Текст книги "Остров судьбы"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
– Бьянка заинтересована только в разводе. Больше ей ничего от вас не нужно. Теперь рядом с ней человек, который ее любит и никогда не поднимет на нее руку. К тому же Бьянка ждет от меня ребенка.
Винсенте молчал. Удар попал в цель.
– Впрочем мы можем поступить намного проще: вот эти люди, – Андреа повернулся назад, – хорошо знают того самого человека, за которого вы по ошибке приняли меня, и не против ему помочь. Вы человек богатый и наверняка поделитесь с ними некоторой частью своих доходов. Я уйду и оставлю вас наедине, чтобы дать вам возможность потолковать.
«Рабочие» как по команде сделали шаг вперед, а Винсенте отступил. Ему было достаточно взгляда, чтобы понять, что представляют собой эти люди.
– Будь ты проклят! Что я должен подписать?
– Прошение о расторжении брака и купчую на дом. Я даю приличную цену, вы не останетесь внакладе, – сказал Андреа и вынул пачку банковых билетов.
Винсенте немного успокоился. Он перевел дыхание и произнес:
– Откуда у тебя деньги?
– Вот, – сказал Андреа, протянув ему кубик с шестью очками на каждой грани, – я выиграл их у судьбы.
После того, как документы были подписаны, он положил деньги на стол и повернулся к нотариусу:
– Мсье Сабриан, прошу вас, составьте дарственную на дом от моего имени.
– Кому вы хотите его подарить, ваше сиятельство? – почтительно произнес нотариус.
– Половину домовладения – синьору Джулио Гальяни, другую – его супруге Кармине.
Дино смотрел на Андреа во все глаза. В эту минуту он навсегда изменил мнение о своем будущем зяте, обладателе чудесной пещеры с сокровищами и не менее удивительной души.
– Фелиса, – обратился Андреа к кухарке, – вам незачем оставаться здесь. Собирайте вещи и сегодня же приходите в гостиницу «Приморская». А где Чиера?
– Она уехала на Корсику.
Когда они вышли на улицу, Андреа протянул пачку денег сопровождавшим его мужчинам.
– Мы ничего не сделали! – ухмыльнулся один из них, а другой сказал:
– Пожалуй, я предложу нашим ребятам еще раз наведаться в этот дом!
Андреа и Дино шли вдоль ограды. Сквозь чугунное кружево виднелась яркая зелень сада. Дино вновь подумал о Корсике, обманчивой Корсике, где многое оказывается совсем не таким, каким представляется на первый взгляд. Море, с яростным ревом лижущее берег, кажется жадным чудовищем, но на самом деле именно оно дарит исцеление душе и пищу – телу. Земля, на вид твердая, как гранит, оказывается податливой и нежной, а внешне суровые и беспощадные люди обладают сердцами, исполненными редкого благородства.
Он обрадовался, когда Орнелла сказала, что намерена навсегда поселиться на родном острове. Во время военных походов Дино доводилось видеть поля, простиравшиеся от края до края горизонта, города, которые высились до небес, и все же ему была милее скудная, стиснутая каменными оградами корсиканская пашня и неприметный сельский уют.
– Почему ты решил подарить дом Джулио и Кармине? Ты не слишком щедр? – задумчиво произнес Дино. – Достаточно было поставить их управлять гостиницей.
– Я не честолюбив и не привередлив и даже не слишком религиозен. Эти деньги достались мне очень легко, и я до сих пор испытываю чувство вины. Думаю, они принесут мне куда больше счастья, если я кому-нибудь помогу. Гостиница мне не нужна. В скором времени мне придется заняться поместьем – это мой долг перед настоящим Дамианом Леруа, Женевьевой и тем человеком, которого я привык называть Жоржем Ранделем.
На следующий день Орнелла поднялась рано. Ее пугала нынешняя неустроенность их жизни, удручало душевное состояние Дино, и все же внезапно вспыхнувшее желание совершить то, о чем она прежде даже не помышляла, было сильнее всех доводов разума.
Собираясь отправиться в приют, она надела скромное синее платье и шляпу с вуалью. Орнелла не удивилась, когда Женевьева пожелала составить ей компанию, и не слишком ждала, что за ними последует Дино. Когда она выходила из номера, он делал вид, что спит, хотя давно проснулся и прислушивался к ее движениям.
Орнелла понимала мужа: Дино родился в семье, в которой ценности не менялись с течением времени и были так же незыблемы, как гранит. Леон и Сандра Гальяни были способны вскармливать и воспитывать только своих детей, ибо, по мнению всякого корсиканца, общие дети – самое главное, что остается от жизни, прожитой вместе.
Накануне Бьянка, хорошо знающая своего отца, прямо сказала золовке:
– Советую взять маленького ребенка, быть может, нескольких месяцев от роду. Мы с Андреа сохраним факт усыновления в тайне. Леон давно не получал писем от Дино; будет несложно солгать, что ребенка родила ты.
Орнелла вздернула подбородок, и ее глаза сверкнули.
– Это необходимо?
Бьянка вздохнула и посмотрела ей в глаза.
– Так будет лучше.
Орнелла была поражена нищетой приюта. Она вспомнила, как в юности страдала от того, что Беатрис не приходило в голову попытаться предать бедности оттенок благородства. Именно этот стыд заставлял Орнеллу выхаживать по улицам Лонтано с гордо поднятой головой и вызывающей усмешкой на губах. Теперь она знала, что нищету нельзя оправдать и приукрасить ничем.
Поколебавшись, она все же последовала совету Бьянки и сказала, что хотела бы усыновить ребенка, которому не исполнилось года.
Приютом ведали монахини, старшая из которых внимательно выслушала Орнеллу и согласилась показать ей детей.
– Вам нужен мальчик или девочка?
Орнелла растерялась.
– Я не думала об этом.
– Идите за мной, – мягко промолвила монахиня.
Они миновали полутемный коридор и вошли в просторное помещение с каменными стенами и полом. Здесь были кровати без пологов, в которых лежали дети, но, к удивлению Орнеллы, монахиня уверенно двигалась дальше.
Внезапно Женевьева, которая держалась очень настороженно и натянуто, подошла к одной из кроватей и без малейшей опаски, осторожно и умело взяла на руки лежавшего в ней ребенка.
– Смотрите, какая прелестная девочка! Это же девочка, правда?
Орнелла остановилась. Странное внутреннее пламя обожгло ее сердце.
– Ты думаешь… – начала она, не смея приблизиться.
– Простите, мадам, – вмешалась монахиня, – вам не стоит брать эту девочку.
Орнелла обернулась, и ее взгляд похолодел.
– Я вас не понимаю.
– Вам предстоит нелегкое дело – воспитать чужого ребенка, и вы должны знать правду.
– Разве усыновленный ребенок не станет моим?
– Эту девочку, – продолжила монахиня, – родила нищенка, да к тому же цыганка.
Орнелла догадалась: эта женщина не знала, кто она, и ожидала увидеть в ее глазах худшее, что только может быть на свете, – презрение богатых к беднякам.
Женевьева опустила ребенка обратно в кровать и выпрямилась.
– В свое время меня не хотели брать из приюта потому, что я была дочерью аристократов.
Орнелла замерла, и тут на помощь неожиданно пришло то самое безрассудство, которое, еще при жизни на Корсике, делало ее непохожей на остальных: Орнелла порывисто устремилась вперед и выпалила:
– Я хочу взять именно этого ребенка!
И только потом его увидела. Это была девочка, темноволосая, кудрявая и смуглая, должно быть, в самом деле рожденная цыганкой. Ей было полгода, а возможно, и больше, но она выглядела тщедушной и хилой.
Когда Орнелла впервые взяла ребенка на руки, что-то внутри нее словно растаяло или разбилось. Она потеряла опыт, словно утратила все жизненные навыки, и целиком обратилась в чувства. Казалось, судьба открыла перед ней дверь, за которой таилось много нового и сложного, и приглашала войти.
Краем глаза она увидела, как в помещение вошел человек, и вздрогнула, услышав знакомый голос:
– Я опоздал?
Орнелла повернулась и встретила суровый и отчужденный взгляд, который постепенно теплел от понимания и сочувствия.
– Нет, – сказала она, – ты пришел вовремя.
Глава 10
Остров с его вечными ветрами, пряно пахнущими растениями, строениями из темного камня, каждое из которых напоминало жилище отшельника, остров, которому явно недоставало мягкости и благости, вновь принадлежал ей.
Орнелла помнила возвращение на Корсику до малейшей минуты, хотя с тех пор минул год. Помнила, как, растерянная и взволнованная, переступила порог жилья, в котором ютилась семья Джулио, и как у нее на руках надрывалась плачем Джульетта, которая хотела есть. Как Кармина, ничуть не напуганная таким количеством людей, внезапно вторгшимся в пределы ее тесного дома, тут же принялась греть молоко. Как ломался лед между Дино и Джулио, уступая место смущению и зарождавшейся теплоте. Какое лицо было у последнего, когда он узнал Андреа и тот протянул ему дарственную на дом. Помнила, как из угла поднялась Беатрис и смотрела на сына, как на выходца с того света.
Орнелла понимала, что мать испытывает бешеную радость и раздирающее сердце чувство вины, просто не умеет этого выразить. Она осталась жить у Джулио и Кармины, хотя и сын, и дочь настойчиво предлагали ей поселиться с кем-либо из них.
В Аяччо Орнелла и Дино навестили синьора Фабио и синьору Кристину, и те обрадовались им, как родным.
Год минул незаметно, возможно, потому, что она не переставала наслаждаться жизнью на Корсике, шепотом волн, ароматами маки, сиянием солнца или звездного неба над головой.
Орнелла остановила взгляд на вершине горы, где задержались последние солнечные лучи, окрасившие серый камень в пурпур и золото, и вспомнила звуки увертюры «Медеи», когда музыка заглушала все житейское, когда ее охватывало чувство единения с чем-то великим, а сердце переполняла любовь. То же самое Орнелла чувствовала сейчас, сидя на крыльце дома Леона и Сандры и наблюдая за Джульеттой, которая ковыляла по двору вслед за Августо, сыном Данте и Анжелы.
Из дома доносились голоса женщин, хлопотавших над приготовлением ужина, но Орнелла не делала попытки встать и отправиться на кухню. В этом смысле она сохранила прежние привычки: почти не занималась домашним хозяйством; лишь возилась с Джульеттой.
В усадьбе могла быть прорва работы, но Орнелла уходила гулять и блуждала по горам, плавала в море, как делала в юности. Глядя на это, Сандра сперва сердилась, а после привыкла, благо Женевьева, привыкшая к работе во время жизни в приюте, без страха бралась за любое дело. Они с Сандрой хорошо понимали друг друга, хотя одна не знала французского, а другая – итальянского.
К всеобщему удивлению, Женевьева Леруа предпочла остаться на Корсике с Орнеллой, к которой по непонятным причинам сильно привязалась. Несмотря на разницу в возрасте, они держались, как подруги.
Орнелла поджидала Дино. Они с Данте должны были вернуться из Аяччо, куда ездили за семенами овощей, которые решили выращивать. Весь этот год в поисках душевного исцеления Дино буквально вгрызался в работу и не прогадал: вскоре он вновь научился улыбаться, мечтать о будущем и радоваться жизни.
Орнелла надеялась, что муж привезет из Аяччо письма. Она переписывалась с Мадленой Ренарден, которая оставила театр и вышла замуж после того, как некто, пожелавший остаться неизвестным, обеспечил ее приданым. Мадлена подозревала, что это отец, таинственным образом узнавший о ее существовании, – человек, которого она никогда не видела.
Кроме того, Орнелла поддерживала связь с братом, который почти год жил в поместье близ Оссера. Андреа писал, что владения оказались сильно запущенными и придется приложить немало усилий, чтобы возродить то, что разрушалось в течение двух десятилетий. Три месяца назад Бьянка родила девочек-двойняшек, которых назвали Аннета и Дельфина, и сейчас рвалась в Париж: ей хотелось немного отдохнуть и обновить гардероб. А Андреа мечтал накупить книг и устроить в доме большую библиотеку.
Что касалось второго брака Бьянки, от Леона Гальяни скрыли все, что было можно скрыть. Посредниками выступили Дино и Джулио; они сказали отцу, что Винсенте Маркато оказался непорядочным человеком, что по их настоянию он дал Бьянке развод и теперь она выходит замуж за очень благородного и состоятельного человека, которому недосуг посетить Лонтано. Леон поворчал, но смирился.
Андреа решил не возвращаться в родную деревню; сестра и жена убедили его не тревожить призраки прошлого. Бьянка сама положила цветы на могилу Амато Форни и сказала все то, что собирался сказать ее нынешний муж.
Вместе с Андреа и Бьянкой в имение уехала Фелиса, в помощи которой они нуждались, а не так давно молодая женщина пригласила к себе Чиеру в качестве личной горничной.
Орнелла с любовью смотрела на Джульетту. Дино тоже попал в плен обаяния этой черноволосой кудрявой малышки. Вот уже несколько раз он говорил, что надо съездить в Тулон за мальчишкой. Орнелла не очень хорошо представляла, как они это сделают, ибо Леон и Сандра до сих пор не знали правды о том, что сын и невестка удочерили девочку. Орнелла не допускала и мысли, что свекры станут относиться к ее ребенку иначе, чем к родным внукам.
Впрочем, Леон изменился: теперь, если его что-то не устраивало или он не мог чего-то понять, мужчина предпочитал молчать. Так, он ни разу не заговорил о том, что Орнелла пела в театре. В понимании Леона женщина могла быть лишь хранительницей домашнего очага и воспитательницей детей.
Так думал не только он – именно поэтому никто из жителей Лонтано не знал о том, чем она занималась в Париже. По приезде Орнелла навестила Летицию Биррони, ту самую женщину, которая дала ей приют после того, как Беатрис выгнала свою дочь из дому, и в разговоре с ней представила дело так, будто Дино был на войне, а она, Орнелла, просто жила в столице и ждала мужа.
Теперь, когда она была признанным членом семейства Гальяни, с ней почтительно раскланивались на улице даже те, кто прежде подчеркнуто воротил нос. Орнелла отвечала на приветствия, хотя ей было глубоко безразлично отношение жителей Лонтано к ней и к ее семье.
Ворота открылись, и во двор вошел Данте. Августо побежал к нему, и отец взял его на руки. Появившийся следом за братом Дино вел в поводу лошадей.
Увидев Орнеллу, Данте опустил ребенка на землю и подошел к ней.
– Тебе письмо. Возьми.
Она схватила конверт. Ей написал Антуан Дюверне, написал через год после того, как она уехала из Парижа.
Сердце Орнеллы томило предчувствие чего-то неожиданного и, возможно, запретного, а душу сжимало в тисках позабытого волнения, того волнения, какое обычно охватывало ее перед выходом на сцену.
– Дино видел это письмо?
– Нет. Почту забирал я.
Подошел Дино, поцеловал жену и дочь и коротко рассказал о том, как прошла поездка. Им с Данте удалось получить заказанные семена репы, капусты и помидоров.
– Теперь у женщин прибавится хлопот! – сказал он и подмигнул жене.
Орнелла приподняла бровь.
– Думаешь, я стану заниматься огородом?
Дино издал притворный вздох.
– Боюсь, придется доверить это Анжеле.
Он прошел в дом с Джульеттой на руках, и Орнелла быстро разорвала конверт и пробежала глазами послание. Ее окатило волной лихорадочного жара. Импресарио «Ла Скала» хотел пригласить в труппу примадонну с именем, несколько талантливых второстепенных актеров и композитора, который написал бы оперу специально для данного состава. Предположительно, этим композитором должен был стать молодой, но уже хорошо известный в Италии Россини[20]20
Россини Джоакино Антонио (1792–1868), итальянский композитор, классик оперного искусства.
[Закрыть].
Орнеллу давно привлекала итальянская романтическая опера, посвященная простым человеческим чувствам. Ей больше не хотелось выступать в трагедиях, воспевавших мировую скорбь или отчаянный героизм.
Она так размечталась, что забыла о главном: они с Дино решили навсегда остаться на Корсике.
За ужином Орнелла сидела как на иголках: ей не терпелось поделиться своим секретом с Женевьевой. Им удалось остаться наедине лишь тогда, когда они пошли укладывать Джульетту.
Выслушав рассказ своей старшей подруги, Женевьева сказала:
– Ты хочешь поехать?
– В Италию? Это стало бы пределом моих мечтаний. Но я не могу. Дино наконец успокоился. Повседневные заботы отвлекли его от горьких мыслей, он куда реже вспоминает войну и опального императора.
– Ты не скажешь ему про письмо?
– Нет. Я должна слушаться разума, а не бросаться вслед за своей цыганской душой, – усмехнулась Орнелла и нежно погладила волосы Джульетты.
– Подожди, – сказала Женевьева, – не спеши отвечать Дюверне. Помнишь, Алонсо, этот слепой музыкант, сказал, что приедет на Корсику через год, если ты его позовешь. Ты можешь это устроить?
– Конечно. Я попытаюсь его уговорить, только думаю, он не приедет. Полагаешь, его мнение может повлиять на мое решение?
Щеки Женевьевы порозовели.
– Нет, я думала не об этом.
Орнелла внимательно посмотрела на свою юную подругу.
– Ты права: не надо спешить подрубать корни мечте. Вдруг все изменится?
– Почему Алонсо отказался поехать на Корсику? – спросила Женевьева.
– Наверное, боялся покинуть привычный мир. А еще не хотел быть кому-то в тягость.
– Это мне знакомо, – заметила Женевьева.
– Почему ты предпочла остаться именно со мной? – Орнелла задала вопрос, который давно вертелся у нее на языке.
– Из-за твоих песен. Благодаря твоему голосу самые простые чувства и вещи обретают ореол волшебства. Это именно то, чего я так долго была лишена. Мне очень жаль, что теперь ты молчишь.
Орнелла рассказала Дино про желание Женевьевы. Поездка в Тулон состоялась через месяц, и, что несказанно удивило Орнеллу, муж привез Алонсо. Женевьева попросила Дино передать слепому музыканту веточку вереска, своеобразный привет с Корсики.
Женщины встречали мужчин на пристани Аяччо. Женевьева сильно волновалась. Вопреки обыкновению, она принарядилась, забыв о том, что Алонсо все равно не сможет увидеть ее платье.
В полдень от острова исходил жар, как от огнедышащего чудовища. Гул прибоя напоминал биение огромного пульса, а шум ветра – прерывистое дыхание.
Завидев знакомое судно, женщины поспешили к краю причала. Дино помог Алонсо сойти на берег. Орнелла тут же подала ему руку и рассмеялась.
– Не представляешь, как я тебе рада! Будем ждать, скоро ли Корсика возьмет тебя в плен!
– Я уже в плену, – сказал он.
– Здравствуйте, Алонсо! – взволнованно промолвила Женевьева.
Ей показалось, что он слегка покачнулся.
– Рад приветствовать вас, девушка, сотворенная из света.
– Я совсем не такая – у меня темные глаза и волосы.
– Она похожа на итальянку, – вставил Дино.
– У меня другое представление о свете, чем у тех, кто видит, – скромно произнес Алонсо.
Они пошли к повозке. Дино надеялся, что дорога в Лонтано не займет много времени. Он не хотел задерживаться в Аяччо, дабы не стеснять Джулио и Кармину, у которых и без того было много хлопот.
Сильный ветер раскачивал растущие вдоль дороги деревья. Их листва пела свою бесконечную песнь. С наслаждением вдыхая запахи свежей зелени, раскаленных камней, сухой земли, ощущая ласку ветерка на лице, Алонсо чувствовал, как в его темный мир проникает лучик счастья.
Орнелла заметила, что он всякий раз поворачивает голову на звук голоса Женевьевы, и незаметно спросила Дино:
– Как тебе удалось уговорить Алонсо приехать на Корсику?
– Я не уговаривал. Он сразу согласился, когда узнал, от кого исходит приглашение.
Леон, успевший привыкнуть к наплыву неожиданных и необычных гостей, встретил Алонсо довольно радушно. Глава семейства Гальяни так до конца и не понял, кто такая Женевьева и почему она поселилась в их доме. Он был рад, что на его плечи не возложили обязанности выдавать ее замуж и выделять ей приданое. С точки зрения Леона, Орнелла была на редкость странной женщиной (в этом она явно превзошла Беатрис) и, вероятно, потому имела таких же странных знакомых.
Сандра нажарила к позднему ужину рыбы, которую наловили Данте и Паоло: покрытые золотистой чешуей рыбешки благоухали морем и дымом. Орнелла видела, с какой заботой Женевьева отделяет белую сочную мякоть от острых костей и подает кусочки Алонсо, и начала кое о чем догадываться.
Орнелла успела сообщить слепому музыканту о письме Антуана Дюверне.
– Надо соглашаться. Такое послание приходит раз в жизни, – сказал Алонсо.
– Ты не понимаешь. В первую очередь я должна заботиться о муже и дочери.
– Да, – произнес он с легкой иронией, – я и впрямь не могу этого понять.
Орнелла догадалась, что имел в виду Алонсо. Он страдал оттого, что ему казалось, будто окружающим всегда приходилось заботиться о нем, а не наоборот. Он был приговорен к этому с рождения, и все уверения в том, что может подарить человеку его музыка, оставались напрасными.
Видя светлую улыбку на лице Женевьевы, Орнелла думала, что забота о другом человеке, возможность ощущать себя нужным кому-то способны приносить такое счастье, о каком большинство людей не смеют даже мечтать.
Женевьева же была из тех, кто чувствует себя тем сильнее, чем слабее тот, кто находится рядом. Впрочем Алонсо вовсе не был слабым. Он не только умел с первых минут безошибочно распознать родственную душу, но в час сомнений и страхов служить ей верной опорой.
Орнелла ничего не сказала. Она решила понаблюдать, что будет дальше.
Женевьева была полна желания показать Алонсо Корсику, ту Корсику, которую успела узнать и полюбить.
Они уходили гулять ранним утром и возвращались к полудню. Со временем жители Лонтано привыкли к странной паре и уже не провожали их любопытными взглядами. Женевьева рассказывала Алонсо обо всем, что видела, и он старался соединить ее впечатления зрячего человека с теми сотканными из запахов, звуков и прикосновений образами, которые успели поселиться в его душе.
Они стояли на мысу. Далеко внизу виднелось беспорядочное нагромождение камней, о которые разбивались волны прибоя. Жалкие кустики упорно цеплялись корнями за горстки земли на выступах скал.
Море тянулось до самого горизонта – изумрудное поле, белые гребни, огромная сила и гигантский простор. Ветер трепал их волосы, теребил одежду, свистел в ушах и бил по лицу.
– Почему ты не хочешь сыграть для меня? – спросила Женевьева.
После нескольких дней общения они, не сговариваясь, перешли на «ты».
– У Корсики есть своя музыка. Мои мелодии ей не нужны.
– Орнелла тоже не поет.
– Она изменилась, и ее песни стали другими.
– Твои мелодии нужны мне.
– Здесь они покажутся тебе чужими.
Они говорили обо всем без утайки. Их души соединились мгновенно, как две половинки. Впрочем, Женевьева считала, что Алонсо не придает этому особого значения. Он так же хорошо понимал и Орнеллу; они нередко разговаривали в такой же манере.
Его внутренний взгляд и легкая улыбка будто принадлежали другому, недоступному ей миру, миру музыки, природы, загадочных чувств. Он будто слушал таинственный, неслышный прочим зов, рожденный шевелением листвы, шумом дождя, ветра и морских волн. Если его окликали, он вздрагивал и с явной неохотой пытался вернуться в реальность.
– Почему ты решила поселиться на Корсике? – спросил Алонсо.
Женевьева помолчала, потом ответила:
– Не думаю, что это навсегда.
– Кто знает! Наверное, местные парни не дают тебе прохода?
Она улыбнулась.
– Они не знают языка, на котором со мной можно разговаривать.
– Я чувствую твою улыбку, – задумчиво произнес Алонсо. – Всякий раз, когда ты улыбаешься, в мою душу проникает приятное тепло.
– Ты даже не знаешь, красива ли я.
– Я не могу представить, как ты выглядишь: ведь я никогда ничего не видел. Что для меня женщина? Ее дыхание, ее запах, голос, шуршание одежды, прикосновение руки или… губ.
Женевьева затаила дыхание.
– Ты хочешь меня поцеловать?
– Я бы не отказался сделать себе самый ценный подарок в жизни.
– Я тоже.
Когда он обнял ее, все изменилось: это она, а не он вдруг сделалась беспомощной и слепой. Женевьева попала в плен его сильных рук и нежных, но настойчивых губ. Этот поцелуй выпил из нее все силы, а главное – сорвал с ее души те покровы, что наслаивались друг на друга в течение многих лет, когда она ощущала себя брошенной и никому не нужной.
Когда Алонсо отпустил Женевьеву, она вцепилась в него, чтобы не упасть.
– Ты самая прекрасная девушка на свете, – прошептал он. – Это… это все равно, что при жизни попасть в рай!
– У тебя… у тебя кто-нибудь есть? – спросила она, мучительно краснея, и забыв о том, что он не может этого видеть.
– Ты имеешь в виду подруга, женщина? Нет.
Женевьева покрепче ухватилась за его рукав и отчаянно проговорила:
– Алонсо! В Лонтано есть небольшая церковь, в которой можно обвенчаться, после чего все мои поцелуи, вся моя жизнь будут принадлежать тебе.
Он отстранился от нее, и его лицо потемнело.
– Я никогда не смогу причинить горе такой молоденькой девушке. Я слышал… ты дочь графа, у тебя есть имя и деньги, а я всего лишь уличный музыкант.
Женевьева рассмеялась.
– Может, я и была дочерью графа, но только жизнь сделала из меня парию. Фамилия Леруа была бичом, которым меня хлестали всю жизнь. Вдовец с шестью детьми решил жениться на мне, когда мне исполнится шестнадцать, чтобы иметь в доме бесплатную служанку и няньку, и, по словам моих воспитательниц, я должна была благодарить за это Бога, как за величайшую милость. Единственная правда из всего, что ты сказал, это то, что у меня в самом деле есть деньги. Андреа Санто пришлет мне сколько нужно по первой же просьбе. Мы сможем уехать куда захотим и жить так, как нам понравится. Тебе не придется выступать на улицах. Отныне ты сможешь играть только для меня.
– Жаль, что я смутил твою душу, – сказал Алонсо. – Я скорее сломаю свою гитару, чем отвечу на твое предложение.
– Что значит гитара, когда ты разбил мое сердце! – воскликнула Женевьева и побежала вниз.
Тропинка была крутой, но она перескакивала с камня на камень столь бесстрашно, словно ее подгоняла неведомая сила.
Из ее глаз текли слезы, которые тут же смахивал ветер. Зря она думала, будто любовь сильнее кровавого прошлого, предрассудков, недостатков и обид. Напрасно выбрала человека, который, как ей казалось, умел испытывать нежность от прикосновения к ладони опавшего листа или капли дождя – к лицу, находить истину в обыденных, незамысловатых вещах.
Женевьева преодолела почти четверть спуска, как вдруг ей пришло в голову, что Алонсо может сорваться с тропы, да и вообще едва ли решится сойти вниз без посторонней помощи, и повернула обратно.
Алонсо стоял на прежнем месте, словно размышляя, упасть ли ему вниз или расправить невидимые крылья и взлететь наверх.
Женевьева остановилась возле него, прерывисто дыша, и промолвила:
– Я вернулась.
– В том-то и беда, – тяжело произнес Алонсо. – Тебе всегда придется возвращаться, даже если ты этого не захочешь.
Они пришли домой в молчании. Алонсо отправился в отведенную ему комнату, а Женевьева присоединилась к женщинам, хлопотавшим по хозяйству, и кое-как дотянула до вечера.
Вечером Орнелла позвала ее прогуляться вдоль берега.
Хотя уже стемнело, еще не все лодки вернулись с моря – время от времени вдали раздавался скрип весел в уключинах и хлюпанье воды. Мачты, на которых болтались спущенные паруса, неподвижно смотрели в черное небо. Воздух заполняли сотни запахов, пробуждавшихся только ночью.
Орнелла и Женевьева слушали шепот ветра в тростнике и ленивый плеск волн. Их собственные шаги по влажному песку почти не были слышны. Одна не привыкла, а другая отвыкла ходить без обуви, и сейчас они наслаждались его прикосновением, похожим на прикосновение мокрого шелка. Они смеялись, шлепая себя по рукам и лицу в попытке отогнать назойливых москитов.
– Если б ты уехала в Италию, я бы отправилась с тобой, – сказала Женевьева. – Помогла бы воспитывать Джульетту.
– Тебе плохо здесь?
– Я никогда не стану своей на Корсике. Я буду чужой везде.
– Ты поссорилась с Алонсо?
– Ты же знаешь, с ним невозможно поссориться. Он просто дал понять, что все мои надежды напрасны.
– Алонсо еще не знает, что самая сильная любовь, это любовь вопреки предрассудкам и запретам. Тебе нужно ему помочь, помочь преодолеть этот барьер.
– Каким образом?
– Этого я не знаю. Готовых способов не существует. Прислушайся к своему сердцу.
– Ты все здесь знаешь, – немного помолчав, сказала Женевьева. – Можешь подсказать, где есть местечко, пригодное для купания, такое, где нас никто не сможет увидеть?
Орнелла улыбнулась.
– Конечно, могу. Я знаю много таких мест.
Утром Женевьева проснулась с иным чувством. Она долго лежала в постели, следя за солнечными бликами, рассыпавшимися по постели, и тенями, пробегающими по чисто выбеленным стенам. Со двора и из кухни доносились голоса женщин. Как бы рано ни пыталась встать Женевьева, ей никогда не удавалось опередить Сандру и Анжелу.
Орнелла поднималась разве что к завтраку, не обращая внимания на косые взгляды и намеренно громкие вздохи Сандры. Анжела, мягкая и сдержанная по натуре, приветливо кивала и ставила перед невесткой кружку со свежим молоком, клала теплый хлеб и кусок душистого сыра.
Женевьева появилась на кухне вовремя – Сандра едва разожгла огонь в очаге. Вошла заспанная Мирелла и улыбнулась Женевьеве. Хотя эта девочка была куда ближе к ней по возрасту, чем Орнелла, они едва ли обменялись парой фраз. Сказывалось незнание языка и совершенно разные условия, в которых выросли обе.
Алонсо был взволнован – Женевьева сразу это почувствовала. Она едва дождалась, пока будет убрана и вымыта посуда, – эту работу они обычно завершали вдвоем с Миреллой, – и вышла во двор.
Слепой гитарист стоял под большим деревом, обнимая одной рукой могучий шершавый ствол.
– Прости, что я так обошелся с тобой, – тяжело произнес он. – На самом деле ты влюбилась не в меня, а в мою гитару, в мою музыку. Я зря поддался слабости. Мне не надо было приезжать.
– Значит, ты меня все-таки любишь?
– Когда я впервые услышал твой голос, а потом ощутил прикосновение твоих пальцев, в меня вошло то, что вы называете светом, а я – любовью. Когда неожиданно появился Дино, пригласил меня на Корсику и передал веточку вереска, сказав, что ее прислала Женевьева Леруа, я решил, что если девушка, которая видела меня всего лишь несколько минут, не забыла обо мне за целый год, значит, я ей и вправду небезразличен. Я не ошибся, но теперь совесть не позволяет мне воспользоваться твоей наивностью.
– Я вовсе не так наивна, как тебе кажется, хотя, в отличие от тебя, не понимаю, зачем человеку надо отказываться от счастья.
Алонсо печально улыбнулся.
– Мне уехать сегодня, или мы больше не будем об этом говорить?
– Не будем. Пойдем гулять? – спросила Женевьева.
– Да, если ты свободна.
Она молча взяла его за руку и повела за собой.
Начался сбор винограда, и Леон с сыновьями и работниками с рассвета пропадали на виноградниках. Минувшую неделю мужчины без устали чинили старые и плели новые корзины, а женщины обшивали их холстом. Женевьеве нравилось семейство Гальяни, и она уважала Леона. Пусть он мало что видел и знал, кроме своих полей, пастбищ и виноградников, он был истинным королем своей земли, причем королем справедливым и щедрым.
Она не собиралась отлынивать от работы в пору, когда была дорога каждая пара рук, но сегодня был особый случай.
