Текст книги "Мотылек летит на пламя"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Айрин вздрогнула.

– А твой брат?

– Юджин пропал без вести в самом начале войны.

– Мистер Китинг здесь?

– Он уехал сразу после того, как вас увезли из поместья. Все это время я не имела от него никаких вестей, – застенчиво проговорила Лила. Потом вдруг встрепенулась, и ее лицо просветлело. – Мисс Айрин, Алан передал вам послание через негритянскую почту! Он просил сообщить, что жив, что добрался до Севера и непременно приедет за вами! Правда, это было еще до войны…

Сара, также впервые услышавшая об этом, не отрываясь, смотрела на Айрин, щеки которой не порозовели, а глаза не вспыхнули от радости. Она только кивнула, как будто ей сообщили что-то совершенно заурядное.

Если б в ее груди растворилась та глыба свинца, которая ежесекундно давила ей на сердце, к нему бы вернулась способность испытывать прежние чувства. Пришел миг, когда чья-то таинственная рука остановила поток хлещущей через край боли и наступило спасительное забвение. Алан превратился в призрачное воспоминание, ребенок стал единственной, но далекой надеждой.

Айрин не удалось прорваться в Чарльстон: на дорогах стояли войска Конфедерации, и ей пришлось повернуть назад.

Она перенесла этот удар и принялась ждать. Она больше не полагалась на людей: лишь на судьбу и на время.

Айрин не просила позволения остаться в Темре, она просто заняла одну из комнат, как и место за столом. Револьвер она держала при себе. Негры ее не боялись, зато Саре пришлось сжать чувства в кулак. Как бы она ни была возмущена и встревожена, ей оставалось только молчать и терпеть.

Янки приближались, но приближалось и время посева хлопка. Однажды за завтраком Сара обмолвилась о том, что на следующей неделе необходимо приступить к полевым работам.

– Не представляю, как мы справимся. У нас осталось мало негров…

– Никогда не слыхала о религии, которая призывает молиться хлопку. Похоже, ты единственная, кто ее исповедует. Вот и выращивай хлопок сама! – неожиданно заявила Айрин.

Воцарилось молчание.

– Я? – осторожно промолвила Сара.

– Да. Ведь это твоя земля, – сказала Айрин и обратилась к Касси: – Позови Лилу!

Чернокожая горничная содрогнулась под взглядом Айрин, взглядом тигра, сидящего в засаде, и беспрекословно повиновалась. Презрение Касси к новоявленной родственнице семейства О’Келли уступило место смертельному страху.

Когда мулатка вошла, Айрин сказала:

– Садись. – И придвинула стул.

Лила замерла.

– Но я…

– Если ты собираешься замуж за белого мужчину, тебе необходимо привыкнуть сидеть за этим столом. Тебе, а не Касси – потому что она ни дня не проработала на плантации! Завтра мисс Сара отправится сеять хлопок и покажет пример своим слугам! – заявила Айрин и, перехватив взгляд кузины, от которого любой другой человек превратился бы в соляной столб, спокойно добавила: – Я тоже пойду. Я ирландка, а ирландцы привыкли работать на земле.

Касси демонстративно явилась в поле в форменном платье горничной, и ее стенания в первые же полчаса работы так допекли Айрин, что та прогнала негритянку в дом. От Арчи тоже не было толку – отослали и его. Остальные как будто годились для работы – даже белые руки хозяйки Темры, привыкшие ласкать клавиши пианино, послушно рыхлили землю.

В конце концов Сара О’Келли была потомком пионеров, которые не отступали ни перед какими трудностями.

Айрин долго работала молча, потом вдруг спросила:

– Я слышала, ты вышла замуж?

– Да, за управляющего, мистера Фоера.

– Зачем?

Саре был понятен смысл вопроса. Можно найти тихую пристань в браке по расчету, испытав неразделенную любовь, но как объяснить ее поступок?

– Из-за Темры.

– Темра не стоит таких жертв! – сказала Айрин. – То, что ты совершила, гораздо хуже того, в чем обвиняли меня!

Сара выпрямилась. Ее взгляд прожигал насквозь.

– Нет. Разврат преступнее расчета.

– Это была любовь. Любовь способна раздвинуть любые границы, ею можно оправдать все. Время показало, что была права я, а не вы. Рабов больше нет. И может статься, вскоре многие плантаторы лишатся своих владений. – Сара молчала, а Айрин продолжила: – «Это значит сеять ветер, чтобы пожать ураган, который вскоре налетит» – такие строки написал поэт Лонгфелло, и они как нельзя лучше выражают то, что вы сделали. Южане сами себя наказали. Так же, как и ты.

Хотя было по-весеннему прохладно, вскоре им стало жарко: пот стекал со лба на ресницы, слепил глаза. На губах появился солоноватый привкус, и приходилось то и дело прикладываться к тыквенной бутыли с водой.

В какой-то миг Айрин выпрямила спину и потянулась, намереваясь немного передохнуть, как вдруг увидела Касси, которая бежала через поле, размахивая руками и что-то крича, а главное – не заботясь о туфлях и платье. Ветер уносил ее крик в сторону, но Айрин догадалась.

– Янки, янки, янки!

– Янки, – спокойно повторила Айрин. – Они пришли.

Сара мигом утратила самообладание.

– Боже, что делать?!

– Ничего. Они существа из плоти и крови. Они смертны. И способны испытывать страх.

– Нам их не напугать!

– Знаю. Главное, что они не смогли испугать нас.

Они созвали негров и пошли через поле к дому.

В имении царил переполох, синий цвет мундиров заслонил белый свет, отовсюду доносилось бряцанье оружия, грубая ругань, стук сапог. Часть солдат побежала вверх по лестнице, другие бросились к хозяйственным постройкам, кто-то шмыгнул на кухню. Слышался звон посуды, истошные крики домашней птицы и животных.

Сару охватило противное, липкое, леденящее душу чувство: будто чья-то чужая рука шарила у нее по груди.

Из дома с визгом выскочила Трейси, за которой гнался солдат. Его остановил молодой сержант.

– Погоди, не время. Этим можно заняться ночью.

Сара содрогнулась от ужаса.

– Они нас обесчестят!

– Пусть только попробуют подойти, – прошептала Айрин.

– Кто вы, леди? – довольно миролюбиво спросил молодой сержант, когда Айрин и Сара подошли к крыльцу.

– Я Сара О’Келли. Это мое имение.

– Ясно, мэм. Эй, несите майора наверх, в спальню! – крикнул сержант и обратился к женщинам: – Вам повезло, мисс, мы не станем жечь ваш дом, а разместим в нем раненого, о котором вы обязаны позаботиться. Если вы этого не сделаете, вам будет хуже.

– Хорошо, я приставлю к нему негритянку, – натянуто произнесла Сара.

– Негритянку?! Я рассчитывал, что вы сами займетесь его лечением!

Сара возмущенно передернула плечом и ничего не ответила.

– А где ваш врач? – спросила Айрин.

– Выхаживает других раненых. Вчера наш отряд напоролся на партизан, и нам пришлось жарковато.

«Так вам и надо!» – едва не сказала Сара, а сержант продолжил:

– Майор Эванс терпеливый и благородный человек, он отправил врача к солдатам.

Мимо пронесли молодого мужчину, бессильно лежавшего на шинели, мужчину с изящными руками и лицом истинного аристократа, в которое Саре хотелось плюнуть.

По иронии судьбы его уложили в ее спальне, сорвав с постели солнечно-желтое атласное покрывало и раскидав подушки; между тем в имении происходило то, о чем Сара слышала сотни раз: обивка мебели была вспорота, люстры, зеркала и вазы разбиты, ковры истоптаны сапогами, хлопок подожжен, припасы разграблены.

Сара могла пережить гибель привычных с детства вещей, однако когда солдаты стали жечь библиотеку ее отца, она без промедления вошла в спальню, где уложили майора, и решительно произнесла:

– Кто бы вы ни были, прикажите своим воякам положить книги на место и не бросать их в костер! Уничтожать библиотеку – настоящее святотатство, к тому же книги дороги мне как память об отце.

Майор глубоко вздохнул и попытался изобразить улыбку. У него была белая, как речной песок, нетронутая загаром кожа, белокурые волосы и льдистые голубые глаза. Столь благородная внешность презренного янки вызывала у Сары дикое раздражение.

– Хорошо, мисс. Прошу, позовите сержанта.

– Вы можете гарантировать безопасность женщинам, которые остались в доме?

– Гарантировать не могу, но сделаю все, чтобы никого из вас не тронули.

– Я пришлю к вам негритянку, – сказала Сара. – Сержант настаивал на том, чтобы в роли сиделки выступила я, но я не стану делать этого даже под страхом смерти.

Сара знала, что рискует, говоря ему дерзости, но не смогла сдержаться.

Майор мягко промолвил, опуская тяжелые веки:

– Не беспокойтесь, мисс, меня вполне устроит служанка.

Солдаты во дворе пили виски и горланили песни. Женщинам было приказано приготовить для них хороший ужин, однако стоило янки войти в дом, как Бесс закрылась в своей каморке и ни за что не желала выходить.

Во избежание неприятных последствий Сара велела Лиле и Касси заменить кухарку.

Разумеется, Касси и не думала прикасаться к кастрюлям. Госпожа могла делать что угодно – якшаться с полевыми работниками, собственноручно сеять хлопок, – ее горничная не собиралась отступать от своих принципов.

Она уселась за стол и принялась наблюдать за Лилой, которая суетилась в поисках нужных продуктов и подходящей по размерам посуды.

– Главное приготовить им полный котел, а чего – неважно. Съедят, – сказала Касси и заметила: – С начала войны белые опускаются все ниже и ниже; сдается, вскоре я не смогу разглядеть кое-кого из них под своими ногами!

Как ни была взволнована Лила, она замерла и уставилась на Касси.

– У тебя хватает совести говорить такие вещи!

– Скажи лучше, хватает смелости. Помнишь Алана? Прежде я считала его дураком. Если б он был внимательным в словах и осторожным в движениях, любой, более-менее здравомыслящий хозяин приблизил бы его к себе, и он бы жил припеваючи, не хуже свободного. А теперь думаю: наверное, он был прав, умел видеть дальше, чем мы.

– Я тебя не понимаю, – прошептала Лила.

Касси раздвинула губы в улыбке.

– Где тебе! Хотя ты тоже оказалась куда более прыткой, чем я думала! Я и не знала, что ты путалась с доктором Китингом под носом у мисс Сары!

– Я вовсе не… – начала было Лила, но тут в кухню вошел молодой сержант и добродушно произнес:

– Эй, девушки, налейте-ка кофе храброму воину армии Союза!

Он присел к столу и восхищенно уставился на Лилу, на каскады черных как смоль волос, на точеную шею и губы, напоминавшие яркий южный цветок.

Заметив его взгляд, Касси поневоле ощутила ревность и произнесла не без яда:

– Зря вы так смотрите на нее, сэр! У нее есть белый жених!

Сержант пожал плечами.

– В конце концов и белых, и черных создал один и тот же Бог! Мне тоже всегда нравились чистенькие домашние негритяночки!

Он игриво подмигнул Касси, а та брезгливо потянула носом и храбро заявила:

– Настоящие белые господа, прежде чем сесть за стол, хотя бы помоют руки!

Похоже, сержант смутился.

– Простите меня, мисс, – неловко произнес он, – за время похода мы совсем одичали и опустились. Обещаю привести себя в порядок. Хотя, признаться, я никогда не был господином: всего-навсего белый бедняк, решивший немного поправить свое положение на военной службе. Сержант Робин Трамбал к вашим услугам, мисс!

– Да уж, в этом вы преуспели! – заявила Касси, распаленная неожиданной покорностью сержанта и собственной дерзостью. Посмей она так разговаривать со своими хозяевами, немедленно заработала бы пощечину!

– Я невиновен в том, что нам было велено изымать у местных жителей съестные припасы и разрушать все, что способно послужить Конфедерации. И все-таки не могу сказать, что мы дошли до предела. Майор велел нам не трогать здешних женщин, мы и не тронем. Что касается всех этих камушков и золотых вещиц, – он вывернул карманы, и на стол, мелодично звякнув, упала пара бриллиантовых сережек, золотой наперсток, длинная серебряная цепочка, усыпанное мелким жемчугом кольцо, витой браслет в виде змейки с изумрудными глазами, – такого добра здесь полно в любом доме! И я не стал бы все это брать, если бы… мне б небольшое поле, горсть семян, пару мулов да добрую, заботливую жену! Не желаю я больше быть ни чернорабочим, ни батраком! Одна надежда, что после войны эти огромные земли поделят между такими, как мы!

Касси взяла кольцо с жемчугом, осторожно надела на палец и вытянула руку, чтобы полюбоваться, как оно смотрится. Черный кофе и капля сливок, ночное небо и яркая звезда!

– У вас больше нет хозяев, – продолжил Робин Трамбал, – и отныне все общее. Захотите надеть платье белой леди, и наденете, пожелаете жить в господском доме, и будете. Разве не об этом мечтали рабы и бедные люди? Ладно, если вы не дали мне кофе, то хотя бы спасибо за разговор. Кстати, у вас необычный и прелестный выговор, мисс!

– Зато ваш режет уши, как пила! – заметила Касси и расплылась в улыбке.

Когда он ушел, она сказала Лиле:

– Знаешь, почему я уверена в том, что доктор Китинг никогда не вернется и не женится на тебе? Помнишь, мисс Айрин велела тебе сесть за стол рядом с ней? Ты шарахнулась, как от огня, сжала руки, замотала головой. А я бы села и просидела на этом месте до конца своих дней!

Глава 8

В то время как армия Шермана держала курс на восток, двигаясь двумя большими колоннами по полосе шириной от двадцати до шестидесяти миль, уничтожая, разрушая, приводя в негодность имущество конфедератов, сжигая дома и вытаптывая поля, небольшой отряд майора Эванса задержался в Темре.

Состояние командира вызывало опасения, и солдаты не спешили трогаться в путь: отдыхали, ели, пили, походя уничтожая все, что попадалось под руку. Выпивая виски, швыряли стакан на пол; разжигая костры, ломали лестничные перила и отдирали плинтусы.

Библиотека мистера Уильяма, впрочем, осталась цела, и янки не трогали женщин, хотя Нэнси не переставала дрожать за Лилу, на красоту которой заглядывались солдаты.

Кое-кто из негров видел, как Касси прогуливалась в сумерках с сержантом Трамбалом, но никто из них не спешил довести эти сведения до ушей мисс Сары. Подарив горничной несколько украшений и без конца повторяя, что цвет кожи не имеет для него никакого значения, он совершенно заморочил ей голову. И все-таки Касси боялась, как бы хозяйка не узнала об ее увлечении.

Тем временем в один из вечеров Робин Трамбал пожаловал в комнату служанки.

Сейчас сержант выглядел иначе, чем при первой встрече: он помылся, побрился, почистил сапоги и мундир и превратился в привлекательного молодого человека.

Касси разыграла оскорбленную добродетель, хотя на самом деле была рада. Рада и польщена.

В крохотной комнатке было не повернуться. Сержант Трамбал присел на постель и попытался обнять негритянку, а после вытащил из кармана бутылку. Касси узнала напиток: это был портвейн из погреба мистера Уильяма.

– Мы с вами провели вместе немало времени, но до сих пор не выпили за знакомство.

Касси замешкалась. Белая леди непременно сказала бы, что находиться наедине с мужчиной, а тем более пить с ним вино крайне неприлично. Белая леди, такая, как мисс Сара. Но она, Касси, была черной рабыней, рабыней, которая должна помнить свое место.

Едва ли не с самого рождения Касси старалась подражать мисс Саре, хотя знала, что они разные, как день и ночь, вода и пламя. Много лет она защищала интересы молодой хозяйки, в глубине души не любя ее и порой посмеиваясь над ней. Еще в детстве у негритянки была привычка выглянуть из-за угла, тайком скорчить вслед своей маленькой хозяйке рожу и убежать. Однажды мать застала ее за этим занятием и как следует высекла. Касси затаила обиду, которая не прошла до сих пор.

Ее мать ушла вслед за мисс Белиндой, умерев от тоски, как умирает собака, потерявшая любимого хозяина: белая госпожа была для нее роднее единственной дочери!

Мисс Саре с самого начала была мила участь перезрелой девственницы, между тем Касси желала следовать своей природе. Молодая хозяйка Темры ничего не знала о своей чернокожей служанке, тогда как Касси видела Сару насквозь и не считала ее ни умнее, ни выше себя.

– Хорошо, выпьем.

Воодушевленный сержант разлил золотистое вино.

– Вы скоро уедете? – спросила Касси, принимая из его рук бокал.

– Майор еще не выздоровел. Тем не менее через несколько дней мы тронемся в путь: время не ждет. Возможно, оставим его в имении под охраной одного или двух солдат.

– От кого его нужно охранять?

– От партизан, да и мало ли еще кто может сюда забрести!

Они молча выпили, после чего Робин Трамбал потянулся к губам Касси.

– Я честная девушка, сэр, – кокетливо произнесла она, отстраняя его рукой, тогда как ее глаза затягивали, как омуты.

– Тем лучше! Я женюсь на тебе после войны, чтобы ты нарожала мне кучу черных, как головешки, ребятишек, а пока увезу с собой!

– Если я соглашусь.

– Постараюсь тебя уговорить! Чего ты хочешь?

Касси задумалась.

– Я мечтаю открыть в Чарльстоне лавку или магазин. Я очень люблю красивые вещи.

Сержант вскочил, пошарил в своих карманах, вытащил туго набитый мешочек и воскликнул:

– Вот! Это все, что мне удалось собрать в этих краях. Можешь взять, что захочешь.

– И все-таки у меня нет залога того, что вы на мне женитесь!

Робин Трамбал ударил себя в грудь.

– Тебе мало золота? Хорошо, я даю тебе слово военного, слово честного человека!

Касси смотрела на горсть украшений, которые можно было легко превратить в деньги. Ее суеверная мать сказала бы, что награбленное не может принести счастья, тогда как сержант утверждал, что все богатство южных плантаторов надлежит поделить между бывшими рабами и белыми бедняками.

Касси прекрасно понимала, что Робин Трамбал ни за что не поделится с ней трофеями, не получив взамен дорогой награды. Взвешивая на невидимых весах то, что у нее было, и то, что предлагал ей этот белый мужчина, негритянка все больше склонялась к выбору не в пользу своей хозяйки и не в пользу Темры.

Завязалась борьба, не вполне серьезная, но все же необходимая, как некий ритуал. Касси долго защищалась, стиснув зубы, а после, притворно ослабев, позволила раздеть себя и впустила сержанта в свое заждавшееся тело.

Они извивались на узкой постели, сильно, ритмично двигаясь и прерывисто дыша. Черная кожа Касси покрылась бриллиантовыми каплями пота, ее тело сладостно содрогалось, неподвластное ни разуму, ни воле.

– Вот что значит почувствовать себя настоящим мужчиной – с белой женщиной такого не испытаешь! От твоего тела исходит жар, как от песков пустыни, а твое нутро поглощает и жжет! – с восторгом произнес Робин, вцепившись пальцами в ее густые, черные, курчавые, как каракуль, волосы.

С тех пор между ними завязались близкие отношения. Белый сержант с вечера приходил в каморку негритянки и уходил лишь под утро, а иной раз уединялся с ней даже днем, под сенью деревьев, неподалеку от Темры.

Все открылось в тот день, когда Сара вошла в свою спальню и, бросив беглый взгляд на спящего раненого, тихо сказала Нэнси:

– Сколько времени ты будешь здесь сидеть? Пусть тебя кто-нибудь сменит, скажем, Лила.

– Моей дочери не место у постели белого мужчины, – твердо произнесла негритянка.

– Тогда пусть придет Касси. Кстати, где она? Я ее почти не вижу.

– У Касси есть другое, куда более веселое и приятное занятие, – неприязненно проговорила Нэнси.

– О чем ты?

– Она в открытую спуталась с янки – совсем потеряла стыд! Тот белый солдат, что командует другими, проводит в ее комнате каждую ночь.

Сара уставилась на негритянку. В ее груди мутной волной поднималась горечь. Она могла представить, что у нее отнимут Темру, что ей придется проститься с хлопковыми полями, сосновым лесом, домом и семейным кладбищем, но в Касси она была уверена до конца.

– Не может быть!

– Будет лучше, если вы сами спросите ее, мисс.

– Хорошо, я ее найду.

Через четверть часа ничего не подозревавшая горничная вошла в комнату госпожи.

– Это правда? – спросила Сара.

Касси сложила руки поверх безупречно накрахмаленного передника.

– Что, мисс?

– Что ты спуталась с сержантом, что он бывал в твоей комнате!

Негритянка молчала, не сводя взгляда с белой госпожи, и это молчание было столь выразительным, что Сара невольно содрогнулась. Она заметила то, чего не замечала годами: в подчеркнутой почтительности Касси было что-то, отдающее издевкой; уста произносили льстивые речи, между тем в глазах мелькали насмешливые искорки. Она не уважала и уж тем более не любила Сару.

Пощечина была внезапной, звонкой и острой, как выстрел. Касси схватилась за щеку, и ее взор полыхнул ненавистью. В былые времена служанка долго и тайно зализывала бы свои раны, но сейчас все изменилось.

Касси решительно подошла к гардеробу и открыла дверцы. Негритянка хорошо знала, какие платья сидят на ней лучше всего: бледно-розовое муаровое с оборками из французских кружев, сливочно-желтое из шуршащей тафты и переливчато-зеленое шелковое. Она вытащила их наружу и небрежно перекинула через руку.

Сара не поверила своим глазам.

– Что ты делаешь?!

– Я собираюсь замуж, и мне пора приодеться!

Сара побледнела. Все, прежде казавшееся таким определенным и прочным, постепенно размывалось, словно берег моря во время шторма, оставляя после себя лишь обломки и комья грязи.

– Положи одежду на место! Это не твои вещи!

– Пусть забирает, что хочет, и уходит из дома, – послышался голос.

В комнату вошла Айрин и остановилась, глядя на Касси и Сару.

Негритянка смешалась, но решила не уступать. Швырнув одежду на пол, она переступила через нее и дерзко заявила:

– Да, я уйду и ничего не возьму. У меня будут новые платья, получше этого старья!

– Уходи, если не помнишь добра, – сказала Сара.

– Добра? – губы горничной изогнулись в усмешке. – Вы считали меня своей вещью! Я с детства работала на вас за объедки с вашего стола, обноски с вашего плеча, а еще – за пощечины! С вами останется тот, у кого короткая память, кто готов заживо похоронить себя в Темре! А я хочу повидать иные места и других людей!

Когда Касси вышла, гордо вскинув голову и хлопнув дверью, Сара бессильно опустила руки и произнесла:

– Меньше всего я ждала этого именно от нее.

– А я – наоборот. Это она выдала нас с Аланом. Не из-за злобы, а просто для того, чтобы посмотреть, что с нами будет. Я бы позволила ей сделать выбор, дабы узнать, что станет с ней.

Саре сделалось жутко. Айрин все помнила и никому ничего не простила. Она не сломалась, выплыла из пучины и, кажется, даже преумножила силы.

– Ты тоже меня ненавидишь? – прошептала Сара.

Айрин молчала, и это молчание было таким пронзительным, что у Сары зазвенело в ушах.

В тот же день отряд сержанта Трамбала снялся с места. Майор Эванс остался в доме под охраной дюжего солдата.

Касси собрала свои вещи и стояла на крыльце, ожидая Робина Трамбала, отдававшего последние распоряжения. Она не стала ни с кем прощаться, и никто не сказал ей ни слова. Только Арчи не выдержал, подошел к бывшей горничной и заметил:

– Ты совершаешь большую ошибку.

Касси раздула ноздри и бросила:

– Ошибку совершают те, кто остается в доме, где живет сумасшедшая! Запомни, она может и убить!

– Ты говоришь о мисс Айрин? – тихо спросил Арчи.

Касси рассмеялась.

– Странно, что ты сразу догадался, кого я имею в виду!

– Думаю, ты вернешься. Темра тебя не отпустит, – веско произнес Арчи и скрылся в дверях.

Когда отряд выехал со двора, обитатели поместья вздохнули с облегчением. К несчастью, никто из них не слышал разговора двух солдат, один из которых предложил другому забрать с собой Лилу.

– Меня зло берет, как подумаю, что нам не разрешили тронуть ни одной темнокожей! Эта – самая хорошенькая. Сейчас она в кухне, я видел. Там есть черный ход – заткнем ей рот и потихоньку вытащим наружу. Отвезем подальше, наиграемся, а после отпустим.

– А как же майор и сержант?

– Майор вот-вот отдаст Богу душу, а сержант не видит никого и ничего, кроме своей черной мадам!

– Да, вот он-то свое получил!

Лила хозяйничала на кухне. Когда янки обосновались в Темре, у Бесс окончательно опустились руки. Она не хотела и не могла ничего делать, только лежала в своей каморке и охала.

В былые времена даже господа не смели вторгаться в ее царство: разве что мисс Белинда, а после мисс Сара заглядывали, чтобы обсудить меню. День ото дня она жила среди горячих испарений, чувствуя себя в своей стихии. Когда жара становилась невыносимой, Бесс закатывала глаза, расстегивала блузку и проводила полотенцем по своей необъятной черной груди. И даже такие минуты казались ей божественными.

Вид радостно булькающих, источавших дивный аромат котлов всегда вызывал в ней благоговение. А теперь жадные янки запускали в них немытые руки; они ели, как свиньи, жир капал на прежде чистый, как стеклышко, пол. Они перетряхнули все коробки и банки, рассыпали драгоценные специи.

И все-таки Лила чувствовала себя вторгшейся в святая святых. Когда Бесс варила патоку, медленно, со знанием дела помешивая темную массу, с восторгом наблюдая, как она густеет, Лиле казалось, что негритянка готовит ту самую глину, из какой Господь вылепил их черные тела!

С приходом янки все изменилось. Поразительно, как быстро гордый, богатый дом превратился в обшарпанный, неухоженный вертеп с облупившимися потолками, выбитыми стеклами и потрескавшимися стенами!

Когда чьи-то грубые руки схватили Лилу, она лишилась дыхания. Она увлеклась, вспоминая прошлую жизнь, и позабыла об осторожности, забыла то, что говорила ей мать. Янки – гиены, с ними надо быть начеку.

В это время Сара, решившая дать отдых Нэнси, сидела возле постели майора Эванса. Она чувствовала, как на дне души шевелится что-то темное. Она могла чего-то не любить, но не умела ненавидеть. Однако сейчас ей хотелось взять у Айрин револьвер и стрелять вслед солдатам до тех пор, пока последний из них не упадет посреди хлопкового поля!

Янки оставили им немного продуктов; лошадей, домашнюю скотину и птицу забрали. Что не унесли, то испортили: казалось, безнаказанные разрушения доставляют им особую радость. Подобно жестоким, невоспитанным детям, они крушили и громили все вокруг.

Сара с удовольствием задушила бы и лежащего перед ней человека, если б его жизнь не являлась, хотя и не слишком надежным, залогом их безопасности.

Между тем майор неожиданно открыл светлые, прозрачные, как летнее небо, глаза и промолвил:

– Это вы, мисс? Боюсь, мои дни сочтены, потому хочу продиктовать вам письмо, которое прошу отослать моему отцу.

– Вам известно о том, что ваши люди уехали? – жестко спросила она.

– Да. – Он опустил ресницы. Его лицо было бесцветным, как лицо застиранной тряпичной куклы. – Я их отпустил. Они рвутся вперед, им незачем ждать моей смерти.

– Надеюсь, они встретят на этом пути именно то, что заслуживают.

Сара взяла бумагу. Она не испытывала ни капли сострадания к тающему на глазах человеку, но ей было любопытно, что же он продиктует.

К ее удивлению, он произнес почти такие же слова, какие нашла бы она, обращаясь к своим родителям. Он говорил не о жестокой войне, а о прекрасном прошлом, вспоминал родной Нью-Йорк, рассуждал о мире, который распался у него на глазах. Его речь была правильна, выражения – поэтичны и красочны.

– Как подписать письмо? – сухо спросила Сара, когда майор умолк.

– «Ваш любящий сын Тони». И еще… когда я умру, срежьте прядь моих волос и положите в конверт, если… не побрезгуете.

– Почему вы решили, что умрете?

– Мне не становится лучше. Эта погода, холод и сырость… Я всегда считал себя крепким, но, видно, эти края мстят мне за то, что вторгся в них без приглашения.

– Янки… то есть ваши люди еще могут явиться сюда?

– Вполне возможно. Армия растянулась на многие мили.

– Тогда для нас выгодней, чтоб вы жили, ибо тогда солдаты не растащат продукты и сохранят нам жизнь. А еще – не сожгут дом, – в ее словах, в ее тоне был нескрываемый, больше того – показной расчет.

Тони Эванс молчал, и Сара спросила:

– Почему вы вступили в армию? Если я не ошиблась, вы не из бедной семьи? Вполне могли бы откупиться и не идти на войну!

– Вы не ошиблись. Мой отец – состоятельный человек. Я решил участвовать в войне, потому что любил свою родину, не желал ее раскола и хотел сохранить правление, которое казалось мне самым лучшим в мире. Я свято верил в слова Декларации независимости, что висит на стене Капитолия в Вашингтоне, слова о том, что все люди рождаются равными и свободными. Я не подозревал, что в мире столько несправедливости, что война так бесчеловечна и безрассудна.

– Похоже, никто из вас толком не знает, за что воюет, – презрительно произнесла Сара, и майор ответил:

– К сожалению, вы правы.

Пока они разговаривали, материнское сердце Нэнси почувствовало неладное. Она выбежала со двора в тот миг, когда солдаты перекинули ее дочь через седло. Лила была спелената, как кукла, а ее рот заткнут тряпкой.

Когда негритянка бросилась к солдатам, раскинув руки, как черные крылья, один из мужчин произнес вполголоса:

– Сейчас она поднимет переполох. Надо ее остановить.

Второй прицелился и выстрелил.

После того, что с ней сделали солдаты, Лила перестала чувствовать свое тело. Непослушное, чужое, оно словно вросло в землю. Руки и ноги не двигались, губы онемели. Она долго лежала, потом попыталась встать и ползти, а после идти, стараясь не наткнуться на плывущие перед глазами деревья.

Ошеломленная неожиданным нападением, она не сопротивлялась насильникам. Они спешили нагнать отряд, потом один за другим торопливо овладели ею, после чего развязали и бросили.

Лила прибрела в Темру к вечеру, растрепанная, обессилевшая, безмолвная. Узнав, что мать убили, она села на кровать рядом с ее телом и сидела несколько часов, раскачиваясь взад вперед в каком-то странном колдовском ритме. Она молчала, но каждый мог почувствовать, как в ней нарастает жуткий, протяжный внутренний стон.

Мать всегда боялась, как бы с ней не случилось чего-то дурного, и в буквальном смысле слова положила на это свою жизнь.

Айрин не пыталась произносить слова утешения, ибо знала, что они бесполезны. Видя напряженные черты, потухший, обращенный внутрь себя взгляд Лилы, она понимала, что в той навсегда погибло доверчивое, наивное, беззлобное существо.

Айрин немного постояла, глядя на потерявшую прежний облик Лилу и мертвую Нэнси, а потом направилась в кухню, где оставленный для присмотра за майором солдат ел бобы из котла большой поварешкой.

– Твои приятели, – сказала она, – убили одну из негритянок и надругались над другой!

– И что с того? – с досадой произнес солдат. – Одной негритянкой больше, одной меньше – какая разница! Видал я этих черных шлюх! Они ложились под любого, кто показывал им самую пустячную безделушку! Скажите спасибо, что солдаты развлеклись с негритянкой и не тронули белых!

– С вас бы сталось, – с прежним спокойствием заметила Айрин, – ибо вы не армия, а стадо диких зверей!

– Полегче, леди!

– К вашему сожалению, я не леди.

До сего момента Айрин стояла, пряча револьвер в складках юбки. Теперь она подняла руку и выстрелила. Пуля угодила солдату в грудь; он покачнулся, и в его глазах отразилось недоумение. Потом он рухнул навзничь к ногам Айрин, которая даже не дрогнула.

В кухню заглянула Сара и вскрикнула, зажав рот рукой. Почти тут же за ее спиной появился Арчи, который принялся креститься, в ужасе приговаривая: