Текст книги "Вознесение"
Автор книги: Лиз Дженсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава восьмая
Те несколько правил психологического выживания, что я некогда усвоила, гласят: полагать, будто окружающие разделяют придуманные тобой планы, – большая ошибка. Твое личное представление о справедливости – не более чем искусственное умопостроение, роскошь, которой нет места в мире, построенном из живых клеток, минералов, ветра, моря, огня и нейронных связей. Масштабы поражения всегда пропорциональны величине уязвленного самолюбия. За каждую крупицу опыта нужно платить.
Сегодня мне предъявили счет.
Из всех форм расплаты похмелье, пожалуй, самая наглядная. Прошлой ночью моя квартира превратилась в место проведения небольшого, закрытого фестиваля шардоне. Музыкальное сопровождение обеспечивал хор меланхоличных болгар, посредством пары наушников, которые, безнадежно спутанные, закончили вечер под кроватью. Одна моя половина была зрителем. Вторая правила бал.
Сегодня, мучимая тошнотой, впавшая в немилость к изменнице-судьбе, я буду к себе снисходительна. Устрою, чтобы бессловесный уроженец Косова доставил к моим дверям грибную пиццу с двойным сыром. Буду смотреть передачи, в которых строители в касках жизнерадостно уродуют чужие дома. Буду беззастенчиво упиваться собой, пока не захлебнусь. Буду себе злейшим врагом, прикинувшимся моим лучшим другом, хлопочущим над ранами, которые я причинила себе своей же рукой, с терпением и сочувствием закоренелого нарциссиста. Я прозрею истинную сущность страсти, сексуального наслаждения и романтической любви – миражей, которые манили меня когда-то, но которые не заманят меня вновь. И забуду тот факт, что Бетани Кролл переводят в больницу тюремного типа, где ее будут пичкать наркотиками до конца ее дней, которые, по всей вероятности, уже сочтены.
Завтра – акт второй. В котором героиня подает заявление по собственному, уведомляет хозяйку о намерении покинуть ее уксусное царство и просит у Лили временного приюта – невзирая на очевидное неудобство квартиры на втором этаже в доме без лифта. А также выбрасывает из головы мысли о судьбе пациентки Б., вводит запрет на упоминание Армагеддона и промывает себе мозги, чтобы вытравить лживого рыжего физика из своей жизни. По крайней мере, именно такой мне рисовался сценарий, пока я не села сушить волосы и заодно проверить сообщения на автоответчике.
После чего план действий подвергся пересмотру.
Не из-за первого сообщения – потока причитаний от Лили, чьи затруднения странным образом повторяют мои собственные. С Джошуа официально покончено. Она съехала и, кажется, этому рада. Вроде бы. Лили – поклонница водки и, судя по заплетающемуся голосу, тоже устроила себе фестиваль. Порций, наверное, семь. С растущей нежностью слушаю ее излияния, которые мало-помалу сменяются извинениями и самобичеванием, и тут мое эго обеспокоенно сигналит: стоп. Значит, я не смогу ночевать на ее красном бархатном диванчике? Голова обиженно гудит. Еще парацетамола, требует она, как будто это вовсе не моя голова и я у нее в рабстве. Давай-ка, еще таблеточку. Ты же сама этого хочешь.
– Немочь. Немочь! Подними же чертову трубку! – Стоит мне услышать хриплый голосок, я опускаю полотенце и навостряю уши. Номер, который, надо полагать, принадлежит больнице Святого Свитина, не определился. – Скорее приезжай. Ты должна меня отсюда вытащить. Уже началось! Воняет тухлыми яйцами! Мы все потонем. Ты, я, все. – Откуда у нее мой номер? На заднем фоне слышен какой-то шум. – О Боже, – говорит Бетани и бросает трубку. При ней должны круглосуточно дежурить двое санитаров. По правилам ей положен один звонок. Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, что она выбрала в подружки меня.
Следующее сообщение включается прежде, чем я успеваю осмыслить звонок Бетани. За долю секунды до того, как раздается голос физика, я понимаю, что это он. Я морщусь. Вспыхиваю. Бежать или драться? Я-то за драку, обеими руками, но только после разведки.
– Надо поговорить. Возникло новое обстоятельство, которое все меняет. Перезвони, и как можно скорее, ладно?
Голос тихий, извиняющийся, но в нем появился новый обертон – легкая хрипотца, тайное волнение. Значит, физику удалось-таки заполучить свою толику настоящего секса – с женщиной, которая в состоянии обхватить его ногами. Чье внезапное появление в его жизни «все меняет». Что ж, повезло ему. Вода стекает по шее, разделяется на два ручейка, скапливается во впадинках ключиц. На мгновение меня посещает твердая уверенность в том, что не могу пошевелиться, что параплегия захватила все тело, что теперь я «квадри», парящий в пустоте мозг. В наступившей тишине голос физика, его отсутствие пульсируют в воздухе, красноречивые как боль. Жму на кнопку «стереть».
Есть и еще сообщение, последнее, но второй такой шутки мне сейчас не вынести, поэтому я звоню в больницу. Покружив по телефонному лабиринту, попадаю на Дежурную медсестру нужного мне отделения. Состояние пациентки стабильно, сообщает она. Врачи понаблюдают за Бетани еще пару дней, после чего ее переведут в Киддап-мэнор. Документы почти готовы. Нет, о вчерашнем звонке им ничего не известно. Да, с ней две санитарки из Оксмита. Она накачана транквилизаторами и обезболивающими. Диагноз – ожоги второй степени в результату поражения электрическим током.
Итак. Бетани раздобыла мой номер и сунула вилку в Розетку, но, по крайней мере, ситуация стабильна. А перевод в Киддап-мэнор откладывается на пару дней. Досушиваю волосы и приступаю к кропотливому процессу одевания. Дважды набираю физика и оба раза захлопываю крышечку мобильного телефона, не дождавшись и первого гудка.
– Ну что, Габриэль Фокс? Утро вечера дряннее, – говорю я зеркалу, заканчивая красить ресницы водостойкой тушью. Беру тюбик помады оттенка «Сладкий поцелуй» («двадцать четыре часа на губах!») и приступаю к Многоступенчатой процедуре сродни обработке корабельного корпуса – слой краски, слой лака. «Дышите глубже. Вдохните горький аромат реальности». Замерев, смотрю на свое отражение и думаю о том, какая же это глупость – ежедневная возня с косметикой, тем более с такой, каждый слой которой нужно сушить по целой минуте. Как сказала проницательная Бетани при первой же Встрече: зачем краситься, если никто, кроме извращенцев, на тебя и не взглянет? «Иди поплавай. А если утонешь, пеняй на себя. Бетани тебя предупреждала».
Десять минут спустя, уже собравшись уходить, я вдруг замечаю, что лампочка на автоответчике все еще подмигивает. Замираю в сомнении. Богатое воображение – Опасная вещь. Всю ночь в моей голове мелькали образы, один реалистичнее другого. Моя выдержка на исходе. Услышь я сейчас голос физика, двадцати заплывов уже не хватит на то, чтобы сжиться с мыслью об этой новой его интонации – тревожной, виноватой и взволнованной одновременно, – результате сокращений внутренних мышц другой женщины вокруг его члена.
Жму на «пуск».
– В прошлый раз я не успела договорить, – выпаливает Джой Маккоуни. Я готова ее расцеловать. – Муж думает, я сошла с ума. Но это неправда. Мне нужно с вами повидаться. Я обязана вас предупредить. – Диктует номер мобильного. – Позвоните, хорошо? Вы должны знать, на что способна Бетани. Ваше мнение о ней сильно изменится.
Перед глазами встает та сцена, когда Джой обернулась в дверях ресторана. Бледное лицо, как одноразовая тарелка: пустое и честное. «Она не просто предсказывает беды! Она их насылает».
Если завтра Хедпорт обезлюдеет, фаворитом в ботанической гонке станет эвкалипт шаровидный – дерево, которое уже заявило свои права на безраздельное владычество в местном парке, где я предложила Джой встретиться. Ветер колышет серебристо-зеленые кроны, усыпая дорожки узкими язычками листьев. При известной спешке я добираюсь сюда за девять минут. Сегодня мне хватает семи.
Мой путь лежит через мостик над сонным ручейком, берега которого заросли облетающими уже камышами. Морской ветер теребит их головки, разносит ватную требуху. Приметив нелепую женскую фигуру, примостившуюся на самой верхушке пирамиды-паутинки посреди огороженной детской площадки, направляюсь туда. Светло-рыжие волосы блестят на солнце. Джой похожа на одинокий маяк. Пока я вожусь с воротцами, она машет Рукой и спускается с осторожностью, которая приводит меня в недоумение: зачем она вообще туда полезла? Поверхность площадки покрыта синтетиком, почувствовав, как приятно пружинят колеса, заношу это ощущение в свой тайный список крохотных радостей, которыми жизнь компенсирует все остальное дерьмо.
– Я часто привожу сюда детей, – говорит Джой и, преодолев последние метры, садится на нижнюю перекладину, лицом ко мне. Руки она не протягивает, и слава богу. По неким причинам психологического свойства я предпочла бы не снимать перчаток. – Трое, – отвечает она, не дожидаясь вопроса. – Две девочки и мальчик.
На ней джинсы, защитного цвета футболка, массивные ботинки. Как будто она собралась в джунгли – Джейн двадцать первого века.
– Мне нужно поддерживать форму, – продолжает она. – Ради детей. Ронану всего семь. Витамины, здоровая пища, минимум стресса.
Рыжие пряди колышутся над плечами, сияя неземным светом, который перечеркивает воинскую экипировку. Лицо с его неброской красотой мертвенно-бледно. За исключением двух мамаш и их ясельного возраста отпрысков у песочницы и маячащей вдалеке одинокой фигуры собачника, парк пуст.
– Я тут на две минутки. Пришлось улизнуть. Ник не виноват. Он думает, что поступает правильно. Защищает меня от себя самой и все такое. Он не понимает. – Слова льются сплошным потоком, как у девочки-подростка, которая спешит поделиться с подружкой. – Мой муж из породы тех людей, которые пока сами не увидят, не поверят. А увидев, тут же прячут голову в песок.
Болезнь психологов: машинально анализировать всех и вся.
– Итак, Джой. Расскажите мне, что вас гложет. – Как же я ненавижу этот жаргон! И как трудно без него обойтись. Представляю, как расфыркалась бы Бетани.
– Когда я еще работала в Оксмите, она приставала ко мне с одной просьбой. Я отказалась. За что и поплатилась. И буду расплачиваться до конца своих дней.
Парк был моей идеей, а детскую площадку предложила она. Любопытно: регрессия как защитный механизм. Джой явно пребывает в своем мире – в мире, который отстоит так далеко от отправной точки, что проделанный ею путь вызывает не только удивление, но и уважение.
– Я приняла свою судьбу, но не хочу, чтобы вы ее повторили. Поэтому-то я и следила за вами, и позвонила тоже поэтому. Не хочу, чтобы мою участь разделили другие. Тем более – вы. Вам и своих мучений хватает. – В приступе острой неприязни думаю: кто ты такая, чтобы делать подобные заявления? – Бетани опасна. Ее отец это сразу понял. Жаль, я сразу не сообразила, ведь разгадка была у меня прямо под носом. В истории болезни, черным по белому. Пришлось учиться на горьком опыте.
– Значит, вы согласны с Леонардом Кроллом? По-вашему, Бетани одержима дьяволом?
– Некой силой. Даже не знаю, как это назвать. Когда-то я была такая же, как вы. Не так давно я тоже не верила в зло. Зато теперь верю.
Ее глаза округляются еще больше, дыхание сбивается, как будто слова даются ей ценой больших физических усилий.
– Чего же она от вас требовала?
– Чтобы я помогла ей бежать. Я, естественно, отказалась. Хотя ее дару я верила. Она во мне разочаровалась. Мне стало страшно, вот я и подала заявление.
– На вашем счету было девять звезд. Вы ей нравились. Ладили с ней. Так чего же вам было бояться?
– В ответ на мой отказ она заявила, что меня постигнет страшное несчастье. То было не предсказание. Угроза.
– Какое несчастье, она сказала?
Стремительным движением Джой поднимает руку и – словно шапку – сдергиваете головы волосы. Завороженно смотрю на белую маковку. Скромный такой церковный купол. Архитектура плоти. От неожиданности все слова вылетают у меня из головы. Да и что тут скажешь?
Она сжимает парик в руке. Кудряшки шевелятся, будто нежные отростки медузы. Венец ее славы.
– Рак, – сообщает она и небрежно отшвыривает парик. Он лежит между нами – вещественное доказательство, фактическое свидетельство. Скрепя сердце поднимаю рыжую шапочку, которая оказывается горячей внутри и неожиданно тяжелой. Протягиваю парик Джой, но та рассеянно отмахивается. – Врачи сделали все, что могли. Неизлечимая форма.
В эту минуту перед нами материализуется малыш из песочницы. Лет трех. Удивленно разглядывает лысую тетю, потом мое кресло и, наконец, шапку рыжих волос у меня на коленях, и тут он кривит рот, готовясь разразиться жутким ревом.
И я нисколечко его не виню.
До угла своей улицы я долетаю за шесть минут – потрясенная и твердо уверенная: ничего хуже со мной уже не случится. Простительное, но заблуждение. Потому что на тротуаре перед моим домом, в том же помятом льняном костюме, что он надевал вчера вечером ради своей белокурой гостьи, стоит последний человек, которого мне хотелось бы видеть. Стоит и болтает с моей хозяйкой. С опаской подъезжаю ближе, здороваюсь с миссис Зарнак, физику – коротко киваю.
– Где ты была? – спрашивает он.
– В парке. Хотя какое твое дело?
Улыбка миссис Зарнак гаснет, зато жадно вспыхивают ее глаза. Почуяв напряжение и, возможно, назревающую ссору, подробности которой она впоследствии сможет пересказать одному из своих старичков, она с огромной неохотой и только после моего едкого «до свидания» удаляется в глубину своего промаринованного дома. Что же до нас с физиком, мы остаемся там, где и были, – в патовой ситуации. Приглашать его я не собираюсь. Следующий ход за ним.
Наконец он выбирает фигуру – совершенно неожиданную.
– Мне нужно повидаться с Бетани, – говорит он.
– Не получится. Она в больнице. Ожоги второй степени. – Эти слова доставляют мне извращенное удовлетворение, будто они – часть некоего изощренного наказания, которое вот так, маленькими порциями, будет выдаваться ему в течение всей его жизни. – Она попыталась покончить с собой. Сунула вилку в электросеть, вчера. Как только поправится, ее переведут в другую больницу. С другой философией. Согласно которой ее будут накачивать всеми мыслимыми наркотиками. По самые уши. Из таких мест не выходят.
– Я пыталась сообщить тебе вчера. Но не смогла дозвониться. Интересно почему?
Физик изображает недоумение, но в искусстве притворства он – дилетант. На лице проступают коричневые крупинки веснушек, а на левом виске начинает пульсировать жилка.
– Засиделся на работе. Коммутатор после пяти не работает. И видимо, я забыл включить мобильник. – Я часто его целовала, этот висок. – Домой приехал уже за полночь.
Сглатываю.
– И над чем же ты работал так поздно?
Я похожа на сварливую жену.
– Габриэль, может, объяснишь, почему ты меня допрашиваешь?
Вопреки обыкновению он не присел, а остался стоять. Как горный хребет на далеком горизонте или как Северная Корея, он выдерживает стратегическую дистанцию. Эту прохладцу в его голосе я слышу впервые и надеюсь больше никогда не услышать. Если бы он только наклонился и обнял меня…
Я бы сдалась и возненавидела себя еще больше.
– Не люблю, когда мне лгут.
Складываю руки на груди – жест открытой вражды – и жду, пока он переварит услышанное.
– Я заработался. Все. Точка. Прости, что пропустил твой звонок. – Неужели это все, чего я достойна? Смотрит на меня, сузив глаза. – Какая муха тебя укусила, позволь узнать?
– Господи, просто скажи мне правду. Неужели, по-твоему, я не заслуживаю и такой малости? – Зажмуривается. Надеется, что я исчезну? Но допросчик я въедливый. – Ну и?
Тут он заливается краской и отвечает, пряча глаза:
– Заслуживаешь. Но ты должна мне верить. – Дожили. Ушам своим не верю. И как, спрашивается, у человека, который мне небезразличен – был небезразличен, – повернулся язык такое ляпнуть? И о чем я только… – А с Бетани я все равно увидеться должен.
– Это еще почему?
Физик смотрит на меня исподлобья:
– Проведи меня к ней и узнаешь. – Я ломаю голову, как я могла так катастрофически в нем просчитаться. Он представил себя как человека с сексуальными комплексами – следствием неудачного брака. Может, не без задней мысли? Чтобы я решила, будто тоже делаю ему одолжение? – А где ты-то была все это время? Телефоны обрывала не ты одна.
Видимо, я психолог до мозга костей, потому что ставлю мысленную галочку – почти бесстрастно: злится, значит, виноват.
– Говорят же тебе – в парке.
– В это время суток? И чем ты там занималась?
Откатываюсь чуть дальше.
– Джой Маккоуни.
– О боги, – говорит он, воздевая руки к небу. – Одна? Какого черта?
Я вспыхиваю:
– Потому что она попросила. И, как видишь, ничего со мной не приключилось. – Разбитое сердце не в счет. – Между прочим, она совершенно безобидна.
Стоп. Это ему положено оправдываться.
– Не понимаю, к чему эта ссора, – говорит он и наконец-то садится на корточки. – Давай выкладывай, что там наговорила Джой. На тебе лица нет.
Если я не могу поделиться с ним, то с кем же? Я чувствую себя ужасно одинокой. Нелюбимой и слабой. И при этом ненавижу себя за то, что разнюнилась.
– У нее рак. Она думает, что это Бетани наслала болезнь – вроде как в отместку. За то, что Джой отказалась помочь ей сбежать.
Физик насмешливо фыркает:
– Понятно. Тем больше причин найти научное объяснение тому, что происходит с Бетани, и покончить со всеми этими псевдорелигиозными байками. Поехали, – говорит он, мотнув головой в сторону дороги. – Возьмем твою машину.
Помогать человеку, который только что меня предал, врал мне в глаза и чуть ли не открыто в этом признался? Но лысая голова Джой и ощущение потного парика на коленях нарушили мое душевное равновесие – по причинам, о которых лучше даже не думать, потому что выводы следуют самые гнусные. Выводы, которые меня гложут. Что, если она права? Несмотря на ярость, в которую привела меня жалкая, унизительная игра в кошки – мышки с физиком, в эту минуту мне нужно – позарез – найти объяснение происходящему вокруг. Объяснение, в котором нет места дешевым отговоркам вроде «зла». То, что физику нужно от Бетани, нужно и мне. Хотя бы ради того, чтобы доказать: в том, что касается мотивов Бетани, Джой категорически заблуждается.
В палате, куда в больнице Святого Свитина кладут несостоявшихся самоубийц, витает дух безнадежности, полного и бесповоротного поражения. Сюда попадаешь, если неспособен даже толком покончить с собой. Притихшие перед тем, что символизирует это место, союзники поневоле, мы с физиком переступаем порог с положенным трепетом.
На одной из кроватей лежит старик с гривой белоснежных волос. На его шее красуется кровоточащий шов той разновидности, которой можно добиться только с помощью опасной бритвы или строительного ножа – в сочетании с твердой рукой. Заслышав шаги, он резко садится, как будто ждет посетителей, но, увидев незнакомых людей, отворачивает царственную голову к стене. Чуть поодаль лежит девочка-подросток, чуть постарше Бетани. Скучный серый оттенок ее лица (такой бывает, если смешать черную и белую краски) – один из самых заметных симптомов необратимого повреждения печени, вызванного передозировкой парацетамола, которое и станет причиной ее смерти – если для нее не найдется нового органа. В противном случае она сначала пожелтеет, как лимон, и через неделю-две умрет. Рядом с ней сидят родители и заплаканный мальчонка лет тринадцати. У всех троих – пустые лица. Неверие? Или сосредоточенность? Если они молятся, то спасение, которого они просят у Бога, – это чья-то смерть вкупе с невероятной удачей со списком ожидания. Мальчик слишком юн для такого. Все они слишком юны. Похоже, сентябрь выдался урожайным – палата почти заполнена. На кроватях виднеются съеженные силуэты людей с обращенными внутрь глазами. Их молчание, их закупоренный, не выплеснутый крик кружится вокруг нас невидимыми потоками, преходящими, как след ветра на воде.
Местная медсестра разговаривает по телефону. «Мне нужен дефибриллятор, – говорит она. – Тот, который новый. Да. Нет. Да. Минутку». Заметив наше присутствие, она накрывает трубку рукой и дарит нас стоической полуулыбкой человека, который делает все возможное, но при этом сознает, что все его усилия пойдут коту под хвост. Я торопливо представляюсь – психотерапевт из Оксмита. А это мой коллега из Киддап-мэнора. Пришли с короткой проверкой. Оксмитские санитары могут пока отдохнуть. Не могли бы вы отправить сообщение им на пейджер с просьбой вернуться через десять минут? Людям, замотанным до такой крайности, как эта медсестра, подозревать посетителей во лжи просто недосуг, тем более восседающих на троне непогрешимости инвалидной коляски. Она кивает, отправляет сообщение и, указав на дверь в дальнем конце палаты, возвращается к прерванному разговору. Глядя на удаляющиеся спины санитаров, я впервые в жизни радуюсь тому, что британская система здравоохранения страдает от хронической нехватки кадров.
Входим в соседнюю комнатку. Кровать здесь одна. Под одеялом вырисовывается едва различимый комочек – будто горстка костей, найденных во время археологических раскопок и кое-как сложенных вместе. Ее глаза закрыты, свежеобритая голова лежит на подушке, почти ее не сминая. Голый скальп мертвенно-бледен, на висках пульсирует сеточка голубых жилок – словно ветка из плоти и крови на карте лондонского метро.
Физик подхватывает пластиковый стул, огибает кровать и усаживается у постели больной.
– Немочь, – сипит Бетани, не открывая глаз. Затем разлепляет веки, сонно моргает и устало улыбается. Пахнет химикатами, мазью, потом. Бетани косится на физика, который разыскивает что-то в своем портфеле. Кажется, она его не узнала. – Я слышала от медсестры, что меня переводят. Ты ведь им не позволишь? Ты же знаешь, чем это закончится. Я покончу с собой. Если мне не дадут тока. Эй, ты! Дадут мне тока в Киддапе? – спрашивает она у физика. – Мне без него никак нельзя.
– Я не из Киддап-мэнор. Я Фрейзер Мелвиль. Мы с тобой уже виделись однажды. Ты мне рисунки показывала.
На ней больничная рубашка. Руки замотаны бинтами по самые плечи. Ладони перевязаны иначе, каким-то хитрым способом, с тонкими перемычками между пальцами. Не ладони, а утиные лапки.
– Сексуальный мужчина, правда? – бормочет она, кивая на физика. – По запаху чую.
Бетани устало вздыхает, как будто это наблюдение отняло у нее последние силы, а я краснею до корней волос. Взгляд Фрейзера Мелвиля встречается с моим, на его губах мелькает тень гордой улыбки, после чего он тоже заливается краской. Мучительную сладость этого мгновения можно хоть сейчас разливать по бутылкам и продавать в качестве универсального ингибитора жизни. Наконец физик разбивает злые чары.
– Бетани, меня интересуют некоторые твои рисунки. – Он выуживает из портфеля пару листков. Подносит один к ее лицу. – Например, вот этот. Хотел бы я знать, что он значит.
Бетани отворачивается, словно его вид ей неприятен. Забинтованные руки подергиваются и елозят по больничной простыне, будто движимые своими, отдельными от хозяйки соображениями.
– Вот эта вертикальная линия, – показывает физик. – Можешь объяснить, что это?
Бетани нехотя косится на рисунок и, подумав, еле слышно бормочет:
– Там внутри пустота.
– Мне нужно знать, куда она ведет. – Физик напряженно всматривается в ее лицо. Куда он клонит? Что ему известно такого, о чем не знаю я?
– Под землю. В самую глубину, вроде как под кожу. – Бетани неуверенно замолкает. – Вгрызается внутрь, а потом вся эта штука с треском распахивается и – бум!
Я невольно вздрагиваю. В памяти всплывает образ Леонарда Кролла: собачьи глаза, исходящая от него энергия, жутковатое обаяние.
– А если проследить за ее направлением в обратную сторону? Вверх, а не вниз? Куда ведет эта линия?
– Просто вверх, – бурчит она.
Снаружи доносится вой сигнализации, сработавшей в какой-то машине, дорожный гул, далекие крики голодных чаек. Перевожу взгляд на физика. На его лице написана досада, которую он безуспешно пытается скрыть. Я разрываюсь между беспокойством за Бетани – вдруг эти расспросы пробудят в ней тягостные воспоминания? – и потребностью услышать от нее нечто существенное. Нечто, способное перевесить чашу весов в пользу здравого смысла, перечеркнуть версию Джой Маккоуни и оправдать риск, на который я пошла. Время не ждет. Оксмитские санитары вернутся с минуты на минуту.
– Послушай, Бетани, – говорю я, чтобы сдвинуть разговор с мертвой точки. – Представь, что находишься в той точке, где вертикаль упирается в поверхность земли. – Она кривится, как будто перед ней зияет открытая рана. – А теперь следуй за ней. Что ты видишь?
Озадаченно морщит лоб. И вдруг потрясенно вскрикивает:
– Да там же вода! В этой говенной дыре полно воды!
В окне за ее спиной трепещут на ветру кроны берез, листья поблескивают, будто стайки рыбешек.
– Не волнуйся, Бетани, все нормально, – говорю я и кивком передаю слово физику. Между нами установилось шаткое согласие, временный симбиоз, который продлится ровно столько, сколько займет наше общее дело.
– Значит, то, что ты нарисовала, находится под водой? – уточняет он. – Не на земле?
– Вроде бы да. Похоже на морское дно.
– А температура там какая?
Бетани испуганно ежится:
– Холодно, как в морозилке.
– А если взглянуть наверх? – спрашивает физик, впившись в ее лицо напряженным взглядом. – К небу?
Он явно чем-то взбудоражен, и, хотя причина мне неизвестна, я тоже ощущаю волнение и нечто сродни надежде.
– Здоровая такая штуковина, вроде строительных лесов. – Похоже, увиденное внушает ей отвращение.
– Какого цвета?
Вопрос приводит ее в секундное замешательство.
– Похоже на железо. И еще оттуда капает.
– Что еще?
– Кран.
– А кран какого цвета?
– Желтого.
– Ты уверена?
– Сказано тебе – желтый!
– Ладно. Пусть будет желтый.
– И еще там воняет. Тухлыми яйцами. Дохлыми медузами. Фу, мерзость!
Первая моя мысль – о сере. А вот о чем подумал физик – по его лицу сказать невозможно.
– Еще что-то ты видела?
Только леса, кран этот сверху, на платформе, и еще какие-то постройки. И что-то вроде… шпиля. Мне нужно еще току!
Физик часто моргает.
Ты уверена? Кран, платформа, шпиль – это все? – Бетани кивает. – И запах? – Минута проходит в тишине. Вдали звонит телефон. – Что ж, в таком случае мне пора, – бросает физик, вставая. – Премного вам обязан. Вы меня очень выручили.
– А как же мой ток? – вскидывается Бетани.
Псевдопсихиатр пожимает плечами:
– Сколько тебе еще здесь лежать?
– Пока за мной не явятся люди в белых халатах.
Он бросает на нее острый взгляд, как будто она угадала какую-то его тайную мысль. Разворачиваюсь к нему:
– Может, просветишь меня о цели этих расспросов?
Физик подходит к двери. Берется за ручку.
– Обязательно. Как-нибудь попозже. А пока, боюсь, это невозможно.
Он что, думает, я позволю ему вот так взять и уйти?
– И что теперь? – спрашиваю я, догнав его в коридоре.
Фрейзер Мелвиль не останавливается и даже не замедляет шаг.
– Слетаю в Юго-Восточную Азию. Исчезну на какое-то время.
Нервно косится в мою сторону. Теперь, когда он выяснил все, что хотел, ему явно не терпится отсюда убраться.
– В Юго-Восточную Азию? Что у тебя там за дела? Почему ты раньше об этом молчал?
Останавливаемся у дверей в главную палату, где физик дает мне понять: здесь наши пути расходятся.
– Скажем так: я еду в отпуск, фотографировать флору. Больше ты ничего не знаешь. Считай, что сегодня не было. Ничего этого не было – ни нашего разговора, ничего. Увидимся в следующий раз, ты сама все поймешь.
– Как это «сегодня не было»?
Во взгляде Фрейзера Мелвиля появляется странная задумчивость. Зеленый осколок манит меня к себе.
– Ты мне доверяешь?
Волна горечи. Издаю нервный смешок. Не знаешь, как поступить, – шути.
– Я что, похожа на дуру?
– Нет. Ты умна, сообразительна и хватаешь все на лету. На эти твои качества я очень и очень рассчитываю. Поезжай домой, Габриэль, и когда увидимся, тогда и увидимся.
Произнесено легкомысленным тоном – как будто в сложившейся ситуации он тоже имеет право шутить. Наглец. И тут я с ужасом вижу, что он наклоняется, словно для поцелуя. Резко развернув коляску, уворачиваюсь в последний момент. Интересно, как именно он намеревался меня поцеловать? Дружески чмокнуть в щечку? Или более интимно – по старой памяти? И это через пару часов после того, как он облизывал свою блондинку?
– Как ты можешь так со мной поступать? – шепчу я, чувствуя, как содрогается вся верхняя часть моего тела. Новое выражение его лица – жалость – столь же красноречиво, как и ужасно.
– Потому что так нужно, – говорит он.
Толкает дверь. Уходит. А моя душа съеживается.
Неправда. У него есть выбор.
– Ты хоть соображаешь, что творишь? Засунуть вилку в сеть! – с порога набрасываюсь я. Да, я срываю зло на Бетани, и мне плевать. – Ты же могла умереть! Посмотри на себя!
– Кажется, я чувствую негативные эмоции, – протягивает Бетани с металлической усмешкой.
– Ладно. Меняемся ролями.
– Давай. Итак, как твой лечащий врач, я посоветовала бы тебе остыть. Но сначала мне надо отсюда сбежать. Ты должна меня вытащить.
«Изгой, изгой…»
Тебя скоро выпишут.
– Ага. И отправят в Киддап. Брось. Все знают, каким говном они пичкают пациентов. Мы для них – как подопытные кролики. Если я раньше не утону, то сдохну там, ты же знаешь. И то, о чем я тебе говорила, будет уже скоро. Двенадцатого октября. Может, и раньше. После грозы. Оно растет, я видела. И остановить его невозможно.
Перевожу дыхание.
– А почему ты Фрейзеру Мелвилю не сказала? – спрашиваю я, с трудом выдавив ненавистное имя.
– Зачем? – пожимает она плечами. – Он и так все знает.
Меня бросает в краску. Ну да, конечно. Я чувствую себя идиоткой, которую ловко провели.
– Как ты поняла?
– Почувствовала у него в крови. Он и та женщина…
– Какая женщина? – Резкость выдает меня с головой, но мне уже все равно.
Опять эта гаденькая усмешка.
– Я почувствовала ее запах. И ты тоже. – Внутри что-то обрывается и ухает вниз – будто зевнул тромбон. – Между ними что-то там намечается. А ты теперь сбоку припека.
Непрошеная, перед глазами встает живописная картина: женщина с задранными в воздух ногами, его спина и дергающиеся ягодицы. Ягодицы, которые сжимала я. Они перекатываются, не прекращая своего занятия. Теперь она сверху, раскачивается.
Бетани картинно изгибает бровь:
– Ого! Давай, Немочь! Еще! «Планета секс»!
Смаргиваю образ в небытие.
– И что же там происходит, в нарисованном тобой месте?
– Без понятия. Спроси у него. Ясно одно: нам надо перебраться в безопасное место.
– Куда, например?
– Не знаю. На вершину горы. Ты должна мне помочь.
– Попробую что-нибудь выяснить. Я делаю все, что в моих силах.
– Это одна-то? Посмотри на себя. Ты же безногая. Ни друзей, ни знакомых. Да тебе и не поверит никто. Джой Маккоуни номер два.
