Текст книги "Блеск клинка"

Автор книги: Лоренс Шуновер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Глава 10

Дорога в Париж вела на юг вдоль Сены. Свежему и сильному Пьеру легко было идти. К полудню проезжая дорога неожиданно закончилась у реки, и Пьер понял по веревкам, натянутым через реку, конюшне и хижине паромщика, что он дошел до переправы, которая находилась в двух лье от Руана, почти на полпути к городам-близнецам Анделис. Он надеялся добраться туда к вечеру, но паром задержал его. После полудня дорога свернула от реки и шла по холмистой местности, так что его движение замедлилось.

Уже стемнело, когда он вошел в плохонькую небольшую гостиницу; у дверей висела грубая вывеска в форме золотого ангела, отражавшая свет из окон. Хозяин гостиницы обратил внимание на его утомленное лицо и новую одежду и быстро прикинул, сколько с него можно запросить:

– У Золотого Ангела, – объявил он, – мы берем плату золотыми ангелами.

– Это очень дорого, – сказал Пьер; он знал, что Мария может кормить всю семью целую неделю за золотую монету, на одной стороне которой изображен ангел, а на другой – крест и корабль.

– Это обычай нашего заведения, – произнес хозяин, – и кроме того, дом полон. Насколько я понимаю, вы направляетесь в Анделис. Осмелюсь сказать, что молодой человек может прибыть туда до рассвета.

Ноги Пьера в теплых ботинках внезапно налились свинцом. Вокруг стоял темный лес, и в этой его части не было населенных пунктов.

– Пожалуй, я пойду, – сказал он, причем его юное лицо хранило невозмутимое выражение, – если, конечно, здесь нельзя поужинать и переночевать за золотого ангела.

– Почему же нет, молодой человек, – ответил хозяин, испугавшись, что юноша не настолько устал, как ему показалось. – Конечно, можно поужинать.

– Я надеюсь, что и скромный завтрак найдется? – рискнул спросить Пьер. Он был более заинтересован в еде, чем в крове.

Хозяин взвесил возможности. На самом деле в доме не было ни одного постояльца. Времена были очень тяжелые.

– Скромный завтрак можно приготовить, молодой человек.

– Скажем, три или четыре яйца, хлеб с маслом и немного рыбы? Река-то ведь рядом.

– О, входите, входите; я обслужу вас надлежащим образом. Но я должен сказать, что вы торгуетесь так, будто вы из Италии.

– Может быть, так и есть, – ответил Пьер.

– Ну, хорошо, – произнес хозяин, махнув рукой.

Пьер с жадностью поужинал. Он снял туфли, расстегнул одежду и удобно растянулся на соломе в углу комнаты, которую ему предоставили. Но перед этим он вытащил саблю из ножен и использовал ее как клин, чтобы не хлопала плохо подогнанная дверь на ржавых петлях. Глубокой ночью, когда хозяин гостиницы подошел, чтобы удостовериться, крепко ли спит молодой человек, у которого водится золото, он увидел острие шпаги, торчавшее из-под двери на шесть дюймов. Он решил оставить гостя в покое.

Пьер понял, что его чудовищно обманули, и сделал для себя вывод по возможности никогда не останавливаться в гостиницах после наступления ночи.

На следующий день он остановился в гостинице Малый Анделис, у стен огромного мрачного замка, построенного англичанином Ричардом Львиное Сердце в те дни, когда границы Нормандии не так глубоко вдавались в территорию французского королевства. Здесь Пьер получил более удобное жилье за один серебряный франк. Странная и удивительная вещь – коммерция.

Он миновал Вернон, Боньер и Мант, где над рекой плыл колокольный звон величественной церкви Сент-Маклоу. Он шел легко, ежедневно преодолевая большие расстояния, и заходил в гостиницы достаточно рано, чтобы сторговаться с хозяевами. Его ориентиром была река.

Но после Манта дорога стала неровной, а дома крестьян приобрели неухоженный вид. Многие из них были заброшены. Пьер прикинул, что он находится в пути больше половины недели, и понял, что приближается к границе между Нормандией и Францией, к территории, которая неоднократно опустошалась воюющими армиями; неудивительно, что лишь немногие фермеры могли вести хозяйство в этой обстановке.

Чтобы скорее миновать эту унылую и страшноватую местность, он на развилке дорог повернул в сторону от реки и двинулся в направлении, в котором, как ему говорили, находился монастырь Сен-Жермен в лесу Лайе.

К вечеру он достиг монастыря рядом с замком, стены которого были покрыты копотью осадных костров. Он видел работников, трудившихся на зубчатой стене, что было несомненным признаком мира. Он предположил, что он уже во Франции и что перед ним монастырь Сен-Жермен. Если это так, то конец его путешествия близок.

Глава 11

Когда он приблизился к боковым воротам, он услышал грустную мелодию реквиема из часовни. В столь поздний час реквием исполнялся лишь в очень торжественных случаях. Он тихо постучал. Через две минуты дверь приоткрылась с осторожным скрипом, и полный круглолицый молодой монах со страхом посмотрел на него.

– Можно войти? – спросил Пьер.

Дверь открылась шире и выражение лица монаха смягчилось:

– Конечно, каждый может войти в любое время, – ответил монах. – Но я счастлив, что у тебя чистая кожа.

– Я думал, что я смогу провести ночь здесь, – объяснил Пьер. – Я готов заплатить.

– Этот дом всегда открыт, независимо от того, можешь ты заплатить или нет. Хотя, конечно, твои пожертвования будут приняты с благодарностью.

– Я не знаю, сколько я могу пожертвовать, – сказал Пьер с некоторым колебанием. Привычка торговаться с хозяевами гостиниц уже укоренилась в нем. – Мне нужна лишь маленькая комната и скромный ужин.

Монах громко захихикал. Он взял Пьера под руку и провел его через двор в главное здание. В воздухе стоял сильный запах, похожий на тот, который бывает при засолке огурцов.

– Мне показалось, что ты гораздо старше, мой друг. Высокий рост, как у тебя, часто вводит меня в заблуждение, поскольку мои собственные размеры, как видишь, одинаковы во всех направлениях. Монастырь Сен-Жермен не гостиница. Если ты можешь заплатить за свой отдых здесь – хорошо. Если не можешь – тоже хорошо. И ты волен оставаться здесь сколько захочешь.

– О, я иду завтра в Париж.

– Ты сказал – в Париж?

– Да.

Монах покачал головой. Он провел Пьера по длинному залу, и при каждом шаге запах усиливался. Наконец, Пьер увидел его источник. Прямо напротив двери одной из келий стояла большая бочка с жидкостью, от которой поднимался пар. Из бочки торчала метла.

– Большинство людей бегут из Парижа, если могут, – заметил монах. – Вот твоя комната. Может быть, не столь роскошная как в гостинице, но за ее чистоту я ручаюсь. Я только что выскреб ее с горячим уксусом. Теперь я должен помыть зал.

– Я пришел из Руана, – пояснил Пьер, – и мне не знаком этот обычай.

Толстый монах бросил острый взгляд на гостя, но в лице Пьера не было насмешки.

– Это не обычай, – сказал он серьезным тоном. – И это не обычай петь реквием как раз перед вечерней. Необходимо большое количество молитв и уксуса в любое время года, чтобы не допустить в дом заразу. Ты знаешь, что в Париже чума?

– Нет, я не знал. Если бы я знал, то, наверное, остался бы в Руане.

– Вероятно, тебе лучше вернуться домой.

Пьер объяснил цель своего путешествия, и монах согласился, что поскольку это в интересах Церкви, надо выполнить задание.

– Но по крайней мере поговори с аббатом. Я скажу ему о тебе. Что касается меня, я предпочел бы вернуться без свечей и провести сто лет в чистилище, чем идти сейчас в Париж. Конечно, аббат может думать иначе. А теперь я должен вернуться к работе.

Он засучил рукава, заткнул полы своей рясы за пояс и начал протирать горячим уксусом стены, каменный пол и даже сводчатые потолки в тех местах, до которых мог дотянуться. Пьер чувствовал себя неловко, стоя без дела в дверях своей кельи, в то время как толстый маленький человек так усердно работал.

– Могу ли я помочь тебе, любезный монах? – предложил он.

– Это добрая мысль, – ответил монах с явным облегчением. – Я буду рад, если ты поможешь. Я схожу за метлой для тебя.

Вскоре Пьер с метлой в руках, которая оказалась очень тяжелой, работал бок о бок с монахом. Прежде чем он овладел техникой обращения с метлой, он весь облился горячим уксусом, так что тело его чесалось, и от него шел пар, как от взмыленной лошади после скачки. Зато зал целую вечность не видел такой чистки.

После ужина аббат отвел Пьера в сторону. Это был благообразный старик, но в глазах его горел холодный огонь, который Пьер иногда замечал в глазах Изамбара. Он напоминал также блеск стали на лучших изделиях Абдула.

– Твой напарник по чистке, – улыбнулся аббат, – рассказал мне, как доблестно ты размахивал метлой, служа Церкви и страдающему человечеству. Боюсь, что я не смогу тебе посоветовать, юноша, идти ли тебе в Париж или возвращаться в Руан. Вероятно, когда ты станешь старше, тебе придется принимать много подобных решений. Меня часто просят дать ответ на вопросы, возникающие в сознании человека, но я, конечно, не могу этого сделать. Если ты вернешься домой, это не будет трусостью, и если ты примешь такое решение, я напишу письмо твоему священнику. Никто не станет упрекать тебя за уклонение от чумы.

– А если я пойду, Отче?

– Вы совершите самый прекрасный поступок, какой я только могу вообразить, сэр.

Разумеется, после этого Пьеру было нечего сказать; и если коварный старый ловец человеческих душ поймал еще одну душу для Бога, он действовал в рамках своих религиозных полномочий и выполнял свои обязанности. Обращение «сэр» звучало в ушах юного Пьера весь следующий день.

Маленькая группа монахов собралась на следующее утро у ворот проводить его, и он понял, что они будут вспоминать его не только в молитвах. Его мешок раздулся от колбас и ломтей хлеба. Они сделали ему особый кожаный ремень – он перекрещивался на спине и груди и концы его сходились у правого бедра, и здесь, на том месте, где крупные вельможи иногда носили знак своего рыцарского ордена, висел кувшин пахучего уксуса. Аббат отказался от его пожертвований и подал ему носовой платок. У Пьера до сих пор никогда не было платка.

– Смачивай его почаще в уксусе, – сказал старый священник, – и непрерывно дыши его испарениями. Доктора говорят, что это предохраняет от чумы. А теперь иди, и да хранит тебя Бог!

Это утро было самым приятным за все путешествие. Дорога на Париж была четко обозначена и шла, главным образом, под гору. Незначительное движение было целиком направлено в одну сторону и состояло в основном из небольших групп мужчин и женщин верхом. Очевидно это были состоятельные семейства, многие из них имели тяжело нагруженных вьючных мулов. Они покинули Париж рано утром. Они были сосредоточенными и серьезными, но без признаков паники. Пьера поразила их озабоченность. Никто из них не приветствовал его и даже не взглянул на него.

Маленькие фермы, которые все чаще попадались на пути, имели какой-то странный вид. Из труб шел дым, следовательно, в домах находились люди, но все двери были заперты и никто не работал в полях. После полудня Пьеру стали попадаться торговые заведения в предместьях города, но все они были безлюдны. Несколько мельниц, сыромятная и литейная мастерские, двор каменотеса – все были пустынны и забиты досками. Только собаки бродили за оградой, где находились печи для обжига и штабеля необожженных кирпича и черепицы и где обычно работали десятки людей. Все печи были холодными.

Пьер миновал несколько гостиниц, но они тоже были закрыты. Внезапно он обрадовался, потому что ему не надо было раздумывать, зайти ли в одну из них. Как и все в большом Париже, он хотел по возможности ни с кем не встречаться. Он боялся вступать в контакт с другими людьми, его сильнейшим желанием было побежать в церковь, схватить заказанные свечи и броситься вон из города. Он видел городские стены, но они все еще были далеко. Справа и слева от стен он видел реку. Трудно было представить, что это та же река, которая течет у стен далекого Руана.

Пьер, конечно, был знаком с расположением Руана, обнесенного стенами, но для него было неожиданностью, насколько далеко Париж перешагнул границы своих фортификационных сооружений. Дома крестьян стояли на полях, размеры которых все уменьшались; наконец, поля совсем исчезли, дома стояли группами, разделенные полосками земли, на которых в этом году даже ничего не росло. Фактически он был уже в Париже, хотя и далеко за пределами его стен. Наконец, он понял, что вошел в город и что пора перекусить. Судя по солнцу, это был бы ранний ужин. Он решил спросить дорогу до Сент-Шапель. Поскольку гостиницы были закрыты, а улицы пусты, он смело постучался в дверь дома и, не получив ответа, открыл ее. Тотчас же его ноздри ощутили запах смерти. Два разлагающихся трупа лежали на полу. Пьер захлопнул дверь и добежал до следующего дома, но прежде чем он постучал, дверь чуть-чуть приоткрылась, и ему навстречу высунулось грозное острие копья.

– Убирайся! – приказал мужской голос.

– Но в том доме лежат мертвецы.

Человек засмеялся:

– Ты идиот! Конечно, лежат! Что я могу сделать? Немедленно убирайся или я проколю тебя! – Дверь приоткрылась чуть пошире, и Пьер понял, что человек готов это сделать.

Пьер бросился бежать и проскочил все остальные дома в этой группе. Небольшой ручей с переброшенным через него крепким мостом отделял ее от следующего скопления домов. Он остановился на мосту и намочил платок в уксусе, прежде чем постучать в дверь самого большого и аккуратного дома. Он был первым на его пути и ручей протекал под его окнами, которые были довольно большими для того времени. Это говорило о том, что владелец богат или служит в городской охране – или то и другое вместе. Ответа не было, и Пьер постучал еще раз. Не услышав ответа, он толкнул дверь и она легко отворилась. Внутри никого не было. Четыре хорошо обставленные комнаты были пусты. Под крышей была мансарда и Пьер громко крикнул, что он не вор, он просто хочет узнать, как пройти к церкви Сент-Шапель. Но сверху никто не ответил, тогда Пьер поднялся по лестнице и осмотрелся. Здесь тоже никого не было.

По-видимому, это была кладовая. Здесь находилась кое-какая простая мебель, но ни кусочка пищи, ни запасных горшков или кастрюль, ни покрывал для кроватей, ни тканей для одежды, никаких признаков бережливого хранения всяких мелочей, которые люди того времени держали на чердаках на черный день. Дом был совершенно опустошен и имел заброшенный вид, как будто его владелец надолго уехал.

Пьер спустился вниз и сел на скамейку, мешок все еще был у него на спине, а платок, смоченный уксусом, в руке. Он раздумывал, что делать дальше. Прием, оказанный ему в столице Франции, говорил о том, что идти к воротам сегодня вечером не имеет смысла. Если люди предместий столь подозрительны, что же говорить о стражниках? Он решил подождать до утра. Зазвонили к вечерне, такого количества колоколов он не слышал никогда в жизни, и Пьер поел впервые после того, как он покинул монастырь. Когда наступили сумерки, он услышал стук колес по грубому булыжнику мостовой и увидел небольшую двуколку, которая переехала через мост и остановилась недалеко от ручья. Два работника быстро распрягли мулов и освободили дышло, которое до этого располагалось горизонтально. Повозка наклонилась и то, что в ней находилось, грудой вывалилось на дорогу.

Как по волшебству из домов показались люди, раздались злобные проклятия и испуганные крики:

– Заберите это! Заберите! Не сюда!

Пьер ужаснулся, увидев на дороге с полдюжины трупов. Воздух вновь наполнился запахом смерти. Возчики, очевидно, были пьяны, но они выровняли дышло, со знанием дела закрепили его, не обращая внимания на угрозы толпы, которая увеличилась, но держалась на безопасном расстоянии.

Одно из тел, богато одетой женщины, зацепилось одеждой за гвоздь на двуколке, но они грубо столкнули его на груду трупов. Пьер, движимый испугом и непреодолимым любопытством, присоединился к толпе. Работники прыгнули на двуколку. Один ударил кнутом мулов, а другой издевательски-элегантно поклонился, прижав засаленную шляпу к сердцу, и ответил на проклятия таким потоком пьяной ругани, какого Пьер никогда не слышал. Тут же в возчиков полетели камни, двуколка загрохотала по мосту, люди в ней уклонялись от камней, ругались и смеялись, когда камни ударяли в их отвратительный экипаж.

Толпа, окружившая трупы, зашевелилась, в этом движении прослеживалась какая-то цель; один из людей, тот самый, который угрожал Пьеру копьем, сказал:

– Мы должны сделать то, что мы уже делали прежде. Быстро!

Не прикасаясь к груде обезображенных человеческих тел, люди начали бросать на нее палки, солому, колотые дрова. Кто-то принес большую бадью жидкого дегтя и вылил на трупы. Когда деготь коснулся женщины, Пьеру показалось, что она шевельнулась. Один из людей крикнул, чтобы принесли факел. В этот момент женщина действительно зашевелилась. Пьер был уверен, что другие видели это, но никто ничего не предпринимал. От одного из домов бежал человек с большим факелом.

Пьер видел, как сожгли двух женщин, одну из них заживо, и он не собирался снова быть свидетелем этого.

– Подождите минутку! Подождите! – закричал он, неосторожно подбежав к самой груде трупов. – Она жива!

– Нет, не жива! – ответил владелец копья. – Убирайся, осел! Не прикасайся к ней, – и он поджег дрова.

Пьер забыл об отвращении и поднял женщину. Толпа в ужасе расступилась и дала ему пройти. Позади него бешено заполыхало пламя, люди столпились с наветренной стороны и некоторое время смотрели на костер. Затем они вспомнили об опасности, которую представляли друг для друга, скрылись в домах и заперли двери, оставив горящий костер на пустынной улице.

Первой мыслью Пьера было отнести бедное создание на руках в дом, который он занял, но она вызывала такое отвращение из-за контакта с трупами и была настолько покрыта пятнами грязи, что он остановился на мосту и задумчиво посмотрел на ручей. Было ясно, что нужно делать. Он осторожно положил ее на землю. Потом он погрузил платок в воду и обмыл ее лицо. Все пятна исчезли. Он вымыл ее руки, и они тоже стали чистыми и белыми, как у леди, без какого-либо следа работы. Ее губы зашевелились и она прошептала что-то, но в ее словах не было смысла. Пьер решил, что она бредит.

Ее платье было разорвано и все в грязи, драгоценности, которые могли быть на ней, исчезли. Пьер с неприязнью посмотрел на смердящее платье. Запах был ужасный. С виноватым чувством он решил снять его, заметив, что кусты на берегу ручья полностью окружают это место и его не видно с дороги, хотя, если бы он хорошенько подумал об уединении, он понял бы, что никто во всем Париже не находится в большей безопасности от вмешательства извне, чем он с таким компаньоном. Пьеру никогда раньше не приходилось снимать платье с женщины и он не представлял, как это делается. После осмотра он обнаружил, что шнуровку лифа можно распустить, а пояс расстегнуть. Остальное не составляло труда. Он подержал пояс в руках, поражаясь, как такая смехотворно короткая вещь может сойтись вокруг человеческой талии. Он тщательно выстирал платье в ручье и оно стало значительно чище, хотя деготь, разумеется, не отстирался. Ее белая сорочка была столь же грязна как платье, и Пьер решил постирать и ее, оставив женщину совершенно обнаженной на траве. Когда одежда была выжата и мокрыми кучками разложена на земле, Пьер убедился, что одеть на нее мокрые вещи невозможно, поэтому он отнес ее в дом и положил на кровать, потом принес одежду и разложил для сушки на мебели. Она все еще лепетала что-то в бреду и сильно дрожала. Пьер решил, что это от холодной воды, но тут он ничем не мог помочь. Он вернулся к ручью и снял свою одежду, которая тоже запачкалась во время спасения женщины. Он растер и очистил свое тело в воде и тщательно прополоскал одежду. Купание в холодной воде хорошо подействовало на его кожу, которая все еще чесалась от вчерашних потеков уксуса. Совершенно нагой и гораздо более стыдящийся своей наготы, чем ее, он вернулся в дом, держа одежду подмышкой. В присутствии женщины, к которой, по-видимому, возвращалось сознание, он покраснел и надел влажные, неудобные трусы. Верхнюю одежду он расстелил для сушки, как и одежду женщины.

Тело женщины все еще издавало запах. Люди того слоя, к которому относился Пьер, были не очень-то знакомы с романтическими законами рыцарства, и он сомневался, предписывают ли изощренные законы, определяющие почти каждую из мыслимых ситуаций, которые могут возникнуть между мужчиной и женщиной, как освежить белое тело нагой женщины, только что извлеченной из груды пораженных чумой трупов. Очевидно, полить уксусом столь волнующий объект было бы не по-рыцарски и, кроме того, он знал по собственному опыту, что это вызывает зуд. Он вспомнил о бутылке крепкого сладкого вина, это было явно предпочтительнее. Он достал бутылку из мешка, но прежде мудро решил попробовать дать ей выпить глоток для подкрепления сил.

Он приподнял ее голову и поднес бутылку к ее губам. Она сделала большой глоток и тут же с содроганием откинулась назад. Напиток по запаху не был похож на вино, и Пьер сам попробовал его. Горло его обожгло как огнем, он задохнулся и отчаянно закашлялся. По-видимому, в спешке и возбуждении Мария неосторожно сунула ему бутылку жгучего старого бренди. Пьеру не нравился этот напиток, и он целиком вылил его на девушку, тщательно растирая ее, а потом вытер ее платком и отбросил его в сторону. По крайней мере, жидкость не была липкой, как вино, и хорошо очищала.

Применение бренди внутренне и наружно привело женщину в чувство, она села на кровати и тут же пришла в ужас:

– Святая Богородица! – воскликнула она. – Что ты со мной делаешь? Где я? Кто ты?

– Меня зовут Пьер, – ответил Пьер, совершенно смутившись.

– Какой Пьер? – спросила девушка. – И почему ты раздет?

– Просто Пьер, – сказал он. – Хотя иногда меня зовут Пьер из Милана.

– Милан – прелестный город, – мечтательно произнесла женщина. – Ты давно оттуда?

– Я никогда там не был. Меня так зовут по обычаю, потому что мой приемный отец – оружейный мастер Хью из Милана.

– А, – сказала женщина. – Меня зовут Луиза. – Положение обязывает, поэтому она не добавила, что ее имя Луиза Де ла Тур-Клермон и что она по праву будет носить титул графини.

Затем сознание ее прояснилось, и она обнаружила, что обнажена в значительно большей степени, чем Пьер.

– Святая Дева! – воскликнула она. – Где моя одежда? Меня похитили! Меня насилуют! Или тебе нужны деньги? Нет, наверное и то, и другое, – горько посетовала она. Действительно, такие вещи случались. Она забилась в солому.

– Я никогда никого не насиловал, – негодующе запротестовал Пьер. – Если вы дадите себе труд взглянуть в окно, вы увидите костер, и если бы я не вытащил вас из него, вы горели бы там сейчас с другими трупами.

Луиза взглянула в окно, там действительно горел костер, он был не очень далеко, и она смогла различить тела.

– Как ужасно, – произнесла она. – Но как я там очутилась?

– Этого я определенно не знаю. Может быть, они думали, что у вас чума. Вы голодны? У меня есть еда.

Женщина смерила взглядом человека, которого она приняла за своего похитителя, по ее мгновенной оценке его возраст составлял половину, нет, две трети (с такими-то плечами) ее возраста, который при всей ее стройности приближался к тридцати.

– Я прошу у тебя прощения, – сказала она. – Я ужасно несправедливо подумала о тебе. Вчера мы поехали к доктору, мой родственник и я. Теперь ведь нельзя вызвать доктора к себе. У меня был жар, болела голова и, естественно, отец был обеспокоен. Помню, что потом я почувствовала ужасную слабость и оглянулась на кузена. Его не было, а дальше я ничего не помню до момента, когда очнулась здесь.

– Вероятно, вы потеряли сознание на улице, мадам, и в конце концов очутились в повозке с теми, другими. Вы были в ужасной грязи и я тоже принял вас за жертву чумы. Вы были покрыты пятнами, но они все отмылись.

– Кто это сделал?

– Я.

– Вы бесстрашный молодой человек, Пьер.

– По правде говоря, я не испугался, мадам.

– Именно это я и имею в виду. И пожалуйста не зови меня мадам. Я мадемуазель. Ты сказал, что у тебя найдется поесть? Я ужасно голодна. Я бы хотела надеть одежду.

– Она вся мокрая, мадемуазель, – возразил Пьер. – Посмотрите. – Он приподнял сорочку.

– Все равно я ее одену.

– Очень хорошо, – сказал Пьер и протянул ей сорочку.

В доме становилось темно, и Пьер поискал что-нибудь, чтобы зажечь огонь, но не нашел. Тогда он пошарил в своем мешке, вытащил хлеб и мясо и разрезал их своей саблей под завороженным взглядом Луизы. Он положил еду на стол и пригласил ее.

– У тебя твердая рука, – сказала она. – Я рада, что ты оказался не похитителем.

Пьер тоже почувствовал голод, он откусил сразу большой кусок хлеба и большой кусок мяса, запихнул их пальцами в рот и начал мощно жевать. Луиза съела не меньше, но значительно деликатнее.

– У меня есть дядя, – заметила она, – он преподает математику в университете, и он однажды сказал мне, что два тела не могут одновременно занимать одно и то же место. Я должна ему сказать, что твои хлеб и колбаса опровергли его теорию, Пьер из Милана.

– Извините меня, мадемуазель. Когда я увидел, что вы живы и хорошо себя чувствуете, ко мне вернулось ощущение голода, но я не привык обедать с дворянами.

– Я просто пошутила, – сказала она. – Но твой ответ похож на слова трубадура. Было бы поразительно, если бы мой спаситель оказался вдобавок поэтом.

– Нет, я ничего не знаю о таких вещах, – печально ответил Пьер.

Леди Луиза вздохнула:

– Я догадываюсь.

Совсем стемнело и в доме стало холодно. Луиза, которая была вся в синяках и очень утомлена событиями дня, снова вернулась на ложе из голой соломы. Пьер, который тоже устал, проведя целый день на ногах, решил, что ему выпала доля спать на жестком, негостеприимном полу, и попытался лечь. Но ему было холодно и нечем накрыться, кроме собственной влажной одежды, и он с завистью подумал о теплой соломе. Он прислушался к ее дыханию, оно было равномерным и он понял, что она заснула; решив, что ее это не обеспокоит, он удовлетворенно растянулся рядом с ней и заснул. Но прохлада сентябрьской ночи проникала в дом, и тепло двух близких тел совершило нечаянное чудо. Луиза не отдавала себе отчета, что обняла его, и Пьер во сне не осознал это; но в нем проснулся удивительный сосредоточенный источник тепла, и хотя это не разбудило его полностью, непроизвольные движения его тела сразу пробудили Луизу. Она была совершенно целомудренна, и не имела намерения расставаться с девственностью.

– Убирайся, свинья, – прошептала она. Пьер сразу сел на кровати.

– Иисусе! – произнес он. – Мне приснилось, что я тону.

Он снова лег и заснул. Однако перед рассветом оба они, хотя и по-разному, увидели один и тот же грешный сон, и к своему изумлению Луиза не к месту и не ко времени опять вспомнила спор со своим дядей, а Пьер решил получше разобраться в математике, особенно в вопросе, могут или не могут два тела занимать одно и то же место в одно и то же время. Но поскольку это был лишь сон, они, разумеется, не упоминали о нем утром.