Текст книги "Вознесение"
Автор книги: Лиз Дженсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Глава шестая
У временной изоляции есть принципиальный недостаток: то, что одному пациенту кажется адом, другой вполне может счесть теплым местечком. Бездонная пропасть по имени Бетани Кролл относится к последним: удобно устроившись вдали от оксмитского контингента, она упивается вниманием персонала. В свете ее нападения на Ньютона время терапевтического контакта увеличили до пяти часов в день, и вдобавок теперь она находится под усиленным наблюдением: в палате круглые сутки находится «личная» медсестра и зорко следит за тем, чтобы пациентка не причинила себе вреда. Мы составили расписание и несем караул по очереди. Еду ей приносят прямо в изолятор – «в номера», как говорит сама Бетани, – что конечно же только подогревает ее изрядно возросшее самомнение. Когда ей нужно в туалет, с ней идет Лола – или любая другая женщина – и ни на секунду не выпускает ее из поля зрения. Лола рассказывает, что Бетани вовсю этим пользуется и каждый такой поход превращается в спектакль с подробными комментариями копрологического характера. Мы обсуждаем ее выходку и печальные последствия оной, но Бетани и не думает раскаиваться. Наоборот, ее очень интересуют кровавые подробности, например то, какой именно фрагмент глобуса извлекли хирурги из паха ее жертвы.
– Спорим, что Скандинавию? Которая, как известно, включает в себя Норвегию, Финляндию, Швецию и Данию.
При переезде Бетани захватила с собой атлас и, судя по тому, как растут ее познания в географии, не теряет времени зря. Что ж, хоть какая-то польза.
– Может, тебе посидеть тут подольше? Глядишь, ты так и образование получишь. Бетани Кролл, профессор естествознания.
Будущий профессор встречает мое предложение смехом – призывным, хриплым хохотом, который не вяжется с ее детской фигуркой. Взблескивают на свету скобки. «Гори, сияй из темноты, скажи мне, звездочка, кто ты?» [7]7
Перевод О. Василенко.
[Закрыть]. С тех пор как ее перевели в эту голую камеру в крыле Макгрот, где мы сейчас и разговариваем под присмотром Рафика, Бетани веселится как никогда. Правда, «здравомыслящие члены общества» нашли бы это веселье, мягко говоря, странным.
– Скажи, Бетани, недавний инцидент не напомнил тебе о том, что произошло два года назад?
Снисходительная усмешка.
– Еще один идиотский вопрос, Немочь. Ты как жираф: к тому времени, как до тебя дойдет, ты уже будешь барахтаться на дне, с хромобилем за компанию. Ля-ля-ля, буль-буль-буль. Шутка.
Ну и ладно, думаю я. Пускай. Сегодня ничто не испортит мне настроение. Снисходительно улыбаюсь малышке по имени Бетани Кролл. Потому что могу себе это позволить.
Я – женщина, которая провела ночь с мужчиной.
После эпизода с Ньютоном я могла бы обратиться к дирекции, попросить более интенсивных занятий с Бетани. Однако возобновление наших занятий «идет вразрез с установленными порядками». К тому же после недавнего вызова на ковер я вовсе не горю желанием снова предстать перед начальством.
Шелдон-Грей выстреливал вопросы, не сходя с гребного тренажера.
Как Ньютон, идет на поправку? Ы-ы-ых! Вам точно не нужна дополнительная охрана? Фу-у-уф! Как ваша уверенность в своих силах – не поколебалась? Свидетельские показания вы дали? Раз инцидент задокументирован, не хотите взять отпуск на пару дней?
Я старалась отвечать максимально убедительно и связно, а он истово раскачивался взад-вперед, гоняя волны потного воздуха из одного конца кабинета в другой, как будто в списке его дел на сегодня значилось: «переместить энное число молекул газа из точки А в точку Б». Мой план – не затягивать встречу – сработал: если верить циферкам на тренажере, весь наш разговор занял ровно одну минуту и сорок восемь секунд. По истечении которых я показала ему рисунок с красным человечком.
Брови главврача взлетели вверх.
– Отличная работа. Продолжайте в том же духе.
– Обязательно, – пробормотала я и выскользнула за дверь.
– Тот карандашный набросок с красным человечком, – спрашиваю я у Бетани. – На котором, как мне думается, ты изобразила свою мать. О чем ты думала в тот момент?
– Какой еще, бля, человечек, – бурчит она.
Порывшись в папке, протягиваю ей рисунок. Бетани нехотя скашивает глаза и, озадаченно нахмурившись, отпихивает листок:
– Это не мое. Придурок, который это нашкрябал, и рисовать-то толком не умеет.
– Бетани, я видела своими глазами. После падения Христа ты нарисовала вот это.
– Говорю же, не мое. Так только дети рисуют.
– Интересно, о чем думало дитя, нарисовавшее эту фигурку?
Какое-то время мы смотрим друг на друга в упор. Бетани отворачивается.
Однажды, посреди одной из бесед без начала и конца, что мы вели когда-то с моим психоаналитиком, мне вдруг подумалось: почти каждая женщина носит в себе идеализированный образ матери. Пироги пекущей, завтраки – обеды-ужины готовящей, после школы встречающей мамы, веселой сообщницы, которой можно доверить любую тайну, с кем можно меняться помадами и футболками и хохотать над какой-нибудь комедией. Антипод той, что досталась нам на самом деле – а в случае Бетани вызвала в дочери такое неодолимое желание убить, что в один прекрасный день девочка схватилась за отвертку и разом перечеркнула все остальное.
– До чего же ты тупая, – бормочет она. – Пойми, землетрясение не за горами. Послезавтра Стамбул так тряхнет, что мало не покажется. Напряжение подлинней разлома растет с каждым часом. Я его чувствую. И ураган, и упавший с горы Иисус – все оказалось правдой. А если я снова окажусь права? Что ты тогда будешь делать?
– А как, по-твоему, я должна поступить?
– Пора бы уже кому-нибудь прислушаться к моим словам. Неужели ты сама не видишь?
Время истекло. Дождавшись моего кивка, Рафик распахивает дверь. Бетани пристально рассматривает мое лицо, как будто делает мысленный слепок. Ее настроение резко меняется. Серьезность словно ветром сдуло. Бетани хихикает себе под нос.
– Что тебя так рассмешило? – улыбаюсь я, радуясь, что можно уйти от скользкой темы. – Расскажи, посмеемся вместе.
– Не что, – заливается она, – а кто. Ты, Немочь. Ну ты даешь! Поздравляю!
– С чем? – спрашиваю я, настораживаясь.
Ухмыляясь в тридцать три скобки, Бетани выговаривает, медленно и отчетливо:
– С тем, что тебя трахнули. – Я резко подаюсь назад. – Ха! «Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает!»
– Моя личная жизнь никого не касается. – Слишком резко. Она застала меня врасплох, а я не смогла этого скрыть.
– Теперь уже касается. «Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Енгедских». Радуйтесь, афиняне! Немочи вставили!
Рафик тактично отворачивается. Пробормотав общее «до свидания», поспешно ретируюсь.
С тех пор как половина меня сошла с дистанции, я научилась замечать, смаковать и даже фетишизировать микроскопические, но яркие радости жизни. Например, то, как распускаются мои японские лилии: единым, неуловимым всплеском белоснежных лепестков, враз наполняя квартиру тревожно-эротическим ароматом. Или то, как плывут из соседней комнаты звуки болгарских хоралов, сливаясь по пути с земными, домашними нотами: звоном посуды, звуком выплюнувшего свою обугленную добычу тостера и чертыханьем физика по имени Фрейзер Мелвиль, который, орудуя в незнакомой кухне, пытается выполнить мою просьбу – заварить чайничек «лапсанг сушонга » [8]8
Лапсанг сушонг – сорт чая в Южном Китае.
[Закрыть].
Суббота, двадцать первое августа. Если верить календарю катастроф Бетани, до землетрясения в Стамбуле остались всего сутки. Я твердо решила, что не позволю ей испортить мне день, и пока мне это удается. Я наслаждаюсь возможностью побыть собой и никем другим. Кажется, я даже посмотрелась в зеркало и осталась довольна увиденным. Смешно сказать, но последние четырнадцать часов мы практически не вылезали из кровати. Мы, взрослые люди, «экспериментируем», будто подростки, впервые открывшие для себя секс. Фрейзер Мелвиль и я исследуем, ставим опыты и делимся впечатлениями – смущенно, дерзко, дразняще. «А что, если попробовать вот так? – М-м-м. – Нет, лучше не тут. Попробуй вот здесь. – Да, так хорошо. – Нет, ничего не чувствую». В центре внимания – моя грудь. Я выиграла в лотерею – мне попался любитель сосков. Прошлой ночью он снова осторожно в меня вошел. Физически я не почувствовала ничего, даже слабого отголоска былых ощущений, зато в голове разыгралась настоящая буря. Позавтракав и тут же вернувшись в кровать, мы оба, вместе и порознь, наслаждаемся происходящим.
Но скоро все это закончится. Иначе нельзя.
– Нужно что-то предпринять, – говорю я.
Физик со вздохом поворачивается на бок и, положив голову на локоть, с минуту меня разглядывает. После чего набирает побольше воздуху и говорит:
– Согласен.
– Если завтра начнется…
– Поговорю с коллегами. Расскажу им об этом и о других предсказаниях.
Значит, он думал на эту тему. И хотя признаваться в этом неприятно, мне тут же становится легче.
– Не называя при этом имен, – уточняю я. – На Бетани ссылаться нельзя.
– Разумеется. В любом случае назвать источник значило бы своими руками испортить себе карьеру.
– Как ты собираешься действовать?
Пожимает плечами:
– Выберу несколько знакомых из научных кругов – тех, в чьей незашоренности я уверен. Скажу им, что существуют некие прогнозы, точность которых доказана на практике. В качестве примера приведу землетрясение в Стамбуле. Упомяну, что есть и другие предсказания, и неплохо бы их проверить: возможно, за ними кроется некое научное обоснование, требующее исследования. Но главное – мое сообщение позволит властям в районах будущих бедствий принять необходимые меры. Спасти людей.
Звучит просто. Подозрительно просто. Зато, по крайней мере, план действий есть.
В полдень мы наконец вылезаем из кровати и идем на какой-то симпатичный, незапоминающийся фильм. Физик не привык сидеть так близко к экрану, а я не привыкла, чтобы меня целовали под одобрительные свистки с задних рядов. Так что и для него, и для меня этот поход – приключение. Если кто-то из нас и вспоминает о том, что сегодня, быть может, последний день мировой гармонии, мы успешно это скрываем…
Секс – лекарство от многих недугов, и сегодня ночью он становится нашим затейливым, торопливым средством забыть о той теме, о которой, составив свой план, мы оба стараемся не думать. Раздев меня, Фрейзер Мелвиль просит, чтобы я закрыла глаза и не двигалась – иначе я «все испорчу». Жду, сгорая от любопытства и немного нервничая. Какие-то звуки, приближающееся тепло его тела, запах шоколада. Внезапно левого соска касается что-то холодное и вязкое. Не язык. Сосредоточенно, не спеша физик продолжает свои манипуляции. Я уже примерно представляю, куда все это ведет, и отдаюсь ощущениям. Возбуждение кругами расходится от груди к плечам, к затылку, стекает по позвоночнику, по рукам до кончиков пальцев.
– Теперь вот эту. – Переключается на правый сосок. Та же прохладная тяжесть. Я чувствую, как напрягается моя плоть. – Открой глаза.
Шоколадная паста. Мои соски – огромные, почти черные крути. И к тому же блестящие. Откуда он выкопал и пасту, и саму эту мысль?
– Понятно, – смеюсь я. – Ты же говорил, что шоколад – твоя слабость.
– Тут сразу две мои слабости, – хрипло бормочет он. Из расстегнутой ширинки торчит восставший пенис Фрейзера Мелвиля. Беру его в руку и чувствую его тяжесть. – Умираю от голода, – объявляет он.
И тут же присасывается к моей груди, и мы оба перемазываемся шоколадом. Он устраивает меня на подушках. Нагая – если не считать бинтов на ноге, – я чувствую себя королевой, которой поклоняется и прислуживает смиренный раб.
Глядя мне в глаза, Фрейзер Мелвиль берет меня, снова и снова. Я ничего не ощущаю. Вижу, как он двигается внутри меня, повторяя мое имя, и, задыхаясь, в смятении думаю: кто знает, может быть, я все-таки еще женщина? Нет, не может быть, а точно. Да, да, я – женщина, могу заниматься любовью, могу довести мужчину до…
С хриплым, бесстыдным воплем пещерного человека он кончает.
В час ночи меня будит дождь. В окно барабанят тяжелые капли. Скрипят и стонут деревья. Кладу голову на гладкое, твердое плечо Фрейзера Мелвиля и размышляю, чем отзовется эта ночь в моей душе. «Куандо те тенго, вида…» Стоит мне вспомнить, что завтра уже наступило, и все мои восторги тают. Протягиваю руку и потихоньку включаю радио. Международная служба Би-би-си – верная подруга хронических полуночников. Идет передача о карликовости, из которой я узнаю новое слово – «ахондроплазия». Средний рост взрослых карликов – сто тридцать два сантиметра у мужчин и сто двадцать три – у женщин. Одни голоса сменяют другие. Сонно тикают часы, рядом тихонько посапывает Фрейзер Мелвиль. За окном бушует гроза. Ненадолго отключившись, просыпаюсь в самом конце передачи об искусстве. Все участники говорят с одинаковой рассудительной интонацией. Тема дискуссии – новое болливудское кино, с фрагментами классических и недавних фильмов. В три часа ночи – выпуск новостей, ничего из ряда вон выходящего. О катастрофах ни слова. Успокоившись, снова смыкаю веки и под звуки спортивной викторины начинаю уплывать в сон.
И тут раздается заставка срочного выпуска новостей.
Приподнимаюсь, стараясь не разбудить Фрейзера Мелвиля. Но мое движение его потревожило: он тоже садится, зевая так широко, что кажется, будто его рот разинут в немом крике. Увеличиваю громкость, и мы, словно два амортизатора, вбираем в себя шокирующую новость. Весь пятиминутный выпуск я странно спокойна и собрана. То нечто, что должно бы шевельнуться, шевелиться отказывается. Возможно, мое сознание еще просто не успело среагировать. От меня все еще явственно пахнет шоколадом.
Едва диктор замолкает, физик с чувством произносит:
– Вот черт. Вот свинство. Вот незадача. Черт!
Больше всего мне хочется присоединиться к его чертыханью – молитве наоборот. Или заснуть, притвориться, будто то был всего лишь сон, а утром начать жизнь заново – правильно, нормально, взаправду. Но когда засыпаешь скептиком, а проснувшись, слышишь новость, перечеркивающую весь твой скептицизм, эффект получается примерно такой же, как если бы тебе сделали операцию по полной замене скелета. Просто отмахнуться тут не получится. Просовываю спичку между прутьями прикроватной лампы – марокканского подобия металлической клетки, – и по комнате пляшут косые квадратики неровного света. Гроза стихла, ливень превратился в тихий дождик: то покапает, то смолкнет, словно никак не может решить, уйти ему или остаться.
– Никто бы нам не поверил, – тихо говорю я.
Мы до сих пор лежим в той же позе, думаю я, ухватившись за эту мысль как за соломинку. Если роль здравомыслящего человека досталась мне, какую выберет Фрейзер Мелвиль? Дышит он подозрительно ровно, словно пытается сдержать – что? Слезы? Сердечные спазмы? Мужчины – они такие. Любят помирать в женских постелях – от секса, например, или от шока. Или от того и от другого одновременно.
– Вспомни вчерашний разговор, – говорю я и, неловко приподнявшись на локте, заглядываю ему в глаза в надежде прочесть его мысли. – Мы уже все обсудили, и не раз. Пусть в шутку, несерьезно, но обсудили. И договорились, что позвоним в турецкое посольство, предупредим о необходимости вывезти из города все пятнадцать миллионов его жителей до двадцать второго, потому что некой пациентке из психушки особо строгого режима явилось откровение…
Продолжить я не в состоянии. Убежденность в своей правоте – ну или что это было – испарилась так же быстро, как и пришла. Бессильно откидываюсь на подушки Фрейзер Мелвиль молчит.
В полчетвертого – свежие новости. Первые оценки ущерба противоречивы, но уже известно, что магнитуда землетрясения – 7,7 по шкале Рихтера, а эпицентр пришелся на участок в Мраморном море, сразу за чертой города. Первый толчок случился в 12:46 по местному времени и вызвал мини-цунами, обрушившееся на южные окраины Стамбула. Согласно первым оценкам, пострадало около сорока процентов города. По меньшей мере десять тысяч зданий – небоскребы, жилые дома, офисы, школы – превратились в руины, включая знаменитую Голубую мечеть. Мое воображение рисует облака цементной пыли и падающие башенки из кубиков. Солнце еще не встало, видимость практически нулевая. Возможны повторные толчки. Объявлены первые итоги кровавого подсчета: десятки тысяч убитых, раненых, погребенных под завалами людей. Сколько врачей зададут извлеченным из-под руин пациентам тот же вопрос: чувствуете ли вы свои ноги?
Я по-прежнему ничего не чувствую. И вдруг, как раз в тот момент, когда отсутствие какой-либо реакции начинает меня волновать, верхнюю мою половину бросает в пот, а в следующую секунду – начинает колотить. Ночь, полная кошмаров… Скоро настанет день, и дурной сон превратится в реальность.
Мы с физиком знакомы слишком недолго и не знаем, чего ждать друг от друга в критической ситуации. Поэтому, когда он поворачивается ко мне спиной, я не обижаюсь. Ничего личного, говорю я себе. Ему просто нужно подумать. Вопросы все равно всплывают, сами собой. Что творится у него в голове? Винит ли он меня за то, что я втянула его во все это? А я – виню ли его? За нерешительность, за то, что он не бросается меня утешать, не говорит: это такое же совпадение, как давешний ураган? Мы одиноки вдвоем. Ни людям в Стамбуле, ни даже друг другу помочь мы не в состоянии. Неловко откатываюсь от него подальше и ухожу в свои мысли, в свою битву.
В пять он молча встает с постели и готовит кофе. За все это время мы не обменялись и парой слов. Пьем кофе перед телевизором. Стамбул разрушен почти до основания. По официальным сведениям затонуло три танкера с нефтью. На берегах Босфора царит хаос. Среди руин воют женщины, мужчины мечутся с лопатами в руках. Не замолкая, на одном дыхании заходится криком младенец. Разоренный город погребен под густым слоем пыли. Полыхают вспыхнувшие из-за утечек газа пожары. Жуткие, немыслимые кадры. Мы смотрим, не в силах отвести глаза. Физик почти не моргает.
В одной логической плоскости тускло мерцает мысль: «Мало ли какие совпадения бывают». Ее тут же заслоняет другая – кричащая, будто газетный заголовок: «Габриэль Фокс и Фрейзер Мелвиль, утаившие важные сведения, стали виновниками кровавой бойни. На них лежит грех молчания повлекший за собой бедствие, сравнимое по масштабам с военным преступлением».
Наши дороги разойдутся. Мы не единство, не пара. Просто два отдельных и очень разных человека, оказавшихся вдруг на краю бездны. Как быть в таких случаях, нас никто не научит. Фрейзер Мелвиль уходит первым. Ругая себя за упрямство и глупость, открываю сайт «Мерлина» – маленькой, но, похоже, успешной организации помощи жертвам стихийных бедствий, которой после выхода на пенсию помогал мой отец. Перевожу тысячу фунтов. И хотя этот косвенный вклад в обеспечение несчастных турок палатками, медикаментами и врачебной помощью немного успокаивает мою совесть, облегчение длится недолго. Стоит мне выключить компьютер, чувство вины придавливает меня с прежней силой.
В девять, как обычно, я еду на работу. Просто потому, что не нахожу себе места.
Солнце палит так остервенело, что любая вылазка из дома превращается в тяжкое испытание, к которому готовишься загодя. Минералка, темные очки, крем, головной убор, когда-то бывшие необязательными аксессуарами, превратились в предметы первой необходимости. Небо давит, словно низкий потолок, готовый в любую минуту обрушиться под напором солнца. Перчатки в такую жару не наденешь, и по пути к машине колеса коляски скользят под мгновенно вспотевшими ладонями. Когда я наконец добираюсь до Оксмита, мне хочется одного – схватить первый попавшийся предмет и швырнуть его в стену, что очень некстати, потому что мне предстоит провести два занятия по управлению гневом, то есть каким-то образом донести до малолетних психопатов ту мудрость, жить в соответствии с которой катастрофически не получается у меня самой. Дав семнадцати подросткам задание (дышать ровно, воображать мирные пейзажи, позитивную энергию, и прочая, и прочая), лихорадочно обдумываю свой следующий шаг – короткое путешествие на лифте до начальственного кабинета, потому что молчать о пророчествах Бетани больше нельзя. Зная, как воспримет мои слова Шелдон-Грей, я заранее начинаю его презирать.
Сегодня мой босс не потеет, не гребет, не вытирается полотенцем, не пыхтит и не ухает. Доктор Шелдон-Грей застегнут на все пуговицы. На нем розовая рубашка и серый с розовым галстук. Гладкая кожа вокруг аккуратной бородки блестит от свеженанесенного крема. Такая степень подтянутости говорит о том, что на сегодня у него назначены встречи – настоящие встречи, с настоящими (не в пример мне) посетителями. Зря я выпила столько кофе.
– И кто же наша проблема на сей раз? – вопрошает босс, стоит мне появиться в его поле зрения. После разговора о записях Джой Маккоуни и побега с благотворительного приема я впала в немилость. Теперь я – лицо нежелательное. – Думаю, не ошибусь, если скажу, что это наш маленький самодушитель со словесным недержанием, как бишь его?
Барабанит пальцами по полированному ореху стола.
– Вообще-то нет. Я хотела поговорить о землетрясении в Стамбуле.
– Ужасная трагедия. Я потрясен. Да. У Хассана Эхмета где-то в тех краях живут родственники. Я дал ему отпуск. Все рейсы на Стамбул отменили, но ему удалось добыть билет до Афин. Должно быть, он уже в самолете. Утром помчался прямиком в Гатвик, звонил мне уже оттуда.
Доктор Эхмет – с его тихим «хе», отвратительной стрижкой и кандидатской диссертацией, которая ждет верстки в издательстве Оксфордского университета, – как он там будет, среди разрухи и хаоса?
– Попробует добраться на машине, – продолжает Шелдон-Грей. – По правде говоря, я очень сомневаюсь, что мы снова его увидим. Психологам в Турции работы хватит надолго. Так что боюсь, придется нам здесь поднапрячься. Ну да нам не привыкать, верно? Так что там у вас?
– Бетани Кролл.
Лицо главврача каменеет. Не дожидаясь отповеди, выкладываю суть дела. Объясняю – как можно небрежнее, хотя меня трясет от страха и ярости, скрыть которые я далее не пытаюсь, – что Бетани Кролл в точности предсказала землетрясение. Доктор Шелдон-Грей начинает раскачиваться на стуле. А когда я упоминаю ураган «Стелла», другое ее «пророчество», начальственная голова дергается, как у осаждаемой мухами коровы. Минус шестьдесят процентов уважения плюс сорок процентов презрения, думаю я. И можно ли его винить? Большая моя часть разделяет его чувства. На предложение изложить все в подробностях он отвечает непреклонным отказом. Для психиатра, привыкшего скрывать эмоции, его реакция слишком прозрачна. Тщательно разгладив манжеты, Шелдон-Грей глубоко вздыхает:
– Габриэль, я разочарован и – скажем прямо – шокирован. Я был о вас лучшего мнения. Подумайте сами: Бетани, разумеется, поделилась этой чепухой и с доктором Эхметом. Однако, в отличие от вас, он – в первую очередь ученый.
Интересно, что думает доктор Эхмет теперь? И откуда боссу знать, если Хассан сидит в самолете?
– История повторяется, вам не кажется? – гремит человек в розовом.
Его интонация достойна политика. Все мы иногда чувствуем себя неуютно в собственной шкуре. Я одна на всем свете. Хорошо бы потихоньку улизнуть, и пусть на моем месте окажется какой-нибудь клон, запрограммированный на то, чтобы никогда не краснеть.
– Придется мне рассказать вам о вашей предшественнице. Вы спрашивали, почему я изъял ее записи. Так вот, из них явствует тот прискорбный факт, что Джой Маккоуни позволила себе увлечься фантазиями своей пациентки и в конце концов убедила себя в их реальности. Простите, но я испытываю сильнейшее ощущение дежавю. В этом же кабинете, на вашем месте сидела Джой Маккоуни и рассказывала о Бетани такие вещи, из которых вывод следовал только один: психика вашей предшественницы пошатнулась. – Киваю. – Вы должны понять мою тревогу, когда, вслед за Джой, вы начинаете выказывать все признаки душевной… простоты. Вам что, тоже нужно… время подумать? – Он выплевывает одну избитую фразу за другой, словно шелуху – каковой они и являются, – и подталкивает при этом коврик для мыши.
– А факты? Землетрясение случилось в предсказанный Бетани день. И «Стелла» тоже.
– Габриэль, вы когда-нибудь слышали о популярной поисковой системе под названием «Гугл»?
Очередной риторический вопрос. Больше всего мне хочется удушить Шелдон-Грея его же розовой удавкой, но я уже чувствую, что каким-то образом меня прижали к стенке.
– Значит, так. Набираем ключевые слова. Например, «землетрясение в Стамбуле, предсказания». Жмем на кнопочку «расширенный поиск» и – отличная штука прогресс, не правда ли, Габриэль? – задаем даты: «до двадцать второго ноль восьмого». – Театрально щелкает мышью. – И что же мы имеем? Ага. Ага. Так и есть. Ну вот, Габриэль, наши ожидания подтвердились. По крайней мере, мои. Одного беглого взгляда на сей внушительный список достаточно, чтобы понять: ваша юная Кассандра не одинока в своем заблуждении о том, будто она – э-э-э – предвидела эту трагедию.
Смотрю на экран. Список действительно длинный.
– Геолог-любитель из Уитстабла, – бормочет Шелдон-Грей, предвкушая хорошую шутку. – Некая Митци из Праги цитирует Откровение Иоанна Богослова: «И произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь, и всякая гора и остров двинулись с мест своих». Мы вступили в семилетний период скорби, пишет она дальше, когда праведники вознесутся на небеса, а грешников бросят в геенну огненную. Ну как же, наслышаны, сектантство нынче в моде… А, вот еще одна: дама из Юты, созерцательница кристаллов. Называет себя… «Дщерь Земли», – читает он. – Все верно, кристаллы – вещь хорошая, последний писк и все такое. Не стоит их недооценивать, верно? – Прокручивает страницу. – Думаю, если как следует поискать, у Нострадамуса тоже найдется что-нибудь на эту тему.
Зажмуриваюсь, открываю глаза: Шелдон-Грей все еще здесь.
– Вы, Габриэль, не новичок, могли бы уже научиться обходить подводные камни. Всем нам приходится противостоять влиянию весьма – э-э-э – пылких молодых людей. Настоящий профессионал сумеет распознать эти мгновения слабости и примет все меры, чтобы сдержать свои неуместные, скажем так, порывы.
«Тра-ля-ля», – напевает Бетани у меня в голове, и я еле успеваю подавить панический приступ смеха.
– То есть, по-вашему, мой подход к пациентке в корне неверен? – выговариваю я, стараясь не сбиться с ровного тона. Судя по тому, как сужаются поразительно синие глаза главврача, голос меня все же подводит. Может, это и не глаза вовсе, а многофункциональные оптические приборы, которые сейчас просвечивают мой череп на предмет недостающих винтиков?
– А вы сами как думаете? – устало вздыхает Шелдон-Грей. Сколько ему лет, я точно не знаю, но сейчас он явно на них выглядит. Человек с пенсионным планом и парой скромных запасных вариантов. – Послушайте, – продолжает он, показывая на экран. – Видите, на свете много таких, как Бетани Кролл. Наша задача – освобождать их от болезненных фантазий, а не потакать им.
Доктор Шелдон-Грей приглаживает розово-серый галстук, снимает трубку телефона, давая понять, что аудиенция окончена, и начинает набирать номер. Я настораживаюсь. Кому он звонит? Зачем?
А если это нам не по силам, – роняет он из-под прижатой к губам трубки, с таким видом, будто его посетила новая мысль, – в таком случае остается одно – подыскать себе другую работу.
Чуть позже заглядываю к Бетани. Несмотря на изоляцию, она уже в курсе.
– Джек-пот, Немочь! – объявляет она вместо приветствия. Взгляд мутный, невидящий. Такое ощущение, что она смотрит не на меня, а на приближающиеся фары.
– Как ты узнала?
– Почувствовала во сне. Я до сих пор их чувствую. – Прижимает ладонь к плоской груди. – Вот тут. И еще – всей кожей. Ну что, по-твоему, я опять все придумала?
– Нет. Землетрясение было.
– Скажешь, еще одно совпадение?
Как выкручиваться в подобных ситуациях, меня нигде не учили. Зато снабдили стандартным набором «ответов» – психотрепа, как сказала бы Бетани, – на некоторые случаи жизни. Вроде этого.
– Да, – отвечаю я. – Доктор Эхмет, чьи родственники живут в Стамбуле, сказал бы то же самое.
– Конечно. А что еще ему остается? Он же не стал меня слушать, вот и поплатился. – Бетани наклоняется к моему лицу. – Немочь, ты должна меня отсюда вытащить, – торопливо шепчет она. – Неужели тебе не ясно, идиотка несчастная?
– Ясно, конечно. Ты хочешь отсюда сбежать, – отвечаю я. – Понимаешь, ты находишься здесь ради твоей же безопасности. И ради безопасности окружающих. Вот поправишься…
– Бред сивой кобылы, – злится она. Ее глаза темнеют. – Ты сама это знаешь. Я должна срочно отсюда выбраться. Стамбульское землетрясение – это так, цветочки. Я чувствую, скоро начнется такое… Такая жуть, что нам и не снилось. Правда, Немочь. Двенадцатого октября будет полная жопа. Я не собираюсь сидеть тут и ждать смерти. Пора делать ноги. Ты должна мне помочь.
Хотя никаких таких ощущений у меня быть не может, я вдруг чувствую дрожь в коленках.
– Что случится двенадцатого октября?
Бетани топает ногой в потертой кроссовке. По ее лицу пробегает тень – будто наползающая грозовая туча.
– Нечто невообразимое. Такого еще никто не видел. Начнется в одной точке, а потом захлестнет весь мир. Никто и пикнуть не успеет. Немочь, вытащи меня отсюда. Я не хочу потонуть. Только не здесь.
– Значит, ты говоришь о наводнении? Где, в Англии?
– Нет, не обычное наводнение. Гораздо страшней. Но что именно, я не знаю. – Бетани устало моргает и настойчиво, с нажимом говорит: – Тебе же вроде как полагается помогать таким, как я? Вот и помоги мне.
Звонок Фрейзера Мелвиля застает меня на пути к лифту.
– Ты во сколько освободишься?
– В полшестого.
– Можешь приехать ко мне на работу? Захвати тетрадки Бетани – все до единой. К шести успеешь?
Интересно, какой момент считается подходящим, чтобы поставить мужчину в известность: его присутствие осложняет тебе жизнь? Когда лучше признаться, что твои чувства выходят из-под контроля? Наверное, не сейчас. Скорее всего – никогда.
– Договорились, – небрежно роняю я.
Есть только один удобный способ поднять человека на два пролета – тот, которым пользуются пожарные, когда выносят людей из горящих зданий. Этим и объясняется то унизительное положение, в котором я нахожусь в эту минуту, – положение мешка, болтающегося на широком плече пыхтящего Фрейзера Мелвиля На другом его плече висит сумка с тетрадками Бетани, вывезенными из Оксмита тайком, под гелевой подушкой. Если между нами и существовала некая прохладца, комичность этой сценки развеяла ее без следа. Преодолев очередной пролет, мы останавливаемся: Фрейзер Мелвиль – перевести дух, а я – посмеяться. В зданиях без лифтов и рамп выбор невелик – или сгорай от стыда, или веселись напропалую, и я предпочитаю второе. Кафедра физики расположена в древнем университетском корпусе, где идут какие-то сложные ремонтные работы, включающие возведение многоэтажных строительных лесов и удаление асбеста. Мне хватило одного взгляда на вход, чтобы понять: людей в колясках здесь не привечают. Если не сказать – отваживают.
