Текст книги "Остров судьбы"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
– Ты должна молчать об этом, ты все равно ему не поможешь.
– Расскажи, что с ним случилось, куда его повели?
– Не знаю. Думаю, жандармы забрали Андреа в Аяччо, но если его осудят по-настоящему, то, наверное, отправят на материк.
– Он что-нибудь говорил?
– Он сказал, что они с Амато повздорили, и Амато его оскорбил, однако не мог толком назвать ни причины ссоры, ни объяснить, как и почему он там оказался. Мне кажется, ему никто не поверил.
– Значит, его накажут? Надежды на оправдание нет?
– Думаю, да, – ответил Данте и заметил: – Этот парень всегда казался мне неудачником.
– Мне жаль его, – призналась Бьянка. – Из-за меня один из них нелепо погиб, а судьба другого навсегда искалечена.
– Перестань терзаться, – твердо произнес ее брат и неожиданно признался: – Я понимаю, почему тебе захотелось сбежать отсюда. Я и сам мечтаю уехать с Корсики.
– Ты?!
Данте смотрел на сестру пасмурно-серыми, как у отца и братьев, глазами.
– Почему нет? Здесь я навсегда останусь тенью Дино и Джулио. Куда интереснее было бы уехать на материк, а там записаться в армию, армию Бонапарта, чья судьба может служить нам примером!
– Поклянись, что ты этого не сделаешь! – воскликнула Бьянка, и Данте сурово ответил:
– Такого обещания я дать не могу.
Он ничего не сказал сестре, однако его поразило, с каким спокойствием Бьянка глядит на мертвое тело и ведет откровенные разговоры в присутствии того, чья душа, наверняка, еще находится где-то рядом. Данте понимал: дело не в черствости; просто корсиканские женщины с рождения привыкли к смерти, к ее неизбежности, внезапности, власти над жизнью.
Вскоре явилась Сандра и сообщила, что все готово и пора ехать на кладбище.
На похороны Амато собралась вся деревня, не было только Беатрис и Орнеллы, но никто и не ожидал их увидеть.
Путь на кладбище пролегал по узкой каменистой дороге, по обеим сторонам которой простирались сожженные маки. Дино знал, что можно спалить их дотла, но корни упрямых кустарников останутся невредимыми, и через год или два вновь появятся зеленые ростки.
Дино думал о том, что кладбище напоминает маленький город и что его дома, в отличие от домов живых, ухожены так, что может показаться, будто корсиканцам куда лучше живется на том, а не на этом свете.
Еще он размышлял о том, почему брат Орнеллы Санто не убежал в горы, а предпочел сдаться в руки правосудия.
«Она ни за что меня не простит», – сказал себе Дино, хотя и не мог объяснить, в чем он виноват. Разве что в том, что был сыном Леона Гальяни?
Внезапно его постигло острое понимание того, о чем он догадывался и прежде: Орнелла нравилась ему гораздо больше других девушек, вернее, она была единственной девушкой, которая ему нравилась. Дино многое бы отдал за то, чтобы узнать, есть ли в ее душе место для нерастраченной любви.
А еще ему пришла в голову мысль, что в этой слепой, непонятной, сводящей с ума ненависти повинны не он и не его братья, не Орнелла и Андреа, а их родители.
После похорон и поминок все в доме валились с ног, потому Джулио с завидной легкостью пробрался на чердак, где ночевала Кармина.
Ночь была полна резких ароматов, недвижима и беззвучна. Время от времени во тьме вспыхивали серебристые искры светлячков и бесшумно проносились летучие мыши.
В этой беспредельной тишине даже скрип старого дерева, шуршание сена, судорожные вздохи и сдавленные стоны казались удивительно громкими.
Утром, в подвале, Джулио лишь немного потискал Кармину, а потом ему пришлось уйти. Зато сейчас они по-настоящему занимались любовью – второй раз в своей жизни. Джулио был полон восторга, он растворялся в запахах их тел, в откровенных прикосновениях, полных новизны ощущениях и непривычных звуках, которые порождали наслаждение и страсть. Сознание того, что он совершает нечто греховное и запретное, обостряло его чувства. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вымолить у девушки прощение, заставить ее поверить в то, что он сходит с ума от любви к ней и что именно любовь подвигла его пойти на обман, но награда этого стоила.
– Скажи, – прошептала Кармина, когда они, отдыхая, лежали рядом, – что будет, если кто-то узнает?
– Никто не догадается, – беспечно произнес Джулио. – Отцу и в голову не может прийти, что здесь творится нечто подобное. А если заметят братья, я заставлю их молчать.
У нее помимо воли вырвалось:
– Только не Дино!
Джулио приподнялся на локте и с отвращением произнес:
– Будь он проклят, этот праведник!
Кармина попыталась что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем и властно вдавил ее мягкую плоть в упругое, душистое сено. Кармина зажмурилась. Мрак был испещрен золотыми точками – она неслась сквозь вселенную к тому непередаваемо сладостному телесному ощущению, которого ждала так же сильно, как прежде желала сердечной любви.
Глава 6
Хотя Андреа совсем недавно покинул родину, ему чудилось, будто Корсика находится на расстоянии тысячелетий. Он вспоминал запахи острова, запахи, что будили его на рассвете и усыпляли в полночь. Они тревожили, не отпускали; казалось, они пропитали его душу. Ароматы лаванды, вереска, ладанника, чабреца, властный дух моря, запахи нагретого солнцем камня и мелкой пыли.
Андреа думал о полуденном солнце, стирающем тени, о больших белых облаках, плывущих по небесной синеве. Когда-то ему казалось, что если запрокинуть голову и долго-долго смотреть наверх, то можно узреть в их просветах Божественный лик.
Теперь ему хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, а еще лучше – заснуть и никогда не просыпаться.
Сперва его привели в Аяччо, где допросили и составили бумаги. К сожалению, показания Витале Мартелли ничем ему не помогли, хотя мужчина солгал, будто видел, как Амато Форни ударил Андреа по лицу. Пусть местные жандармы хорошо знали привычки корсиканцев, судебным властям Тулона, куда собирались отправить юношу, не было до них никакого дела. Удар по лицу не мог оправдать убийство, да еще и унтер-офицера французской армии.
На суде Андреа пытался рассказать про ссору, но, похоже, ему никто не поверил. В конце концов он разозлился и заявил, что ему подарили ружье, он решил его опробовать и выстрелил. В человека. Эти фразы толмач, прежде с неохотой подбиравший слова, перевел четко и правильно.
На суде Андреа впервые услышал слова «travaux forces»[4]4
«Каторжные работы» (франц.).
[Закрыть], которые должны были стать его судьбой.
Его отвезли в тулонскую каторжную тюрьму, чтобы затем отправить на галеры. Он остался один в незнакомом, враждебном мире, без надежды на спасение, без веры в будущее.
Юноша вспоминал, как, прощаясь с ним, мать поднесла ладонь к его лицу, словно собираясь погладить по щеке, но потом уронила руку. Андреа не оправдал ее ожиданий: он должен был убить кого-нибудь из Гальяни, а вместо этого застрелил Амато Форни!
На Корсике люди, что держали его в заточении, проявляли к нему какие-то чувства. На материке он был никем. Грязным итальянцем, островитянином, дикарем, который не говорил по-французски.
Он провел в тюрьме несколько недель, пребывая в каком-то сонном отупении. Андреа съедал положенную ему порцию жидкой похлебки, после чего валился на солому и впадал в забытье. Он ни на что не реагировал, не понимал и не хотел понимать, что ему говорят.
Однажды его разбудили пинками и велели куда-то идти. Вывели из тюрьмы в компании других осужденных, провели по городу, и… Андреа увидел море, море, без которого он не мог жить.
Водяная громада колыхалась от берега до горизонта, заполняя собой мир. Поверхность моря походила на плотный синий шелк и плавно перетекала в небо, по которому плыли облака и пролетали быстрокрылые птицы. У кромки воды виднелись ряды лодок, казалось, вросших в песок, а на рейде стояло множество кораблей.
Плененный знакомыми запахами и звуками, Андреа едва не задохнулся от радости, но потом понял, что действительность изменилась, стала другой, враждебной, чужой.
Отряд каторжников заставили подняться на корабль, где их осмотрел врач: он бесцеремонно ощупывал и разглядывал узников, словно скотину на рынке. Офицер охраны записал возраст, приметы и имя каждого и сообщил номер, под которым каторжник был вынужден провести годы заключения, назначенные судом.
Андреа достался номер триста четырнадцать – он был вытиснен на латунной бляхе, прикрепленной к зеленому колпаку. Кроме колпака ему выдали две пары парусиновых рубах, штаны и блузу из красной саржи.
Потом позвали кузнеца, который заковал узников попарно. Компаньоном Андреа оказался мужчина лет сорока под номером двести три, со спокойным, умным лицом; он с любопытством оглядел юношу, но ничего не сказал.
Их отвели в тесный отсек, находившийся в трюме, в самом низу корабля, где было душно и сыро. Как ни был потрясен Андреа неожиданной суровостью приговора, он испытывал неловкость от того, что ему придется делить столь малое пространство с чужим человеком. Между тем мужчина что-то спросил. Андреа пожал плечами и помотал головой, пытаясь объяснить, что не понимает.
Мужчина прищурился и, мгновенье подумав, произнес слово, которое юноша запомнил еще в тюрьме:
– Итальянец?
Андреа кивнул.
– Тебе повезло – я знаю твой язык. Сколько тебе дали?
– Семь лет.
Мужчина покачал головой.
– Это очень много.
Судя по всему, напарник знал, о чем говорит. Когда Андреа осознал, что, возможно, это место – единственное и последнее, где он будет пребывать до самой смерти, ему стало жутко. Глаза обожгли слезы, а в горле застыл ком боли.
– Откуда ты? – спросил мужчина.
– С Корсики.
– Корсиканец! Что ж ты не попросил помощи у императора?
В его голосе и взгляде появилось что-то зловещее. Из-за перегородки послышался грубый смех других заключенных, и Андреа нахмурился.
– Ты еще мальчишка, тебе придется нелегко, но я постараюсь тебе помочь, – неожиданно произнес товарищ по несчастью. – Меня зовут Жорж Рандель. А тебя?
– Андреа Санто.
– Не вешай нос, Андреа! – Рандель подмигнул ему, но не улыбнулся. – Все будет хорошо.
Принесли обед: гороховую бурду без кусочка мяса, ломоть хлеба и кружку воды. Андреа ел, не морщась, под удивленным взглядом своего напарника: дома он редко видел обильную и сытную пищу. Молоко, печеные каштаны, хлеб, козий сыр – вот и все, чем они обычно питались.
– Здесь все ужасно, – сказал Рандель, – и еда, и сон, и день, и ночь, и весна, и лето, и осень, и зима. А особенно – люди.
Выходить на работу предстояло завтра, а сегодня они могли «отдохнуть». Привыкший к постоянному движению и безграничному простору, Андреа с трудом дотянул до вечера.
Охранник обошел камеры, проверил решетки и цепи, после чего узникам было велено ложиться.
Андреа опустился на жидкую подстилку и закрыл глаза. Он слышал, как за бортом сонно вздыхает море, слышал шаги охранника и звон кандалов. Его заковали на семь долгих лет, заковали не только его тело, но и душу! Андреа испытывал мучительную внутреннюю борьбу, как всякий человек, которому прямо и жестоко указали, кто он, еще до того момента, как он успел разобраться в себе, одним махом выделили определенное место, которое он отныне не мог покинуть. Андреа предчувствовал грядущие унижения, и его охватывала паника.
Он не мог спастись, не мог бежать! Возврата в нормальный мир не существовало! Андреа чудилось, будто с момента осуждения прошло не менее сотни лет, и те, кто остался на острове, давно о нем позабыли. Он ощущал себя призраком, живым мертвецом, бездушным номером триста четырнадцать, у которого отняли и гордость, и надежду, и веру.
С того момента, как Андреа исчез из ее жизни, Орнелла мучительно пыталась хоть чем-то себя занять. Она бродила по округе с ружьем, которое они с матерью успели спрятать от жандармов, лазила по скалам, плавала, ныряла. Ничего не помогало: перед глазами стояло растерянное, помертвелое лицо младшего брата.
Беатрис молчала о случившемся и никогда не вспоминала Андреа; по крайней мере, вслух. Она вела себя как обычно, но дочери казалось, будто из матери высосали жизнь: душа погибла, осталась одна оболочка.
Орнелла использовала любые причины, чтобы улизнуть из дому, и вскоре у нее появился повод уходить на целый день: возобновилась война с соседями. Эта борьба то разгоралась, то затухала в зависимости от времени года, настроения сторон и всяких мелочей. В любом случае пару раз в году мужчины Лонтано бросали жен, детей, хозяйство, работу и устремлялись в дебри маки, в горы, пещеры, ущелья, где прыгали по камням, как горные козлы, и с азартом стреляли друг в друга. Никого не волновало, что эти игры зачастую заканчивались серьезными ранениями или смертью.
Как правило, в борьбу вовлекались все жители деревни: женщины врачевали раненых, подростки и даже дети доставляли мужчинам продовольствие и боеприпасы.
В этом смысле Корсика, погруженная в тишину высоких скал и окруженная шумным прибоем, была особым замкнутым миром: ее жители стойко хранили вековые привычки и причуды, доставшиеся по наследству от предков. Среди населения жила традиция оказывать помощь каждому обитателю маки.
Потому Орнелла, хотя у нее не было ни отца, ни брата, ни мужа, ни даже жениха, который принимал бы участие в этой борьбе, воспользовалась случаем и целыми днями пропадала в горах. Она возвращалась домой лишь затем, чтобы отлить новые пули или пополнить запас лекарственных трав.
На сей раз война началась из-за пустяка, смешной нелепицы, послужившей в глазах жителей деревни тяжелым оскорблением их гордости и достоинства.
Однажды Леон Гальяни вернулся с традиционного деревенского схода бледный от гнева и рассказал, что на главной улице, ведущей к церкви, найден дохлый осел. Труп животного лежал посреди дороги, источая смрад. Этот осел не принадлежал никому из жителей, значит, его подкинули «враги». Подобное оскорбление считалось смертельным, и мужчины мгновенно приняли решение отомстить. Разошлись по домам и стали немедленно собираться на войну.
– Ты пойдешь со мной, Джеральдо, – сказал Леон, – и ты, Джулио. Данте останется дома – приглядывать за хозяйством и охранять дом.
Дино покорно кивнул, Данте недовольно нахмурился, а Джулио, минуту назад презрительно скаливший зубы, зашелся от злости. Его незаконный медовый месяц с Карминой был в самом разгаре, и он считал верхом глупости бегать по горам с оружием из-за какого-то осла!
– Сами они ослы, – сказал он старшему брату, когда они чистили ружья. – Кровная месть из-за падали! Оттащили бы этого осла обратно и подкинули соседям!
– Тогда те первыми объявили бы нам войну, – рассудительно произнес Дино. – Ситуация безвыходная, ты сам это понимаешь.
Джулио поднял голову и встретился взглядом с темно-серыми глазами брата.
– Неужели ты согласен с отцом?
– Согласен я или нет – не имеет значения. Так или иначе, нам приходится ему подчиняться.
– Пусть бы отправил в горы Данте, тому не терпится пострелять, – процедил Джулио. – А я бы остался дома. Не вижу ничего полезного в том, чтобы бегать по жаре и подставлять себя под пули!
– Твое мнение никого не волнует, – заметил Дино. – Если ты начнешь говорить то, что думаешь, тебе придется уехать отсюда.
– Возможно, я так и сделаю! – с досадой произнес Джулио.
Дино вспоминал этот разговор, когда возвращался из дома в маки после того, как отец велел ему сходить домой и принести запасное ружье, а заодно узнать, как Данте, работники и женщины справляются с хозяйством. Дино подозревал, что скоро война закончится: приближался сезон сбора винограда, когда мысли отца и других мужчин всецело поглощены урожаем.
Дино сказал брату правду: если ты нарушаешь устои, становишься изгнанником, изгоем. Это понимали все корсиканцы и предпочитали жить по правилам. Иные воспринимали это как само собой разумеющееся, другим приходилось себя ломать. Хотя Дино не принадлежал к первым, ему вовсе не хотелось разделить судьбу вторых.
Его путь пролегал по выгоревшему маки. Земля была покрыта белесым пеплом, напоминавшим муку. Кое-где из земли торчали почерневшие мертвые кустарники, а в иных местах пробивались зеленые ростки. Дино соблюдал известные предосторожности: осматривал кусты, изгороди, часто останавливался, чтобы прислушаться к шуму полей и понять, не доносятся ли откуда-то посторонние звуки.
А потом он увидел девушку. Она шла, не прячась, и несла на правом плече ружье, а в левой руке – небольшой узелок. Подол ее черного платья полоскался на ветру, а походка была свободной и легкой. И она, она – пела: ее голос был похож на реку, которая вышла из берегов, а слова бередили душу.
Это была Орнелла Санто. Дино бесшумно двинулся следом за ней под прикрытием густого кустарника, растущего по обочинам дороги.
Утром мать сказала Орнелле:
– Ты зря ходишь в маки и носишь мужчинам пули.
– Почему?
– Потому что ты чужая для них, а они – для тебя.
Орнелла вопросительно посмотрела на мать.
– Если б они принимали нас за своих, ни за что не выдали бы Андреа жандармам, – пояснила Беатрис. – Вспомни, такого никогда не случалось!
– Все дело в том, что Амато был офицером французской армии, – сказала Орнелла.
– Неважно! Мы чужаки, чужаки в родной деревне, и все потому, что так решили Гальяни!
– Почему тогда они берут у меня пули?
– Потому что они им нужны. При виде оружия и боеприпасов мужчины не могут думать ни о чем другом.
– Хорошо, – согласилась Орнелла, – сегодня я схожу туда последний раз.
Она брела по выжженной земле в растерянности и тоске и от тоски слагала песню. Орнелле была невыносима мысль о том, что она осталась совсем одна, без малейшей поддержки, а главное – без смысла жизни. Она не знала, что стало с Андреа, но была уверена в том, что он не вернется на Корсику. По каким-то понятным только ей соображениям Беатрис не поехала в Аяччо и не попыталась узнать о судьбе сына.
– Так будет тяжелее и ему, и нам, – сказала она дочери, и Орнелла не нашлась, что ответить.
Будь у нее деньги, друзья или побольше жизненного опыта, она бы сама отправилась в город. Однако пока Орнелла размышляла о том, что делать, время было упущено: Андреа наверняка перевезли на материк, туда, где его след мог потеряться безвозвратно.
Дино боялся окликнуть Орнеллу, подумав, что она сразу начнет стрелять, и молча шел за ней. Неожиданно он подумал, что на острове даже искусство подчинено войне: мужчины всегда украшали оружие и крайне редко – свои дома или предметы быта. Некоторые женщины вели себя не лучше. Что мешало Орнелле Санто надеть цветное платье и нацепить пусть дешевые браслеты и бусы? Впрочем, она была красива и без этого, красива диковатой, таинственной красотой.
Внезапно Дино решил, что не стоит ждать. Иной возможности для важного разговора, разговора наедине, может не представиться. Хотя на острове редко случались большие перемены, судьбы его жителей были ненадежны, как зыбучий песок. Кто знает, вдруг завтра его убьют!
Дино собирался окликнуть Орнеллу, как вдруг увидел дуло ружья и голову – за каменной оградой ближайшего поля. Человек не замечал Дино, он следил за Орнеллой. Сердце юноши пронзило острое волнение. Он боялся, что вот-вот увидит вспышку выстрела и тело девушки, падающее в белую пыль. Медлить было нельзя – он прицелился и нажал на курок. Послышался короткий вскрик, и голова исчезла за оградой.
Орнелла стремительно обернулась, и Дино увидел ее удивленное лицо и широко распахнутые глаза. Он выскочил на дорогу и схватил ее за руку.
– Бежим! Мне кажется, я его убил, но он мог быть не один!
К счастью, Орнелла не стала сопротивляться; они побежали в сторону рощи, где росли огромные каштаны, потом спустились по крутой тропинке и очутились на каменном выступе, откуда открывался захватывающий душу вид.
Вдали разверзлись суровые ущелья, вздымались голые скалы самых причудливых очертаний, зеленели рощи оливковых деревьев и пиний. Море сверкало в лучах солнца; даже отсюда было слышно, как оно гудит, будто огромный орган.
Орнелла остановилась под одиноким деревом; тень, упавшая на лицо, скрыла от Дино выражение ее глаз.
Она передернула плечом, поправляя ружье, и нехотя промолвила:
– Ты второй раз спасаешь мне жизнь.
– Да, – согласился Дино.
– Почему? – в голосе Орнеллы звучал привычный вызов.
– Именно об этом я хочу с тобой поговорить.
– Ты считаешь, нам есть о чем разговаривать? – все так же жестко произнесла она.
Уголки ее губ опустились, мышцы лица были напряжены.
– Почему нет? – мягко промолвил Дино. – Мне давно кажется, что мы занимаемся не тем, чем должны заниматься.
Темные глаза Орнеллы округлились.
– Чем это мы должны заниматься?!
– Я имею в виду нашу… неприязнь друг к другу. В чем причина? Мы стали взрослыми, нам пора забыть о детских стычках.
– Причина тебе известна, – отрезала Орнелла, и Дино спокойно и твердо произнес:
– Нам внушили мысли о ненависти; на самом деле мы не знаем, что произошло между нашими родителями. Мой отец не говорит правду, и твоя мать тоже. Однако Леон поклялся на Библии, что не убивал твоего отца! Я сам это видел. Такой клятве стоит поверить!
– Допустим, это так, – осторожно проговорила Орнелла, – и все же я не понимаю, к чему ты ведешь?
Собравшись с силами, Дино взволнованно произнес:
– Ты мне нравишься. И я считаю, что мы, все мы, ведем себя неправильно. Мы не должны скрываться в горах и стрелять друг в друга, не должны становиться жертвами слепой ненависти. Жажда мести не может пересиливать жажду жизни и… любви.
Неожиданные, искренние, полные чувств слова были подобны светилам, сыплющимся на землю во время звездопада. Орнелла смотрела на Дино во все глаза. Мягкие зеленоватые тени, упавшие на лицо старшего сына Леона Гальяни, подчеркивали правильность и чистоту его черт. Высокий, стройный, с вьющимися каштановыми волосами, большими глазами, сейчас казавшимися синими от близости яркого неба, Дино выглядел удивительно красивым.
Этот молодой человек, которого она с детства считала своим заклятым врагом, только что признался ей, Орнелле Санто, в любви!
Оба долго молчали, словно боясь нарушить полную откровения тишину. Наконец Орнелла решилась заговорить; в ее голосе прозвучал страх, страх перед чем-то неведомым и опасным:
– Чего ты от меня хочешь?!
– Чтобы ты подумала над тем, что я сказал, и дала ответ, дала и себе, и мне: возможно, я тебе тоже небезразличен?
Вспомнив о недавних сомнениях по поводу Дино, о его странных взглядах, которые ловила всякий раз, когда он оказывался неподалеку, Орнелла залилась краской и едва нашла, что сказать:
– Это… это невозможно, особенно после того, как твой отец сдал Андреа жандармам!
– Поверь, мне очень жаль. Я помешал бы этому, если б смог. Хочешь, я съезжу в Аяччо и узнаю, что стало с твоим братом?
В его тоне было столько сожаления, заботы, любви, что по коже Орнеллы пробежали мурашки.
– Твой отец не одобрит твоих чувств.
– Мое сердце принадлежит только мне. Наши родители – это наши родители, а мы – это мы. Орнелла! – у него перехватило дыхание. – Я тебя люблю! Люблю и ничего не могу с собой поделать!
– Не ты ли говорил, что я некрасива? – упрямо произнесла она.
– Мне не нравилось, что ты всегда ходишь в черном, я думаю, тебе подошли бы другие цвета. Я имел в виду одежду. Сама по себе ты прекраснее всех девушек, каких мне доводилось видеть.
– Ты прав: у меня ничего нет, а ты из богатой семьи.
Дино рассмеялся.
– Из богатой семьи?! Все наше богатство сосредоточено на этой земле; стоит нам ее покинуть, и мы станем бедняками.
– Ты собираешься уехать из Лонтано?
Его взгляд стал серьезным.
– Время покажет. Если родители будут против наших отношений, я вполне способен на это.
Орнелла онемела от неожиданности и возмущения. Каких еще отношений? Дино говорит о том, чтобы уехать с ней?! Он все решил, решил без ее участия? Орнелла понимала: он чувствует ее смятение, видит, что она растеряна, обезоружена, польщена. В их отношения помимо ее воли проникло нечто тайное, непозволительное, неодолимое. Каким-то непостижимым образом слова Дино мигом уничтожили то, что годами возводилось в ее душе, и это значило, что все, чем она жила до сих пор, было ненастоящим, фальшивым, внушенным другими людьми.
Неожиданная яркая вспышка чувств, озарившая и действительность, и ее душу, превратила Орнеллу в другого человека: она будто только что родилась на свет.
Пока она размышляла, что предпринять, как вновь обрести почву под ногами, Дино обнял ее и прикоснулся губами к ее губам. Орнелла задохнулась и… оцепенела. Она никогда не была так близко к мужчине, ни разу в жизни не ощущала ничего столь сокровенного и… прекрасного.
Незримый тугой узел, завязанный глубоко внутри, внезапно ослаб; между ними словно протянулась невидимая, но осязаемая нить. Сладостное потрясение, трепет, невольный испуг двух людей слились воедино. Они словно долго бежали от чего-то, а потом вдруг обрели мгновенный покой. То было волшебное прикосновение к истине, мечта, соединенная с реальностью, глубинная суть, доселе придавленная глупыми и жестокими предрассудками. Это была любовь.
Дино целовал Орнеллу, и она отвечала на его поцелуи. Потом он осторожно прикоснулся губами к ее шее, и Орнеллу обожгло пламя доселе неведомых ощущений, пронзивших тело от головы до пальцев ног. Она желала большего, она желала его всего, и с трудом нашла в себе силы оттолкнуть Дино, потому что ей стало невыносимо стыдно и страшно.
Они вернулись в реальность, в ослепительную, нестерпимую, полную противоречий реальность, в которой отныне ничего не могло стать прежним.
– Ты подумаешь, правда? – спросил Дино, когда они вышли на дорогу.
Их пальцы все еще были сплетены; юноша смотрел на девушку сияющим, гордым взглядом. Орнелла повела плечом и внезапно ощутила тяжесть ружья, о котором совсем позабыла.
– Подумаю, – сказала она, прекрасно понимая, что уже дала ему ответ, дала поцелуем, взглядом, откликом пораженного непонятной сладостью тела, трепетом предательского сердца, которое не слушалось разума.
– Давай встретимся завтра на том же месте?
– Хорошо. – Орнелла протянула ему мешочек. – Здесь пули. Ты ведь идешь в маки?
– Да, – ответил Дино и нахмурился. – Наверное, будет лучше, если я провожу тебя домой?
В его голосе и манере держаться проскальзывало намерение взять на себя ответственность за ее безопасность и судьбу. Однако Орнелла не хотела, чтобы их видели вместе.
– Нет. Я сама доберусь. А ты позаботься о теле того человека, которого подстрелил.
– Да, я скажу нашим. Мы вернемся за ним.
Когда он наконец отпустил ее руку, Орнелла пошла по дороге, не чуя под собой ног. Она обнималась и целовалась с Дино из рода Гальяни, Гальяни, привыкших всегда одерживать победу!
Внезапно на память пришли слова матери: «Гальяни известно много способов подчинять себе людей». Странно, но о таком Орнелла даже не догадывалась!
Потом она вспомнила старую корсиканскую песню, песню, в которой были слова: «Моя пуля найдет твое сердце!».
Она не могла балансировать на грани между черным и белым, надо было выбирать что-то одно.
Орнелла остановилась, обернулась и крикнула:
– Дино!
Он тоже повернулся, помахал рукой и улыбнулся.
– Что?
– Я не буду думать, я отвечу сейчас.
С этими словами Орнелла сняла с плеча заряженное ружье, направила его на Дино и выстрелила.
Гулкое эхо понеслось по горам, над деревьями пронеслась стайка вспугнутых птиц. Мгновение Дино стоял, глядя на Орнеллу изумленным, непонимающим взглядом, а потом беззвучно рухнул на землю.
