Текст книги "Блеск клинка"

Автор книги: Лоренс Шуновер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

На шкафуте корабля сверкали светлый щит Джона Джастина, благородного венецианца, который командовал каравеллой, и щиты всех членов команды, имеющих право на ношение оружия. Некоторые из них сейчас работали веслами, направляя судно к причалу.

Использование галерных рабов практиковалось, и многие несчастные проводили жизнь за веслами в прибрежных водах, но брать их в дальние плавания было невыгодно и неблагоразумно. «Святая Евлалия» возвращалась из Трапезунда, за Константинополем, а может быть, и из более далеких мест. Все члены команды были свободными, это были лучшие люди Кера.

У причала весла с левого борта были подняты по команде капитана, а весла с правого борта погружены в воду, потому что гребцы знали глубины в родном порту. Пользуясь веслами как шестами, они осторожно подвели каравеллу к причалу, а моряки пришвартовали ее.

Капитан сошел с корабля и поклонился хозяину.

– Рад видеть вас, сэр Джон, – сказал Кер. – Вы немного запоздали и я начал беспокоиться, не случилось ли какое-то несчастье.

– Это было долгое путешествие, милорд, и у нас были маленькие неприятности.

– Надеюсь, что не пожар снова, – с улыбкой произнес Кер. Каждый знал, что «Евлалия» не может сгореть.

– Нет, милорд, вода и встречный ветер, который чуть не занес нас в Африку. Мы потеряли одного из членов команды.

– Кого? – спросил Кер.

– Антония, одного из братьев Дино. Большая волна обрушилась на шкафут корабля и унесла его. Это было ночью, во время шторма. Мы ничего не могли сделать.

– Я сожалею о его смерти, сэр Джон.

– Его брат Педро был очень привязан к нему и сильно горевал. Я освободил его на неделю от вахт, но потом снова привлек его к работе. Вредно предаваться грустным мыслям слишком долго. По-моему, он оправился после депрессии.

– Насколько я помню Педро Дино, – сказал Кер, – он всегда отличался меланхолическим темпераментом. Может быть, вам перевести его на другое судно?

– Он выразил желание остаться на нашем. Если у вас нет других указаний, я полагаю, следует разрешить ему остаться. Это верно, что он всегда в мрачном настроении, за редкими исключениями, когда он выглядит счастливым и целыми днями смеется, больше, чем кто-либо на корабле. Но главное – он толковый моряк, добросовестный и надежный. Он никогда не пьет, даже в порту. Он говорит, что любит наш корабль.

– Вы знаете ваших людей, сэр Джон. Пусть остается.

– Вот записи, сэр. Я всегда рад избавиться от них. – Он потер белую, не загоревшую полоску кожи, которую оставил кожаный ремешок, окружавший его запястье наподобие браслета.

Жак Кер передал медную трубку, заполненную грузовыми декларациями, де Кози, а тот отдал ее Пьеру. Пьеру некому было передать трубку, и он грустно посмотрел на нее, потому что он уже разгрузил сегодня одно судно.

– Что вы привезли мне из Трапезунда? – спросил Кер.

– Обычные приправы, милорд, – пренебрежительно ответил венецианец. Джон Джастин был достаточно хорошо знаком с восточными пряностями, чтобы восторгаться ими. – Набор шелков исключительной красоты. Нас направили также в Херсонес, чтобы забрать у Паши Оглы редкие русские кожаные изделия. Это и задержало нас, не считая шторма.

Кер взглянул на Пьера, на лице которого отразились внимание и полное изумление при упоминании языческого имени.

– Балта Оглы подделывается под турецкого вельможу, – объяснил министр, – потому что одна из женщин его царственной семьи вышла замуж за султана. Но он болгарин, а не турок.

– Я, конечно, знаю Балта Оглы как посредника в Трапезунде, – быстро произнес Пьер. – Его имя часто появляется на грузовых декларациях. Я был поражен, когда оказалось, что он является также важным лицом у магометан.

– Он занимает достаточно высокое положение, – сказал капитан. – У Оглы большой замок в городе и обширные имения за его пределами. Я бы не удивился, если бы он оказался турком. В Трапезунде всякое случается.

– Оглы сотрудничает с нами почти столько же времени, сколько я работаю здесь, – сказал де Кози. – Он пользуется расположением императора, потому что обеспечивает высокие доходы от налогов на торговые операции нашего хозяина. Но Балта Оглы толковый и честный человек, христианин. Никто в Трапезунде не закупает товары у персидских караванов на столь выгодных условиях. Я знаю, что он не турок, и если он владеет, как говорят, половиной города, я уверен, что он этого заслуживает.

– Никто не сказал, что он не заслуживает, Бернар. Не будь таким раздражительным, – сказал Кер, – мы все знаем Оглы.

И действительно, богатый болгарин однажды посетил Монпелье, и министр полагал, что он заслуживает того высокого доверия, которым пользовался как торговый агент.

Вновь обращаясь к капитану, Кер спросил:

– Я надеюсь, что вы и ваша команда здоровы?

Болезнь всегда представляла серьезную проблему, потому что корабельные хирурги обычно не отличались высокой квалификацией, и все же у людей не хватало ума, чтобы не сбрасывать испражнения в трюмы. Они с известной долей логики полагали, что если человек может жить со всей этой грязью внутри, то она ему не помешает и в нескольких футах под ним. Последующие поколения с развитым обонянием находили весьма предосудительным это первобытное отношение к гигиене, но любой порядочный моряк на борту «Святой Евлалии» знал, что никакая чепуха не продержится долго в трюме, который откачивается восемь раз в день. Потому что их судно, как и любое судно того времени, протекало и должно было откачиваться во время каждой вахты.

На лице Джона Джастина появилось выражение озабоченности, и он ответил:

– Никто не заболел, кроме Илдерима, у которого постыдная болезнь.

– Что с ним? – спросил Кер.

– Точно не знаю, – ответил капитан.

– Я взгляну на него, – сказал Кер, – а вы пока отпустите команду на берег. Береговая стража присмотрит за кораблем. Я не знал, что вас пошлют в Херсонес. Каждый хочет вернуться домой после столь длительного путешествия.

– Вы так добры, сэр, – сказал капитан, довольный, будто юнга, получивший лишний пенни. Он вновь поклонился и вернулся на палубу «Евлалии», где выкрикнул приказ, на который ответил радостный рев голосов, начиная от камбуза кока под полубаком и кончая каютами офицеров на корме. Люди бросились с корабля, будто он начал тонуть. На самом деле судно немного всплыло, освободившись от их веса, и показалась полоска морских водорослей шириной в один или два дюйма, будто кто-то прочертил тонкую зеленую ватерлинию. В этом мягком мшистом наросте было множество существ, называемых морскими уточками. Все знали, что морские уточки являются плодами дерева, которое растет на краю света, в темноте, в зоне приливов. В каждом из плодов находилась маленькая белая птичка, и когда плоды созревали и лопались, птички вылетали из них. А иначе откуда же берутся морские чайки вдали от берега? Днище судна теперь нужно было очистить.

Илдерима уложили на тюфяк в каюте капитана, что удивило Пьера. Кер воспринял это как должное.

– Этот турок – лучший лоцман на Востоке, – сказал он. – Надеюсь, что его болезнь не опасна.

Капитан остался на борту, но имел такой скорбный вид, что Кер громко рассмеялся, несмотря на то, что ценный работник лежал у его ног, возможно, при смерти.

– Следуйте за вашими людьми, Джон из Венеции! – приказал он, дружески похлопав капитана по плечу. – С каких пор капитан последним покидает судно?

– Вы очень добры, хозяин, – ответил капитан. – Признаюсь, что у меня в горле першит, а ароматы земли прекрасны. Но я опасался, что могу понадобиться вам.

– У меня масса помощников, Джон. Отправляйтесь в таверну и смочите горло. И мне пришлите лекарство. Вы можете разгрузить корабль завтра. Уже темнеет.

Илдерим лежал с руками, сложенными на груди. Он держал распятие, которое, как многие обращенные в христианство, всегда имел при себе. На его губах были улыбка и пятна пены. Он что-то бормотал.

Бернару показалось, что он спит. Пьеру он показался бледным и усталым. Но Жак Кер провел на Востоке годы и понимал, что лоцман очень болен.

– Приведи хирурга, – сказал он Пьеру, – лучшего, какого сможешь найти. Нет, – передумал он и обратился к де Кози: – Пригласи самого Вилланову. Он придет, если ты скажешь, что он мне нужен. Отправляйся в университет немедленно, Бернар.

– Разумеется, господин де Вилленев придет по вашему вызову, даже если он прозвучит не из моих уст, а из уст чиновника, – проворчал де Кози.

– Конечно, придет. Но понадобится пререкаться с привратниками. Делай, как я сказал, де Кози.

– Я лишь хотел помочь вам в уходе за больным лоцманом, – с долей злости возразил де Кози.

– Мне достаточно помощи Пьера. Может быть, здесь никто не сможет помочь. – Кер посмотрел на Илдерима, чьи губы продолжали шевелиться и улыбаться.

– Да, конечно, Пьер прекрасно умеет обращаться с больными! – произнес Бернар. Он вновь овладел своим голосом, который теперь звучал энергично. – Я немедленно доставлю ученого хирурга, заверяю вас, – и он отошел с такой смиренной покорностью, что Кер простил ему вспышку непослушания, в которой министр узрел еще одно проявление лени своего секретаря-дворянина.

Жак Кер встал на колени рядом с ценным моряком-турком и принюхался к его дыханию.

– Что вы подозреваете, милорд? – рискнул спросить Пьер. Он знал, что на кораблях Кера никто не напивался, а если бы это и случилось, не было необходимости посылать за ученым из Падуи, Джованни Вилланова, которого во Франции называли господином де Вилленев и который был деканом Хирургического колледжа в Университете Монпелье.

– Опиум, – ответил Кер.

– Опиум, милорд? Но ведь его не оперировали.

– Некоторые турки едят лекарство, Пьер. Не для того, чтобы сделать свои тела нечувствительными к хирургическим инструментам, для чего Бог и предназначал опиум, но чтобы развратить сознание и предаться сладким грезам. Это дьявольски извращенное применение благословенного дара. Оно часто кончается смертью. Хотел бы я знать, где он достал его. Вскрой декларации, Пьер.

Пьер вскрыл печати и быстро просмотрел страницы.

– Немного темновато и трудно читать, милорд, но среди груза есть большое количество драгоценного лекарства.

– Кто-то проявил большую неосторожность при упаковке, – горько произнес Кер. – Это нужно сказать капитану.

В этот момент Илдерим открыл глаза, зрачки его были сильно сужены, как будто солнце светило ему прямо в глаза, и начал мягко и быстро говорить. Теперь он не улыбался. Он выглядел ужасно напуганным. Пьер наклонился ближе к нему и слушал.

– Опиум, – сказал Кер, – всегда заворачивают в листья, затем в кожу, затем заливают битумом, чтобы защитить от влаги, обмазывают жиром и покрывают пчелиным воском…

– Тише, милорд! – взволнованно произнес Пьер, подняв руку с непочтительным останавливающим жестом.

– Что вы сказали мне, молодой человек? – воскликнул пораженный министр.

– Ш-ш-ш!

Уже десять лет никто кроме короля не останавливал Жака Кера в середине фразы.

– Он зовет Моисея, – перевел Пьер, – он думает, что находится в восточном городе. Он говорит, что повиновался закону и Евангелию Христову, милорд. Теперь он призывает Магомета, святого, как написано в священных книгах, милостивого ко всем живущим, пророка пророков, врачующего врачующих, чьим откровением является Коран – он христианин лишь наполовину, милорд…

– Продолжай, – сказал министр, который вдруг сообразил, что его удивительный чиновник как-то ухитрился в Нормандии выучить турецкий язык.

На лице Илдерима в опускающемся на каюту сумраке рисовался все больший ужас.

– Он раздает милостыню бедным, – продолжал Пьер, – потому что его разум отягощен великим грехом. Теперь он в Мекке, целует Черный камень и бежит – нет, идет – вокруг мечети.

– Это великое паломничество, – прошептал Кер. – Они обегают храм трижды, потом обходят его четыре раза. Я понятия не имел, что ты говоришь по-турецки, Пьер.

– Много людей сопровождают его, – продолжал Пьер. – Теперь он муэдзин, провозглашающий часы молитвы с минарета при мечети, милорд, – молиться лучше, чем спать, Бог велик, нет Бога кроме Бога, Отца, и Сына, и Святого Духа…

– У него смешались религии, – заметил Кер.

– Он призывает Богородицу в свидетели, что он доставил бы ящик, если бы смог, и призывает Святого Гавриила, Святого Рафаила и Святого Михаила, потому что боится умереть…

– Что ты сказал про ящик, Пьер?

– Вперед, говорит он, в вечную жизнь, христианская душа, именем Отца, создавшего тебя, Сына, избавившего тебя, и Святого Духа, освятившего тебя…

– Прежде чем он отправится в преисподнюю, узнай про этот ящик!

Пьер сказал что-то по-турецки, но Илдерим плюнул ему в лицо и продолжал бормотать.

– Он говорит, что я не хозяин гостиницы, милорд, именем ангелов и архангелов, именем апостолов, мучеников и исповедников…

– Узнай имя хозяина гостиницы, Пьер!

Пьер задал еще вопрос по-турецки.

Лицо Илдерима исказилось. Слезы потекли по его щекам.

Пьер переводил:

– Я уже давно доставил бы его, если бы не моя великая слабость. Будь милостив ко мне, наимилостивейший Спаситель, клянусь душой, которая судит себя, клянусь ангелами, уносящими души с нежностью или жестокостью, крестом и крестными муками, святым Воскресением и Вознесением, бородой Пророка, бочонком и песком кока…

– Это уже кое-что! – воскликнул министр. Он вскочил на ноги и бросился на палубу. Пьер слышал быстрые шаги его бархатных туфель по доскам, они удалялись в сторону полубака, где в железном ящике, наполовину заполненном песком, приготовлялась пища. Этот песок тщательно сохраняли, но когда выгребали пепел, часть песчинок неизбежно терялась, поэтому рядом стоял бочонок с чистым песком для восполнения потерь.

Илдерим продолжал свою горестную литанию. Стало почти темно. Лицо турка было таким бледным, что казалось, будто оно светится. Илдерим молился вперемешку христианским и магометанским святым и часто менял представление о самом себе. Ему поочередно казалось, что он мужчина, священник, женщина, крокодил, ребенок, обезьяна; он считал себя тонким серпом молодой Луны, который как раз показался в дверном проеме душной маленькой каюты.

Как Луна, он вел турок в битву против нечестивых гяуров, чей священный символ, крест, он так крепко сжимал в руках.

Теперь его дыхание стало очень редким, он замолчал. По телу Пьера поползли мурашки, ему хотелось, чтобы Кер вернулся. Он стоял в дверях, где воздух был посвежее. Министр не скоро вернулся с носовой части корабля. Наконец Пьер увидел его с фонарем, который он взял у одного из стражников. Он быстро шел к корме, фонарь высвечивал золотистый круг на палубе. Подмышкой он держал довольно большой ящик и, войдя в каюту, поставил его рядом с телом лоцмана.

– Он сказал что-нибудь еще? – спросил Кер.

– Некоторое время назад он замолчал, милорд.

Ящик был хорошей работы и перевязан кожаным ремешком. Замка или отверстия для ключа не было. Жак Кер развязал ремешок, но крышка была прочно прибита гвоздями.

– Ты можешь оторвать эти доски, Пьер? – спросил он.

Пьер попытался, но у него не хватило сил даже пошевельнуть их.

– Нужен инструмент, милорд, – сказал он и взял один из шипов, которыми матросы сращивали канаты.

– Если ты не можешь оторвать несколько досок голыми руками, я сомневаюсь, что ты мог разбить ими человеческий череп, – заметил министр. – Теперь давай посмотрим, что лоцман припрятал на дне бочки с песком кока. Это был хитро подобранный тайник.

Он приблизил фонарь. В ящике лежало несколько запечатанных упаковок, которые, очевидно, содержали опиум.

– Их цена, Пьер, как ты знаешь, около 1 000 фунтов. Ты бы не нашел их в своих декларациях. Думаю, что в северных странах это принесет несколько тысяч, так как там опиум менее доступен. А это еще что?

Это был маленький кожаный мешочек. Что-то постукивало в нем. Кер развязал его и высыпал половину содержимого на ладонь. Все звезды рая засверкали на его ладони при свете коптящего фонаря: желтые, красные, голубые, зеленые и белые, мерцающие и искрящиеся ослепительным блеском, который придавал драгоценным камням Востока такую прелесть и ценность.

– Кажется, Илдерим завел дружбу не только с торговцами маком, но и с ювелирами, – горько сказал Кер. – Нет, это слишком! И это на моем корабле! Когда я поручу тебе подсчитать, какие ужасные потери нанес бы этот бесстыдный бизнес королю Карлу из-за неуплаты налогов, сумма поразит тебя. Она громадна, поверь мне. Ты, кажется, говорил, что лоцман доставлял ящик и раньше?

– Да, сэр: из его слов следует, что это было не в первый раз.

– И он плюнул тебе в лицо, когда увидел, что ты не тот проклятый владелец гостиницы. Верно?

– Верно, милорд.

– Черт возьми! – прорычал Жак Кер. – В городе полно хозяев гостиниц. Кажется, мне придется допросить их всех. Боюсь, что дыба не останется без дела, Пьер.

– Но тогда все узнают о контрабанде, милорд, – возразил клерк.

– Не давай мне советов, юноша, – прикрикнул на него министр. – Хотя ты, конечно, прав. Мне самому следует об этом подумать. В более спокойной обстановке. У тебя на плечах трезвая голова, Пьер. Обнаружение контрабанды привело меня в крайнее замешательство. Если бы только этот нечестивый негодяй упомянул имя владельца гостиницы. Разбуди его, если сможешь.

Пьер начал трясти лоцмана, так что его зубы стучали, но он оставался в беспамятстве.

– Шлепни его по щеке, – приказал Кер, – нет, подожди, я сам. Мне это доставит удовольствие. – И он несколько раз ударил Илдерима ладонью по щекам. Илдерим открыл сонные глаза и бессмысленно улыбнулся на фонарь.

– Я хочу пить, – сказал он по-французски.

– Приходи в мою таверну, – быстро произнес Пьер, – и освежись. Будь моим почетным гостем. Твое путешествие было долгим. Ты не поприветствуешь старого друга?

– Вино и изображения запрещены, – ответил Илдерим по-турецки.

Пьер вздохнул:

– Он опять магометанин, милорд.

– Попробуй сказать то же самое по-турецки, – предложил министр, и Пьер повиновался. Но Илдерим снова задремал.

– По-турецки это не звучит, сэр. Я знаю несколько слов, обозначающих гостиницу, но ни одно из них не рождает в моей памяти гостеприимного хозяина с бутылкой вина. Слуга моего отца никогда не учил меня этому.

– Я помню старого турка в мастерской твоего отца. Должно быть, он хорошо обучил тебя – я подумал и понял, что благочестивый язычник не станет пить вино в публичном месте. О, где же это мой жирный секретарь?

– Не убрать ли мне ящик от чужих глаз, милорд?

– А? Да, да, конечно, – забеспокоился министр. Он опустил мешочек с драгоценностями в карман. Пьер поместил ящик в один из больших морских сундуков капитана. Вдалеке он услышал стук копыт по гладкой брусчатке, которой была вымощена дорога к причалам Кера, чтобы облегчить доставку грузов.

Господин де Вилленев был пожилым человеком с внушающей уважение характерной наружностью. Он был богато одет и захватил с собой трех ассистентов. Он приветствовал Жака Кера низким поклоном, изображавшим преувеличенное самоуничижение. Его ассистенты-медики в точности повторили его поклон.

– Да хранит вас Бог в добром здравии, господин министр, – произнес он. – Надеюсь, вы не сердитесь, что я по не зависящим от меня причинам прибыл по вашему вызову с небольшим опозданием.

– Храни вас Бог, Вилленев. Этот моряк очень болен. Он исключительно ценный работник. Вы им займетесь?

– Разумеется, милорд, – ответил врач. Он стоял величественно и совершенно неподвижно, а его ассистенты собрались вокруг лежащего в бессознательном состоянии Илдерима, щупая пульс, измеряя температуру конечностей, заглядывая под его тюрбан.

– Господин де Вилленев проводил физический эксперимент, – объяснил де Кози. – Это потребовало некоторого времени.

– Я анатомировал тритона, – произнес доктор, – у которого, после того как я отсеку его конечности, каждый раз вырастают новые. Сегодня пресмыкающееся умерло, и я пытался определить источник его замечательной способности к восстановлению. Было бы чудесно, если бы человек обладал такой способностью.

Каждый замызганный мальчонка, игравший в сыром рву около замка, знал, что если у саламандры оторвать ноги, они снова вырастут. Лишь в дерзком воображении хирурга способна была родиться мысль, что подобное может произойти с человеческим существом.

– Не так чудесно, – сказал Кер.

– Артерии были наполнены кровью, что соответствует утверждениям Гелена, – продолжал де Вилленев. – Не представляю, почему так многие мои коллеги настаивают, что они наполнены ветром.

– И я не представляю, – отозвался министр.

В этот вечер он, по-видимому, не был расположен к любезностям. Хирург, поведение которого полностью соответствовало общепринятым нормам поведения врача при вызове к больному, был немного раздосадован. Наконец, все ассистенты поднялись, и один из них произнес на латыни:

– Мы не знаем, что с ним.

Научный язык не мог скрыть их незнание, поскольку каждый из находившихся в каюте, за исключением спящего Илдерима, говорил на латыни.

Главный врач был шокирован, как будто он сам не смог поставить диагноз, и в первый раз взглянул на пациента.

– Откройте его глаза, – скомандовал он, и один из помощников выполнил указание.

Он наклонился и понюхал воздух, выдыхаемый Илдеримом, как это делал Жак Кер.

– Поставьте свет за его головой, – приказал он, и когда они сделали это, он внимательно осмотрел уши Илдерима, с помощью маленького жезла отклоняя их от головы, так что лампа просвечивала сквозь них.

– Этот человек – турок, господин министр?

– Да, – ответил Кер, – и лучший лоцман по Черному морю, который у меня есть. Я не хочу потерять его. Мои предположения верны?

– Если вы думаете, что это опиум, милорд, я отвечаю «Да». Его сердце очень ослабло. Дыхание очень замедленное. Глаза выглядят весьма плохо. Конечно, я сделаю, что смогу, но было бы разумно послать за священником. Он христианин? Я сделаю инъекцию возбуждающего средства per anum.[16]16
  Через задний проход (прим. перев.).


[Закрыть] Никакое рвотное средство сейчас не поможет очистить его желудок. Я прижгу ему ступни. Кто-то должен бить в барабан или громко петь. Если не давать ему заснуть, может быть, он выживет. Если он заснет, то обязательно умрет. Когда мочки ушей такие белые, надежды мало.

Кер намеревался предложить доктору богатое вознаграждение, если он спасет жизнь турку, но вспомнил обо всем и решил, что слишком высокая цена за жизнь Илдерима вызовет разговоры.

– Я уверен – вы сделаете все, что в ваших силах, месье де Вилленев, – любезно произнес он. – Хорошие лоцманы, как вы знаете, редки и представляют большую ценность для короля. Де Кози, – добавил он, – будьте так добры, прикажите двум стражникам отнести этот сундук капитана в мою библиотеку. В нем несколько карт, я бы хотел, чтобы вы их посмотрели. Прямо сейчас, если можно.

– Конечно, милорд. Целый сундук? – удивленно спросил Бернар.

– Целый сундук, – подтвердил министр, и де Кози отошел, чтобы позвать людей.

– Ты, Пьер, конечно, захочешь остаться здесь, – продолжал он, жестко взглянув на чиновника, – и сообщить мне, если бедняга скажет что-то заслуживающее моего внимания. Ты меня понимаешь, Пьер?

– Да, милорд.

– Я пришлю священника, Вилланова. Илдерим христианин. Вы видите, как он держит распятие? Надеюсь, что священник не понадобится. Будет жаль, если несчастный моряк произнесет последнюю исповедь по-турецки, не так ли? Я спрашиваю, не так ли, Пьер?

– Сомневаюсь, что он сможет исповедаться, – сказал Вилланова, беспощадный как палач.

– Я слышал, что магометане в момент смерти иногда говорят на своем варварском языке, непонятном христианам, – произнес Пьер с совершенно наивным видом. – Не знаю, что это означает для их душ.

– Стоит ли размышлять о религии в присутствии выдающегося хирурга? – сказал Кер. Он надеялся, что чиновник понял, что от него требуется; по-видимому, тот понял.

Два высоких человека вытащили из каюты капитанский сундук. Де Кози и Жак Кер последовали за ними, причем главный распорядитель расходов французского королевства наблюдал за сундуком столь же ревностно, как крестьянка наблюдает за корзиной с яйцами, укрепленной на спине ее мула.

Доктора развели небольшой огонь в походной жаровне, чтобы разогреть инструменты для прижигания, и приготовили инструмент для инъекции возбуждающего средства. Но никакие их попытки не могли пробудить пациента. Он даже не пошевельнулся, когда они прикоснулись к нему раскаленным докрасна железом.

Пришел священник в епитрахили с причастием в руке. Он был поражен увиденным и думал, что человека пытают, пока не заметил представительную фигуру господина де Вилленев. Он пришел вовремя. Он едва успел закончить прекрасную молитву, которую несчастный лоцман столь прискорбно исказил в бреду, как Илдерим умер подобно тритону.

Пьер побежал в замок и был немедленно пропущен. Он постучал в дверь библиотеки и она распахнулась, будто он прикоснулся к секретной пружине. В комнате никого не было кроме де Кози, чье лицо было почти так же бледно, как лицо Илдерима, и министра, который сам открыл дверь. Кер снова закрыл и запер ее. Было удивительно наблюдать министра Франции, закрывающегося на ключ от своих слуг.

– Пьер, кто-нибудь знает, что ты говоришь по-турецки? Назвал ли Илдерим имя хозяина гостиницы? Сказал ли он вообще хоть что-нибудь?

– Нет, милорд. Я понял ваши инструкции. Уверен, что никогда не упоминал, что могу говорить по-турецки. Я говорю также по-итальянски и по-английски. Формально я изучал только латинский язык. Илдерим умер, не произнеся ни слова. Хотел бы я знать, что в самом деле станет с его душой.

– Черт с ней, с его душой! – раздраженно проворчал министр. – Нет, я не то хотел сказать. Может быть, твое предназначение, Пьер, состояло в том, чтобы стать его исповедником. Кажется разрешено в исключительных случаях исповедоваться мирянину?

– Да, я слышал, что в исключительных случаях можно.

– Священник приходил?

– Он пришел в последнюю минуту, сэр.

– Тогда я не сомневаюсь, что душа Илдерима попадет куда следует, – довольно произнес министр. – Насколько я помню, в твоем переводе его молитвы христианская тема немного преобладала над языческой.

Пьер слегка побледнел.

– Если бы не доктора, мне кажется, что Илдерим прожил бы немного дольше.

Кер покачал головой:

– Всегда неприятно наблюдать прижигания.

Пьер сказал:

– Они делали и другое. Илдерима чуть не разорвало от инъекции морской воды и настоев трав, которыми они накачали его тело.

Кер пожал плечами:

– Вилланова – лучший хирург Франции. Он много путешествовал по Востоку. Вспомни, как быстро он поставил диагноз, просто взглянув на глаза и уши. Вилланова знает, что делает. А тебе, Пьер, надо выпить бокал вина. Быть в течение одного вечера переводчиком, священником и хирургом – хорошая встряска для нервной системы. Садись, юноша. – Кер собственноручно наполнил вином бокал для Пьера. Его любезные слова и необычное поведение поразили и слегка насторожили Пьера. Он сел и выпил глоток вина.

– Ты очень толково ответил мне, Пьер, в присутствии остальных, когда я пытался предостеречь тебя, чтобы ты не показывал свое знание турецкого языка. Это знание может оказаться очень полезным. Мы с Бернаром долго обсуждали это грязное дело. – Он указал на драгоценные камни, лежавшие на столе, и пакетики с опиумом, которые были вскрыты, чтобы убедиться в их содержимом. – Он согласен со мной, что Илдерим был лишь агентом, служившим каким-то важным лицам, как здесь, так и в Турции.

– Драгоценные камни могли прибыть из Константинополя, – наконец заговорил Бернар.

– Верно. А опиум определенно привезен из Трапезунда. Весь опиум я получаю оттуда. Балта Оглы покупает его у персов. Маловероятно, что изменники действуют в нескольких восточных портах. Раньше ничего подобного не случалось. Я убежден, что кто-то, занимающий высокое положение на Востоке, поддерживает секретную связь с высокопоставленным лицом во Франции. Илдерим – лишь одно звено в цепи, насчитывающей, как минимум, три-четыре участника, в том числе хозяина гостиницы. Может быть, их еще больше.

– Возможно, Илдерим даже не знал, что он прячет, – сказал Бернар. – Это ужасное дело.

– Подумай, где был спрятан ящик! – воскликнул министр. – Единственное место на судне, которое никому в голову не придет проверить! Тот, кто придумал это, очевидно хорошо знаком с жизнью на моих кораблях! И теперь, когда Илдерим мертв, мы потеряли последний шанс установить, для какой гостиницы предназначалась контрабанда. Пьер весьма разумно обратил мое внимание на тот факт, что я не могу допросить всех содержателей гостиниц в Монпелье, не вызвав страшный скандал и не насторожив того, кто стоит во главе преступления.

Пьер снова взглянул на камни. Самые крупные из них были величиной с яйцо малиновки.

Министр сказал:

– Ты несомненно видишь, что некоторые камни великолепны. Простого моряка немедленно арестовали бы при попытке продать самый мелкий из них. Распространение опиума – еще более сложное дело. На каждом конце цепи кроется кто-то высокопоставленный и злонамеренный. Среди крупных вельмож в этом королевстве столько безнравственных людей, что по моему мнению бесполезно искать виновного во Франции. Илдерим умер, на него наши угрозы и обещания уже не подействуют. Ящик не был доставлен. Бернар согласен со мной, что разгадку тайны проще найти в Трапезунде, чем во Франции. Правда, де Кози?

– В самом деле, милорд, – ответил де Кози.

– Огромная ценность камней поражает, – сказал Кер, – но по-настоящему заботит меня опиум, который несомненно предназначался для нелегальной продажи. Подумайте, сколь велика в нем потребность и как высока его легальная цена для хирургов. Но он так нужен им, что они готовы заплатить во много раз больше. Каждое нарушение скудных поставок этого благословенного лекарства означает, что многие страдальцы среди бедных людей не смогут им пользоваться. Ужасный грех лежит на душе человека, создавшего эту гнусную систему. Я снова и снова вспоминаю слова умирающего турка: «Я всегда доставлял ящики!» Кто знает, как много опиума было похищено? Ведь он так сказал, Пьер?

– Примерно так, милорд.

– Как я это объясню королю! Он может выгнать меня и будет прав, – министр говорил как бы в отчаянии.

– А его необходимо информировать? – спросил де Кози.

– Ну конечно, Бернар. Что за странная мысль?

– Я имею в виду, милорд: не лучше ли подождать, пока преступник не будет обнаружен? А пока не обременять короля излишними заботами?

– Нет, я полагаю, что должен немедленно сообщить ему.

Потом Кер сказал:

– Я собираюсь послать тебя на Восток, Пьер. С твоим знанием турецкого языка, хладнокровием, которое для тебя характерно, и способностью сохранять присутствие духа, которую ты продемонстрировал сегодня вечером, может быть, ты откроешь там то, что я не смогу открыть здесь. Кроме того, тебя абсолютно никто не знает. Ни один из моих служащих не будет посвящен в эту секретную миссию, что повысит шансы и предотвратит распространение слухов.