Текст книги "Остров судьбы"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
И осеклась, заметив, что Орнелла сидит на кровати одна, бледная, неподвижная, с остекленевшим взглядом.
– Что произошло? – воскликнула Мадлена.
– Дино ушел.
– Как? Куда?
– Не знаю. Он сказал, что мы не понимаем друг друга. Я напрасно умоляла его остаться, – сказала Орнелла.
Мадлена села рядом и осторожно накрыла ладонью пальцы подруги. Они долго молчали. За окном по-прежнему шумел дождь, клокотал в горле водосточной трубы, проходящей рядом с крохотным чердачным окошком. Дождь был унылый, парижский, не похожий на стремительный, теплый, корсиканский ливень.
Стоило ему начаться, как Орнелла выскакивала на улицу, жадно вдыхая посвежевший воздух, радостно подставляя тело под небесные струи. В такие минуты она испытывала чувство удивительной свободы и счастья и любила весь мир, еще не зная, какой жестокой бывает любовь.
Часть третья
Глава 1
Весной 1811 года Винсенте Маркато решил переехать на материк. Он собирался взять с собой жену, Кармину с ребенком и кухарку Фелису.
Незадолго до отъезда в Тулон Бьянка попросила у мужа позволения навестить родителей. Леон и Сандра были вполне довольны жизнью: хозяйство процветало, отец переписывался с Дино, который служил в наполеоновской армии и недавно получил звание капитана. От Джулио не было вестей, однако старший сын сообщил, что встречался с братом, и у того все в порядке. С некоторых пор Дино перестал писать про Орнеллу, и родители гадали, что могло случиться.
Поездка в Лонтано не принесла Бьянке радости. Она ощущала себя чужой в родном доме, прежде всего оттого, что была вынуждена скрывать правду о своей жизни. Она поделилась бы проблемами, пожалуй, только с Данте, но Данте сильно изменился: стал нелюдимым и скрытным.
Все это повлияло на ее решение покинуть Лонтано раньше назначенного срока. Бьянка ехала верхом по дороге в сопровождении двух вооруженных слуг, которых дал ей муж. Их лица были угрюмыми, они молчали всю дорогу, отчего ей казалось, что это не охрана, а конвой.
Вокруг было красиво, как бывает красиво весной, когда в горах и лесах пробуждается жизнь. С моря дул прохладный ветер, но солнце было теплым, временами почти горячим.
Бьянка подумала, что было бы, если б она умела летать. Мир развернулся бы перед ней, подобно яркой картине, она увидела бы горы, стоявшие плечом к плечу, подобно каменным воинам, изумрудные поляны, похожие на кружевные салфетки. Узрела бы реки, бегущие меж холмов, как серебристые змеи, дороги, напоминающие темные жилы, прорезанные в земной тверди, синюю чашу моря и тот край, за которым начинается иной, свободный, счастливый мир. Беда заключалась в том, что она больше не верила ни в свободу, ни в счастье.
Когда Бьянка и сопровождавшие ее слуги подъехали к Аяччо, на землю опустился поздний вечер. Огни города были похожи на пламя, которое теплится под слоем пепла. На окраинах виднелся лишь слабый тусклый отблеск далеких окон.
Один из слуг отворил ворота и завел внутрь лошадей. У Бьянки был ключ от входной двери; она бесшумно поднялась по темной лестнице, придерживая подол юбки, и толкнула дверь спальни. Она надеялась, что Винсенте спит, но он не спал. Пламя одинокой свечи не могло разогнать полумрак комнаты, однако Бьянка увидела то, что должна была увидеть: голову женщины на подушке рядом с подушкой Винсенте, ее черные волосы, белые плечи и обнаженную грудь.
Бьянка так резко отпрянула назад, что ударилась спиной об стену. Женщина, лежащая в постели ее мужа, в испуге вскочила и попыталась прикрыться сорванным с кровати одеялом. Она с рыданиями пронеслась мимо Бьянки и исчезла во мраке дома.
Бьянка сползла по стене. Она сидела, не двигаясь, и ловила ртом воздух. Между тем Винсенте, ничуть не смутившись, встал, подошел к жене, рывком поднял ее, как тряпичную куклу и поставил на ноги. Он отвесил ей пощечину, схватил ее поперек туловища и швырнул на кровать. Бьянка пыталась сопротивляться, но Винсенте был много сильнее. Разорвал на ней одежду и силой овладел ею.
Свеча догорела и погасла. Некоторое время слышались звуки ударов, прерывистое дыхание и сдавленные стоны.
Отстранившись от жены, Винсенте спокойно произнес:
– Нечего было возвращаться так рано.
– Я… я уйду от тебя, – выдавила Бьянка.
– Уйдешь? Куда? Вернешься к родителям, чтобы их опозорить?!
– Ты женился на мне без любви, взял, как вещь! – Бьянка всхлипнула.
– Можно подумать, ты меня любила. Ты вышла за меня из-за тряпок и безделушек. Я вложил в тебя кучу денег. Теперь ты умеешь одеваться, знаешь французский, музицируешь. А вот ты не оправдала моих ожиданий: до сих пор не родила мне наследника. Я нарочно взял девушку из деревни, где люди славятся своей плодовитостью. Сколько детей у твоей матери? Четверо? Не десяток, конечно, но тоже не мало. А ты не сумела произвести на свет даже одного!
Когда Винсенте отвернулся, намереваясь заснуть, Бьянка прошептала:
– Как ты мог спать с Карминой!
– Мог. Не в пример тебе, в постели она не похожа на дохлую рыбу.
– Ты должен ее прогнать!
– Прогонять не буду, но, пожалуй, оставлю на Корсике. Я не хочу продавать дом – неизвестно, какие наступят времена, – и за ним будет нужен присмотр.
Бьянка лежала, сжавшись в комок, и ее плечи дрожали. Боясь вызвать гнев Винсенте, она плакала беззвучно, вцепившись в подушку зубами и онемевшими пальцами. Дабы избежать унижения и боли, она была готова отдаваться ему добровольно, он предпочитал брать ее силой и бил так, чтобы, по его выражению, «не испортить красоту». При этом задаривал нарядами и украшениями, которые больше не приносили ей ни удовлетворения, ни радости.
Бьянка спустилась в кухню еще до рассвета и сидела в теплом углу, наблюдая за хлопотами Фелисы и за тем, как за окном пробуждался рассвет. Она думала о том, какое утомительное занятие жизнь и как мало в ней счастливых минут. Бьянка знала, что никогда не сможет рассказать родителям правду и – что самое ужасное – у нее никогда не будет защитника.
Фелиса догадывалась о том, что происходит в ее жизни. Она ничего не говорила Бьянке, но в том, как она подавала ей чашку с теплым молоком, легко касаясь плеча и на мгновение встречаясь взглядом с ее печальными глазами, сквозили искреннее сочувствие и глубокая забота.
В кухню зашла Кармина и тут же отпрянула. Ее лицо было белее мела, а во взоре застыл смертельный испуг.
Бьянка тяжело поднялась с места и сказала:
– Мне нужно с тобой поговорить.
Они поднялись наверх, в комнату Кармины. Бьянка заметила, что служанка дрожит. Она была очень бледна, что составляло разительный контраст с темными волосами и глазами. На ней было коричневое платье, на плечи накинута черная шаль. Руки Кармины были натруженными, грубыми, а глаза – такими же несчастными, как у Бьянки.
– Давно это происходит? – спросила хозяйка.
Кармина опустила голову и ответила, глядя на носки своих башмаков:
– С первого дня, как я здесь появилась. Иначе он прогнал бы меня. Я понимаю, что должна уйти, и уйду сегодня же вместе с Орландо.
Здоровый, забавный, веселый малыш бегал по всему дому в поисках новых проказ. Он служил живым упреком Бьянке, упреком в том, что у нее до сих пор нет детей. И все же она его любила и позволяла называть себя тетей.
– Винсенте намерен оставить тебя в Аяччо, – сказала Бьянка и с невеселой усмешкой добавила: – Уж лучше б он оставил меня! Тогда бы я избавилась от унижений и упреков в том, что не могу родить наследника.
Кармина набралась смелости и сказала:
– Наверняка в том нет вашей вины. Хозяин жил со мной все эти годы, но я ни разу не зачала от него.
Бьянка молчала, и тогда служанка добавила:
– В каком-то смысле мое сердце такое же пустое, как ваше. Когда-то мне нравился ваш старший брат, но это увлечение осталось далеко позади. Джулио взял меня обманом, и я была так глупа, что решила, будто, отдаваясь ему, сумею отомстить Дино за его холодность. Вашего мужа я только боялась и никогда не любила.
– У тебя есть Орландо.
– Да, только это и греет мне душу.
– Интересно, как бы повел себя Джулио, если б узнал, что у него растет сын?
– Боюсь, он сказал бы, что не имеет к этому никакого отношения.
В день отъезда выдалась пасмурная погода, но Винсенте сказал, что это не помешает отплытию. На причале громоздились многочисленные свертки, узлы, ящики, коробки. Винсенте решил взять с собой наиболее ценную мебель и клавикорды.
Бьянка смотрела на волнующееся море, кутая плечи в египетскую кашемировую шаль с золотой бахромой. На фоне свинцовой воды и серого неба ее хрупкая фигурка казалась почти невесомой.
Неподалеку находилась Кармина, она держала за руку Орландо. Все эти дни одна из женщин жила в предвкушении свободы, другая – в покорном ожидании еще более изощренного плена.
Бьянка думала о том, что, покинув Корсику, она лишится последней надежды на спасение из сетей этого жестокого брака, а Кармина мечтала, как начнет новую жизнь без домогательств Винсенте, без притворства и лжи.
Когда судно отплыло, она облегченно вздохнула и зашагала к дому. Винсенте оставил ей денег, сказав, что она может распоряжаться ими по собственному усмотрению. Он заметил, что давно мечтал открыть в Аяччо гостиницу.
Вернувшись домой, Кармина прошлась по комнатам. Они хранили следы поспешных и бестолковых сборов. Она небрежно оглядела розовые с позолотой обои, которыми так гордился Винсенте. Выражение ее лица было решительным и суровым. Кармина протянула руку и потянула за край обоев. Бумага рвалась с покорным шелестом, обнажая стены, некогда беленые и гладкие, как во всех корсиканских жилищах.
Много лет Кармина ощущала опустошенность, оторванность от корней, какую обычно чувствует человек, лишенный постоянного пристанища. Теперь она осталась одна в этом доме, и пусть он принадлежал не ей, она могла менять его обстановку и внешний вид по собственному вкусу.
Кармина не знала, в чем кроется причина неожиданного великодушия хозяина: в надежде на то, что Орландо – его сын? Впрочем, это было неважно. Главное – отныне он далеко.
Через неделю Кармина настолько обвыклась и осмелела, что наняла рабочих. Они заново побелили лишенные обоев стены и отнесли вычурные шкафы и комоды в сарай. Она велела снять все зеркала и картины; теперь лишь оконные переплеты отбрасывали на белоснежные стены и потолки жилища свои причудливые узоры: розоватые – по утрам и вечерам, золотистые – днем. Кармина повесила на окна светлые занавески и распорядилась обставить жилище обычной мебелью. Размышляя о том, какой должна быть будущая гостиница, она приходила к выводу, что большинству людей нужна не кричащая роскошь, а чувство простоты и покоя.
Именно такого ощущения давно недоставало самой Кармине. Теперь оно пришло. Рано утром, когда Орландо еще спал, она любила раздвигать занавески и встречать восход солнца. Из окон открывался вид на гавань. В проемах между рыбацкими лодками искрилась вода, а краски неба были удивительно нежными. Кармина знала, что ей предстоит много дел, в каких у нее не было никакого опыта, но это ее не страшило. Через несколько лет Орландо подрастет и станет ее помощником. Благодаря сыну она никогда не будет чувствовать себя одинокой.
Эта бухта была опасным местом. Много дней потоки, низвергавшиеся с гор, откладывали при впадении в море гальку и ил, и там возникали лагуны, над которыми колыхался и шелестел тростник, кое-где достигавший высоты деревьев. Эти лагуны становились рассадниками малярийных комаров, несущих гибель жителям близлежащих селений. Нередко, спасаясь от заразы, люди переселялись со всем своим скарбом в другие места.
Жителей Лонтано спасали горы – каким бы сильным ни был ветер, дувший со стороны смертоносной бухты, на его пути стоял грозный камень. Зная о существовании опасной заводи, матери с детства предупреждали детей о том, чтобы они не ходили в ту сторону.
Решив расстаться с жизнью, Данте долго размышлял о том, как это сделать. Самоубийство для корсиканца считалось позором. Куда лучше было бы умереть от какого-нибудь недуга, однако Данте рос здоровым ребенком и превратился в выносливого молодого человека: он никогда ничем не болел.
Когда в начале весны Леон заявил, что намерен женить сына, назвал имена нескольких, по его мнению, подходящих невест и велел Данте определиться с выбором, юноша понял, что дальше тянуть нельзя.
Он вспомнил про бухту с малярийными комарами и отправился туда. Заболев сам, он не смог бы заразить окружающих, вместе с тем его едва ли сумели бы вылечить и спасти.
Каждый день с заходом солнца из куколок, в которых превращались живущие в стоячей воде личинки, появлялись тысячи комаров. Сперва они неподвижно сидели на траве или камнях, а после, обсохнув, тучами поднимались вверх.
Данте стоял, глядя на море, сверкающее в лучах закатного солнца, слушая унылую песнь тростника, любуясь нежной туманной дымкой, витающей над зловещей бухтой. Комары вились вокруг него с грозным гудением, садились на обнаженные участки тела и впивались в кожу.
Прошло несколько дней, но признаков болезни не было, и Данте отправился в бухту еще раз. Он решил приходить туда до тех пор, пока не добьется своего.
Отец требовал ответа относительно предстоящей женитьбы, и он наугад назвал имя одной из девушек. Леон сказал, что зашлет сватов, при этом заметил, что за такого красивого, честного и работящего парня с большой охотой пойдет любая.
«Кроме одной», – подумал Данте, моля Бога о том, чтобы ему не пришлось ждать слишком долго.
Когда пришло воскресенье, он отправился с родителями в церковь. С самого утра у него болела голова, а в теле ощущалась вялость, и Данте надеялся, что это начало болезни.
Май на острове был теплым и солнечным. Крестьяне пропалывали чечевицу, окуривали виноградники от насекомых-вредителей, пахали землю. В воскресный день жительницы Лонтано надевали лучшие одежды, и красивые и некрасивые, и богатые и бедные девицы на выданье гадали, кто станет их суженым.
Народ толпился внутри церкви. Отец Витторио готовился начать службу. Данте видел, как Леон подошел к священнику и о чем-то говорил с ним. Возможно, договаривался о том, когда будет можно огласить помолвку младшего сына? Внезапно юноша увидел среди женщин Анжелу, она стояла в своем черном платье и черном мецарро, и ее лицо выглядело усталым и грустным. И все же она была по-прежнему хороша собой: белая кожа и большие, напоминавшие печальные озера глаза. Каждый раз при встрече с ней Данте чувствовал, как ее холодность бьет его наотмашь, а равнодушие всаживает в сердце невидимые иглы.
Он окинул взором толпу. Люди разговаривали, некоторые из них улыбались, другие хмурились. Данте подумал о том, что большинство из них, пробуждаясь, не помнит своих снов, а засыпая, думает лишь о погоде, посадках, рыбной ловле и еще о множестве тяжелых работ, которыми они занимаются день ото дня всю свою жизнь. Наверное, им кажется странным, что у человека может болеть душа из-за такого пустяка, как любовь. Не можешь получить одну женщину, возьми другую – лишь бы она была не уродливой, плодовитой и работящей.
Данте почувствовал, что его знобит. Голова раскалывалась, он едва держался на ногах. И все-таки у него хватило сил сделать несколько шагов, растолкать людей, крепко взять Анжелу за руку и потянуть за собой.
Женщина сделала попытку освободиться, но Данте не отпускал – он сжал ее руку так, будто эта рука была единственным, что соединяло его с жизнью.
Он вытащил Анжелу из толпы, подошел к отцу Витторио и произнес, перекрывая гул толпы:
– Я мечтаю об этой женщине много месяцев, только о ней и ни о ком больше. Я хочу, чтобы она стала моей! Если Господу было угодно меня помучить, Он вдоволь насладился этим, и теперь я прошу вас обвенчать меня с ней. Если вы не сделаете этого, мне незачем будет жить.
Отец Витторио нахмурился.
– Господь не жесток, Данте Гальяни, он милосерден, – начал он и осекся, вперившись в юношу тревожным взглядом.
Лицо Данте было бледно, тело покрыто холодным потом. Его трясло так, что стучали зубы.
В толпе пронесся изумленный ропот. Это было неслыханно! В Лонтано давно не случалось ничего подобного. Сестры и мать Анжелы вытянули шеи, их глаза округлились, а рты приоткрылись. Все гадали, что побудило Данте совершить столь безумный поступок? Возможно, между ним и Анжелой Боллаи уже что-то было? В таком случае они заслуживают не понимания, а осуждения. К Леону протолкнулся брат женщины с намерением выяснить, с чего это Данте прилюдно позорит его сестру?
Леон едва ли не впервые был по-настоящему растерян. Он пробормотал, что его сын не в себе, что он заболел и не понимает, что говорит. Словно в подтверждение его слов, Данте зашатался и рухнул на пол церкви.
Он выпустил руку Анжелы, но женщина не убежала. Склонившись над ним, она обхватила его голову ладонями и воскликнула:
– Помогите же ему!
Данте перенесли в дом отца Витторио. В Лонтано не было врача, только повитуха, а с остальными проблемами жители деревни справлялись своими силами.
– Похоже на малярию, – сказал священник. – Только откуда она взялась?
– Что делать? Как его лечить?
– Боюсь, придется везти твоего сына в Аяччо. Здесь нет ни доктора, ни лекарств, – сказал священник и добавил в ответ на молчаливый вопрос Леона: – Одними молитвами тут не поможешь. Когда я был молод, мне доводилось посещать малярийные места. Как правило, больных увозили высоко в горы, случалось, там они излечивались. И все-таки умерших было очень много. Нужна кора хинного дерева – прежде она была большой редкостью.
Когда приступ прошел, Данте открыл помутневшие глаза. Когда он увидел рядом с родителями и отцом Витторио Анжелу, его взгляд прояснился и на побледневшем лице появилась улыбка.
Сандра ломала руки. Она заклинала Леона немедленно запрягать повозку и ехать в город. Услышав об этом, Данте сказал:
– Я поеду, только если со мной поедет Анжела и если она немедля даст обещание выйти за меня замуж.
Отец Витторио смущенно кашлянул, однако Анжела не возмутилась и не отвела глаз. Ее взгляд был подобен стреле, летящей сквозь немыслимые препятствия, разрывающей плотную ткань людского непонимания и предрассудков.
– Я поеду с тобой. И я согласна стать твоей женой.
Данте устало закрыл глаза, словно был не в силах вынести блаженный груз подарка, который только что получил. Он ощупью нашел руку Анжелы и сжал в своей. Он не боялся ни лихорадки, ни смерти. Он знал, что любовь окажется сильнее, он был уверен в том, что если Анжела ляжет рядом и обнимет его, жар ее кожи проникнет в его больное тело и озноб пройдет.
– Когда я выздоровею, мы поженимся, и ты родишь мне ребенка.
– Хоть десяток, если получится.
Помещение наполнилось трогательной атмосферой доверия, взаимного прощения и любви. Данте и Анжела разговаривали и вели себя так, будто были одни в комнате. Присутствующие чувствовали себя лишними.
Позднее, очутившись наедине с родителями юноши, женщина сказала:
– Я сделала это ради вашего сына.
– Мы согласны, чтобы ты стала нашей невесткой. – Леон повернулся к жене. – Правда, Сандра?
Та прошептала со слезами на глазах:
– Лишь бы Данте поправился!
– Боюсь, мой брат скажет, что Данте слишком юн для меня и что как вдова я не должна выходить замуж, – тихо промолвила Анжела.
Леон опустил руку на ее плечо.
– Я поговорю с ним. А пока собирайся. Путь неблизкий, и нам надо спешить.
Морские валы разбивались о подножие скал, окружая его облаком пены. Подгоняемые бризом паруса, казалось, бежали по волнам. Вокруг было потрясающе красиво, но Леон смотрел только на дорогу, а Анжела – в лицо Данте. Ее взгляд был полон любви и тревоги.
Она сидела в повозке и держала голову Данте на коленях, стараясь хотя бы немного защитить его от тряски. Изнуряющая лихорадка прошла, но он ослабел после приступа и должен был набираться сил для встречи нового. Отец Витторио сказал, что, возможно, приступ повторится на следующий день, в это же время, а если повезет, то через несколько дней.
Леон поневоле слушал, о чем говорят его сын и Анжела. Они говорили о любви, о будущем. Отцу казалось, что оба уже забыли о том, что Данте тяжело болен и может умереть.
Леон не помнил, чтобы он когда-нибудь признавался в любви Беатрис, а тем более – Сандре. В его среде считалось неприличным говорить о чувствах, да и о многом другом. Мужчины гордились, если у них было много сыновей, но никто не смел обсуждать, как получаются эти сыновья. Такие темы считались запретными. Когда матери пытались подготовить дочерей к замужеству и первой брачной ночи, они объяснялись с ними очень иносказательно.
И все же хотя Леон не понимал поведения Данте, прилюдно заявившего о своей страсти, и пытался объяснить это временным помрачением рассудка, он не мог не уважать сына за его поступок. Мужчина давно понял, что его дети не такие, как он: они не смирялись ни перед обстоятельствами, ни перед долгом. Ставили перед собой цель и добивались ее, обходя или преодолевая все препятствия.
В Аяччо Леон сразу отправился на поиски врача. Ему повезло: доктор Росси осмотрел Данте, сказал, что они обратились вовремя и что у него есть хинин, а значит, надежда на то, что юноша поправится. Однако им придется прожить в Аяччо не меньше двух недель.
Когда доктор Росси расспрашивал Данте о том, где и как он мог подхватить малярию, Леон увидел, как Анжела хмурится. Вероятно, она догадывалась о том, о чем догадывался и он: Данте заразился нарочно. Возможно, он желал умереть, но в решающий миг его природа, его сердце взбунтовались и приказали бороться за жизнь. Леон не представлял, как такое можно сделать ради любви, любви к обыкновенной женщине, и глядел на Анжелу с невольным изумлением.
Они остановились у дальних родственников Леона. Данте разместили в отдельной комнате, а Анжела улеглась с женщинами. Леон сидел на опустевшей кухне вместе с Антонио, главой семьи, которая его приютила, за кувшином вина.
– Нам придется прожить в Аяччо не меньше двух недель. Неудобно тебя стеснять – вам самим негде повернуться. Если б мой зять не уехал из Аяччо, я бы остановился у него.
Антонио неловко кашлянул.
– Дом Винсенте Маркато превратился в гостиницу.
Леон вытаращил глаза.
– В какую еще гостиницу?!
Мужчина хлопнул ладонью по колену.
– Неужели не знаешь?! Твой зять оставил дом девчонке, которая прислуживала у них. Она там все переделала, заново обставила комнаты и теперь принимает постояльцев.
Леон нахмурился. Он не любил останавливаться у Винсенте, хотя тот радушно принимал тестя. Ему не нравилась нелепая роскошь дома, смущали городские наряды Бьянки. Теперь, когда у нее был муж, отец не считал удобным вмешиваться, хотя порой у Леона создавалось впечатление, что в доме Винсенте Маркато творится что-то неприличное.
– Говоришь, теперь там живет девчонка? Одна, без мужчины?
– Да. Она говорит, что была замужем, но никто никогда не видел ее мужа. Зато у нее есть ребенок, и… ходят слухи, что она прижила его с хозяином.
– Где это видано, чтобы женщина сама заправляла делами? – мрачно произнес Леон, стараясь оставить без внимания последнюю фразу собеседника.
– Вот и я о том же! Только тех, кто приехал с материка, этим не смутишь. Они уже привыкли. А девчонка ловка: заказала доску, на которой написано все про гостиницу, и прибила ее на пристани. И развесила таблички во всех кабаках. Говорят, там чисто и уютно, да и цены невысокие. Прошло всего два месяца, как она стала этим заниматься, а в гостинице полно постояльцев.
– Что ж, – сказал Леон, – я наведаюсь туда завтра.
– Кстати, – заметил Антонио, – твоя дочка щеголяла такими нарядами! Случалось, мы глазели на нее на набережной. Шелковые платья, зонтик, перчатки, шляпка. Совсем не похожа на корсиканку!
Леон почувствовал, что его осуждают, и напрягся.
– Бьянка была примерной дочерью и стала послушной женой.
– Понятно, если муж позволял ей все это, то почему бы нет. Только мне кажется, хорошо, что они уехали. В Тулоне им будет лучше, чем здесь.
На следующий день Данте успели дать хинин еще до того, как случился приступ, и все же он был вынужден лежать в постели. Анжела осталась с ним, а Леон отправился в ту самую гостиницу, которая прежде была домом его зятя.
Он сразу увидел, что кто-то приложил большие усилия к тому, чтобы изменить это жилище. Теперь дом не удивлял, не отталкивал, а манил. Он был выкрашен белой краской, оконные переплеты и двери – коричневой. На окнах висели простые легкие занавески, пропускавшие солнечный свет. Двор с посыпанными галькой дорожками и цветниками содержался в безукоризненном порядке. На вывеске, прибитой у ворот, было аккуратно и старательно выведено: «Дом на набережной. Комнаты, пансион. Приглашаем гостей».
Леон вошел в ворота. Навстречу вышла женщина, на вид почтенная и строгая. Сначала Леон решил, что ей за тридцать, но после увидел, что ошибся – она была гораздо моложе. Когда она подошла совсем близко, его глаза округлились.
– Кармина?!
Да, это была Кармина. Она стала старше и строже, но это ее только красило. Она была одета так, как одеваются вдовы: в черное платье, мецарро и шаль безо всяких украшений. Леону было трудно поверить, что когда-то эта женщина согрешила с его сыном.
Было видно, что Кармина напугана и пытается взять себя в руки.
– Добро пожаловать. Что вам угодно? – сказала она.
Леон разозлился. Он решил сразу взять быка за рога.
– Надеюсь, ты меня узнаешь?
– Да, узнаю.
– Выходит, мой зять подарил тебе дом?!
– Не подарил. Он оставил меня присматривать за ним. Деньги, полученные от сдачи комнат, я отдам хозяину. А он заплатит мне жалованье.
Внезапно Леон заметил, что ее тон изменился. За считанные секунды Кармина успела прийти в себя. Она стояла в своем вдовьем наряде, делавшем ее старше на несколько лет и, словно щит, отсекавшем от нее многие радости человеческой жизни, стояла среди розовых кустов, каждый бутон на котором напоминал трепещущее благоуханное сердце, и Леон видел в ней существо, научившееся отвечать ударом на удар.
– Я слышал, ты была замужем. Это ложь?
– Нет. В Аяччо мне пришлось выйти за первого попавшегося мужчину, но вскоре он умер. Потом я поступила в услужение в дом синьора Маркато.
– Давно ты здесь живешь? Бьянка ничего о тебе не говорила.
– Это я попросила ее молчать. Я подумала, вдруг Сандра захочет выгнать меня еще раз!
Леон смутился, вспомнив о том, как жена поступила с этой девушкой.
– Я хотел, чтобы ты осталась у нас.
– Я это помню.
В это время из-за дома выбежал мальчик лет четырех. Увидев незнакомого мужчину, он замедлил шаг и, подойдя ближе, укрылся за юбками матери, однако время от времени выглядывал оттуда. Леону понравились его веселые, дерзкие, любопытные глаза, и он с сожалением подумал о том, что у него до сих пор нет ни одного внука. Внезапно ему пришла в голову мысль, не был ли этот мальчишка отпрыском его среднего сына?!
– Мы до сих пор не имеем вестей от Джулио, но Джеральдо написал, что…
– Простите, Леон, я не хочу ничего знать ни о Джулио, ни о Дино, – перебила Кармина. – Мне это неинтересно. Зачем вы пришли? Вам нужны комнаты?
– Да. Я приехал сюда с Данте – он заболел. А еще с нами женщина, Анжела Боллаи.
– Приходите после полудня. Комнаты будут готовы.
Леон, Данте и Анжела прожили в гостинице двадцать дней. Через две недели юноша поправился, приступы прекратились, и он вполне мог пуститься в обратный путь. Однако Данте заявил, что не вернется в Лонтано до тех пор, пока не обвенчается с Анжелой. Ему не нужна была ни свадьба, ни гости, а только эта женщина. Леон был вынужден уступить.
Они обвенчались очень тихо и скромно, как некогда это сделали Орнелла и Дино. За свадебным столом присутствовали только Леон и Кармина, которые чувствовали, что их общество вовсе не нужно новоиспеченным супругам. К счастью, вскоре Данте и Анжела остались одни.
Сквозь задернутые занавески просачивался лунный свет, из-за чего комната казалась охваченной призрачным, серебристым пожаром.
Данте глубоко дышал. Его сердце больше не походило на открытую рану, а душа не обливалась слезами. Перед ним открывались бесконечные дни, полные счастья, но он не имел сил о них думать. Завтра не существовало, были только эти мгновенья, эта комната и эта женщина в скромной полотняной сорочке.
Анжела распустила волосы, и Данте стянул ткань с ее плеч, обнажая белую кожу. Груди женщины в лунном свете напоминали бутоны чайных роз. Почувствовав смущение, она застенчиво прошептала, прикрыв грудь ладонями:
– Помнишь, как, увидев тебя, Кармина заметила: «Ты стал таким взрослым, Данте»! А когда она узнала, что я – твоя невеста, то посмотрела на меня с удивлением. Наверное, решила, что я слишком стара для тебя.
– Не говори глупостей, – прошептал он, отводя ее руки. – Я люблю тебя, и ты прекрасна!
Лаская друг друга, они извивались на простынях. Когда Данте овладел Анжелой, она невольно вздрогнула. Возможно, она вспомнила о том кошмаре, какой ей довелось пережить три года назад.
– Ты не должна ничего бояться, – прошептал он, – ведь теперь у тебя есть муж!
Анжела гладила его волосы, целовала лицо и тело. Она была готова умереть за этого мальчика, так же, как он мог умереть ради нее.
– Скажи правду, ты нарочно заразился малярией? – спросила Анжела, когда они на мгновение ослабили объятия.
Данте помедлил.
– Разве тебе нужна другая правда, кроме той, что ты чувствуешь?
– Я чувствую, что была жестока с тобой все это время.
– Ты была жестока к себе. Тебя вынудили. Теперь все позади. Я никому тебя не отдам и не дам в обиду.
– Ты мой чудесный мальчик!
– Я люблю тебя больше жизни!
И он, и она выросли в среде, где не было принято произносить такие слова, равно как обнажать свои чувства. Анжела не могла представить, чтобы такое сказал ее покойный муж. Она никогда не думала, что сумеет вырваться из сетей запретов и предрассудков, как бабочка из кокона, и расправить крылья в полете, не думая о том, ни сколько будет длиться этот полет, ни какие опасности могут подстерегать ее хрупкое счастье.
Наутро Леон, Данте и Анжела отправились домой. Кармина не взяла с них денег. Она сказала, что не может этого сделать, потому что они – близкие родственники хозяев дома. Напоследок она обратилась к Леону:
– Я хочу попросить об одном одолжении. Не говорите Сандре ни обо мне, ни… об Орландо.
Леон был вынужден согласиться, хотя его по-прежнему терзали подозрения, что этот шустрый мальчишка – его первый и пока что единственный внук.
На обратном пути им повстречалась женщина. Худая, облаченная в траур, немолодая, но еще не сгорбленная невзгодами и временем, она напоминала черную свечу. Леон с удивлением узнал в ней Беатрис Санто. Куда она шла? Хотя при ней не было никаких вещей, он понял, что она навсегда покидает Лонтано.
Леон хотел что-нибудь ей сказать, но когда она окинула его взглядом темных глаз, хотя и блестящих, как смола, но таких же старых, как мир, его язык словно присох к гортани. Их взоры встретились и разошлись, как навсегда разошлись пути судеб, душ и сердец.
