься.

– Дождись меня, – Генри хватает меня за руку и не дает сразу сбежать. – Это всего на минуту.

Его голос мягок, но Джон все равно нас слышит, видит, как Генри меня трогает.

Я выхожу из комнаты и приваливаюсь к противоположной стене. За дверью Джон повышает голос, но я не могу разобрать, что он говорит.

Где-то минут через десять Генри выходит и поправляет надетый поверх футболки пиджак. Он смотрит на свои дорогие кроссовки, как будто собираясь с мыслями, а потом снова глядит на меня.

– Ну, – говорит он, – поздравляю, ты облажалась.

– Ага, – соглашаюсь я, – что теперь?

Он опускает голос.

– Почему ты сразу в Канкуне мне не сказала, что Маркус сказал тебе, что все знает?

– Потому что я тебе не доверяю, – ни на миг не задумываясь, отвечаю я. Это правда только отчасти, но я не готова в этом признаваться.

Выражение его лица не меняется.

– Тогда я еще мог бы тебя вытащить, если бы знал. Если бы ты сначала со мной поговорила. Продюсеры не любят таких сюрпризов.

– А если бы я ушла? Тогда тебе было бы легче?

– Конечно, Жак. Не спрашивай глупостей. От твоего подхода к вопросу у нас прибавилась еще сотня проблем. Маркус знает и жаждет крови, а Джон угрожает засудить тебя за нарушение договора о неразглашении. Ты мне не доверилась, и вот куда тебя это привело.

– Я просила тебя уйти! – кричу я. Мы оба затихаем и варимся в своем гневе.

Наконец он говорит ровным голосом:

– Твоя просьба была не всерьез. Ты меня испытывала, и ты знала, что я провалю испытание.

Тогда я озвучиваю мысль, которая не дает мне покоя уже несколько дней:

– Почему тебя это волнует?

Генри сглатывает. Мой вопрос повисает в воздухе сейсмическим сдвигом.

– После той катастрофы с Маркусом я поклялся, что ни за что больше не сближусь настолько ни с кем из участников, и посмотри, сколько дров я уже успел наломать.

Кажется, он просит прощения. Возможно, так и есть. На миг мы умолкаем, потом я говорю:

– Я знаю, почему ты не узнал меня тогда, в баре в Санта-Монике.

– Потому что я не запоминаю лица, – непоколебимо, как будто мы все время об этом и говорили, отвечает он.

– Потому что ты не видишь ни в ком из нас настоящих людей. Здесь так нельзя. Только поэтому ты и можешь тут работать.

Он не спорит со мной, просто выглядит немного ошарашенным.

– Ну что теперь будем делать? – спрашиваю я, понимая, что ответить ему нечего.

Он глубоко вздыхает.

– Я всеми силами постараюсь вытащить тебя отсюда, не навредив тебе еще больше.

Я приваливаюсь к стене, закрываю глаза и позволяю его словам впитаться. Больше мы ничего не говорим.

У нас была возможность, но теперь ее нет.

Была возможность, но мы ее упустили.

Трейлер «Единственной под солнцем»

Рикки, в бикини, пьет из кокоса: Скоро будет жарко!

[В лучших традициях характерного для шоу китча начинает играть какая-то банальная мелодия из семидесятых. Выбывшие участники и участницы «Единственной» встречаются и пьют вместе. Энди знакомится с Джоном Майклом Рестоном, чудаковатого вида мужчиной, ставшим обладателем восьмого места из сезона Шейлин.]

Энди: Что-то в Джоне Майкле меня очень привлекает.

[Кэт Батлер из сезона Амара выходит на пляж.]

Кэт, улыбаясь: Сучка вернулась!

Голос за кадром: Будет еще безумнее, чем обычно!

[Кадры Рикки в компании трех разных мужчин: с одним она под водопадом, с другим на пляжном пикнике, с третьим – в постели на пляже. Наконец, кадры, на которых она плачет в знаменитом баре «Под солнцем».]

Рикки, всхлипывая: Я правда думаю, что люблю его.

Аалия: Не в обиду ей будет сказано, но эта девочка влюбляется в каждого встречного.

Джон Майкл: Ради нее я на все готов.

[Энди всхлипывает.]

[Хенрик из сезона Шейлин идет напролом через пляж и вызывающе приближается к участнику за кадром.]

Хенрик: Хочешь, пойдем выйдем, а, брат?

Голос за кадром: Не упустите ни секунды драмы в восьмом сезоне «Единственной под солнцем», премьера во вторник, сразу после финала «Единственной».

Каролина

19

Десять лет под воздействием^[37]

Дом.

Как много в этом слове.

Дом – это место, которое я вечно покидала. Которого избегала. Это забавные анекдоты холодными нью-йоркскими вечерами про инсценировки Гражданской войны (хотя я не знаю никого, кто был бы свидетелем хотя бы одной) и про жутких реднеков (на самом деле это просто мальчишки в камуфляже, плюющиеся табаком). Но теперь дом – это и правда дом, он определяет мою личность.

Дом оказался тем местом, куда я вернулась.

Мой родной город дальше всего от Лос-Анджелеса по сравнению с городами других девочек, поэтому там мы снимаем в первую очередь.

Когда я узнала, насколько мало времени в действительности проведу с близкими на этом свидании, я была разочарована, но не удивлена. Мы с Прией летим в Шарлотт, едем три часа до Чарлстона и заселяемся на ночь в отель. Я встречаюсь с Маркусом, несколько часов провожу в кругу семьи, а потом мы возвращаемся в Шарлотт. В мой фермерский домик с двумя спальнями на окраине Чарлстона мы так и не наведываемся. Вместо этого меня ждет подставной дом в Фолли-Бич, снятый продюсерами.

Я скучаю по родным. По маме, удивительно оптимистичной, но при этом прямолинейной; по папе, спокойному и строгому; по брату, который всегда готов пошутить или выпить; даже по его невесте, Эйлин – она куда дружелюбнее меня, но ведет себя тихо и уверенно улыбается. Я не разговаривала с ними с момента, как уехала на съемки. Они восприняли это как очередную мою причуду – я всегда была авантюрной белой вороной в семье коренных южан. Вечно вытворяла что-нибудь странное и неожиданное. Но я все равно с трудом понимаю, как моя семья, мои люди, могут существовать в том же мире, где обитают Маркус и Генри. Не знаю, как буря внутри меня соотносится с настоящими людьми, которые знают меня как я есть.

В день свидания в родном городе на мне джинсы и укороченный топик, и в окружении привычного говора и летних платьев я почти чувствую себя в своей тарелке.

Мне сказали, что я встречаюсь с Маркусом на пляже. Мы погуляем и поедим в ресторане – очевидно, это подлинное отражение моей жизни. Я однажды упомянула при Генри, что мне нравится гулять по пляжу и ужинать в одиночестве, потому что так, один на один с собой, нахожу некоторое умиротворение. Очевидно, он и это решил мне опошлить.

Мы идем к площадке, Прия на ходу смотрит что-то в телефоне.

– Можешь сделать с Маркусом обнипрыг, когда придем на место?

Я оборачиваюсь на нее:

– Это что еще за неведомая сила?

Прия тяжко вздыхает, как будто смертельно устала, и наконец смотрит на меня. Брендан шагает рядом с нами: он здесь, чтобы снять открывающие кадры эпизода. Его неестественно-гладкое лицо сияет под ярким солнцем Каролины. Мы идем по улочке к пляжу, мимо припаркованных на лужайках у домов автомобилей.

– Да ладно тебе, Жак, ты наверняка это видела! – жизнерадостно говорит Брендан. – Это прыжок с разбегом в объятия. Ты бежишь навстречу Маркусу, он поднимает тебя, ты обхватываешь его ногами? Обнипрыг! Очень здорово смотрится на камеру.

– Нет, – говорю я, – не думаю.

Прия снова вздыхает. Лицо Брендана делается пустым.

Я стою одна на пляже, и когда Маркус меня видит, он улыбается так лучезарно, что я почти забываю, насколько отравлены наши отношения, как будто бы это был просто сон. Это к лучшему, потому что иначе мне не хватило бы сил ни улыбнуться в ответ, ни ответить на его поцелуй, когда он заключает меня в объятия под шум накатывающих на берег волн. Впрочем, никаких «обнипрыгов» не происходит.

– Жак, – говорит он, – Жак, Жак, Жак, Жак, – будто это мантра, будто он поверить не может, что ему предоставлена радость называть меня по имени.

Удивительно, насколько мне от этого больно.

Выдаю ему подготовленную речь – про пляж, про город («Такой же красивый, как ты», – говорит он. Господи, как же я устала от этой фразочки!). Мы беремся за руки и гуляем. Я чувствую границу между мной настоящей и мной с «Единственной», идущей по пляжу, что-то говорящей и послушно играющей свою роль. Чувствую границу между мужчиной, который держит меня за руку, и тем, который ненавязчиво угрожал меня уничтожить в горах Мексики.

В ресторане я потягиваю пиво и игнорирую свой гамбургер.

– Рассказывай, с кем я сегодня познакомлюсь? – спрашивает Маркус.

Ни с кем, хочу сказать я. Руки прочь.

– С моей мамой, Кэрол, и папой, Кевином. С братом Остином и его невестой Эйлин.

– Есть что-то, что я должен о них знать? – спрашивает Маркус.

– Просто не показывай никаких позитивных эмоций в адрес того, как играют в футбол «Геймкокс», и все будет отлично, – пожимаю плечами я и сразу понимаю, что в эфир это так и попадет. Я, вся из себя крутая девчонка, горячая, но непринужденная, в джинсах, пью пиво и говорю о футболе, а Маркус завороженно смеется в ответ. Выкуси, Гиллиан Флинн!^[38]

Час спустя мы встречаемся в доме, где моя семья абсолютно точно не живет. Дом расположен на береговой линии – очевидно, чтобы поддержать мой образ расслабленной, беспечной девчонки с пляжа. Маркус принес по букету для мамы и Эйлин и заявляет, что нервничает.

– М-м, – кое-как отвечаю я и замечаю, как он сверкает глазами.

Мама и оператор встречают нас у дверей, и она тотчас меня обнимает. Я не могу сдержать слез, как и подобает неуравновешенной суке, которую из меня состроило это шоу.

– Ой, милая, – говорит она, гладя меня по спине. – Я так по тебе скучала. Маркус! – Она замечает его у меня за спиной. – Ох, божечки, а вот и ты! Заходите, пожалуйста.

Она затягивает меня в прихожую, и я избавляюсь от дурацких слез. Мама восторженно обнимает Маркуса. На ней очень симпатичное синее платье с цветочным узором. Должно быть, она думает, что я иду к победе. Ее отчаянное желание, чтобы я нашла уже себе кого-нибудь, наконец, затмевает любые намеки на рациональное мышление.

Когда мне официально предложили участвовать в шоу, я тянула, как могла, с тем, чтобы рассказать об этом матери. Позвала ее поужинать и вывалила на нее новость за ее вторым коктейлем.

– Куда-куда ты собралась? – спросила она.

– Ну, знаешь, – я чувствовала, что вся краснею, как девочка-подросток, признающаяся, что ей нужны противозачаточные, – на главное романтическое реалити-шоу страны.

Она поставила свой коктейль на стол, а потом рассмеялась:

– Ты?

Я поморщилась.

– Не пойми меня неправильно, – поспешно заверила мама, – это… ну это уже что-то. Я и не знала, что ты настолько озаботилась поисками партнера. – «Партнера». Этому словечку она научилась на ежемесячных собраниях книжного клуба – «так вежливее, на всякий случай», объяснила она.

– Мама, нет, – сказала я, – все не так, как ты думаешь. Это хороший пиар. Для моей книги и для моей карьеры. Писать я не могу, так что нужно делать хоть что-нибудь.

– О. Значит, дело в… издательстве, – она посмотрела на свой коктейль и сделала еще глоток. – Знаешь, милая, это слегка эксцентрично, – сказала она наконец.

– Это всего на двенадцать недель, – ответила я, – максимум.

– Но ты же попробуешь? – спросила она тогда со странной надеждой в глазах. – Найти любовь?

Я сглотнула.

– Моя цель – не в этом, – сказала я. Она пронзительно на меня взглянула, как будто собиралась сказать что-то еще. Мы с мамой часто ссорились, когда я была младше – уж слишком разные у нас с ней приоритеты в жизни, но с тех пор она старалась по мере сил быть более современной в своих взглядах. Но я все равно знала, что иногда ей просто хочется, чтобы я была хорошей южной девочкой, как она в свое время.

– Ну ладно, – наконец сказала она и перевела разговор на приближающуюся свадьбу моего брата.

Когда мы прощались перед моим отлетом в Калифорнию, она сказала мне только, чтобы я не позорила семью.

– А где все? – спрашиваю я, стоя посреди украшенной в морском стиле прихожей и вовсю позоря семью.

– О, они все в гостиной, – отвечает мама, – твой отец… скажем так, он поставил нас в довольно интересное положение.

Я поднимаю бровь и следую за мамой и съемочной группой в ярко освещенную гостиную. Комната просто огромная, просторная, с ярким декором и белыми акцентами, и с балконом на втором этаже. Папа, Остин и Эйлин сидят перед телевизором, у папы и Остина в руках бурбон, у Эйлин – бокал розового шампанского. Генри сказал, они пытались уговорить Сару и Джоша прилететь из Калифорнии вместе с малышом, но в ответ на предложение попасть в телевизор Сара только усмехнулась.

– Малышка Жак! – восклицает папа, поднимаясь с дивана и обнимая меня. На этот раз мне удается совладать с эмоциями, и я спешно представляю всех Маркусу. У него, очевидно, не возникает никаких проблем с тем, чтобы очаровать мою семью легкими улыбками и быстрыми словами. Я задумываюсь о том, что мне говорил Генри: он подстраивается под людей. Я замечаю это, проблесками. Он говорит с мамой про декор, потом с братом о студенческом футболе, потом обсуждает с Эйлин розе и концерты на открытом воздухе и все время кажется абсолютно искренним. В прошлом сезоне меня тронуло, как он общался с Шейлин – с чувством, но при этом будто бы немного отдаленно, открыто говоря о своих проблемах.

Сейчас мне не хочется слишком уж думать об этом. Больше не хочется. Теперь я знаю, кто он на самом деле.

– Игра только закончилась, – говорит папа. – Я прямо сказал: уйди они в овертайм, придется перенести съемки.

– Брендан сказал, мы победили, – говорю я.

– Еще как! – соглашается папа. – Я сказал: в доме творите что хотите, но игру я посмотрю. Они тоже втянулись в конечном итоге. – Он указывает на кого-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и вижу Генри.

– Что, болеешь теперь за Клемсон? – спрашиваю я.

– Больше всех, – кивает он. Я замечаю, что язык у него при этом заплетается. – Твой папа – лучше всех, Жак.