Текст книги "Теперь я твоя мама"

Автор книги: Лора Эллиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава девятая
Месяц спустя
Сюзанна

В то утро мы крестили тебя и дали имя Джой Эйн Доулинг. В маленькой католической церквушке в Маолтране, где мы с Дэвидом обручились за шесть лет до того, мы отвергли все сатанинское. Мы зажгли свечи и позволили свету любви сиять тебе. Отец Дэвис миропомазал тебя. Ты не плакала, когда он лил воду тебе на голову.

– Такая милая, спокойная малышка, – сказал он, – такое чудо, рожденное для любви.

Филлис тогда стала героем часа. Ближе к концу службы отец Дэвис упомянул ее в проповеди: две женщины разделили опыт деторождения. Искусство общения с людьми состоит в восприятии. Важна не история, а то, как ты ее рассказываешь.

Карла Келли рассказала свою историю плохо. На ней футболка и облегающие джинсы, а также пиджачок. Спустя четыре дня после родов она уже подтянута. И она улыбалась на камеры. Как же это глупо! Она потеряла сочувствие общественности из-за этой улыбки. Как могла мать, которую постигла тяжкая утрата, выглядеть так, словно она упивается этими пятнадцатью минутами славы?

Эта улыбка придает мне сил. Журналисты вспоминают о ней каждый раз, когда говорят об этой истории. Со старых снимков Карлы Келли в рекламе белья тоже сдули пыль, и теперь бульварные газетенки получают лишнюю порцию популярности, перепечатывая их снова и снова. Тем же занимается и Алисса Рид. Она пишет о женщине, которая украла Исобель Гарднер. Ее статьи переполнены клише и стереотипами. Что она вообще в этом понимает? Она по полной извлекала пользу из моих страданий, а теперь использует Карлу Келли. Каждую неделю она перемывает ей косточки, анализирует ее необходимость в огласке и то, как, выставляя беременность напоказ, ей удалось затронуть некие глубокие, темные струны в душе той плохой женщины. Что касается Джоша Бейкера… Когда я работала на Картера и Кея, он был обычным дешевым писакой, а теперь пять вечеров в неделю пичкает телезрителей одним и тем же. Он уверен, что здесь замешан какой-то психованный поклонник. Эта теория как бы дает ему право использовать в передаче снимки Карлы в рекламе белья, и мы видим ее с распущенными волосами в кружевных трусиках и тугих бюстгальтерах.

Теории и анализ, размышления и расследование. Когда они уже остановятся? Пусть эта история заглохнет сама по себе. Лучше пускай говорят об ИРА, Клинтоне, принцессе Диане, Ясире Арафате, землетрясениях, голоде, войне – мир ведь никуда не девался, и все же они хотят писать только о ней. Но они не пишут обо мне. Никто не посмотрел на тебя и не засомневался. А если бы даже у кого-то и возникли вопросы, то Филлис Лайонс растоптала бы их своим авторитетом. Она не настроена позволять, чтобы о ее истории забыли.

Сначала я не была напугана. По крайней мере я не помню никакого страха. Теперь же, когда я вспоминаю все это, то понимаю, что никогда не верила, что такое случится. Я никогда не верила, что смогу это провернуть. Может, в те месяцы у меня было помешательство? Может, я жила в собственном уютном мирке? Я постоянно удивляюсь себе, когда остаюсь совершенно спокойной в опасных ситуациях. Например, когда участковая медсестра наконец подъехала к дому и встретилась с тобой в первый раз. Она взвесила тебя, сделала прививку в пятку, покачала тебя, как обезьянку. Ты вцепилась в ее пальцы, повисела в воздухе, но не сделала ничего, что могло бы выдать меня. Я поехала в клинику Святой Анны и зашла в кафе попить кофе. Ты спала в коляске возле меня. Там я встретила Джемму О'Салливан, у которой только закончилась встреча с профессором Ленгли. Я сказала ей, что приехала на послеродовой медосмотр. Мы поговорили о Филлис, как хорошо она справилась в ту ночь.

– Представь, если бы ей пришлось перерезать пуповину, – сказала Джемма, – ты бы не побоялась позволить ей это?

– Я ей доверяла, – ответила я. – Что мне еще оставалось делать.

Потом мы вернулись домой. Дэвид уже приготовил ужин. Ты обхватила его большую ладонь своими крохотными пальчиками и била ножками по его загорелым рукам.

Когда он потребовал для себя право принимать во всем участие – право лежать возле меня, право вставать ночью и кормить тебя, – я сказала, что двоим не обязательно бодрствовать по ночам.

Я пишу рано утром, когда не могу заснуть. Мне это нужно. После этого мне становится легче, словно вес слов выталкивает из меня воспоминания. Сон стал реальностью. Я должна жить с Карлой Келли за спиной. Я могу не думать об этом днем, но по ночам она преспокойно блуждает по моим снам. Я вижу, как она наклоняется над твоей кроваткой или стоит возле моей постели. Иногда она не может войти и неистовствует снаружи, царапая стекло кроваво-красными ногтями. Больше всего я боюсь этих часов. Что, если я в тумане своих снов назову ее имя, буду умолять оставить меня в покое, попрошу прощения? А если меня услышит Дэвид? Поэтому он должен спать отдельно.

Улицы Маолтрана залиты сиянием. Славильщики гремят ящичками для подаяний и затягивают песни о добрых вестях. Мириам покупает рождественские подарки, которые звонят, свистят и исполняют колыбельные. Мой отец и Тесса приехали вчера с плюшевым медведем, который в три раза больше тебя, и чемоданом, полным детской одежды. Твои глазки становятся круглыми, когда мы включаем электрические гирлянды на елке. Ты с любопытством тянешь ручки, чтобы прикоснуться к зеленым иголкам.

– Внезапно Рождество обретает смысл и становится магическим, – говорит Дэвид, обнимая меня.

Наконец мы стали настоящей семьей.

Ты шевелишься, размахиваешь кулачками. Ты смотришь на нас, но твой взгляд устремляется куда-то вдаль, словно ты ищешь кого-то, кого мы не видим.

– Ангелы, – говорит Мириам. – Джой следит за полетом ангелов.

Глава десятая
Карла

Рождество было ужасом, завернутым в сверкающую фольгу. Карла хотела поехать в какой-нибудь отель и запереться в номере, пока не закончатся празднования. Как никогда прежде ей хотелось поехать за город, походить вдоль утеса или посмотреть на поле. Но нормальные вещи обязательно должны соседствовать с ненормальными, поэтому рождественский ужин должен был быть приготовлен и съеден. Ее мать пригласила их с Робертом к себе. Она расплакалась, когда Карла попыталась отказаться. Теперь, когда на них навалилось это горе, Джанет обнаружила, что выносить его сложнее, чем она предполагала.

– Мою внучку украли, – сквозь слезы сказала она. – Я не вынесу этого. Я просто не могу этого выдержать. Ты должна приехать сюда на Рождество. Если ты не приедешь, то разобьешь отцу сердце. Мы должны поддерживать друг друга в тяжелый час.

Рождественским утром Карла проснулась от звона колокольчиков. Роберт уже стоял у окна. Он наклонился вперед и уткнулся лбом в стекло. Еще до того как он повернулся, Карла поняла, что он плачет. Они никогда не плакали вместе. По негласной договоренности один из них предавался унынию, а другой был сильным.

Спустившись вниз, они обменялись подарками.

Карла с Рейн целый день ломали голову, пытаясь придумать, что подарить Роберту. Все, что они ни находили, было не то: слишком праздничное или романтичное, слишком глупое или бессмысленное. Ну а чего она ожидала? Подарок, предназначенный для горя? Разбитое сердце, завернутое в блестящую мишуру слез? В конце концов Карла купила мужу кашемировый свитер. Шерсть будет приятно согревать, а цвет морской волны подходил к его глазам. Роберт купил ей картину. Она осторожно вынула ее из пузырчатой упаковки и держала перед собой на вытянутых руках. Карла узнала заснеженные горы, пронзительно-синюю воду, белую колокольню церкви у озера. Они провели медовый месяц на озере Гарда в Италии, наслаждаясь сиреневой дымкой, поселившейся в окрестных долинах и холмах. Они упивались своей любовью, чувствуя, что перед ними лежит вся жизнь…

Настала ее очередь плакать. Роберт прижал ее к груди и помог дать волю чувствам.

В полдень они заехали за Рейн и Гиллиан, которые согласились отправиться на рождественский ужин к родителям Карлы. Джанет хлопотала в кухне, стараясь сделать все по первому разряду и отметая всякие попытки ей помочь.

– Слишком много поваров вызывают хаос, – заявила она и налила еще один бокал хереса.

Вскоре приехал Лео с женой. Джина должна была родить в начале января. Раньше они с Карлой много говорили о беременности, сравнивали симптомы, свой вес и мечтали, как кузины, практически сверстницы, вырастут и станут подругами. С самого начала беременности Джина набирала вес и теперь, за полтора месяца до родов, ее живот был огромным. Никто ничего об этом не сказал, и она устроилась в кресле. Играла музыка. Звук был немного громче, чем следовало бы, но никто не возражал, потому что это позволяло избежать неловких пауз в разговоре.

Джерард разрезал индейку. Джанет передала по кругу блюдо с брюссельской капустой, и, как всегда, каждый, не желая ее обидеть, взял несколько кусочков. Во время ужина Джанет выпила слишком много вина, и Карла заметила встревоженный взгляд Лео. Рождество и в обычной ситуации проходило не совсем удачно, если Джанет выпивала лишнего. Сейчас все признаки были налицо: она раскраснелась, стала раздражительной, движения ее были резкими и неловкими, а когда она принялась настаивать, чтобы все взяли еще капусты, язык ее заплетался. Джанет больше не могла контролировать ярость и сердито посмотрела на Роберта.

– Кто она? – спросила она. – Кто эта проклятая сука, которая украла мою внучку?

– Джанет, пожалуйста, давайте спокойно поедим… – В голосе Джерарда слышалась мольба.

– Спокойно! Какой может быть покой в этом доме? – Она указала пальцем на остатки индейки. – Боже помоги, я хочу ее пристрелить. Я хочу всадить пулю между ее злобных глаз.

Джина, не в силах смотреть на лица собравшихся, неуклюже встала и принялась убирать со стола. Джерард и Лео осторожно вывели Джанет из столовой и помогли ей подняться в комнату, где она приняла таблетку снотворного и отправилась туда, где небо всегда безоблачное и голубое. Вернувшись, Лео подал жене пальто и помог в него втиснуться.

– Мы обещали родителям… – Джина бросила на Карлу виноватый взгляд и обняла ее. – Мы уже опаздываем.

Родители Джины сунут ей за спину мягкие подушки, подставят под ноги скамеечку. Они будут хлопотать вокруг нее, обсуждать разные имена, расспрашивать, что показало последнее ультразвуковое исследование и не прошла ли изжога. Карла глубоко вздохнула. Если она хочет пережить горе с высоко поднятой головой, то должна принять беременность невестки. Она сунула руку под пальто Джины и легонько нажала на ее выпирающий живот. Ребенок пошевелился. Ощущение было такое, словно от сердцебиения.

– Ты найдешь ее, Карла, – Джина старалась не заплакать. – Ты должна продолжать верить. Обещай, что будешь верить.

Джина родила во вторую неделю января. На свет появилась девочка, названная Джессикой, три с половиной килограмма, на килограмм легче Исобель.

Роберт крепко сжимал руку Карлы, когда они шли по коридору клиники. Ей было больно, но она не возражала. Боль помогла ей войти в палату, где над кроватью парили воздушные шары с поздравлениями, а букеты цветов источали одуряющий аромат. Там уже собралась семья Джины. Они замолчали, когда вошли Карла и Роберт. Невысказанные мысли повисли в помещении тяжелым облаком. Карла физически ощущала неловкость окружающих, сочувствие, которое они хотели бы выразить, если бы нашли нужные слова. Трагедия превратила их с Робертом в отщепенцев, жертв нераскрытой загадки. Снова завязался разговор, но все общались вполголоса, словно неосторожное слово могло разрушить хрупкое спокойствие. Она наклонилась и погладила племянницу по щечке. Джессика была у матери на руках: маленькая краснолицая куколка с редкими черными волосиками, завернутая в розовую простыню.

– Мы должны идти, у нас встреча с друзьями, – сказал Роберт.

Джина кивнула, принимая отговорку. Она больше не советовала Карле надеяться. Время банальностей прошло. Слова уже не могли быть адекватным ответом для людей, измученных неопределенностью.

К концу января было принято решение прекратить поиски. Дело не собирались закрывать, но поисковая команда была направлена на расследование других, более важных дел. Еще одна нерешенная загадка. Их так много. Большая пустота с пометкой «пропала без вести». Исобель станет прошлым, на которое наткнутся, если будут искать подобные случаи. Не то чтобы Карла могла представить какой-нибудь похожий случай, но дети исчезали постоянно. Она читала о таких вещах. Бывало, что родители после развода не могли поделить ребенка. Иногда детей похищали и делали рабами. Иногда матери исчезали, убив или бросив ребенка на произвол судьбы. Она больше не хотела ни слушать такие истории, ни читать о них. Еще немного, и чаша переполнится. Карла чувствовала, что с каждым днем оказывается все ближе к краю пропасти.

Шеф полиции Мэрфи сообщил ей об этом со всей возможной деликатностью. Все время поисков он поддерживал с ними постоянный контакт, но его уверения с каждым разом становились все менее убедительными. На этот раз Карла снова наблюдала за его бровями, пока он рассказывал о ходе поисков, о ниточках, которые никуда не привели. Как странно выглядело бы его лицо, если бы он сбрил брови, думала она. Как луна без тени.

В ту ночь Роберт сидел в кухне с бутылкой виски. Он вернулся в спальню после двух ночи.

– Карла… – Он оперся о дверь, и его голос дрогнул. – Карла! – повторил он громче, потом опустился на пол и обхватил колени руками. – Я знаю, что ты винишь меня. Но я не мог этому помешать… Я не мог сделать для нее даже этого…

Он заплакал. Это был ужасный, горестный плач.

– Я не виню тебя, – сказала Карла, помогая ему лечь в постель. – Но теперь мы должны сделать все возможное, чтобы внимание общественности к тому, что случилось, не угасло.

Когда он заснул, Карла пошла в детскую. Над кроваткой была прикреплена фотография Исобель. Она уже устарела. Исобель было уже почти три месяца, и цвет ее глаз можно было без труда определить. Карла надеялась, что они окажутся карими, но с таким же успехом они могли быть ярко-голубыми, как глаза ее отца. Она улыбалась и набирала вес, прыгая на коленях какой-то незнакомой женщины. Ее маленькие ножки и не собирались подгибаться.

Свет упал на морских коньков. Карла совсем забыла, как красиво они двигаются. Достаточно было малейшего дуновения ветерка, чтобы они заколыхались. Она вспомнила день, когда купила их. Витражист был восхищен колыбелью. Он повесил морских коньков над ней, и от белого газа отражались все цвета радуги.

– Это для моей первой внучки, – сообщила Гиллиан витражисту, который улыбался, пока она заворачивала коньков в пупырчатую упаковку. Витражист сказал, что тоже скоро станет дедушкой. Вероятно, теперь он радуется внуку, а Гиллиан приходится жить одной лишь надеждой.

Глава одиннадцатая
Февраль 1994 года
Сюзанна

Сегодня днем заходила Мириам. Без предупреждения. Она просто вошла в кухню, словно это все еще был ее дом. Местные жители не понимают, что такое частная жизнь и как важно соблюдать дистанцию. Они привыкли заглядывать в этот дом, когда она жила здесь, и не понимали, что все изменилось.

Филлис Лайонс ведет себя так же. Она открывает заднюю дверь и орет: «Эй, есть кто дома?» Она интересуется, не надо ли мне чего-нибудь в городе. Может, я хочу попробовать ее домашнего варенья? Может, я хочу отдохнуть, а она пока возьмет тебя к себе, чтобы показать матери? Она хочет держать тебя на руках, целовать, обнимать. Словно она заслужила право обладать тобой.

Как и Филлис, Мириам не знает, когда надо остановиться.

– Иди ко мне, мой милый кабачок, – говорит она и берет тебя из кроватки или коляски без моего разрешения.

Когда я прошу ее звонить, прежде чем приезжать, она отвечает, что наш городок очень маленький и нет нужды церемониться, тем более что все здесь друг друга знают. Нужно радоваться, что у нас такие хорошие соседи. Филлис, например. Мол, что было бы со мной без нее.

– Давай пообедаем вместе, – предлагает Мириам. – Мы уже сто лет не виделись. Я принесла еду.

Она достала термос с супом и сэндвичи. Ты спокойно спала наверху, и кухня была в нашем распоряжении.

Мириам спросила, когда я собираюсь вернуться на работу.

Она поинтересовалась ненавязчиво, но ей нужен был точный ответ.

– Прошло уже четыре месяца, – добавила она, когда я промолчала. – Я справляюсь без тебя, но с большим трудом. Ты не думала о яслях? Это было бы идеальное решение.

– Еще нет, – ответила я. – Мне необходимо быть рядом с Джой. Думаю, в ближайшее время мне следует оставаться дома. Мне жаль, Мириам. Я сама не ожидала, что ребенок потребует столько внимания. Но я уверена, что поступаю правильно.

Она приняла мое решение уволиться из ее компании. Если она расстроилась, то не подала виду. Я всегда думала, что нравлюсь ей, но теперь уже не была в этом уверена. Что-то в ее глазах заставляет меня нервничать. Неужели она подозревает? Я пытаюсь мыслить логически. Я вижу это подозрительное выражение в глазах людей, которые меня окружают, даже в глазах незнакомцев. Это значит, что воображение играет против меня. Я повторяю себе это каждый раз, когда беру тебя в Маолтран. Люди останавливаются, чтобы посмотреть на тебя, поговорить о Филлис Лайонс. Они удивляются, как ей удалось проехать трактором по грязи, спрашивают, не желаю ли я вступить в клуб матери и ребенка. У меня начинает потеть затылок и хочется бежать… просто бежать, держа тебя на руках… убежать назад в дом, запереть дверь и не подпускать к нам остальной мир.

Когда Мириам ушла, я взяла тебя на руки и рассказала о твоем отце и как нас свели морские коньки. Ты глядела на меня круглыми глазами, словно понимала каждое слово из того, что я говорила. Я снова вернулась на восемь лет назад. Тогда я ехала на машине сквозь летний зной, направляясь в будущее.

Маолтран с ирландского языка переводится как «каменистый холм». Я понимаю, почему эта небольшая деревня получила такое название. Она вся серая и находится на холмах. Широкая главная улица и обычный набор магазинов. Я проехала мимо одноэтажной школы с рисунками на окнах и высоких каменных ступеней, ведущих к католическому храму, обдала пылью покрытые лишайником надгробные камни и небольшую протестантскую церквушку. Ее древнее очарование было подпорчено отвратительного вида маслозаводом, выстроенным рядом. Потом снова начались поля. Буррен вырастал вокруг меня. Серые плоские дорожные камни, перемежающиеся дольменами и крепостями. Древние стены, неровные, словно края плохо связанного свитера, тянутся по холмам. Я въехала на территорию нового центра народных ремесел и принялась искать Стеклянный дом Мириам. Она переехала из небольшой мастерской в огромное помещение, выстроенное на заказ. У нее были планы расширить дело. Мы поговорили по телефону, и я была уверена, что к концу собеседования стану ее менеджером по маркетингу.

Ее пальцы были унизаны кольцами, кельтские завитки и узелки, но я не увидела обручального кольца. Даже кольцо Кладда отсутствовало. У меня на пальцах ничего подобного не было. След от обручального кольца был лишним напоминанием о том, что я планировала начать новую жизнь. Я постоянно трогала это место, как трогают языком больной зуб, и проводила по нему пальцем, словно каким-то образом могла ус корить его исчезновение.

Моя работа в отделе по связям с общественностью была загадкой для Мириам. Она прочла пресс-релиз, который я написала об увлажнителе, замедляющем старение, и спросила, как я могу писать с такой уверенностью, если понимаю, что все это пустышка. Она прикоснулась к своему лицу, на котором и уголках глаз и рта залегли небольшие морщинки.

Она была права. То, что я написала, было беспочвенно, но я работала в сфере убеждения. Я использовала слова, чтобы распалить воображение, чтобы направить его в нужном русле: заставить желать осуществления мечты о вечной молодости.

– Почему ты решила сменить род деятельности? – спросила она. – В Дублине ты держишь руку на пульсе. Зачем хоронить себя в деревне?

Молчание – золото. Я уже усвоила этот урок.

Я указала на свой безымянный палец:

– Мужчина. Мне нужно начать все сначала.

Она заметила белый след от кольца и кивнула.

Ричард был мерзавцем. Большего объяснения не потребовалось.

Я не винила Ричарда за то, что он меня ненавидел. Он не мог понять причин, по которым наша свадьба была отменена. Не считая той причины, что я ему назвала. Несовместимость. Как отговорка несовместимость была слабовата, однако это был достаточно серьезный повод, чтобы разрушить любые отношения. Ричард стал для меня разрядкой. Не слишком удачная основа для начала новых отношений, но мне нужно было успокоиться после Эдварда Картера.

Мне исполнилось двадцать восемь, когда я познакомилась с Ричардом на вечеринке. Спустя два года мы были помолвлены. Он был исключительно гибким человеком с серьезными амбициями. Карьера в финансовой области позволяла ему носить костюмы в тонкую полоску и не выглядеть при этом глупо. Что я могу сказать о наших отношениях? Они были безопасными и постоянными, Ричард был пылким любовником, который терял терпение, только если я вспоминала о детях.

– У нас будет масса времени, когда мы поженимся, – говорил он, когда я поднимала эту тему.

Но мне хотелось ребенка. Я чувствовала, как уходит время. Короткое помешательство после смерти матери, когда я с головой ушла в секс, теперь казалось чужим кошмаром, но воспоминания о том, что случилось после, невозможно было уничтожить.

Не говоря Ричарду ни слова, я перестала пить противозачаточные. Прошел год, надежда слабела с каждым месяцем. Мой гинеколог посоветовала привести его, чтобы провести несколько исследований. Меня разрывали сомнения, и когда мне все-таки удалось собрать волю в кулак и сознаться, он внезапно пришел домой с шампанским и розами. Ему предложили повышение и перевод на три года в штаб-квартиру в Нью-Йорке.

– Мы назначим дату свадьбы и проведем медовый месяц в Нью-Йорке. Никаких детей! – Он погрозил мне пальцем. – Нью-Йорк – не место для детей. Мы заведем их, когда вернемся в Дублин.

Пока мы составляли списки приглашенных на свадьбу, заказывали номер в отеле и церковную службу, я все больше падала духом. Как это описать? Внутри все сжималось, мысленно я все больше отдалялась от его любви, физически – от его прикосновений, от всего, что он планировал для нас в будущем. Потом настало время уходить, и я сделала это без колебаний и сожаления. Я съехала от него. Удивительно, как мало у меня было вещей.

Мириам предложила мне работу и, когда собеседование подошло к концу, пригласила на обед к себе домой, прежде чем я отправлюсь назад в Дублин. Я ехала за ней около мили. Она притормозила возле серого дома, где жила Филлис Лайонс с матерью, и резко свернула в узкую аллею. Она порядком заросла травой, но было видно, что машины здесь все-таки время от времени ездят. Полуразрушенный особняк был почти полностью скрыт за живой изгородью. Дорожные насыпи, поросшие травой, пылали ярко-алыми маками, наперстянками и островками гвоздик. Аллея резко шла в гору, и наконец мы доехали до кедров, обступивших особняк. Серые известняковые стены плавно переходили в каменистый пейзаж. На столбе красовалась табличка с надписью «Рокроуз».

Я влюбилась в Рокроуз, как только увидела его. А может, это все Дэвид, который заставил мое сердце биться быстрее. В любом случае на мгновение мне захотелось владеть всем, что я там увидела. На Дэвиде были шорты и майка, на ногах потрепанные кроссовки, на голове бандана. Он играл с маленьким мальчиком, гоняясь за ним по саду и явно притворяясь, что не может его догнать.

Я остановила машину около низкой каменной ограды, которая опоясывала сад, вышла и какое-то время смотрела, как Дэвид усаживает мальчика себе на плечи. Он выглядел совсем юным, словно подросток, слишком молодым для отца. Поэтому я предположила, что это чей-то сын, но Мириам представила мне мальчика как своего внука.

– Сюзанна.

Дэвид опустил мальчика на землю и медленно произнес мое имя, словно хотел его запомнить. Его лицо блестело от пота. Потом он взял меня под локоть, чтобы проводить в кухню, и я почувствовала, что от него исходит легкий мускусный аромат юности.

Длинный деревянный стол выглядел так, словно за ним ели многие поколения. То же впечатление складывалось от шести крепких стульев и высокого комода. Возле стены стоял диван, мягкие и упругие подушки которого дали мальчику отличную возможность попрыгать на них, словно на батуте. Открытое окно выходило в сад. На подоконнике стоял кувшин с полевыми цветами.

Мириам разложила по тарелкам рагу «Беф бургиньон» из большой глиняной супницы. Дэвид ел с аппетитом, макая в соус кусочки хрустящего хлеба. Он отламывал хлеб и давал его сыну. К тому времени я уже точно поняла, кем он ему приходится. Джои было три года от роду, и он был очень похож на Дэвида: те же темно-карие глаза и темно-русые волосы, высокий широкий лоб, легкая усмешка.

Три резких гудка прозвучали словно гром среди ясного неба. Джои вздрогнул и посмотрел на отца. Возле ворот остановился голубой автомобиль. За рулем сидела женщина с длинными черными волосами. Она снова нажала на клаксон.

– Ну, нам пора, малыш.

Дэвид поднял сына со стула и взъерошил его волосы. Потом отнес Джои к воротам и отдал женщине. Назад он вернулся быстро и тут же пошел на второй этаж, извинившись и сказав, что ему нужно сделать несколько звонков.

– Молодые люди, – вздохнула Мириам, – так легкомысленно относятся к собственному счастью. Какое-то время после рождения Джои они пытались наладить отношения, но из общего у них остался только сын. Коррин связалась с местным плотником, и они решили перебраться в Канаду.

Мириам также вскользь упомянула о том, что они никак не могли решить, у кого останется ребенок. Дело даже не дошло до суда, поскольку отец-одиночка, которому только недавно минуло двадцать лет, не имел никаких шансов получить право опеки.

По крайней мере, Коррин О'Салливан не запретила Дэвиду встречаться с сыном. Я понятия не имела, кто занимался моим ребенком в тот сумасшедший год после смерти матери. У нее был рак мозга, его обнаружили слишком поздно. Многие месяцы после смерти матери отец бродил по дому словно в тумане, вздрагивая от резких звуков, как будто ожидал, что она появится из темного угла или выпрыгнет из-за закрытых дверей и закричит на него.

Я нашла утешение в руках Шейна Диллона, потом Лайама Магуайра, потом Джейсона Джексона. Мрачные переулки, задние сиденья машин, моя спальня, когда отца не было дома. Мне не доставляли особого наслаждения эти мимолетные встречи, нетерпеливая возня, краткое удовлетворение, которое получали они, а не я. Однако мое желание, казалось, было невозможно удовлетворить. Я понимаю это теперь. Желание быть любимой без оглядки, без условий. Этакое первобытное сильное желание. С чего бы еще нам вести эту гонку бесконечно? С чего бы еще подвергать свои тела таким гротескным движениям, животным стонам и вздохам, дикому удовлетворению, которое через минуту забывается и, в моем случае, не значит ничего?

– Шлюха, – сказал мой отец, когда Тесса обратила его внимание на то, что у меня начал выпирать живот.

К тому времени я была на пятом месяце и делать аборт, как он немедленно потребовал, было уже поздно.

– Улетишь в Лондон первым же самолетом, – заявил он тогда. Быстрое решение.

Но Тесса не хотела, чтобы он сваливал мою проблему на других.

– Слишком поздно, – повторяла она, – даже если бы она не была на пятом месяце, это противозаконно и большой грех.

В стране, где проблема абортов была предметом активного обсуждения, она ратовала за их запрет.

– Приемная семья – вот решение, – сказала она, и, возможно, в конце концов так бы все и произошло.

Я была против любого варианта. Как же я ненавидела их, его и ее, таких довольных друг другом, когда моя мать еще не успела остыть в могиле! Никто из нас не предполагал, что мой мальчик сам решит, приходить ему в этот мир или нет.

Когда Дэвид, отдав Джои Коррин, вернулся в кухню, лицо у него было рассерженное. Я знала, в чем причина. Утрата. Я была, пожалуй, единственным человеком, который мог в полной мере разделить те чувства, которые он испытывал, когда видел, что ребенка от него забирают.

Я не видела его до официального открытия новой студии Мириам. Это было довольно веселое мероприятие по сравнению с обычными официальными приемами, которые я организовывала. Никаких приглушенных или напряженных разговоров между незнакомыми людьми, которые потягивают теплое вино и пытаются найти общий язык. Люди, пришедшие в студию Мириам, вели себя шумно и непринужденно. Они собрались, чтобы отпраздновать ее морских коньков, этих нежных морских обитателей с выпирающими брюшками, которые спариваются ради жизни и поют песни любви, купаясь в серебристых лучах полной луны.

Сегодня, сидя за столом у меня в кухне, которая когда-то принадлежала ей, Мириам спросила, как я себя чувствую. У нее было настороженное выражение лица, словно она пробиралась через заросли чертополоха. Она хотела знать, виделась ли я с доктором Виллиамсон.

Я отрицательно покачала головой и сказала, что у меня все под контролем. Я виделась с доктором, когда была в Дублине у отца. Доктор прописал мне антидепрессанты на следующие несколько месяцев.

Она нахмурилась, словно я предложила добавить ей в чай мышьяка.

– Они только замаскируют твои симптомы, – сказала она. В ее голосе чувствовался металл. – Мы тут не все сплошная деревенщина, – добавила она, – доктор Виллиамсон – высококвалифицированный и опытный врач.

– Я страдаю от истощения, – ответила я. – У меня ребенок, который не спит по ночам.

Она прикусила нижнюю губу и отвернулась.

– Я не утверждаю, что тебе нужно к психологу, но мне кажется, что у тебя небольшая послеродовая депрессия.

Ты проснулась, словно услышав ее слова. Мириам махнула мне рукой, чтобы я посидела, а сама отправилась на второй этаж за тобой. Прошло несколько секунд. Я услышала ее шаги наверху. Скрип старого дерева рассказывает собственную историю. Я медленно поднялась по ступенькам, пропустив пятую, которая постоянно скрипит, и остановилась наверху. Она держала тебя на руках. Она положила подбородок тебе на голову и похлопывала по спине. Ты довольно агукала, а Мириам рассматривала спальню Дэвида.

На стуле лежал свитер. Книга и плеер были на комоде. Я не трогала ничего в его комнате с тех пор, как он уехал на прошлой неделе. Было очевидно, что мы больше не спали вместе. Хуже всего, когда ты знаешь, что и где расположено в доме. Потому что можно догадаться, чем люди могут заинтересоваться. Я отвернулась и, прежде чем она смогла меня заметить, спустилась в кухню.