Текст книги "Блеск клинка"

Автор книги: Лоренс Шуновер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Глава 21

Возвышение Трапезундской империи относилось к времени позорного Четвертого Крестового похода. Два с половиной столетия назад кучка циничных, погрязших в грехах европейских правителей и голодные орды их рыцарей и солдат появились, перессорившиеся и измученные, у стен Константинополя на пути в Святую Землю, чтобы освободить Гроб Господень. Они полагали, что успех похода поможет установлению мира на земле, а если им удастся захватить достаточно большое число неверных, а потом получить за них выкуп, им будет уготована счастливая судьба в этом мире.

Константинополь гостеприимно распахнул ворота и кормил утомленных путешественников целый год. Но отзывчивость их восточных собратьев в богатом христианском городе, неприветливые пустыни все еще далекой Святой Земли, упорство и храбрость турок удивительным образом изменили планы крестоносцев. С цинизмом, который привел в уныние Папу Римского и обрадовал турок, жители Запада забыли о бесплодном Гробе Господнем. Они обрушились на Константинополь со своими саблями, которые были благословлены на другое дело. Они убивали мужчин и насиловали женщин. Они свергли императора, разграбили императорский дворец, разорили церкви, где греки произносили символ веры, отличавшийся от их собственного одним-двумя словами. Они нагрузили венецианские галеры, за аренду которых теперь могли заплатить, более огромными количествами награбленных золота и серебра, чем когда-либо было или могло быть в Святой Земле, и отправили их в Европу с известием, что христианский мир теперь един, а освобождение Гроба Господня подождет более благоприятного момента. Их завоевание продолжалось недолго, греки скоро выбросили европейцев из своей столицы, но несколько лет в Константинополе правили западные императоры.

Не все греки покорились. Один отважный авантюрист, в жилах которого текла кровь древнего императорского рода, Алексей Комнин, бежал с небольшой стойкой армией в соседнее Черное море и открыл на его южных берегах город Трапезунд, центр района, из которого Господь, если бы он оказался строителем замков, не мог бы сделать лучшей крепости.

Грекоязычное население, остатки забытой колонии, созданной древними эллинами, приветствовало беглеца, а поскольку с ним было десять тысяч человек, его добровольно признали правителем. Последующие поколения семейства Комнинов раздвинули границы на восток и запад вдоль моря и на юг в сторону гор и принимали все более звучные титулы короля, деспота и, наконец, императора Священной Римской империи, самодержца всего Востока, Иберийских и Заморских провинций.

Трапезунд, который впервые увидел Пьер с палубы «Святой Евлалии», обогнувшей мыс Синоп, имел значительные размеры. Он простирался на девять дней караванного пути вдоль негостеприимных, лишенных приливов, южных берегов моря и на два дня поперек сурового плоскогорья, которое поднималось все выше и выше, пока не заканчивалось грядой снежных вершин. Трапезунд превосходил по размерам королевство Наваррское, герцогство Миланское или могущественную Венецианскую республику и лишь немного уступал сморщившейся территории самой Восточной империи. Суровые и опасные горы казались непроходимыми для человека и были столь высоки, что ни струйки воды не проникало через них с материка Малой Азии. Но Трапезунд питался водой множества мелких быстрых потоков, рождавшихся в горах и сбегавших по северным склонам к морю через плодородные равнины, зеленые холмы, покрытые обильно плодоносящими виноградниками, обширные пастбища, полные жирных овец, и великолепные первобытные леса с их дикими обитателями.

Но Иоанну Комнину, девятнадцатому императору этой гордой, могущественной династии, не приходилось полагаться на налоги с собственного народа для содержания роскошного двора. Трапезунд был морским терминалом оживленного, богатого караванного пути через Армянское плоскогорье из Персии и глубинных районов Центральной Азии.

Огромная долина за столичным городом расщеплялась на два отвесных ущелья, которые спускались к морю на небольшом расстоянии друг от друга. Этот треугольник неприступной земли, окруженный глубокими, естественными, скалистыми рвами, позднее был дополнительно укреплен толстыми, высокими зубчатыми стенами. Два массивных каменных моста пересекали ущелья по обе стороны от города. Там, где они подходили к стенам, путь преграждали двойные опускные решетки; над ними возвышались мощные башни, а на противоположных обрывах ущелий находились дополнительные фортификационные сооружения и ворота. К югу от города огромная главная башня обороняла вершину треугольника. С севера вдоль моря были возведены мощные стены с фланговыми башнями и двумя замками; номинально они принадлежали венецианцам и генуэзцам, но гарнизоны их состояли в основном из греков. За нею находилась вторая стена, фактически цепочка замков, принадлежавших императору и некоторым высокопоставленным представителям трапезундского дворянства. Между двумя стенами располагался шумный торговый район, забитый толпами восточных купцов, западных моряков, чиновников таможенной службы, уличными торговцами сладостями Европы и Азии, крупными торговыми предприятиями, переполненными складами, оживленными тавернами, гостиницами и множеством мест, где можно было закусить и развлечься.

В сердце города, окруженном внутренними стенами, находился императорский дворец, резиденция императора Иоанна и его сына Давида, который делил с ним титул Великих Комнинов, самый гордый из титулов императорской семьи, и право носить пурпурную мантию и красные императорские туфли.

Обычай короновать сына вместе с отцом основывался не только на родственных связях. В течение двух с половиной столетий Трапезунд сохранял свою независимость в череде отчаянных войн с Генуей, Константинополем, арабами, персами и турками, бодро платил дань, заключал коварные соглашения. Наступательные и оборонительные союзы обычно обсуждались в тронном зале и великолепных приемных покоях Дворца как с неверными, так и с христианами. Часто эти союзы закреплялись замужеством одной из трапезундских знатных женщин, чья волнующая красота была теплым и чудесным вкладом в иностранную политику государства. Тетка самого императора была женой Джихан Шаха, правителя могущественной соседней Туркмении.

За двести сорок лет сменилось девятнадцать императоров. Некоторые из них дожили до почтенной старости, но большинство погибали молодыми естественной смертью – в битве, или неестественной – в постели. Восточные яды были коварны, многочисленны и смертельны. Отцеубийство было постоянным искушением в семье, где не допускалось мысли, что на престол может взойти не Комнин. Чтобы избежать смерти от рук собственных сыновей, императоры Трапезунда короновали их и в соответствии с церемониалом оказывали им почести, как только их юные головы были в состоянии удержать тяжелую императорскую корону из золота и жемчуга.

Иоанн любил своего сына, наследника трона, как многие предшествующие Комнины – отцы и императоры. Но ходили слухи – потому что даже в Трапезунде существовало общественное мнение с его злословием – что сам Иоанн не вполне свободен от подозрений в отцеубийстве. Давид был азартным молодым человеком с присущей его народу храбростью. Он отдавал дань безобидным шальным выходкам в непривлекательном прибрежном районе между стенами. Император радовался, что Давид уже титулован Великим Комнином, как и он сам, и оказывал ему почести. Если бы совесть императора была чуточку чище, он бы вспомнил, что грехи отца обычно передаются через поколение и проявляются во внуках. Иоанну меньше угрожало убийство от пустозвона Давида, чем от некоторых из его могущественных вельмож, плетущих заговоры.

Церковь Златовласой Девы была всего лишь в ста шагах от ворот дворца. Когда по великим праздникам император отправлялся туда помолиться, по улице разворачивали цельнотканый красный ковер, усыпанный цветами. Юный рыцарь по имени Хорчи нес перед ним его серебряный лук. Сплошная цепь стражников с обнаженными саблями стояла лицами к народу и спинами к императору. Белый арабский конь нес на себе священную, блистательную персону до входа в церковь. Толпа приветствовала его и падала ниц, когда он проезжал, и если приветствия прерывались, оркестр начинал играть гимн в его честь, потому что все было предусмотрено.

За императором в пешем строю следовали крупнейшие вельможи и офицеры империи: Никетас, великий логотет или имперский канцлер; Алексий, великий герцог и великий дворецкий императорского дворца – он был евнухом и обладал огромной властью; Леон Майзоматис, главный полководец армий; Григорий Доранитис, великий адмирал флота; и Балта Оглы, родственница которого была женой Мурада II, османского султана, ужасного и могущественного турка, владения которого целиком окружали империю. Присутствие этого болгарского принца рассматривалось как гарантия против турок, поэтому он занимал высокое положение среди трапезундской знати. На ступенях собора императора встречал митрополит Трапезунда, приветствовал его древним христианским поцелуем мира и монарх входил и преклонял колени перед Святой Троицей, самой скромной из святынь.

Но такие случаи публичных праздников были редки; император главным образом вел уединенную жизнь во дворце. Давид, напротив, отличался частым отсутствием как в церкви, так и на многочисленных, тщательно разработанных дворцовых церемониях, которые ошеломляли западных послов могуществом и славой Трапезунда и производили впечатление даже на турок, привычных к подобным вещам.

Вблизи дворца располагались резиденции крупных вельмож. Резиденция Балта Оглы была одной из новейших, самых совершенных по архитектуре и величественных построек, со множеством восточных удобств, которые богатый посредник скопировал у турок. Как только «Леди» безопасно пришвартовалась у причала, капитан отправил к Паше Оглы пажа с известием о прибытии судна и просьбой назвать удобное время для приема его и Питера, генерального ревизора, совершающего первое путешествие на Восток и желающего выразить свое уважение трапезундскому вельможе.

Генри вернулся с сообщением, что посредник нездоров и не сможет принять их до полудня. Паж привел с собой двух чистокровных арабских скакунов, потому что никому не позволялось приближаться пешком к резиденции Балта Оглы.

– Его учтивость делает честь как ему, так и нам, – заметил капитан. Они беспрепятственно миновали греческих стражников у ворот внутренних стен. Все знали «Святую Евлалию», да и сам Джастин был слегка знаком стражникам после многих путешествий. Но даже если бы они были совершенно неизвестными людьми, лошади Оглы служили надежным пропуском через любые ворота города. – Балта Оглы любит работать напоказ. Ему было бы стыдно, если бы европейцы, символизирующие его коммерческие связи с Западом, шли пешком к главному входу в его замок.

– Я тоже доволен, – сказал Пьер, на котором была длинная синяя мантия с меховой оторочкой и сабля де Кози. – Очень жарко.

Сэр Джон был рыцарем итальянского Ордена ошейника. На нем был мундир из белого атласа, вышитого шелком, и серебряный ошейник с пятнадцатью бантами ордена и розами; но он не мог носить в Трапезунде плащ из пурпурного бархата с розами и вышивкой. Лишенный половины рыцарских знаков отличия, он чувствовал себя значительно удобнее, чем Пьер.

Улицы Трапезунда были вымощены брусчаткой, более ровной, чем в большинстве европейских городов. Они были узкими, как во всех городах. Колесные экипажи использовались редко, считались неудобными и немодными. Золотой век карет повсюду в мире был еще впереди. Даже в Европе верхние этажи домов часто нависали над улицей. Но в Трапезунде они нередко действительно соприкасались и образовывали над улицей как бы длинную вереницу мостов, особенно перед подъемом на возвышение перед дворцом в привилегированной центральной части города. Таким образом, многие улицы фактически представляли собой аркады, под которыми ночью было бы совершенно темно, если бы не фонари многочисленных стражников и ночных сторожей и факелы, которые каждый, у кого доставало средств на содержание слуги, заставлял нести перед собой.

Пьер и сэр Джон, который знал дорогу, направили прекрасных лошадей посредника вдоль длинной, похожей на туннель улицы. Она поднималась так круто, что через каждые несколько шагов встречались ступеньки, и была темной даже в дневное время. Потом они выбрались на сверкающую, залитую солнцем, открытую площадь с видом на массивную приземистую громаду церкви Златовласой Девы, императорский дворец с башенками, окруженный рвами с водяными лилиями, и немного позади него дом Балта Оглы из розового камня. В Трапезунде нигде не применяли оконное стекло, за исключением церквей и часовни императорского дворца. Пожалуй, дом Оглы даже выигрывал из-за отсутствия застекленных окон. Вместо них в стенах были сделаны десятки окон с живописными жалюзи, изготовленными, как принято на Востоке, в виде повернутых под определенными углами пластинок из плотного черного полированного дерева, так что свет и воздух свободно проникали в помещение, в то же время скрытое от чужих глаз.

Гигантский старый платан отбрасывал пятнистую тень на высокий, прохладный, трехсводчатый портик. Изящные балконы, поддерживаемые бледно-зелеными колоннами из полированного змеевика, создавали впечатление легкости верхнего этажа. Короткая широкая лестница из красного мрамора вела к дверям, на которых прожилки из голубого хрусталя были искусно подобраны и создавали удивительную иллюзию мелких водяных струй, стекающих вниз.

Вдоль улицы шла низкая каменная ограда, через которую человек на коне мог все видеть. Она предназначалась не для того, чтобы не допускать людей, которые и не осмелились бы войти в сады Балта Оглы. Ее задачей было удержать лебедей, плавающих вокруг фонтанов, и павлинов, которые важно расхаживали и распускали хвосты под олеандрами с розовыми и редкими белыми цветами.

Привратник с лицом турка и высоким темным тюрбаном на голове приложил руку к сердцу и губам в знак приветствия и распахнул ворота, сделанные из железных полосок, которые переплетались в виде двух огромных цветков. Конюх принял их лошадей и увел их в конюшни на заднем дворе, расположенном на аккуратной небольшой полоске твердого, скрипящего голубого вулканического камня. Затем распахнулись тяжелые двери, и им навстречу спустился по ступеням высокий тучный человек в длинной шафрановой тунике с непокрытой, совершенно лысой, розовой головой, в белых сандалиях. На его крупном лице сияла широкая приветливая улыбка. У него были глубоко посаженные, маленькие голубые глаза.

– Это Василий, – шепнул капитан. – Он главный дворецкий или мажордом, а также секретарь посредника. Он евнух, но не раб. Называйте его христианским именем.

Василий приблизился к ним и поклонился настолько низко, насколько позволяла его дородная фигура, так что на мгновение тонкая золотая кайма его туники погрузилась в зеленую, аккуратно подстриженную траву. Выпрямившись, он произнес на отличном латинском языке:

– Господин приветствует вас, сэр Джон, и вас, ревизор Питер. Он сейчас в ванной избавляется от жестокого патологического истечения паров, поразившего его бедную голову вчера вечером, когда он слишком усердно пробовал новый урожай нескольких своих виноградников. Сначала я ужасно испугался, что его отравили. Он сожалеет, что не мог принять вас раньше и приказал мне немедленно проводить вас к нему.

– Не лучше ли нам подождать, пока он кончит принимать ванну, Василий? – спросил капитан.

– Нет, нет, сэр Джон, – ответил евнух. – Госпожа, жена Паши Оглы, проводит две недели в уединении в Монастыре Святого Евгения. Его сын отправился по срочному делу к султану в Магнезию. Он умирает от скуки, не имея возможности общаться с кем-либо, кроме слуг и рабов. Я уверен, что ваш визит и визит генерального ревизора поднимут его настроение. – Василий подарил Пьера таким испытующим, мгновенным взглядом, с каким Пьер раньше не сталкивался. Он был похож на искру, выскочившую из меха кошки.

– Тогда мы немедленно идем к нему, – сказал Джастин, и Василий пошел впереди, указывая им путь.

Величественная лестница с резной балюстрадой полукругом поднималась из прихожей в верхние покои. Пол представлял собой мозаику из порфира и разноцветного мрамора; по крайней мере, такова была его видимая часть, потому что он почти полностью скрывался под турецким ковром цвета сливок с искусным узором из белых цветов, зеленых листьев, золотых слонов и красных павлинов, сплетающихся в обширные густые заросли под их ногами. Они миновали жилые покои, роскошно обставленные диванами и софами, которые были покрыты бархатом или вышитым атласом, где ничто, кроме большого камина, не напоминало Грецию; через плоские разрисованные турецкие своды, задрапированные зеленой узорчатой парчой, они вошли в довольно большую комнату с окнами с трех сторон. Сквозь решетки с орнаментом проникал прохладный бриз, и Пьер возблагодарил Бога за это. Иначе в комнате можно было бы задохнуться.

Балта Оглы сидел по пояс в горячей воде, от которой поднимался пар, в большом овальном порфировом бассейне, сделанном в мраморном полу. Это был крупный мужчина с огромными волосатыми руками и короткой, совершенно черной бородой. Его длинные черные волосы были небрежно обмотаны толстым, белым, впитывающим влагу полотенцем наподобие тюрбана, который он обычно носил. Его нагота была скромно прикрыта – от прислуживавшей ему девушки-рабыни, подумал Пьер – круглой шелковой накидкой, которая облегала его сильные влажные плечи, спадала на похожие на проволоку черные волосы на потной груди и плавала вокруг него на поверхности ванны подобно нелепо желтому листу водяной лилии.

Воздух был напоен приятным, острым ароматом, исходившим от черной жидкости, которая пузырилась в серебряной чаше над тлеющей жаровней, установленной в углу между окнами. При появлении посетителей девушка-рабыня, как бы не замечая их, поставила алебастровый кувшин с кипящей водой, которую она добавляла в бассейн, подошла к жаровне и помешала жидкость длинной серебряной ложкой. Она вела себя совершенно непринужденно. Быстрый итальянский взгляд Джастина отметил, что она была одета почти так же беззастенчиво, как и посредник в ванне. Василий объявил об их прибытии на диком, незнакомом болгарском языке с первобытными скрежещущими согласными; посредник ответил по-гречески, а евнух перевел на латинский язык:

– Господин сказал, что рад видеть вас и выражает сожаление, что, хотя он владеет болгарским, греческим, турецким, арабским и персидским языками, многочисленные государственные дела не оставляют ему свободного времени для изучения французского или латинского языка. – Затем он занял место позади них. Пьер и капитан шагнули к краю ванны и поклонились.

Это движение напугало глупую болтливую ручную обезьянку, которая пряталась в углу. Она вскрикнула как испуганная женщина, пробежала по влажному мраморному полу, от которого поднимался пар, и прыгнула на плечо Оглы, обвив цепкий хвост вокруг толстой шеи хозяина и держась лапами за прядь черных волос, выбившуюся из-под полотенца. Он изобразил на сером маленьком стариковском личике выражение гнева и смущения.

– Прекрати, Лала; спокойно, Лала Бей; эти франки друзья, – сказал Оглы по-турецки, нежно шлепнув возбужденную обезьянку. Она перестала запутывать его волосы, но осталась на плече посредника, чувствуя себя здесь в безопасности и недоброжелательно поглядывая на французов. Не глядя в сторону рабыни, Балта Оглы протянул большую, полуоткрытую ладонь, и она мгновенно и совершенно бесшумно скользнула к нему, как бы не касаясь пола босыми ногами, и подала ему маленькую фарфоровую чашечку с обжигающей жидкостью. Оглы вдохнул ароматные испарения и попробовал напиток, удовлетворенно причмокивая между маленькими глотками.

– Василий, спроси гостей, не хотят ли они кофе. Можешь упомянуть, что я рекомендую. Шейдаз, добавь горячей воды.

Василий перевел любезное предложение, особо пояснив Пьеру, который был новичком на Востоке, что напиток безвреден и оказывает стимулирующее действие, так что даже воздержанные турки пьют его с удовольствием; он кажется горьким, если глотать его как вино, но очень приятен, если медленно потягивать его, как это делает посредник. Пока он говорил, девушка-рабыня опять взяла кувшин и вылила его в ванну. Но струя горячей воды прошла немного ближе к телу хозяина, чем следовало. Оглы обрушил на рабыню поток отвратительной ругани по-турецки, кончавшийся словами:

– Я раздену тебя донага и высеку твою безобразную, бесполезную задницу, чтобы ты была повнимательнее. – Василий, разумеется, не переводил его слова.

Джастин, если бы он понимал по-турецки, не согласился бы с высказанным определением. Пьер медленно покраснел до корней волос.

– Не позорьте меня, господин, – взмолилась девушка. – Посмотрите на лицо молодого франка. Мне кажется, ваши слова понимают.

– Что? – в изумлении рявкнул Оглы. – Франки не знают языков кроме латыни и их собственного гнусавого диалекта. Он хитро взглянул на Пьера над маленьким озерком черного кофе в крошечной голубой чашечке, которую он держал под самым носом. Его угольно-черные глаза все еще были слегка налиты кровью после усердных проб продукции его виноградников прошлым вечером. Под направленным на него упорным испытующим взглядом Пьер покраснел еще больше.

– Боже мой! – открыл рот от изумления Оглы. – Кажется, ты права, Шейдаз.

– Меня немного учили турецкому языку, милорд, – быстро произнес Пьер. – Французский министр упомянул, что Паша Оглы, возможно, предпочитает говорить по-турецки. Но обучавший меня старик прожил много лет в Исфагане и, возможно, его турецкий язык был с примесью персидского или я учил его недостаточно усидчиво; минуту назад мне показалось, что вы назвали вашу обезьянку «Милордом Наставником», а теперь мне кажется, что вы назвали вашу прекрасную рабыню, которая, как и все, что я видел в вашем доме, делает честь вашему изысканному вкусу, безобразной и бесполезной. Несомненно, мой турецкий никуда не годится.

Джастин вынужден был повернуть голову, чтобы увидеть, кто говорит. Балта Оглы обнажил все свои сильные ровные зубы, поразительно белые на фоне черной бороды, в широкой довольной улыбке.

– Это редкая любезность со стороны министра, Питер. Никогда раньше он не присылал ко мне должностного лица, с которым я мог бы разговаривать напрямую без помощи моего драгомана.[24]24
  Переводчик на Востоке (прим. перев.).


[Закрыть] Я люблю разговаривать и люблю есть, и люблю делать это без посредников. Я напишу вашему господину, как я доволен. Ваш турецкий язык прекрасно можно понять, хотя он чуть-чуть высокопарен. Вас учил пуританский старый грамотей? Старый языческий священник?

– Нет, милорд, он старик, но не имам и не ученый. Он старый мастер по изготовлению сабель, который не мог написать ни слова на родном языке.

– Вам следовало бы научиться и писать, Питер. Пусть вас не смущает имя моей обезьянки. Она заслуживает титул, который вы правильно поняли. Она умнее большинства людей, которых я встречал. Что касается девушки – она неуклюжая девка. Я действительно собираюсь продать ее. Может быть, мы договоримся, ревизор Питер?

Евнух быстро переводил его слова недоверчивому капитану.

– Мне она не по карману, милорд.

– В самом деле? Ну хорошо, я ценю мою кожу и не хочу, чтобы ее содрали с меня. Может быть, я подарю девушку вам. – Пьер знал, что быть подаренным – ужасное оскорбление для раба. Джастину, до которого информация доходила с запаздыванием на латыни, не казалось, что девушка слишком обеспокоена. Возможно, Оглы шутит, или девушке хочется сменить хозяина.

– Я бы не знал, что с ней делать, милорд.

Посредник фыркнул и мелкая рябь разбежалась по поверхности воды. Она отразилась от стенок бассейна, вернулась к нему как прилив и затухла на его круглом, выступающем из воды животе под плавающей желтой накидкой. Он осушил чашку и протянул ее девушке.

– Оружейник, очевидно, был в самом деле древним стариком, – заметил Оглы. – Шейдаз, дай эфенди[25]25
  Господин, повелитель – форма обращения, широко применявшаяся в Османской империи (прим. перев.).


[Закрыть] Питеру чашку кофе. Каждый, кто говорит по-турецки, Питер, должен также научиться пить кофе.

– Я принес декларации, – сказал Джастин, – и был бы рад вручить их, как только Паша Оглы согласится взглянуть на них. – Он принял чашку кофе от Шейдаз, то же сделал и Пьер. После того как Василий перевел обращение капитана посреднику, Пьер добавил:

– Весь груз предназначен вам, милорд.

– Да? – воскликнул Оглы, – Министр любезен как никогда. Но что сказал по этому поводу Михаил в Константинополе?

– Кантакузин был разочарован, но он понял, что корабль выполняет срочное плавание, чтобы избежать осенних штормов – Пьер повторил эти слова на латыни Джастину и тот согласно кивнул. Василий тоже кивнул. Все знали о штормах, свирепствующих в конце сезона в восточных морях.

– Я всегда могу распорядиться хорошим товаром, – сказал Оглы. – Дань туркам становится все более обременительной. Мой сын как раз сейчас в Магнезии ходатайствует перед моей родственницей Марой. Вы, вероятно, знаете, что она – главная жена султана Мурада, мать его сына Мохаммеда, который после смерти Мурада будет следующим султаном. Разумеется, это высокая честь для моей семьи, хотя странно быть кузеном человека, представляющего великую угрозу христианскому миру. Может быть, миссия моего сына увенчается успехом и приведет к снижению дани. Моя дорогая жена уже неделю молится за него и, если я не путаю, будет молиться еще неделю. Так, Василий?

– Еще неделю и два дня, милорд, – ответил евнух.

– Все мы, – продолжал Оглы, – от Великих Комнинов до бедного уличного торговца должны вносить свою лепту в эту дань. Поэтому не думайте, что я недооцениваю важность груза, сэр Джон, но у меня все еще болит голова и я смогу обсуждать дела только после обеда.

Василий сказал Джастину, что господин все еще не совсем здоров и сможет посмотреть судовые документы через некоторое время. У капитана тоже слегка кружилась голова от кофе. Напиток ему не понравился, и он выпил его лишь из вежливости. Пьеру кофе тоже не понравился, к тому же он выпил его слишком быстро. Он вдруг с беспокойством почувствовал своего рода слабое опьянение от горького непривычного стимулятора, который Шейдаз приготовила по турецкому обычаю очень густым и крепким.

– Василий, – сказал Оглы по-гречески, – франки как обычно опьянели от кофе и старый выглядит весьма агрессивно, как козел.

– Осмелюсь предположить, милорд, – быстро прервал его Василий, – что необычный молодой человек может понимать и по-гречески.

– Клянусь святым, летающим гробом, может! – Оглы из осторожности продолжал по-болгарски. – Предложи гостям освежиться, Василий! Возможно, они хотят смыть с себя соль столь долгого плавания. Пусть Шейдаз ухаживает за юношей; пусть не дает ему больше кофе. Если она действительно не хочет быть подаренной, пусть ее сообразительность и твой намек подскажут ей, как вести себя. – Он продолжил по-турецки, чтобы было понятно Пьеру:

– А ты, после того, как желания гостей будут удовлетворены, приготовь для сэра Джона и генерального ревизора хороший обед. Мне будет приятно, Василий, если ты покажешь этот глупый трюк с длинным бамбуковым шестом.

Несмотря на зрелый ум, который Пьер уже угадал в Василии, евнух по-детски гордился своей чрезвычайной силой и неумеренно обрадовался возможности продемонстрировать ее в искусных трюках и пантомиме.

– Приказы господина горят в моем бесполезном сердце огненными буквами, – отозвался Василий, прижимая руку к сердцу и кланяясь.

Оглы учтиво наклонил голову, давая понять французам, что аудиенция окончена. Трапезундский вельможа в бассейне с обезьянкой на плече как-то ухитрился придать своему жесту первобытную величественность. Пьер был поражен сокрушительным, мощным воздействием его жеста и отнес это к неуловимому влиянию кофе, который был выпит на голодный желудок и придавал каждой неправдоподобной вещи приятный ореол правдоподобия. Пьер обильно потел в своей бархатной мантии. Внезапное подозрение об отравлении пронеслось в его сознании, но у Оглы не было причин отравлять его. Евнух, по-видимому, был способен на все, но Василий не станет отравлять его без указания хозяина. Наконец, Пьеру, стиснув зубы, удалось справиться с полетом фантазии. Определенно кофе был наркотиком, которого следовало остерегаться в будущем.

Василий провел Пьера в просторную комнату, где стоял диван с подушками и балдахином. За ней была еще комната, очень похожая на ванную, которую они только что покинули, но поменьше и не так богато оформленная.

– Не хочет ли генеральный ревизор освежиться? До обеда еще масса времени, – предложил Василий. – Осмелюсь сказать, сэр, что кофе, вероятно, разогрел вашу кровь. Ваш лоб весь пылает. Кофе иногда оказывает такое действие на непривычных к нему людей, но это действие быстро проходит. Попробуйте ванну, и если вы найдете ее слишком холодной, просто хлопните в ладоши и вам принесут горячую воду.

– Спасибо, Василий. Надеюсь, что она ледяная, – со смехом сказал Пьер.

Василий предвидел, что генеральный ревизор воспользуется ванной, что Пьер сразу же и сделал, но ожидал гораздо больших трудностей с капитаном. Он с поклоном вышел из комнаты, и Пьер слышал его задушевный разговор с сэром Джоном, которого он проводил в соседние апартаменты, об удовольствии от приема ванны.

Вода доставляла приятное ощущение. Они имела в точности комнатную температуру и очистила мозг Пьера от кофейного дурмана.

Внезапно за дверью послышалось какое-то царапанье. Пьер, сидя по шею в прохладной, освежающей воде, предложил человеку войти и был поражен, увидев слугу-турка с деревянной бадьей на плече. Из бадьи виднелись опилки.

– Можно? – спросил человек, отворачивая взор, потому что утонченные турки не любили лицезреть обнаженные тела.

– Конечно, – ответил Пьер, не вполне понимая, на что он соглашается.

Человек высыпал из бадьи в воду снег, прикоснулся рукой к сердцу и к губам и смущенно покачал головой. Затем, испуганный и пристыженный тем, что его удивление выразилось столь открыто, он покинул франка, предоставив ему посинеть от холода или заледенеть, если ему нравится, в заказанной им ледяной ванне.

Пьер был изумлен не меньше турка не только видом снега в летнее время, но и тем, что его слова так быстро приняли к исполнению. Снег очевидно был доставлен с далеких гор. Спешная доставка его в город на лошадях, мулах или на чем бы то ни было ошеломляла и, очевидно, стоила чрезвычайно дорого. Пьер подозревал, что не только необходимость платить дань туркам заставляла Оглы заниматься торговлей. Интересно, думал он, во что обходится ведение домашнего хозяйства, которое способно по первому требованию предложить горячую воду или снег. Он опять был хладнокровен и спокоен и уже собирался покинуть ванну, когда за дверью опять послышалось царапанье. Он снова предложил человеку войти, но твердо решил, что если принесут еще снега, он отошлет человека обратно в погреба, чего бы это не стоило.