Текст книги "Блеск клинка"

Автор книги: Лоренс Шуновер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Это верно, Пьер! – сказал Бернар. – Представь себе, сколько было бы сплетен, если бы я вдруг отправился в Трапезунд! Сколько шуму!

– Могу себе представить! – произнес Кер. Потом, обращаясь к Пьеру:

– Когда «Святая Евлалия» вернется на Восток, ты будешь на борту. Если ты обнаружишь трапезундца, то несомненно обнаружишь и француза, обманывающего короля. И меня, конечно. Я наделю тебя полномочиями, которые позволят тебе действовать свободно, не привлекая к себе слишком большого внимания. У тебя хорошая голова, Пьер. Она тебе потребуется. Возможно, тебе потребуется и сила, которая стяжала тебе дурную славу в Руане.

– В самом деле? – восхищенно воскликнул Бернар. – Я и не знал, что доблесть господина Пьера уже ввергла его в неприятности. С властями? Без сомнения, без сомнения! Как поразительно! Пьер, конечно, никогда ничего не рассказывает. Ты дезертировал, Пьер? Устроил засаду рыцарю или похитил девицу, а то и двух девиц? Они пышно расцветают в его объятиях, милорд.

– О, прекрати, де Кози! – сказал министр, немного посмеявшись, в то время как Пьер вспыхнул от злости. – В этом нет ничего романтического. Твое галантное воображение опять завело тебя не туда. Просто кое-кто в Руане подозревает, что Пьер мог пробить человеку голову кулаками.

– О Боже! – воскликнул Бернар. – Это на него похоже. Плохо дело, Пьер. Теперь они повесят тебя.

– Я не делал этого, сэр, – возразил Пьер.

Бернар покачал головой:

– Луизе это очень не понравится. Насколько я знаю, она отзывалась о тебе доброжелательно, когда наш благородный господин посетил их семью в Руане. Бедный Пьер!

– На твоем месте, – улыбнулся Жак Кер, – я бы поостерегся столкнуться с де Кози в качестве одного из судей. Бернар, это просто удивительно, насколько приближающийся визит твоего родственника и его привлекательных дочерей оживил тебя! Ты с каждым днем становишься моложе и стройнее.

– О, я слежу за собой, милорд. Упражнения, тяжелая работа, режим… – Бернар расправил камзол на уютном животике и самодовольно заложил белые, хорошо ухоженные руки за пояс, украшенный драгоценными камнями. Он был доволен, что беседа приняла менее серьезный характер. Серьезные проблемы всегда утомляли его.

– Пожалуй, на сегодня все, Пьер, – сказал Кер. – Теперь тебе нужно отдохнуть, потому что завтра предстоит разгружать «Леди».

– Милорд министр, – произнес Пьер, вставая. – Я взволнован этой честью. Обещаю, что я не подведу вас, пока я жив. Жаль, что я не изучал греческий язык.

– Здесь нет преподавателей греческого, даже в университете, Пьер. В любом случае за месяц ты его не выучишь. Тебе придется обходиться знанием турецкого и латыни.

Де Кози тоже собрался уходить.

– Я проинструктирую его, – предложил он. – Я запомнил некоторые необычные словечки, услышанные от моряков! – Они поклонились и покинули министра. Жак Кер хмуро посмотрел на драгоценности, рассыпавшиеся по полированной поверхности стола. В первый раз в жизни он испытывал отвращение при виде больших ценностей.

– Пьер, – произнес де Кози в холле, – ты очень счастливый юноша. Женщины Трапезунда! Все знают, что император откупается от нападений турок дочерями своих вельмож. Это самые прелестные создания в христианском мире. Подожди-ка, Трапезунд ведь христианский город?

– Они восточные христиане, – ответил Пьер, – но кажется теперь они счастливо объединились с Римской церковью.

– Конечно, – сказал Бернар, – теперь я вспомнил. Министр, очевидно, очень доверяет тебе, Пьер. Он не упомянул об этом, но ни одна живая душа не должна знать о нашем разговоре. Спокойной ночи, Пьер.

– Я буду очень осторожен, – ответил Пьер. – Спокойной ночи, сэр.

Молодая Луна давно скрылась за горизонтом. Пьер слегка поежился, вспомнив о галлюцинациях лоцмана. Он помолился за турка, надеясь, что его душа займет подобающее место, как с уверенностью сказал министр. Он постучал в дверь своей гостиницы, которая была закрыта. Команды кораблей не отдыхают после плавания в гостиницах, управляемых столь строгими и благочестивыми владельцами, как этот, которого все звали Монахом.

Внутри в темноте раздались шарканье и ворчанье, и через несколько минут владелец гостиницы открыл маленькое зарешеченное окошечко в двери и посветил дешевой сальной свечой.

– Ступай прочь, – сказал он, – и не мешай мне предаваться размышлениям. Дом закрыт.

– Впусти меня, Монах, – попросил Пьер, которого забавлял фанатизм старика. – Это я, Пьер, – и он пододвинулся к окошечку, чтобы его лицо можно было различить.

– От тебя пахнет вином, Пьер. Ты становишься похож на других. – Ключ заскрежетал в двери. – На этот раз я тебя пущу, но будь уверен: если ты еще раз придешь так поздно, можешь отправляться жить в другое место. Где ты пропадал? По-моему, ты едва держишься на ногах.

– Ну хватит, Монах. Сейчас всего лишь полночь. Ты содержатель гостиницы или монастыря? Один из членов команды «Леди» умер сегодня вечером.

– Сожалею, – произнес хозяин. – Как его имя? Я помолюсь за него.

– Он был лоцманом. Его звали Илдерим.

– Илдерим? Никогда не слышал о нем. Конечно, судовые команды не часто посещают мое почтенное заведение. Илдерим языческое имя. Я не стану молиться за язычника.

– Этот Илдерим был христианином, – возразил Пьер, – и без сомнения твоя молитва пойдет ему на пользу.

– Ну, тогда другое дело. Тогда я произнесу за него молитвы. По крайней мере, одну. Я очень устал. Я оставил тебе немного поесть, Пьер, в твоей комнате.

– Это очень любезно с твоей стороны. Спасибо, Монах.

– Но в следующий раз не оставлю, – сказал хозяин гостиницы и зашаркал к постели. Пьер съел холодный ужин и был доволен, что хозяин сообразил оставить ему также бутылку вина. Конечно, это отразится на счете, но вино согрело его желудок, который урчал от голода и возбуждения, вызванного беседой с министром.

Глава 16

На следующий день они разгружали «Евлалию». Пьер никогда не проверял груз так дотошно. Даже де Кози находился на причале, всматриваясь в тюки и вскрывая упаковочные клети. Но все в точности соответствовало декларации, от больших тяжелых тюков с мехом горностая из России до небольшой корзинки с шафранной водкой из Трапезунда с зеленой веточкой персидской сосны в каждой бутылке из прозрачного стекла.

Через день, во время высокого прилива, судно завели в большое углубление, выкопанное в песчаной отмели во время отливов. Легкие суда можно было полностью вытащить на берег с помощью воротов, приводимых в движение мулами, но не такой крупный корабль как «Леди». Ее загрузили камнем, расположив его вдоль правого борта, так что она слегка накренилась. Когда наступил отлив, она плавно повалилась на правый борт. При полном отливе человек мог пройти по килю, не замочив ног.

Ко входу в углубление подтянули и тщательно закрепили тяжелое плавучее заграждение из связанных друг с другом стволов деревьев. Оно преграждало доступ набегающим волнам во время чистки судна, поскольку до завершения операции приливы и отливы повторялись многократно и могли привести к слишком сильным ударам корпуса судна о песок.

Рабочие ползали по днищу каравеллы с острыми железными скребками и удаляли водоросли и морских уточек.

Свежую паклю, нащипанную из прочных пеньковых канатов и пропитанную ароматной норвежской смолой, забивали в пазы, чтобы сделать их водонепроницаемыми. Когда рабочий заканчивал заплатку, он закрашивал ее густой смесью жира и дегтя, чтобы при следующем приливе свежеочищенная древесина вновь не обросла водорослями.

После очистки одной стороны днища, когда во время очередного прилива каравелла всплыла, балласт переместили к другому борту; во время отлива «Евлалия» опрокинулась на левый борт и подставила правый скребкам. Вся процедура была утомительной и отнимала много времени, но она была абсолютно необходима для сохранения древесины. Она была полезна также тем, что чистое судно двигалось быстрее и отличалось большей маневренностью, чем заросшее водорослями.

Пьер видел многие суда, лежащие на боку на песчаном пляже, но лишь немногие из них были сравнимы по размерам и красоте со «Святой Евлалией». Необычным было также большое число рабочих, трудившихся над одним судном. Их число подсказало бы ему, если бы он уже не знал этого, что министр хочет как можно скорее вновь спустить свой флагманский корабль на воду. Груз для него уже накапливался на складах. Свежие канаты для снастей, новые паруса, запасы провизии были готовы к погрузке, как только чистка и конопачение закончатся. Пьер, который писал грузовые декларации, знал, что все грузы предназначаются для Балта Оглы. Путь лежал непосредственно из Монпелье в Трапезунд, если не считать остановок для пополнения запасов воды и продуктов. Это было известно только министру, Бернару и ему. Даже Джон Джастин, венецианский капитан, пока не догадывался об особом характере путешествия.

Чистка судна заняла больше недели, и наконец оно было готово к выходу из искусственной лагуны. В это время в Монпелье появился сэр Роберт. Вечная благодарность Жака Кера секретарю-дворянину, который оказал ему столь значительную помощь в начале карьеры, щедро простиралась и на родственника Бернара. Министр предоставил графу свой дом, а его многочисленную свиту разместил в гостиницах города. Сэр Роберт передал Пьеру искренний привет, который де Кози учтиво передал Пьеру почти дословно. Передала привет и Луиза. Но Бернару не поручили пригласить Пьера, да Пьер и не ожидал этого. Его это и не очень волновало. Прошло почти семь лет со времени его поездки в Париж. Теперь он был взрослым человеком, готовым плыть на Восток, и у него не было времени на долгие воспоминания о поступках рослого мальчика, доставившего несколько свечей в Нормандию. Честно говоря, он даже точно не помнил, как выглядит Луиза.

На второй вечер после прибытия сэра Роберта Пьер ехал верхом из гостиницы к «Евлалии», чтобы посмотреть, как идет работа. Министр приказал работать все светлое время суток. Теперь чистка продолжалась выше ватерлинии, почти на уровне палубы. Луна, которая возбудила грезы умиравшего Илдерима, теперь, по прошествии десяти дней, потеряла вид языческого серпа и с каждой ночью становилась больше и круглее, поднимаясь над равнинами Ломбардии за Грайскими Альпами и вызывая высокие приливы, почти поглощавшие овальную лагуну. Корабль должен был завтра вернуться к причалу. Балласт был распределен равномерно, так что мачты приняли вертикальное положение. Очистка и покраска завершались с мостков, подвешенных к поручням.

Пьер уже собирался отправиться обратно в гостиницу, когда услышал позади неторопливое постукивание копыт на улице, шедшей вдоль берега. Обернувшись, он увидел де Кози с сэром Робертом и двумя дамами, которых он принял за Луизу и графиню, ее мать. Когда они приблизились, Пьер со смущением убедился, что солидная дама – это не графиня, а сама Луиза; она была очень хороша, но ее пояс был определенно в два раза длиннее того, который он когда-то снял с нее у ручья в Париже. Сэр Роберт совершенно не изменился.

От вида второй дамы у него перехватило дыхание и несколько мгновений ему казалось, что его грудную клетку в области сердца стянули канатом. Он задыхаясь произнес: «Клер!», так громко, что тут же испугался, как бы она не услышала, и она, вероятно, услышала, потому что с любопытством посмотрела на него.

Группа двигалась в его направлении. Он отпустил поводья, так что его лошадь замедлила ход. Когда они сблизились настолько, что де Кози больше не мог, оставаясь в рамках приличий, игнорировать Пьера, Бернар растянул губы в бесхитростной улыбке и произнес:

– Сэр Роберт, вы узнаете Пьера?

– Конечно, узнаю, – ответил граф. – Рад снова видеть тебя, Пьер. Я слышал, что ты поступил на службу к министру. Лучшего хозяина трудно вообразить. Да благословит тебя Бог, юноша. Ты передал Пьеру привет от меня, де Кози?

– Он столь добр, что передал, сэр Роберт, – отозвался Пьер. – С вашей стороны очень любезно, что вы меня помните.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала Луиза холодно и отстраненно. – Ты благополучно добрался до Руана? – как будто это было вчера. – Кажется, худая лошадка Клер стойко переносит твой вес?

– Ты позволил ей ужасно растолстеть, – сказала Клер. – Когда я была маленькая, мать всегда считала, что она слишком велика для меня! По крайней мере, ты хорошо кормил ее, Пьер.

– Надеюсь, графиня здорова? – спросил Пьер, с сожалением переводя взгляд с Клер на сэра Роберта в ожидании ответа.

– Да, здорова, – ответил сэр Роберт, – но еще не оправилась от длительного путешествия.

– Пьер настолько занят, помогая мне, – сказал де Кози, – что у него, наверное, нет времени на тренировки его толстой лошади. А я на своей упражняюсь каждый вечер.

– Хорошее распределение обязанностей, – произнес сэр Роберт и добавил:

– Мы приехали взглянуть на «Святую Евлалию», Пьер. Кер сказал мне, что ты собираешься совершить плаванье на ней.

Пьер бросил быстрый взгляд на де Кози, который сразу же отозвался:

– Это правда, сэр Роберт. Пьер через несколько дней покинет Монпелье. Министр направляет его в Константинополь в связи с возмутительно высокой платой лоцманам в Босфоре. Без сомнения вопрос будет быстро решен, потому что у Пьера большие способности к математическим расчетам, связанным с торговлей.

– Ты делаешь успехи, юноша, – сказал граф, а Луиза добавила:

– Я так рада за тебя, Пьер.

Клер протянула руку, чтобы погладить лошадь, перешедшую от нее к Пьеру, но животное отпрянуло от чужой руки.

– Моя бедная любимица, – сказала Клер. – Ты забыла свою старую хозяйку. Она не только толстая, но и неблагодарная, Пьер.

– Я собирался немного покататься на ней сегодня вечером перед возвращением домой, – пояснил Пьер. – Я виноват, что так мало о ней заботился. Если сэр Роберт не возражает, и если вы хотите возобновить знакомство с лошадью, я сочту за честь прокатиться с вами. Может быть, я успею показать вам некоторые городские достопримечательности до наступления темноты.

Красивое лицо де Кози стало мрачнее грозовой тучи, да и сэр Роберт был поражен почти так же, как в тот вечер, когда Пьер попросил у него коня.

Де Кози сказал:

– Это слишком самонадеянное предложение, Пьер, и ты знаешь это.

– Почему самонадеянное, Бернар? – спросила Луиза. – Ты говоришь, как наша мать. Пьер не похитит девушку.

– Нет, не похитит, – сказал сэр Роберт, слегка улыбнувшись. – Пьер известен тем, что возвращает юных леди, а не пускается с ними в бегство.

– Я имел в виду не это, – возразил Бернар.

– Не знаю, – сказал сэр Роберт. – Конечно, твоя мать, Клер, взорвется как бомба, но я не запрещаю тебе прокатиться с ним, если хочешь.

– Мне действительно хотелось бы возобновить знакомство с лошадью, – произнесла Клер.

Бернар почуял, откуда ветер дует, и сразу же сказал:

– Пьер достаточно надежный сопровождающий, сэр Роберт, – он заложил руки за пояс, – все знают, что он мой лучший помощник.

– Это естественно придает определенный вес моему заурядному занятию в этом торговом городе, сэр Роберт, – сказал Пьер, изящно, по-аристократически поклонившись в седле. В его голосе не было и тени злости, и это восхитило сэра Роберта.

– Конечно, конечно, – отозвался граф. – Ну, хорошо, только не задерживайся, дочка.

– Не забудь, что завтра у нас встреча с министром, Пьер, – предостерег де Кози. – Не останься за стенами города! О, мой Бог, что я говорю? Сейчас ведь ворота вообще не запирают.

Пьер снова поклонился. Удовольствие, которое он чувствовал, не отразилось на его лице, как раньше смущение не отразилось в его голосе. Они повернули коней и направились размеренным шагом в направлении замка.

– Луиза, – произнес сэр Роберт, – тебе необходимо напрячь свой ум, чтобы придумать для меня оправдание перед графиней за это исключительное нарушение этикета. Ты помнишь, как она в прошлом году задирала нос перед сыном барона. Ну да ладно, я сражался при Азенкуре. Я не боюсь твоей матери.

– Я напомню ей, что провела с ним целую ночь, и это не причинило мне вреда, – отважно заявила Луиза. – Кроме того, по-моему, он выглядит на коне очень благородно. Мне всегда казалось, что у Пьера благородный вид.

– Тогда и он, и его лошадь были моложе, – сказал сэр Роберт, покачав головой. – Лошадь действительно слишком толста. Думаю, надо подарить ему другую. Нет, смелый молодой человек, наверное, сам попросит об этом!

Если графиня молилась, чтобы Клер выросла прекрасной, то, должно быть, благословенные святые в небесах все сразу склонили свои чуткие и сострадательные уши и вняли ее мольбам. По крайней мере, для возбужденного и настороженного Пьера, скакавшего рядом с ней по улицам Монпелье, Клер де ла Тур-Клермон была сияющим чудом, призванным к жизни совместными действиями небесных сил. Его одинокое сердце раскрылось как вход в святилище; образ Клер вплыл туда на серебристом облаке, золотой ключик повернулся и запер его там.

Алхимия внезапной всепоглощающей любви вызвала таинственное обострение всех его чувств, так что у него появилась сверхъестественная чуткость ко всем незначительным и несвязным явлениям окружающей действительности. Глядя на Клер и думая только о ней, он одновременно, как вездесущий дух, замечал птенцов дрозда, которые только что вылупились из пятнистых зелено-голубых яиц на дереве высоко над его головой; их мать держала в клюве улитку и била ею обулыжник, чтобы достать корм птенцам. Светлячок влетел в ухо собаки, дремлющей на мостовой; собака дернула ухом, и насекомое улетело прочь, прочертив тонкий пунктир пульсирующего зеленого свечения. Бриз раскачивал цепочку задвижки на дверях магазина, который кто-то забыл запереть, а на колокольне соседней церкви начал поскрипывать колокол, раскачивающийся на цапфе. Пьеру, потерявшему представление о времени, показалось, что минуло столетие, прежде чем старый звонарь сумел достаточно раскачать тяжелый колокол и привести его обод в соприкосновение с языком. В воздухе поплыл священный звон, и все в Монпелье склонили головы, кроме Пьера, и молились. Пьер тоже молился.

Высокая светловолосая девушка, от присутствия которой так смешались мысли ее спутника, не походила на худого подростка, сбежавшего по каменным ступеням благоухающего замка в Париже много лет назад. Клер де ла Тур-Клермон быстро обрела женственность и зрелость. Она отлично сознавала свою красоту и ее волнующее действие на мужчин. Прежде чем ее фигура переросла подростковые формы, от которых к счастью не осталось и следа, она привыкла слышать, как все достойные внимания юноши из соседних имений превозносили ее рыжие волосы, фиалковые глаза, алые губы, щеки, похожие на розы, руки в форме лилий, маленькие ножки, ее грацию, осанку, манеры. Самые пылкие из них говорили о красоте ее тела откровенным языком, что в тот период считалось в рамках приличий. Она понимала и принимала эти восхваления, поскольку всякому было очевидно (и ее мать уверила ее в этом), что они вряд ли преувеличены. Другие молодые люди, более интеллектуального склада, сочиняли изысканные оды ее уму. Клер они мало интересовали. А немногочисленные благочестивые юноши, колебавшиеся между карьерой священника и службой в армии, двумя по-настоящему благородными профессиями, говорили о ее душе. Их разговоры приводили Клер в замешательство. Она никогда не встречалась с купцом, если не считать великого Жака Кера и ее благородного родственника Бернара де Кози, которого графиня, ее мать, по необъяснимой причине считала наиболее подходящим из ее поклонников.

Если бы не сэр Роберт с его непростительным равнодушием к судьбе дочерей, убежденно заявляла графиня, обе ее привлекательные дочери давно бы вышли замуж, имели свой кров и кусок хлеба, причем одна из них, неважно которая, вышла бы за Бернара с его элегантными манерами и принадлежностью к древнему и высокому роду.

Клер подняла прекрасную голову, серебряная цепочка с жемчужинами удерживала ее локоны на ветру, и заметила:

– Ты неразговорчивый гид, Пьер. Где городские достопримечательности, которые ты обещал показать?

Антуан де ла Саль учил Пьера искусству краткой учтивой беседы, постоянно рекомендуя ученику несколько занимательных учебников. Некоторые из них он написал сам, в том числе увлекательную маленькую книжечку под названием «Пятнадцать радостей брака». Но незаконнорожденному шевалье не пришло в голову научить Пьера, как вернуть дар речи через пятнадцать минут после безнадежной влюбленности. Возможно ла Саль не знал этого.

– Я их не видел, мадемуазель, – ответил он. – Я не могу поверить в мою счастливую судьбу. Не могу поверить, что это вы.

– Нет, меня ты тоже не помнишь! Подумать только, а я помнила тебя так долго!

– Я всегда помнил вашу доброту, ваше великодушие, мадемуазель. Но признаюсь, я не запомнил, как вы выглядели.

– Ну и хорошо, Пьер. Я уверена, что была очень неуклюжей. Ты выглядел очень взрослым, большим и привлекательным. Теперь я понимаю, что ты обратил внимание только на Луизу. Она мила, правда, Пьер?

– Леди Луиза благородная и чудесная женщина, – ответил Пьер. – Это удивительно, что она не нашла подходящего избранника среди поклонников, которые несомненно осаждают ее.

– Это всех удивляет. Верный Бернар делает предложения по два раза в год, на Рождество и Пасху. Мать в восхищении от него. Но у моей сестры сильный характер.

– Мне кажется, он ехал очень близко к вам, – сказал Пьер, – это первое, что я заметил.

– В самом деле, Пьер? Это верно, что в последнее время он перенес часть своего внимания на меня. А мой родственник добр по отношению к тебе?

– Он поручает мне много работы, – улыбаясь, ответил Пьер. – Я, разумеется, рад этой работе. Я все время очень занят, мадемуазель. Вот почему я позволил вашей бедной лошади так растолстеть.

– Ты не можешь проводить все время на причалах, Пьер. Несомненно ты посвящаешь вечера покорению сердец женщин Монпелье.

– На самом деле я веду здесь монашескую жизнь, мадемуазель. Маленькая гостиница, в которой я живу, принадлежит до крайности набожному старику. Он закрывает ее точно во время вечерни и весь вечер предается набожным размышлениям.

– Так ты живешь в гостинице, Пьер? Бернар рассказывал мне, что ты там часто бываешь и убиваешь голыми руками всех посетителей, которые тебе не понравятся.

– Это злостная выдумка, которая сопровождала меня на протяжении всего пути из Руана. Ваш родственник оказался сплетником, мадемуазель.

– О, Бернар всегда говорит с умыслом. Никто не принимает его всерьез. Таковы его склонности.

– Я часто с ними сталкивался, – признал Пьер. – Я тоже не воспринимаю это всерьез. На самом деле я никого не убивал. Но один человек погиб от руки неизвестного убийцы после безобидной драки со мной у Головореза в Руане.

– Какое ужасное имя, Пьер! Должно быть, это заведение с ужасной репутацией.

Пьер рассказал ей о благочестивом происхождении кровавого имени, и Клер рассмеялась. Пьеру показалось, что ее смех похож на музыку, на звон колокольчика, только иначе и прекраснее. Его охватил трепет и он опять потерял дар речи.

В небольшом городке Монпелье все знали друг друга. Стражники у ворот дружески приветствовали Пьера и низко, с исключительной военной четкостью поклонились благородной леди.

– Клерк делает успехи! – пробормотал сержант, кланяясь вместе с другими. Завтра Монпелье будет жужжать как улей. Все они знали, кем была Клер. Не подозревая об этом, она заслужила немало откровенных, неприкрашенных комплиментов.

– Сразу за стенами есть очень приятная узкая дорожка, – сказал Пьер. – Вид гавани очарователен. Я уверен, что мы успеем подняться на холм и немного полюбоваться оттуда на гавань.

Клер улыбнулась.

– Ты хитро уговорил отца отпустить меня. Прямо под носом у Бернара. Но у меня нет желания отправляться с тобой в лес. Там, наверное, полно воров, а это не очень приятно – быть похищенной и ждать выкупа.

– В лесу нет воров, – возразил Пьер, – но если бы они были, я совершенно уверен, что смогу убить их голыми руками, если они нападут на вас, мадемуазель.

Последнее слово Пьер невольно разделил на две части, так что вместо формального «мадемуазель» получилось «моя дама» с несомненным оттенком обладания. Это прозвучало чрезвычайно фамильярно. Клер была поражена. Но глаза Пьера сверкали, челюсти были сведены и кулаки крепко сжаты, как будто он сжимал ими горло грабителя. Он даже не смотрел на нее.

Клер смотрела на него взглядом, который ужасно смутил бы его, если бы он не сосредоточился столь упорно на смертельной борьбе с грабителем. Она быстро переводила взгляд от одного плеча к другому, со лба на подбородок так, будто увидела его в первый раз.

В этот момент она решила ехать на вершину холма, куда их умные лошади, не получая других указаний, уже начали взбираться. Клер никогда не слышала столь сильного желания в голосе мужчины. Она начала вспоминать их первую встречу.

На вершине холма с видом на гавань находилась придорожная святыня, каких были миллионы на территории Франции. Заходящее солнце окрасило в красный цвет крест со стороны моря, а поднимающаяся луна, которая скрывалась от них за холмом, подсветила его другую сторону, обращенную к материку, так что старая, иссеченная ветром древесина сияла как бронза. У подножия креста были место коленопреклонения для тех, кому захотелось бы преклонить колени, и скамейка для отдыха. Они были истерты и отполированы за годы верной службы.

На вершине холма их ожидало величественное зрелище: с одной стороны из-за далекого, черного, зубчатого горизонта только что показалась полная луна, с другой солнце наполовину скрылось за горизонтом, и по багровой воде гавани до самого неба протянулась золотистая дорожка.

Клер хотелось полюбоваться закатом солнца, и она убедила себя, что у нее затекла нога в седле, когда они поднимались верхом на холм, хотя такого не случалось на всем пути от Клермона до Монпелье.

– Я хотела бы сойти с коня и немного отдохнуть, – сказала она.

Пьер моментально очутился на земле и сцепил руки в виде стремени, чтобы она могла поставить ногу; когда он опустил Клер, так что она могла ступить другой ногой на землю, ему пришлось согнуться как бы в поклоне; потом он расцепил пальцы, развел руки и выпрямился.

Она была так близко, что они почти касались друг друга. Он чувствовал на щеке ее дыхание. Какое-то из импортируемых Жаком Кером благовоний придавало чудесный аромат ее волосам. Его руки опять сомкнулись, теперь вокруг ее талии, а когда она подняла голову и посмотрела на него с непритворным удивлением, он поцеловал ее в губы.

Пьер закрыл глаза; его лицо исказилось, как будто он испытывал боль, поэтому он не видел ее широко открытые глаза и испуг в них. Она боялась не Пьера, так как хорошо знала, что он не причинит ей вреда. Однако человек, обнявший ее своими длинными руками, кажется не собирался отпустить ее, пока не наступит конец света. Клер представилось в небе ужасное видение полудюжины возмущенных родственников, потом она закрыла глаза и видение исчезло. Она была слишком поражена, чтобы сопротивляться; ей и не хотелось сопротивляться. Ее руки легли на его плечи, одна рука нежно скользнула по его шее и волосам и она ответила на поцелуй, по крайней мере, мысленно, потому что его губы все еще прижимались к ее губам, и она почти не могла пошевельнуться.

Пьер не мог оторваться от нее, даже если бы это стоило ему жизни. Когда он почувствовал, что она ответила на его поцелуй, а ее тело ослабло и прижалось к его телу, страдание оставило его душу, и он с удивлением и радостью открыл глаза.

– Я люблю вас, мадемуазель, – прошептал он, отстранившись от ее губ лишь настолько, чтобы произнести эти слова, а потом очень нежно поцеловал ее еще раз.

Что-то очень похожее на образ Пьера проникло в сердце Клер, где слилось с его же бесформенным забытым образом и приобрело ясные, четкие очертания.

– Я тоже люблю тебя, – сказала она. – Мне кажется, я полюбила тебя еще когда была маленькой девочкой, – и она спрятала лицо у него на груди, устыдившись этого чудовищного признания.

Ему казалось, что он обнимает ее очень нежно, но Клер едва могла дышать. Она была настолько счастлива, что несколько мгновений не чувствовала удушья, но скоро ее ребра ощутили резкую боль.

– Твои руки причиняют мне боль, Пьер.

Пьер неохотно разжал руки. Клер сделала глубокий вздох, который настолько походил на вздох облегчения и настолько очевидно не был им, что они оба улыбнулись, и он сказал:

– Я, конечно, не хотел причинить тебе боль, Клер. Я бы скорее умер.

Лошади отошли на лужайку за святыней. Солнце погрузилось в море. Он взял ее за руку и подвел к скамейке, завершая действие, которое началось совсем недавно при солнечном свете. Море сияло мягким светом, солнечная дорожка сменилась рассеянным розовым отражением неба. Взгляд Клер был направлен за море, за замок, город и корабли. Она произнесла:

– Я не стыжусь сказать, что люблю тебя. Я это почувствовала с первого взгляда. Ты помнишь мой платок, Пьер?

– Платок? – переспросил Пьер. Тут он вспомнил.

– О Боже! Так это был твой платок? Конечно, я его помню. Я думал, что он принадлежит твоей матери!

– Именно так сказал наш человек. Он честно вернул его, а я плакала целую неделю. Я думала, что ты не захотел взять его.

– Если бы я только знал!

– Если бы ты знал, дорогой Пьер, ты все равно ничего не смог бы сделать.

– Я, конечно, ни за что не отослал бы его обратно.

– Может быть. Ты добрый. Ты пощадил бы мои чувства. Но я точно знаю, как я тогда выглядела и как мала еще была. А ты был уже взрослым мужчиной.

– Ты помнишь, что попросила меня учить тебя латыни? Все, что я мог тогда сказать, было «Я люблю тебя».

– Отец объяснил мне. Он очень смеялся над этим. Я действительно настояла, чтобы мне наняли учителя, Пьер, и отец согласился. Он такой милый. Но мать сказала, что это чепуха. Я решила изучать латинский язык для того, чтобы при следующей встрече иметь возможность говорить с тобой на латыни. Но когда пришел преподаватель, он тоже начал со слов amo, amas, amat и я поняла, что ты не придавал значения этому слову. Это был лишь урок. Так что мое сердце разбилось, и я отослала преподавателя.

– Теперь я придаю значение этому слову, – сказал Пьер.

– Я тоже, Пьер. Это единственное латинское слово, которое я выучила. Разве я не глупая гусыня?

– О, – очень жалобно воскликнул Пьер, – если бы в моих жилах была хоть капля благородной крови, нет, если бы я был богат как министр, если бы я мог на что-то надеяться…

– Я знаю, – сказала Клер. – Не говори так.

– Я бы пошел к сэру Роберту и сегодня же попросил твоей руки!

– А я бы спряталась за портьерой и слушала ответ отца. Но это невозможно, Пьер.

– У Жака Кера смелый девиз, – сказал Пьер.