Текст книги "Это все монтаж"
Автор книги: Лори Девор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Он немного думает и кивает.
– Рассказывай, – говорит он, забираясь на стойку рядом со мной, – зачем ты трахнула Маркуса?
– Не знаю, – я делаю глоток бурбона и смотрю прямо перед собой, – я всегда так делаю, когда чего-то хочу.
– Из-за Энди? – спрашивает он.
– Нет, – говорю я, – это само собой вышло.
Черт, он и об этом знает.
Значит, ему известно еще кое-что.
Это ты, Жак.
Но он меня не об этом спрашивает.
– Почему ты меня хочешь? – спрашиваю я. – Как ты думаешь?
Он допивает бурбон, что требует некоторых усилий, потому что его там все еще больше половины.
– Ну как сказать, – говорит он, со звоном опуская стакан на стойку. – Думаю, причин несколько. Тот факт, что я единственный человек, у которого на данный момент есть ключи от бара, и я уже выпил три стакана бурбона, наверняка играет немаловажную роль.
– Ага, – соглашаюсь я.
– Не стоит забывать и обо всей этой фишке «дохрена очаровательного продюсера», которую ты так ловко подметила. За мое время на шоу у меня было множество возможностей переспать с участницами, но я ими не пользовался, потому что хотел считать себя одним из хороших парней. Ты, разумеется, прекрасно знаешь, что эта работа не оставляет ни малейшей возможности оставаться хорошим человеком, так чего же я, собственно, ждал все это время?
Я киваю.
– Понятно.
– Ну, и конечно, как ты там сказала? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне и наклоняя голову.
– Приунывший парнишка из Калифорнии, – подсказываю я.
– Ага. Вот это вот. Это моя сущность вроде как? Поэтому, значит, я желаю тебя с мрачным, разъедающим отчаянием, только подкармливающим мою самоненависть.
– Ага, – киваю я и гляжу на него. – Все сходится.
Мы сидим в тишине и перевариваем. Наши плечи соприкасаются, и я слышу наше дыхание. Меня это бесит. Я от этого с ума сойду.
– Короче, – говорит он наконец, – мы это сделаем или нет?
Залпом допиваю свой бурбон.
– Я уж думала, ты никогда не попросишь.
Как по сигналу, мы оба поднимаемся на колени, разворачиваясь друг к другу лицом и сталкиваясь. Мои руки незамедлительно скользят к его пальто и снимают его, пока он впивается в мои губы.
Я всем телом чувствую, как колотится мое сердце: животом, кончиками пальцев, головой. Ощущаю это как звонок будильника, как шот эспрессо, как холодный душ с похмелья. Это такое же чувство, как когда встречаешь девчонку, с которой не виделась несколько месяцев, узнаешь ее и вдруг понимаешь: это же ты и есть.
Руки Генри скользят вверх по моим ребрам, мучительно и неспешно. Он задирает мой свитер как можно выше и припадает губами к моему животу, потом к обнаженной груди. Его прикосновения обдают жаром мою холодную кожу.
Я полностью стягиваю свитер, и тогда он прокладывает дорожку из поцелуев вверх по моей шее, чуть прикусывая, пока не возвращается к моим губам. Я прижимаюсь грудью к его толстовке.
В первый раз мы спешили, как будто наше время вот-вот истечет, как будто нам никогда не будет его хватать, но теперь нам плевать на то, как мы должны себя вести, и мы просто позволяем себе этот момент, как два избалованных ребенка, наконец решивших больше ни с кем не делиться.
Он снова скользит руками по моему телу, ниже и ниже, и спускает с меня легинсы. Я неловко опускаюсь на стойку и снова ищу опору, чтобы он мог полностью избавить меня от них. Генри нависает надо мной, снова прикусывает мою кожу и привлекает ближе к себе за шею.
– Генри, – говорю я между поцелуями.
– М-м?
Не успеваю я ответить, как его рука вдруг оказывается у меня между ног. Один палец, затем второй. Я ахаю и вздрагиваю, отрывисто хватая ртом воздух.
– Что? – снова спрашивает он и толкается глубже. Так глубоко, что я вздыхаю, прежде чем могу ответить.
Закусываю губу и пытаюсь вспомнить слова.
– Сними, – выдавливаю я, пока его пальцы движутся все быстрее, – свою одежду.
– Ой, блин. Точно!
Он спрыгивает с бара, избавляясь от толстовки с футболкой так быстро, что едва успевает приземлиться, и тянется к пуговице на джинсах. Я приподнимаюсь на локтях и со смехом за ним наблюдаю. Мне нравится смотреть на его грудь, на его плоский живот – видно, что он посещает спортзал, но без фанатизма.
Меня многое в себе смущает, но нагота? Наготы я абсолютно не стесняюсь.
Он торопливо снимает штаны и тянется к боксерам, но я его останавливаю.
– Постой.
Он замирает как был: руки на резинке трусов. Я вижу, насколько ему не хочется, чтобы я заканчивала свою мысль.
– Что такое?
Я чувствую, как взлетает моя бровь.
– Сегодня днем ты на меня даже смотреть не мог, – он не сводит с меня глаз, ожидая, пока я перейду к делу. – Ты что, хочешь меня только потому, что я дала Маркусу?
– Ты была моей задолго до того, как отдалась Маркусу, – отвечает он, слишком быстро и язвительно, как будто уверен в правдивости своих слов. Как будто думает, что я и сейчас его.
Я смеюсь.
– Значит, это еще один способ взять меня под контроль?
– Жак, – он тяжело вздыхает, – я здесь не как твой продюсер. Все это не имеет никакого отношения к сраному шоу!
– Но это не может быть взаправду, – бросаю я в ответ, – это ведь против правил!
Он беспомощно на меня смотрит.
– Похоже, что меня это волнует? – окидывает себя жестом. – Или ты думаешь, что для меня все это хорошо закончится?
Я подаюсь вперед и соскальзываю на пол. Поднимаю свои легинсы и натягиваю их.
Он сглатывает.
– Ты не понимаешь. Я такое не практикую, Жак. Если бы мы не встретились раньше, между нами сейчас ничего бы не происходило. Ты видела меня вне шоу, а потом видела здесь – вот разница между тобой и всеми другими участницами, которые делали мне авансы!
– Значит, ты с любой переспал бы? – с вызовом спрашиваю я. – Трахал бы сейчас Кендалл, если бы встретился тогда в Chalet с ней?
– Я не это имел в виду, – говорит он, а я надеваю обратно свитер. – Просто… Я не знаю, как это делать. Не знаю даже, стоит ли.
– Тогда я сделаю этот выбор за нас двоих, – скрещиваю руки, наконец полностью одетая. Во мне борются ярость и желание, и разочарование, о котором я предпочитаю слишком не задумываться. Два начала, два не оправдавших ожидания конца. – Проводи меня обратно в мой номер.
Он одевается молча.
Участницы 32-го сезона «Единственной» – продюсерские заметки
Кендалл Дайер
Ей тридцать, и ее это волнует. Слишком привлекательна, но при этом на удивление смешная. НАЧНЕТ МУТИТЬ ВОДУ ПРИ МАЛЕЙШЕЙ ПРОВОКАЦИИ.
Отчаявшаяся? Рассказчица?
Рикки Ли
Трагическое прошлое – смерть старшей сестры от передоза. Чуть что – сразу в слезы. Любит выпить, фитнес и говорить о своих ненастоящих сиськах. К чертям выбесит некоторых в особняке.
Пьяная девочка! (Зрители будут с нетерпением ждать ее возвращения в «Под солнцем».)
Энди Брокович
Бухгалтерша – не позволяйте ей говорить о работе, это СКУКА СМЕРТНАЯ. Много плачет, верит почти всему, что слышит (от вступления в QAnon[28] ее отделяет один неправильный пост на «Фейсбуке»[29]). Недостаточно умная, чтобы намеренно создавать драму, но явно достаточно тупая, чтобы создавать ее случайно. Возможно, к ней стоит приставить Шарлотту.
Шэй Брэйди
Большой потенциал главной героини. Умная, смекалистая. Понятная средней Америке. Выигрышная для дайверсити.
14
Собираешься и уходишь[30]
На следующее утро я просыпаюсь слишком рано и, одетая и накрашенная, разговариваю сейчас с девочками о Маркусе.
Междусобойчики стали неотъемлемой частью моей жизни, такой же, как зубная нить и морковные палочки. Я не вижу в таких вещах особого смысла, но обязана ими пользоваться. Обычно я помалкиваю, если только не остаюсь с кем-то один на один. Чем меньше нас остается, тем сложнее мне сливаться с мебелью.
Часовой разговор, кажется, наконец близится к завершению, когда Элоди задает разрушительный вопрос:
– А что бы вы подумали, если бы кто-то вышел за рамки путешествия, чтобы добиться своего?
– В смысле? – спрашивает Кендалл, вдруг оживившись. У меня кровь стынет в венах: я понимаю, к чему ведется разговор.
Элоди невинно пожимает плечами.
– Не знаю, например, если бы кто-то сблизился с Маркусом не так, как другие девочки.
Кендалл потягивает свою ненаглядную водичку с огурцом, причмокивает, а потом откидывается в кресле и скрещивает ноги.
– Что ты знаешь, Элоди?
– Хочешь сказать, типа, – начинает Кэди, – если бы кто-то переспал с Маркусом?
Я почти сдерживаюсь, но все-таки говорю:
– Ну раз никто до сих пор не поделился трогательной историей о своей девственности, думаю, справедливо сказать, что мы все заинтересованы в том, чтобы переспать с Маркусом. Не понимаю, каким образом нас касаются чужие интимные отношения.
Кендалл смеется.
– Жак, ты что, спала с Маркусом?
Отпиваю немного вина, которое взяла просто для вида, и усмехаюсь, потому что больше мне ничего не остается, собственно.
– Думаю, ты-то с ним точно не спала, – говорю я.
Шэй в открытую фыркает. Кендалл делает еще глоток воды с приподнятой бровью. Она знает. Они все знают.
– Мы видели Маркуса на сезоне Шейлин, – встревает Кэди, – он точно сексуально мотивирован.
– Как думаешь, им можно манипулировать при помощи секса? – спрашивает Элоди.
– Маркус – взрослый человек, – говорю я. – Мне кажется, он в состоянии решать сам за себя.
– Жак, что ты сделала? – любопытно спрашивает Кендалл.
– Ты это серьезно? – обращаюсь я к Элоди, которая строит из себя образец невинности.
– Жак сама решает, что рассказать о своих отношениях с Маркусом, – отвечает она. – Мы все понимаем, что сейчас отношения с Маркусом выходят на новый уровень. Есть здесь кто-то, кто волнуется, что недостаточно продвинулся? Что скажешь, Грейс-Энн? – И разговор переходит на другую тему.
Когда Элоди отпускает нас, я иду на перекур с некоторыми девочками, но с небольшим отставанием, чтобы не делить с ними лифт. Когда я выхожу в лобби, Кендалл, только что вручившая кому-то из ассистентов список всего, что ей необходимо, меряет меня удивленным взглядом.
– Ты-то что здесь забыла? – спрашивает она. – Ты же не куришь?
– Подышать вышла, – просто отвечаю я.
Она смотрит на меня.
– Как думаешь, Маркус и правда переспал с Шейлин?
Вопрос застает меня врасплох, не только своей внезапностью, но еще и тем, что спрашивает она об этом меня. Я особенно не задумывалась над этим, только мимоходом, пока смотрела сезон. Шейлин было стыдно за свой поступок, да, но я была в полной уверенности, что она все отрицала, чтобы сохранить отношения с Бентли, жутким ревнивцем.
– Да, – говорю я.
– Хм-м, – вот все, что она отвечает.
– Тебе что-то известно? – спрашиваю я.
Она тяжело вздыхает.
– Иди уже, кури.
Со значительно подпорченным настроением выхожу из отеля и в сторону, где народ разделился на дымящие разнообразными сигаретами группки. Подхожу к ближайшей ко мне парочке – Кэди и Аалии.
– Стрельнешь? – спрашиваю я Кэди.
Она смотрит на меня уничижительным взглядом, но сигарету все-таки протягивает. Они с Аалией о чем-то перешептываются – вероятно, Кэди делится с ней последними новостями. Чуть поодаль разговаривают Прия и Брендан. Вот уж интересный дуэт.
А потом я замечаю Джанель. Она курит одна, и я подхожу к ней.
– Жак, – говорит она. Мы стоим и смотрим на серую чикагскую улицу, покрытую грязными лужами после утренней грозы.
– Джанель, – отвечаю я. Мне о ней почти ничего не известно, только что некоторые члены съемочной группы иногда зовут ее заклинательницей главных героев.
– Не знала, что ты куришь, – говорит она, затягиваясь.
– Я не курю, – признаюсь я, протягивая ей свою сигарету. Джанель со знанием дела подносит к ней зажигалку, и я вдыхаю, чтобы сигарета загорелась. Втягиваю дым и выдыхаю его, так и не проглотив. – Но иногда очень хотелось бы.
– Жуткая привычка, – отвечает она с хитрой улыбкой и прячет зажигалку в карман. – Стресс замучил?
– Что-то в этом духе, – соглашаюсь я.
– Ты сильная, – говорит она.
Я некоторое время обдумываю ее слова, притворяясь, что курю.
– Ты на самом деле ничего обо мне не знаешь, – говорю ей.
У нее вырывается смешок.
– Не-а, – отвечает она, присматриваясь. – Только, что ты не умеешь курить.
Приподнимаю бровь, легко улыбаясь.
– Как тебя сюда занесло? – спрашиваю я.
– Я хотела, – она наклоняет голову и говорит с ироничной ноткой, – стать писателем. Даже отучилась на это.
– О, – говорю я, потому что не знаю, что еще ответить.
– А ты на кого училась?
– На рекламщика, – самокритично улыбаюсь я. – Думала, что никогда не смогу зарабатывать достаточно, чтобы поддерживать писательскую карьеру. В чем-то я оказалась права, – тушу свою бесполезную сигарету о бетонную стену у себя за спиной. – Ты написала что-нибудь?
– Половину сценария, – отвечает Джанель, – а потом меня взяли на одно реалити-шоу о встречах выпускников. Дальше все пошло в гору.
– Тебе это нравится?
– Нравится? – она улыбается. – Я обожаю это дело!
– Ну да, наверное, так столько историй рассказываешь.
– Что-то в этом духе, – кивает она, бросая сигарету на землю. – Увидимся позже, Жак?
Она оставляет меня одну, смотреть на ненавидящих меня девочек, глядящих на меня в ответ.
Следующим вечером Рикки вместе с Грейс-Энн уходят на свидание, по итогам которого одна из них узнает, что не единственная, и присоединится к Энди и еще одной девчушке – Майли или Мисси, что-то в этом духе, – которую исключили вчера вечером. Не стану врать, я волнуюсь за свою лучшую подругу, за свою единственную подругу, и мне совсем не хочется, чтобы она ушла домой. Не надо быть экспертом по отношениям, чтобы заметить, что у них с Маркусом практически ничего общего, мягко говоря, и ее двадцать два года жизни в Калифорнии разительно отличаются от его тридцати четырех лет в Чикаго.
Скорее всего, ее спасет тот факт, что Грейс-Энн настолько скучная, что от нее мухи мрут. (Доказательством этому служит тот факт, что за ужином Рикки немного перебрала вина и задремала, пока Грейс-Энн что-то рассказывала, а Маркус счел это очаровательным, а не абсурдным. Хотя мне все еще кажется, что он оставил Рикки ради меня.) Не думаю, что, когда шоу выйдет в эфир, Грейс-Энн удостоится больше пятнадцати минут экранного времени, пока складывается финальная семерка. Камеры любят Рикки, да и продюсеры тоже.
По крайней мере, так мне сказала Шарлотта.
Она заходила ко мне чуть раньше, просто проведать. От этого «проведать» у меня волосы дыбом встали: я будто знала, что у нее есть какие-то скрытые мотивы (я всегда подозревала их наличие), но не понимала, какие именно.
– Есть какая-то неизбежность во всех отношения здесь, не думаешь? – сказала я ей.
Она сидела напротив меня, на кровати Рикки, и в ответ на мои слова наклонила голову – не скептически, а с искренним любопытством.
– В смысле?
– И ты, и я, и все остальные прекрасно понимают, что Маркус никогда не женится на Рикки. Это очевидно. И давай начистоту: я знала, что Шейлин выберет Бентли в прошлом сезоне. Я знаю, что и вы это знали. Но вы все равно внушаете нам всем, что Маркус влюблен в каждую из нас, даже если в глубине души мы знаем, что это не так, – это не важно. Важна история, которую мы для себя сочиняем и в которую нам хочется верить. Вы только предоставляете нам возможность.
Шарлотта ласково улыбнулась.
– И во что же тебе хочется верить, Жак?
В то, что я не полное ничтожество, подумала я. Но вслух сказала другое:
– Я хочу верить в сказки. Поэтому и пишу о любви. Мне не хватает той детали в мозгу, от которой хочется стать героиней любовной истории, поэтому я их сочиняю и надеюсь отыскать себя.
– Пожалуй, что так, – немного подумав, сказала Шарлотта.
Она заметила, что в последнем аэропорту я купила пять новых книг (Мхаири Макфарлейн, Бору Чон, Робинн Ли, Кайли Рид и Эдриэнн Бродер), но не попыталась их у меня конфисковать, за что я осталась ей благодарна. Может, она подобрела от своей беременности.
Сейчас я читаю одну из этих книг – ту, которую, судя по аннотации, восторженно рекомендовала писательница, с которой я периодически сталкивалась в литературной тусовке Нью-Йорка. Она так и не запомнила мое имя, сколько бы раз мы ни встречались. Таков был мой трагический изъян: я недостаточно успешная и недостаточно симпатичная в общении.
Я заметила, что Генри утащил Аалию и Кендалл на междусобойчик, поэтому знала, что его не было на свидании втроем. Я стала понимать, что в этом сезоне продюсеры, казалось, стараются держать Генри и Маркуса как можно дальше друг от друга, что на самом деле было не лишено смысла. Интересно, не был ли Маркус истинной причиной, по которой Генри не хотел возвращаться на «Единственную» в этом сезоне? У него явно нет никаких проблем со всеми остальными мерзостями, которые он делает день за днем.
Что же такое сделал Маркус, что так задело тонкую душевную натуру Генри?
У меня есть бокал вина и уйма пустого времени. Иду в ванную, наношу на лицо маску и по пути обратно к кровати замечаю кое-что на углу тумбы, где обычно должен бы стоять телевизор, если бы его не изъяли из номера до нашего прибытия. Это папка, и лежит она подозрительно далеко от края.
Мне знакома эта папка. Шарлотта держала ее в руках, когда зашла ко мне в комнату. Я настороженно поднимаю ее и читаю, что написано на обложке.
«Единственная», сезон 32
Я прекрасно знаю: что бы я там ни прочитала, меня это не обрадует. Знаю, что от этого в глубине души буду себя ненавидеть, как когда отправляешь кому-то рассерженное электронное письмо, а потом с ужасом ждешь ответа. Но я все равно открываю папку.
Сначала идет расписание съемок, с пометками. Канкун. Париж. Сент-Этьен-Вале-Франсез. Перечеркнутые названия других отелей, домашние адреса, список арендных компаний. Чувство тревоги и неизбежности, когда я вижу адрес своих родителей, записанный, предположительно, неаккуратным почерком Шарлотты.
Следующий раздел – номера комнат всех участниц и продюсеров, а также съемочной группы, в большинстве своем остановившейся неподалеку, в отеле попроще.
А потом я дохожу до истинного содержания папки. Целые страницы информации о каждой участнице. Шарлотта тщательно прошлась через списки и отметила всех покинувших шоу жирными красными крестами. Листы бумаги с нашими короткими биографиями и небольшим фото в правом верхнем углу усыпаны нацарапанными ее рукой заметками на полях.
Кто-то другой, чей почерк отличается от почерка от Шарлотты, приписал зеленым маркером вверху страницы, даже до наших имен, прозвища для каждой из девочек. Я прихожу к выводу, что эти приписки были здесь с самого начала, потому что ими обозначены все, даже те, которых выгнали в первый же вечер (одна даже подписана как «ПУШЕЧНОЕ МЯСО»). Некоторые девочки претерпели трансформации: их прозвища были вычеркнуты и записаны по-новому. Кэди из «МАНИПУЛЯТОРШИ-ИНФЛЮЭНСЕРА» сделалась «ДУШОЙ И СЕРДЦЕМ» – вероятно, причина мне станет понятной через несколько месяцев, когда шоу выйдет в эфир. Рикки прошла через несколько изменений: из «ПЬЯНИЦЫ» в «ПЛАКСУ» и обратно в «ПЬЯНИЦУ».
А вот и я. Мой титул, очевидно, не изменился с первого вечера.
«СТЕРВА»
Я кручу это в голове, читаю наискосок, какие еще здесь пометки. Слишком много пьет. Это кажется слегка несправедливым, потому что здесь все пьют не просыхая, но допустим. Мелочная. Наверное. Как хотите. Завышенная самооценка. Черт, мать их. Дерьмо! Всю жизнь стараешься не обращать внимания на то, что о тебе думают, и вот, приплыли, называется. Вот так вот обо мне думают.
И все это в точности совпадает со всеми моими подозрениями на свой счет.
Только почему-то больше всего меня ошарашивает последний комментарий. Этого удара я не ожидала. Жак Мэттис считает себя особенной – так пусть чувствует, что она особенная.
И я узнаю этот почерк. Идеально круглые «о», так и не соединяющиеся «к». Прямо как на заметке, которую он написал мне тогда у бассейна.
Генри. Это его почерк.
Сама себя за это ненавижу, но чувствую, что на глаза у меня наворачиваются слезы. Резко захлопываю папку и швыряю ее через всю комнату, срываю с лица маску. Меня наполняет ярость. Я так зла, и мне так по-глупому больно. Я ни капельки не изменилась – все та же сучка, не умеющая общаться с людьми, и теперь миллион человек в миллионе домов возненавидят меня, и, знаете, что самое страшное? Я об этом даже не догадывалась.
Тоже мне, шанс начать заново.
Я должна была стать простой девчонкой – из тех, с которыми хотят переспать парни и с которыми хотят дружить другие девочки, – но так ею и не стала, как бы ни старалась. Я всегда оставалась тем человеком, который из кожи вон лезет, чтобы понравиться, и всех только бесит.
Я выхожу из комнаты – плевать, что дверь за мной захлопывается. Номера комнат выжжены в моем сознании наравне со всеми словами, написанными обо мне. Я у его двери, колочу в нее, и я не знаю, что я сделаю, кем стану, если он мне сейчас не откроет.
Генри открывает дверь. Я бросаюсь в слезы.
– Жак? – спрашивает он, потом хватает меня и затягивает в номер, закрывая за мной дверь на замок. – Что случилось? – спрашивает он.
Интересно, чего ему стоит сейчас сдержаться и не пойти искать ближайшего оператора?
Что ты обо мне думаешь? Спросила бы я, если бы могла говорить. Достойна ли я, чтобы меня любили?
Да нет, конечно. Никогда не была.
Запоздало отталкиваю от себя Генри, и он примирительно поднимает руки.
– Осмелюсь спросить: как ты нашла мой номер?
– Стерва, – говорю я, икая от глупых слез, – стерва! Вот кем я для вас всех была, с самого начала!
Генри широко распахивает глаза.
– Откуда ты…
– Ты даже не пытаешься отрицать! – кричу я. – На что я, черт возьми, подписалась? Кем я подписалась здесь быть?
– Жак, – говорит он. – Послушай.
– Я задолбалась выслушивать все, что ты, мать твою, говоришь. Я знаю, что ты обо мне думаешь. Боже, – прячу лицо в ладонях. Вот чего они хотят. Такую меня. Я отвратительная и неуравновешенная, и меня невозможно любить. – В чем смысл всего этого? Почему? – умоляюще спрашиваю я.
– Жак, – повторяет он, делая шаг вперед и обхватывая мои плечи. Я пытаюсь вывернуться, но он не отпускает меня, пока я не поднимаю на него взгляд и не встречаюсь с его темными карими глазами. – Посмотри на меня. Говори со мной. Нахрен это шоу.
Я моргаю, и по моей щеке скатывается слеза.
– С какой стати я должна тебе верить? «Жак Мэттис считает себя особенной – так пусть чувствует, что особенная». Думаешь, я не знаю, кто это написал? Как ты это разглядел? Как?
– Я написал это, потому что хотел в это поверить. Хотел обращаться с тобой как с любой другой участницей, – пристыженно отвечает он.
– Я так долго это скрывала, а ты взял и раскрыл меня в одном предложении, Генри.
Его пальцы все еще сжимают мои запястья.
– Это просто бумажка. Это не ты.
– Это то, как ты меня видишь, – я снова плачу, а может, никогда и не переставала. – Как вы все меня видите. Это моя история. Стерва. Я никогда не была ничем больше.
– Эй, – шепчет он, касаясь моей щеки. Я раскрыла ему все карты, высказала все, что скрывала. Одна мысль проносится в моей голове с бешеной, сокрушительной скоростью: «А ведь это сработало. Все, что он делал – сработало». – Помнишь, как мы встретились?
Я помнила. Он в двух табуретах от меня в неоправданно дорогом баре в Санта-Монике. Я ничего о нем не подумала, хотя все в нем было так привлекательно, как будто он был создан именно для того, чтобы попасть во все мои слабости.
– Ты хотел меня трахнуть, – говорю я. – Совсем как Маркус, – отвожу глаза, но его руки не покидают моего лица. – Вот дерьмо, – бормочу я.
– Я подумал тогда, что никогда раньше никого так не желал. Никогда не хотел так долго смотреть на женщину.
– Ты собирался жениться на модели, Генри.
– Я подумал: «Эта женщина видит меня насквозь», – а я настолько устал от себя.
– Я не видела тебя насквозь, – говорю я. – Просто старалась побыстрее затащить тебя в койку.
Моя кожа хранит тепло его прикосновения.
– Я сжег бы все это здание дотла, чтобы снова оказаться там, забыть всю эту ерунду, – говорит он. – Ты такая умная, и так боишься себя и всех окружающих, когда бояться тебе нечего. Ты этого пока не поняла.
Я снова смотрю на него через слипшиеся от слез ресницы.
– Ты был готов сжечь абсолютно все с того момента, как я впервые тебя увидела.
– Поняла наконец, – говорит он, смахивая слезинку с моего лица, – да?
– Ты меня сейчас продюсируешь? – шепчу я ему.
Мы так близко. Легко могли бы залезть друг в друга, и нам бы стоило это сделать. Я готова.
– Не знаю. Работает? – отвечает он.
Я привстаю на цыпочки и целую его, стремительно и неистово.
Люби меня, умоляют мои губы и тело. Люби меня. Пожалуйста, люби!
– Хорошо, – говорит он, и я понимаю, что в своем отчаянии и тревоге произнесла все это вслух, и он согласился. Не знаю даже, кто из нас хуже.
Мы останавливаемся и смотрим друг на друга, два полнейших неудачника. В этот раз мы точно знаем – когда пересечем эту черту, обратной дороги уже не будет, ни профессионально, ни эмоционально. И решаем в один и тот же миг, что нас это устраивает.
Я прижимаю Генри к стене его номера, рядом с тумбой, на которой, между прочим, есть телевизор. Мои пальцы находят пуговицу на его джинсах и стягивают их вниз. Руки дотрагиваются до него, уже твердого, и мое холодное прикосновение заставляет его ахнуть.
Его руки скользят под мое платье, к нагим бедрам, и он толкается мне навстречу, легко разворачивает и меняет нас местами. Его пальцы сжимают ткань моих трусиков, тянут их вниз и тотчас входят в меня. Теперь моя очередь ахать. Прижимаюсь головой к стене и смотрю в белый потолок отельного номера, и позволяю себе просто быть, впервые за несколько недель. Просто быть собой, в лучших и худших своих проявлениях.
– Давай, – я смотрю Генри прямо в глаза между вздохами, – ты же можешь лучше, я знаю.
Он со стоном стягивает с меня белье и бросает его на пол, а потом подхватывает под ноги и прижимает к стене. Мы тремся друг о друга обнаженной кожей. Он так близко, а потом уже во мне.
Напряжение никуда не исчезает, но это похоже на вздох, на облегчение, как будто наши тела стремились вновь пережить это чувство с тех пор, как впервые его испытали, а мы лишали их этой возможности; его руки по обе стороны от меня, и стена, впивающаяся мне в ягодицы, кажутся скорее наградой, чем сожалением. Мы как два наркомана, отказавшихся навсегда от трезвой жизни, и мне не верится, что я готова была никогда больше не испытывать этот кайф.
Генри прикусывает мое плечо, когда кончает – не сильно, но я все равно чувствую боль, так же остро, как чувствую себя живой. Он отпускает меня, и я устало опускаю ноги на пол, но тут он снова находит меня пальцами и помогает мне тоже достичь разрядки – с закрытыми глазами и сотрясающим тело вздохом. Наконец-то.
Когда я открываю глаза, меня встречает все такой же белый и невыразительный потолок.
Я тяжело дышу и указываю в сторону ванной:
– Мне надо… – начинаю я. Генри кивает, все так же молча, и я подбираю с пола трусы и иду в ванную, где справляю нужду.
Пока мою руки, рассматриваю себя в зеркале, в большой, яркой, чистой ванной. Дотрагиваюсь до темного пятна на плече, где явно скоро расцветет синяк. Придется иметь это в виду, когда буду подбирать наряды на следующие несколько дней.
Я уже вернулась в игру, снова думаю о шоу. Подумываю над тем, чтобы выиграть. Подумываю над тем, чтобы выиграть Маркуса.
«Я не должна быть такой тощей», – думаю я, рассматривая свое тело. Я хочу есть. Я хочу есть, я выгляжу изможденной, и я все еще стерва.
Может, это и к лучшему, что все об этом знают.
Когда я возвращаюсь, Генри сидит на краю кровати и что-то листает в телефоне. Я сажусь рядом, так близко, что мы друг друга касаемся.
– Привет, – говорит он, опуская телефон.
– Кажется, – говорю я, – мы нехило облажались.
– Ага, – соглашается он. Мы сидим и пялимся перед собой, пока Генри наконец не нарушает молчание: – Хочешь поговорить об этом?
– Да не особо.
– Понял.
– Я могу… – говорю, делая руками какие-то неловкие пассы, но вскоре сдаюсь. – Еще?
– Тут такое дело, – начинает Генри, почесывая затылок, – я вроде как живу здесь не один, а с другим парнем из съемочной группы, и если он вернется, а мы…
– Да, – признаю я проблему. «Сжечь дотла», называется. – Ладно, – я хлопаю руками по обнаженным ляжкам и встаю. – Я тогда пойду, наверное.
– Когда ты говоришь «пойду»…
– Хотела ли я сказать, что тебе придется проводить меня до номера, потому что ты контролируешь абсолютно все аспекты моей жизни? Да, – подтверждаю его догадку.
Он улыбается сам себе и выуживает из бумажного завала на тумбочке ключ-карту. Мы оба идем к двери, но тут я останавливаюсь.
– Генри, – говорю я. Он у меня за спиной, но я не оборачиваюсь. – Я не хочу, чтобы меня возненавидела вся Америка. Я и без этого достаточно себя ненавижу, понимаешь?
– Это все ерунда, просто тут так принято, – отвечает он. – Мы приписываем участницам роли, на которые они подходят. Истории меняются, ничто не высечено в камне.
– Моя не изменилась, – говорю я.
Я чувствую его за своей спиной, как холодное дуновение. Он приникает губами к моему плечу, прямо к синяку, и легко касается моих бедер руками. На миг я закрываю глаза и отдаюсь ощущениям.
– Тебе не обязательно продолжать играть, – говорит он, сжимая мои бедра. – Это все не настоящее. Маркус… – Он не договаривает.
Я оборачиваюсь и смотрю на него. Его пальцы все еще легко меня касаются.
– Что – Маркус?
Генри убирает руки и опускает глаза на паркетный пол под нашими ногами, на свои кроссовки за пятьсот долларов, в которых он меня трахнул. Берет себя в руки, и снова глядит на меня.
– Он не собирался делать предложение Шейлин.
– Что?
– Он сам испортил отношения с ней, состроил из себя жертву, чтобы получить главную роль в этом сезоне. У него и в мыслях не было делать ей предложение.
– Потому что он сообразительный. Он знал, что Шейлин его не выберет, и таким образом не стал посмешищем.
– Почему ты так думаешь? – спрашивает Генри. – Она умоляла его остаться. Буквально на куски разрывалась.
– Она переспала с ним? – спрашиваю я в ответ. – Зачем врать о таком, если она собиралась выбрать Маркуса?
– Потому что ей было стыдно. Нас не касалось, спала она с ним или нет. И для протокола: я до сих пор не знаю наверняка, было у них что-то или нет. Это знают только они вдвоем.
– Ой, ну вот кто бы говорил, – отвечаю я. – Ты же сам заставил Маркуса об этом рассказать. И на шоу уж точно хотели заставить нас думать, что она с ним спала!
– Черта с два я заставил Маркуса это сделать! Шейлин согласилась прийти на шоу только при условии, что мы не будем обсуждать, что происходит на ночевках. Для нее это было очень личное. Маркус отошел от сценария. Я никогда ему не доверял. Я сделал его в том сезоне, сделал так, чтобы Шейлин в него влюбилась, а он использовал все это против нее.
– Ты сам-то себя слышишь? – говорю я. – Маркус всегда был только собой. – Но когда я произношу эти слова, то задумываюсь: а был ли он собой когда-нибудь? Прокручиваю свой каталог моментов с Маркусом и то, как мне нравится его телесность.
