Текст книги "Мотылек летит на пламя"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Джейк сделал паузу. Потом сказал:
– Вы тоже женщина и будущая мать. Надеюсь, когда-нибудь вы посмотрите на случившееся другими глазами.
Сара вспыхнула. Он сознательно отстранялся от нее, ясно давал понять, что отныне у них не может быть ничего общего. Зря она наступила на гордость и пришла сюда. В конце концов, кто такой Джейкоб Китинг? Наемный работник, белый бедняк, руки которого каждый день прикасаются к грязным телам полевых работников!
С ее глаз внезапно спала пелена, и она увидела Лилу, стоявшую рядом с Китингом. Она велела наказать мулатку, но, судя по всему, ее приказ не был выполнен.
– Что здесь делает эта рабыня?
– Провожает меня в дальний путь, – произнес Джейк, и в его тоне против воли прозвучала ирония.
Сара все поняла. Ей было больно признавать свое поражение, и все-таки она постаралась взять волю в кулак.
– Вижу, вы, как и Айрин, предпочитаете общество черных?!
– Я предпочитаю то общество, в каком больше искренности и человечности.
Лила посмотрела на Джейка, и он прочитал в ее глазах, что отныне ей не нужно никаких доказательств его любви.
В гостинице канадского города Шербрука, почти на самой границе с Америкой, были сырые кровати, затхлый воздух и запах плесени. Зато за окном стоял аромат осени, и высокие клены устало роняли листву на угольно-черную землю. Иные листья были похожи на пожелтевший пергамент, другие – на обрывки парчи, а третьи алели, будто политые свежей кровью. Эти переливы желтого, красного и рыжего неизменно радовали глаз, а на горизонте возвышались горы, далекие и прекрасные, как во сне.
Алан поражался, какое значение имеют клены в жизни жителей этого края. Они без устали любовались ими, высаживали и растили, собирали и выпаривали кленовую воду, создавая золотистое лакомство.
На сборищах бежавших на свободу рабов, в которых он участвовал почти ежедневно, всегда подавался кленовый сироп, в который макали лепешки.
Лепешки пекла Хейзел. Она умела делать и многое другое: стрелять, ездить верхом, врачевать раны. Работая «кондуктором» «Тайной дороги», она без конца пересекала границу и ни разу не была поймана.
– Ты мог бы стать полезным для нас, – с ходу заявила она Алану, и он согласился стать проводником, хотя совсем недавно поклялся себе, что не станет иметь ничего общего ни со словом «рабство», ни со словом «Юг».
Кроме того, это давало пусть маленькую и во многом безумную надежду на то, что когда-нибудь он сумеет вернуться в Южную Каролину и забрать с собой Айрин.
– Я не боюсь, – промолвил он, когда Хейзел объяснила, что провал будет равносилен смерти: за участие в деятельности «Тайной дороги» грозило линчевание.
Он учился у нее и у других негров, мулатов и белых, которые тоже рисковали жизнью, проводя партии беглецов от одной «станции» к другой.
Хейзел была старше Алана, намного опытнее и в работе, и в жизни, и он искренне восхищался ее качествами. Решив, что именно она сумеет ему помочь, Алан признался:
– Я был бы признателен, если бы ты помогла мне переправить в Канаду одну девушку.
Длинные ресницы Хейзел дрогнули. У нее была кожа того же медового цвета, что и кленовый сироп, а оттенок глаз напоминал лесной орех. Если б не любовь к Айрин, Алан сказал бы себе, что никогда не встречал такой красивой женщины.
– Она твоя родственница?
– Невеста.
– На какой плантации она работает и кто ее хозяева? – спросила Хейзел, сохраняя привычное самообладание.
– Она свободна. Это белая женщина.
Хейзел решительно покачала головой.
– Мы не помогаем белым. Только неграм и только рабам.
– Тогда я бы хотел послать ей письмо.
– Ты же знаешь, Алан: никаких письменных сообщений. Только устная негритянская почта. И передать свои слова ты можешь лишь негру.
– Хорошо. Я знаю одну мулатку. Лила из поместья Темра, что в Южной Каролине.
– И что ты хочешь ей сообщить?
– Что Алан жив и обязательно вернется за Айрин.
Часть вторая
Глава 1
С конца сороковых годов Калифорния сделалась центром притяжения человеческих страстей. За несколько лет Сан-Франциско, город старателей, наспех построенный из досок и парусины, вырос как на дрожжах: новоявленные аргонавты штурмовали корабли во всех портах Восточного побережья, дабы успеть отвоевать у судьбы место под солнцем.
В пятидесятые золотой мираж понемногу начал рассеиваться, но и поныне сюда устремлялись люди, охваченные алчностью и жаждой чуда, устремлялись затем, чтобы просеять тонны земли и песка в надежде отыскать крупицу драгоценного металла. После чего большая часть – разочарованных и по-прежнему нищих – возвращалась обратно.
Как и все новички, Джейк и Барт надеялись наткнуться на жилу, которая не рисовалась даже в самом богатом воображении.
Стоя на палубе, они жадно смотрели на набережную Сан-Франциско – Длинный Причал, заслоненный паутиной мачт и слегка подернутый утренней дымкой. Море сверкало, как перламутр; приятели жадно вдыхали его острый запах, а солнечные блики играли на их растрепавшихся волосах и обветренных за время путешествия лицах.
Сан-Франциско с первого взгляда показался им процветающим, преуспевающим и многообещающим молодым городом. Жизнь в нем била ключом: звучали голоса, раздавался шум повозок, гулкий стук шагов. Вдоль улиц тянулись лотки торговцев, магазины были забиты товарами, по улицам сновали двуколки.
Этим городом правили стремления к грубым развлечениям и неистребимая вера в счастливый случай.
– Надо зайти в какой-нибудь известный салун, там можно узнать все новости, – сказал Барт, едва они сошли на берег, и спросил: – Кстати, ты умеешь драться?
Джейк пожал плечами.
– Никогда не пробовал.
– Ладно, тогда, если что, драться буду я, а ты – лечить меня.
На том и порешили.
Когда они зашли в «Голубое крыло», большой салун на Монтгомери-стрит, публика показалась вполне миролюбивой: в клубах дыма люди с выдубленными солнцем и ветром лицами ели, пили, курили, что-то обсуждали и спорили. Чувствовалось, что это отчаянный и вместе с тем вполне разумный народ.
Появление незнакомцев прошло без внимания; Джейк и Барт сели за плохо вытертый, безжалостно изрезанный деревянный стол и заказали излюбленное старательское блюдо – жареную говядину с картошкой и по стакану виски.
Вскоре к ним подсел человек в потрепанной одежде, по внешности которого нельзя было догадаться ни о его прошлом, ни о его характере. Единственной отличительной особенностью этого мужчины можно было считать отсутствие правой руки. Он представился Недом Истменом и недвусмысленно предложил поведать о приисковых обычаях за доллар и стаканчик виски.
Барт хотел возразить, но Джейк согласно кивнул.
Нед долго рассказывал о том, как жить, питаться и развлекаться, избегая высоких приисковых цен, и – что самое важное – какие инструменты, одежду, предметы обихода необходимо купить, как зарегистрировать участок и какой налог придется платить.
– Если дело не пойдет, можете наняться в горнорудную компанию, там платят два доллара в неделю.
– А врачи у вас есть? – спросил Джейк.
– Есть, да только дорого берут и все – золотом.
– Я врач, – сказал Джейк.
Нед склонил голову на бок.
– Вот как? Пустить о вас слух?
– Пока не надо.
– Зря, – заметил Нед. – Цинга, дизентерия, лихорадка, переломы, а уж ран просто не сосчитать! Станете брать унцию золота за прием – и богатство у вас в кармане!
Джейк вспомнил о том, как в Новом Орлеане совесть не позволяла ему брать деньги с нищих эмигрантов. Здесь будет то же самое: к нему потянутся бедняки, и ему придется раздать последнее.
– Оставим это на крайний случай, – сказал он.
Нед допил виски и поднялся с места.
– Вроде все сказал. Добро пожаловать в Город Грез, ребята! – промолвил он напоследок, а потом вдруг спросил: – Совсем забыл: женщины вас интересуют?
– Интересуют, – быстро произнес Барт, опережая Джейка.
– С белыми лучше не связывайтесь. Порядочные вымотают душу, а шлюхи разденут до нитки. Тут как раз уехала большая партия старателей, после них остались индианки. Наверняка какая-нибудь заглянет и к вам. Можете взять одну на двоих, так многие делают. Кроме того, она станет готовить еду, стирать и чинить одежду.
– А платить ей надо?
– Не надо. Кормите и не слишком часто бейте – и она останется. Иной раз подарите дешевую побрякушку – и она будет счастлива.
Вскоре Джейк и Барт вышли из салуна и отправились разыскивать пансион, который рекомендовал им Нед в качестве пристанища до той поры, пока они не уедут в старательский лагерь.
Улица гудела, словно гигантский улей. Приятели без устали отбивались от торговцев, предлагавших всякую всячину – от дешевой снеди и каких-то ненужных мелочей до моментальной лотереи.
Барта поразили газовые фонари и трамвайная линия. Джейк с любопытством разглядывал красивые каменные и кирпичные дома. От былых палаток не осталось и следа: Сан-Франциско был солидным городом, имеющим все учреждения, присущие цивилизованному миру.
Они нашли пансион и спросили комнату. Когда Джейк повернул ключ и вошел внутрь, на него повеяло сыростью и затхлостью. Вдобавок откуда-то долетал запах скверного жира. В комнатке были низкие потолки; пожелтевшие обои покрыты пятнами, а окно не мыли, наверное, сто лет. Однако Джейк хорошо знал, что от таких вещей, во всяком случае, можно отстраниться. Куда хуже было бы, если б ему пришлось о ком-то заботиться.
Приятели покидали на пол мешки и присели на одну из кроватей, чтобы обсудить дальнейшую жизнь.
– Нед сказал, каждый стремится разрабатывать участок самостоятельно, но я подумал, может, нам все-таки взять один на двоих? – с сомнением произнес Джейк.
– Почему?
– Тридцать долларов налога в месяц не шутка.
– Думаешь, мы ничего не найдем?
– Если б я так думал, не приехал бы сюда.
– Когда что-то делишь, рано или поздно возникают разногласия, – заметил Барт.
– Вдвоем легче работать, тем более и ты, и я – новички в этом деле.
– Хорошо, давай попробуем.
– Когда отправимся в контору?
– Можно прямо сейчас.
Они не успели подняться, как раздался негромкий стук в дверь. Барт и Джейк переглянулись, и последний сказал:
– Войдите!
Дверь медленно приоткрылась, и на пороге появилась молодая индианка. Вероятно, это было одно из тех неприкаянных существ, о которых говорил Нед.
Джейк сразу отметил чистые, яркие цвета ее внешности, точеные черты лица, воскресившие в его памяти облик Лилы, хотя эта девушка принадлежала к другому народу.
У нее были широко расставленные черные глаза под длинными загнутыми ресницами и гладкая медная кожа. Одежда – поношенное коричневое платье явно с чужого плеча. Блестящие волосы цвета воронова крыла спадали почти до пояса. Джейк обратил внимание на изящные босые ступни, выглядывавшие из-под потрепанного подола.
– Кто ты такая и что тебе надо? – спросил Барт, с интересом разглядывая девушку.
Она ничего не сказала. Позднее Джейк привык к ее манере молчать, когда она не знала, что говорить, или когда ответ был понятен без слов.
– Как тебя зовут?
Она тихо ответила:
– Унга.
– Хорошенькая, – заметил Барт и с надеждой посмотрел на напарника: – Оставим?
Тому стало жаль девушку. Судя по всему, предыдущий покровитель ее не баловал: при ней не было даже крохотного узелка с вещами. Представительница некогда независимого, гордого, а ныне безжалостно согнанного со своей земли народа, она напоминала бездомную собачонку.
– Оставляй, если она тебе нужна, – сказал Джейк.
– Поступим по справедливости, – решил Барт и обратился к индианке: – Кого из нас ты выбираешь?
Унга нерешительно посмотрела на Джейка, и тот сделал быстрое движение глазами. К счастью, она оказалась понятливой и шагнула к Барту, на лице которого появилась довольная усмешка.
Он повернулся к Джейку.
– Ты не погуляешь хотя бы четверть часа? Думаю, этого нам хватит… для знакомства.
– Кажется, мы собирались заняться делами, – заметил Джейк.
– Дела могут и подождать.
Джейк пожал плечами и направился к двери. Краем глаза он заметил, как индианка покорно принялась расстегивать платье, под которым не было даже белья.
Он остановился на крыльце и думал о величии неисследованных пространств, берущих начало где-то за горизонтом, о поросших лесом каньонах и прозрачных реках. И неожиданно утратил почву под ногами, осознав, как далеко он находится от родного края и привычных ощущений.
Ему было некому даже писать. Едва ли родные будут рады узнать, что его занесло на прииски! А негры-рабы не получают писем, потому что не считаются полноценными людьми и потому что, как правило, не умеют читать.
Джейк вспоминал о Лиле. О том, как она шла ему навстречу в грозу и вода струилась по ее лбу, щекам, шее и груди. Как блестели ее глаза, а губы изгибались в нерешительной, но счастливой улыбке.
Пройдет время, и – сможет ли он также легко воскресить в памяти ее запах, ее взгляд, неповторимый цвет ее кожи? Где найти раковину, в которой можно было бы спрятать хрупкую, неосязаемую ткань воспоминаний?
Когда он вернулся в комнату, Унга с невозмутимым видом разбирала вещи. В ее движениях чувствовались уверенность и сноровка. Джейк подумал о том, сколько временных домов ей приходилось обустраивать, сколько мужчин использовали ее для удовлетворения своих телесных потребностей, а после оставляли на произвол судьбы, выбрасывали, как ненужную вещь. Это происходило в обоих случаях: если они находили золото и если уезжали ни с чем. Едва ли хотя бы один из них задумывался о том, что творится в ее душе. Возможно, многие полагали, что у индианки ее просто нет.
Когда они с Бартом собрались уходить, Джейк спросил себя, не улизнет ли индианка вместе с их пожитками, и тут же решил, что этого не случится. Если б такое было в ее привычках, она бы не имела одно-единственное платье.
Очутившись на улице, Барт заговорил об Унге:
– Ничего девчонка! Только очень худая – я все ее кости чувствовал.
– Надо как следует кормить ее – вот и все.
– Послушай, – Барт замялся, – так ведь питаться мы будем вместе, а спать с ней – только я.
– Это неважно. Мне не жаль для нее еды. А ты не жалей человеческого отношения – думаю, она в нем нуждается.
– Я и не собирался ее обижать. А ты решил хранить верность своей мулатке? – насмешливо поинтересовался Барт.
Джейк ничего не ответил.
Они довольно быстро узнали все, что было нужно, об оформлении участка и уплате налога, после чего отправились по магазинам закупать продукты, посуду, инструменты, снаряжение, одежду и оружие. Все это Нед советовал приобрести в городе, а не в самом лагере, где торговцы заламывали дикие цены.
Денег оставалось немного, между тем им предстояло продержаться не одну неделю, если только не случится чудо.
Когда они проходили мимо ювелирной лавки, Барт заметил:
– Подумать только, чтобы добыть золота на одно колечко, надо перелопатить тонны породы! – А потом вдруг сказал: – Помнишь, Нед говорил, что индианки любят украшения?
– Их любят все женщины, но для начала лучше купи ей новое платье и обувь.
– Стоит ли тратить на это деньги?
Джейк пожал плечами.
– Она не может отправиться с нами в одном платье и босиком! Ты ведь хочешь взять ее с собой в лагерь?
– Не отказался бы. Пока мы промываем песок, она будет готовить и стирать.
– Значит, надо приобрести для нее одежду.
Барт смутился.
– Я не разбираюсь в женских вещах. Что ей подойдет?
– Идем.
Они вошли в заваленную товарами лавку, где Джейк выбрал для Унги простую, добротную, хорошо сшитую одежду. А потом его взгляд неожиданно упал на чудесные туфли на высоких каблуках, из мягкой коричневой кожи, украшенные медными гвоздиками. Джейк вспомнил узкие ступни Унги с тускло поблескивающими, как рыбья чешуя, ногтями и спросил о цене туфлей.
– Пять долларов.
– Беру.
– Зачем?! – изумился Барт, и Джейк ответил:
– Не знаю.
Он не мог объяснить, что иногда люди покупают что-то совершенно непрактичное просто как знак веры в счастливые перемены. А еще он подумал о том, что, вероятнее всего, у Унги никогда не было красивых вещей.
– Ты не спрашивал, с кем она жила прежде? – поинтересовался Джейк, когда они вышли на улицу.
– Спрашивал. Только с нее не вытянешь лишнего слова.
– Судя по всему, ей не очень приятно об этом говорить.
Барт раздраженно отшвырнул носком сапога лежащий на дороге мелкий камушек.
– Да и я предпочел бы не знать, со сколькими старателями ей довелось переспать, прежде чем она добралась до моей постели!
– Думаю, будь ее воля, она до конца жизни спала бы только с одним, – заметил Джейк.
Нагруженные скарбом, они едва дотащились до дома. Их встретил аппетитный запах. Индианка сумела договориться с хозяйкой, и та пустила ее на кухню. Унга нажарила картошки на жире от бекона, вдобавок сварила кофе и к приходу мужчин накрыла на стол. Когда они вошли, она встала, подошла к Барту и принялась снимать с него куртку, но тот нетерпеливо отстранил ее.
– Не надо, я сам.
Когда Джейк развернул покупки, у Унги заблестели глаза. Ей понравились новая посуда, одеяла, ружье и, конечно, вещи, купленные лично для нее.
А потом Барт преподнес ей туфли. Они стояли на его ладонях, как две крохотные диковинные лодочки, матово поблескивая и источая дивный запах новой кожи, лодочки, приплывшие из таких далей, куда никогда не заглядывала душа бедной индианки.
На мгновение Джейк увидел, как в выражении лица Унги, словно в зеркале, отразилось то море нищеты, неверия, нелюбви и горя, в котором она дрейфовала много лет, не в силах прибиться к берегу.
– Мне? – осторожно произнесла она.
– Да.
Она быстро схватила их и примерила. Туфли пришлись впору; Джейк поразился тому, какой невыразимо прямой и гордой внезапно стала осанка девушки.
Унга сделала несколько нетвердых шагов, онемев от восхищения и словно прислушиваясь к чему-то, а после прильнула к Барту всем телом, самозабвенно обхватив его руками, уткнувшись лицом ему в плечо. Странно смущенный, он неловко обнял индианку и принялся гладить ее волосы.
На ночь помещение разделили занавеской, но когда Джейк проснулся рано утром, то увидел, что ткань упала на пол. Барт спал, обняв и крепко прижав к себе индианку, и Джейк подумал, что эти двое удивительно гармонично смотрятся вместе. И сказал себе, что, возможно, когда-нибудь их свяжет не просто влечение плоти – с его стороны, и желание обрести хотя бы иллюзию опоры – с ее, а неискоренимая память предков, зов общей крови.
Через три месяца начались дожди. Город уже не выглядел праздничным и нарядным, а старательский лагерь представлял собой жалкое зрелище: влага, стекавшая со склонов гор, превращала поселение с его дощатыми бараками под крышей из дранки, бревенчатыми домиками и парусиновыми палатками в унылое болото. Порывы ветра трепали самодельные флаги; когда ветер ненадолго стихал, насквозь промокшие под дождем, они обвисали, как тряпки. Лес был окутан пугающей теменью, и из него не доносилось ни звука.
От земляного пола и ветхих стен примитивного жилья веяло сыростью. Люди возвращались с участков промерзшие и продрогшие, смотрели друг на друга исподлобья и срывались по каждому поводу.
Джейк и Барт без устали копали землю, дробили киркой камни, промывали песок, надеясь найти жилу или обнаружить самородок, но, похоже, на их участке была только грязь.
Им удавалось платить налог и покупать продукты благодаря тому, что Джейк все-таки стал принимать больных. Он делал это по вечерам или когда скверная погода не позволяла им с Бартом отправиться на участок.
Последний нервничал от того, что приятель был вынужден содержать их с Унгой, но Джейк говорил, что Барт намного выносливее и сильнее, потому на его долю выпадает большая и наиболее тяжелая часть работы на прииске.
Свою – и немалую – лепту в общее дело вносила и Унга. В этих нечеловеческих условиях индианка была поистине незаменима. Каким-то образом она умудрялась стирать и сушить одежду, содержала дом в порядке и относительной чистоте. По утрам намазывала куски хлеба толстым слоем лярда, пекла блины и варила обжигающий кофе, никогда не забывала собрать еды, чтобы мужчины могли перекусить днем, а вечером их ждала свинина с фасолью или другое сытное блюдо.
По вечерам троица разжигала во дворе большой костер – не только для того, чтобы погреться, высушить одежду и приготовить еду, но и для того, чтобы порадоваться веселому потрескиванию огня и хоть как-то поддержать угасающие силы.
Далеко не все старатели привезли с собой женщин, и многие из них пытались переманить Унгу. С одним из них, дерзким парнем по имени Стивен Флетчер, у Барта вышла крупная ссора – дело едва не дошло до поножовщины.
Джейк утверждал, что индианке и в голову не приходит уйти к другому. Если к ней, занятой стиркой, сбором топлива или другой работой, подходил мужчина и пытался заговорить, она молча поворачивалась спиной и делала вид, что не понимает или не слышит его слов.
Однажды утром Джейк услышал, как Барт и Унга о чем-то спорят. Он занимал проходную комнату, а они спали в крохотном чуланчике за перегородкой. На его памяти они ссорились впервые. Индианка вообще говорила мало и тихо, но сейчас ее голос звучал раздраженно, в нем прорывались нотки отчаяния.
Когда они вышли из-за перегородки, Джейк сделал вид, что ничего не заметил.
Барт сел за стол и окинул мрачным взглядом жилище с грубо сколоченной мебелью, полками для посуды и разных вещей и сваленными в углу инструментами и оружием.
– Может, нам попытать счастья в другом месте? – устало произнес он.
– Ты имеешь в виду перейти на другой участок? – Да.
– Мне кажется, надо подождать. Полагаю, счастье не зависит от места, – сказал Джейк.
Вошла индианка и принялась расставлять посуду. На ней было чистое платье, волосы заплетены в две толстые косы, из которых не выбивалось ни прядки.
Джейк удивлялся, как ей удается всегда выглядеть такой собранной, аккуратной, невозмутимой. Ему было трудно понять, что ей нужно от жизни, от людей, волей судьбы оказавшихся рядом. Сердечной привязанности? Она не ждала этого от мужчин, ставших циничными и равнодушными от вечных неудач и непреходящей усталости. Денег? Она знала, что едва в их руках окажется золото, они бросят ее и найдут себе порядочную белую девушку или дорогую шлюху. Какие надежды жили в ее душе? Обрести семью, пустить где-то корни? Она никогда об этом не говорила и, возможно, в самом деле ничего не планировала. Каждодневный тяжелый труд и привычка заботиться о временном покровителе спасали ее от мыслей о будущем.
Однако Джейк мог сказать, что ее присутствие в их лишенной радостей жизни было очень ценным, ибо она оберегала и хранила нечто такое, что невозможно выразить словами, но без чего легко потерять себя.
Пока мужчины ели, Унга не проронила ни слова. Барт тоже молчал и старался не смотреть на нее. Потом они с Джейком отправились на участок.
Джейку казалось, что именно суровость придает этим местам такую своеобразную красоту. В таких краях люди осознают власть и силу природы и вместе с тем никогда не сдаются, ибо сдаться – означает погибнуть.
Они шли по узкой тропе, под деревьями, листья которых уже начали менять свой цвет, в дымке тумана, напоминавшего пороховой дым, когда Барт сказал:
– Она беременна. Подумать только, прошло всего три месяца! Ох уж эти женщины! Самое главное, она не хочет избавляться от ребенка. Так и сказала: «Не хочу». И смотрела на меня своими дьявольскими глазами так, будто я ее ударил!
– Когда ты сказал, чтобы она это сделала?
– Да.
– С ней такое впервые?
Барт усмехнулся.
– Не задавай глупых вопросов; конечно, нет! Она сама призналась, что знает старуху, которая этим занимается. Придется дать ей пять долларов да еще денег на дорогу до Сан-Франциско и обратно, если она пожелает вернуться.
– Но Унга сказала, что не хочет ехать.
– Мало ли что она сказала! – в сердцах произнес Барт и внезапно остановился. – А ты… ты бы не мог ей… помочь? – В его голосе звучали смущение и досада.
Джейк подумал о своих руках, которым доводилось копаться в окровавленных внутренностях, зашивать раны и пилить кости. Иногда ему казалось, будто человеческие страдания въелись в плоть его ладоней и забились под ногти. Ему не хотелось, чтобы его руки помнили еще и такие вещи, о каких говорил Барт. И твердо ответил:
– Нет.
Они молча побрели дальше, волоча нехитрый инструмент. Сквозь редкие прорези в облаках пробивалось солнце, а утопавшие в сизом тумане силуэты гор казались ненастоящими.
Вскоре приятели вошли в лощину, где пахло гнилью и сырой землей. Через нее протекал небольшой ручей, по берегам которого росли низкие, корявые, уродливые деревья, похожие на людей, которых убивает непосильная работа и убожество жизни.
Взглянув на них, Джейк сказал Барту то, что вовсе не собирался говорить:
– Женись на ней. И позволь оставить ребенка. Лучше нее тебе никого не найти.
– Это почему?!
– Не потому, то ты плох, а потому, что Унга – одна из немногих, кто способен стать настоящей спутницей жизни, – ответил Джейк и задал себе вопрос, много ли их вообще, женщин, способных дарить мужчинам покой и заботу среди грязи, суеты, шума и бедствий этого мира?
– Только потому, что она хорошо ведет хозяйство? Она стала бы делать это для любого, кто взял бы ее к себе! А вообще, ей приглянулся ты, а не я – я видел, как она на тебя смотрела!
Поскольку Джейк молчал, Барт продолжил:
– Она попала в Сан-Франциско в ранней юности – это я у нее узнал; и с того времени живет со старателями. Представляешь, сколько их было!
– Думаю, если ты предложишь ей остаться с тобой навсегда, она никогда не посмотрит ни на кого другого, – заметил Джейк.
– А ребенок?! У меня нет денег, у нее – тоже. Ни своего угла, ни работы. Что у нас родится? Жалкое существо, вынужденное терпеть унижения, учиться защищаться с младых лет, обреченное жить в нищете! – выпалил Барт и подытожил: – В нем будет слишком много индейской крови.
В тот день они почти не разговаривали, пребывая каждый в своем невеселом мире. К счастью, дождя почти не было; лишь мелкая морось, которая не могла насквозь промочить одежду.
Когда приятели возвращались обратно, вновь ничего не найдя, Барт заметил:
– Я далеко не лучший человек на этой земле. Я бил негров, заставляя их работать, мои руки с наслаждением сжимали и плетку, и револьвер, и нож!
– Ты прав: у рук есть своя память, Барт. Если они когда-нибудь поднимут ребенка, запомнят что-то другое, отличное от того, о чем ты говорил.
Они вернулись в хижину. Снаружи было сыро, а внутри – тепло, там царил уют, какой можно создать на скорую руку при отсутствии хорошей мебели и красивых вещей.
Унга приготовила бифштекс с луком на старой чугунной сковороде. Едва свалив инструмент в угол, мужчины набросились на еду. Они всегда сперва ели, а уж потом – мылись; Джейк не уставал поражаться тому, как быстро золотоискатели забывали о хороших привычках. Многие из них неделями ходили заросшие, грязные, напрочь позабыв о том, что на свете существуют такие вещи, как мыло и бритва. Те, в чьих хижинах не было женщин, стирали одежду не чаще чем раз в месяц.
Когда Барт под каким-то предлогом вышел на улицу, Джейк сказал Унге:
– Я хочу с тобой поговорить. Барт рассказал мне о том, что ты ждешь ребенка. Это правда?
Индианка покорно кивнула. Она опустила голову так, что пряди прямых черных волос, упавших вдоль щек, скрыли ее лицо.
– Ты уже была беременна, Унга?
– Да, не один раз, – она говорила медленно и, казалось, равнодушно.
– И что ты делала?
Она молчала.
– Мужчины давали тебе деньги, чтобы ты съездила к той старухе?
– Не всегда. Иногда просто указывали на дверь.
– И как ты поступала в этом случае?
Унга ничего не сказала. Впрочем, ей не было нужды говорить. Джейк без того знал, что она делала: находила другого мужчину и сваливала на него вину за случившееся.
– То, что ты собираешься сделать, очень опасно, Унга. Ты можешь умереть.
– Умереть все равно придется, так не все ли равно, от чего и когда. К тому же я все равно никому не нужна.
– Если не хочешь избавляться от ребенка, оставь его. Это твое право.
Унга надолго умолкла. Когда она снова заговорила, Джейк удивился. Впервые увидев индианку, он решил, что она совсем девчонка, а теперь затруднялся определить ее возраст, ибо едва заметная трещина в ее душе внезапно расширилась, и он узрел бездну, полную страхов, потерь и беспросветного отчаяния.
– Что я стану с ним делать? У меня ничего нет. Никого и ничего. Я не помню своих родителей и почти не помню себя; знаю только, что однажды я открыла глаза в Сан-Франциско и по сей день не могу их закрыть. Я всегда настороже и…
Унга умокла, и Джейк мысленно закончил: «…мне никогда не удавалось переложить свою заботу на чужие плечи».
– Чем ты занималась прежде?
– Работала на кухне – за еду. Ничего не видела, кроме грязной посуды и закопченных котлов, пока не нашелся мужчина, который позвал меня с собой.
– Ты больше не хочешь жить такой жизнью? – спросил Джейк, и Унга дала очень простой и понятный ответ:
– Я от нее устала.
– Как ты нас нашла?
– Нед подсказал. Сказал, приехали два парня, с которыми можно поладить, объяснил, куда вас отправил. А еще заметил: «У светловолосого – доброе сердце».
– У меня есть любимая женщина, – сказал Джейк. – А Барт… Когда-нибудь он поймет, что был неправ.
Индианка пожала плечами и ничего не ответила.
После этого разговора все текло, как прежде: Унга носила воду, готовила еду, мыла посуду и стирала одежду, а по ночам спала в объятиях Барта. О ребенке они, по-видимому, не заговаривали.
Несколько раз, когда местный торговец привозил и пытался сбыть старателям червивую муку, лежалые галеты или тухлую рыбу, индианка ездила за продуктами в соседний поселок. Джейк был уверен в том, что она не утаила ни унции золотого песка, который он получал от больных в качестве платы за свои услуги.
А потом Стивен Флетчер нашел золото.
С ним произошло то, о чем мечтали все. Копаясь в земле, он внезапно увидел крупицы тусклого желтого металла и у него перехватило дыхание. Сжимая кирку трясущимися рукам, Стивен раскидал землю и обнаружил жилу.
Разумеется, весть об этом немедленно облетела весь прииск. Желающие приходили взглянуть на чудо. Вечером Стив, как было заведено, поставил приятелям выпивку. А после направился к хижине, где жили Джейк, Барт и Унга.
Стивен Флетчер был здоровый парень, больше шести футов роста, с растрепанными белокурыми волосами, голубыми глазами навыкате и массивной нижней челюстью. От него пахло зверем – застарелым потом, мокрой псиной; этот запах смешивался с густым духом недавно выпитого виски.
К несчастью, Унга была на улице – снимала с веревки высохшее белье. Стив подошел к ней, взял за локоть и сказал:
– Я нашел золото, много золота. Полагаю, ты уже слышала? Надеюсь, теперь ты согласишься перейти в мою хижину?
Индианка сделала легкое, но уверенное движение и освободила локоть. Она выглядела совершенно спокойной. Ее грудь едва заметно поднималась и опускалась под плотной тканью платья. Унга, не торопясь, сложила белье в большую корзину и хотела войти в хижину, когда на пороге появился Барт.
