Текст книги "Вознесение"
Автор книги: Лиз Дженсен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Глава двенадцатая
Потягивая вторую порцию виски, я наблюдаю за тем, как Хэриш Модак обустраивается в гостиной – извлекает из портфеля верблюжьей кожи разнообразные свертки и, сняв обертку, раскладывает содержимое на журнальном столике. Я только что вернулась из ванной, где, оставшись наедине с собой, дала волю слезам – столь мучительно я не рыдала с тех пор, как потеряла Макса. Возбуждение понемногу проходит, и только ноги покалывает так, словно в них поселилась стайка электрических скатов, – издевательское напоминание о том, что, хотя служить мне они упорно отказываются, мои нижние конечности каким-то образом научились улавливать сигналы душевных бурь и устраивать свои, параллельные бесчинства.
– Готово, – объявляет Хэриш Модак и делает приглашающий жест. – Помощь жертвам стихийных бедствий.
Обвожу взглядом разложенные на столе яства – ароматные французские сыры, брикетик фуа-гра, крошечные самосы, коробка бельгийского шоколада, плитки швейцарского «Линдта», личи, турецкий рахат-лукум – и понимаю, что поторопилась, причислив Модака к аскетам.
– Не вздумайте отказываться – обижусь.
– Тогда я возьму вот это, – говорю я и беру из коробки шоколадно-кофейный трюфель. – И еще один.
Оказывается, я умираю с голоду. Хорошая порция сладкого – то, что доктор прописал.
– Как ваше самочувствие?
Слышал, как я рыдала в ванной? И если да, насколько это страшно?
– Знаете, такие вопросы я привыкла задавать людям сама. Такая у меня работа. Вернее, была – до недавних пор. Это вас мне хочется спросить о самочувствии. Как не дает забыть Бетани, это мой профессиональный рефлекс. Мой способ узнавать людей поближе. Других я не знаю.
– Что ж, справедливое замечание, – говорит он с ответной улыбкой. Шоколад начинает действовать – обволакивает и согревает меня изнутри. – «Справедливое замечание». Люблю это выражение, а вы? Очень уж оно британское. «Честная игра» во всем.
– Ну и как же вы себя чувствуете?
В данный момент? – спрашивает он. Киваю. Поза бавленный вопросом, он слегка хмурит лоб в раздумье. – Если речь идет о теперешней ситуации, я бы сказал, что одновременно встревожен и изумлен. Но к выводам еще не готов.
– А в общем контексте?
– Ага. Вопрос по существу. Вас интересует, какие чувства я испытываю к окружающему миру?
– В данных обстоятельствах я не вижу темы важнее.
– Опять-таки – тревога пополам с изумлением. Правда, в то же время я чувствую себя обманутым. Жаль, что нельзя заглянуть на пятьдесят лет вперед, – говорит он, усаживаясь в кресло с прямой спинкой. Двигается он с осторожностью человека, страдающего хроническим ревматизмом. – Больше всего на свете мне хотелось бы увидеть будущее. Узнать, по какому пути пойдет развитие жизни на Земле.
– В устах главного защитника теории, согласно которой никакого развития не будет, такое заявление звучит довольно странно, – роняю я и отпиваю глоточек виски, чувствуя, как под ребрами разливается блаженное тепло.
– По всей вероятности, так и случится – для гомо сапиенс как вида. Потеря человечеством биологического лидерства станет началом новой эры в истории миллионов других живых организмов. Вот они-то меня и интересуют.
Если таково его представление о светской беседе с дамой, то о чем же он говорит с серьезными собеседниками? Сунув руку в нагрудный карман, Хэриш Модак достает карманный ножик с рукояткой из рога, раскрывает его и отрезает себе скромный ломтик пиренейского козьего сыра.
По меркам геологии существование человека – всего лишь краткий миг, – продолжает он, рассматривая сыр с таким видом, будто ему предложили закуску из человеческого мозга. – Моя супруга была одним из ведущих специалистов по позднему пермскому периоду.
– Тогда с лица земли исчезло практически все живое. Но уже в следующий период жизнь – с присущей ей эффективностью – взяла свое. – Замолчав, он наливает себе виски и, качнув стакан, смотрит на янтарную воронку. – Много миллионов лет назад хозяином планеты был листрозавр – ящерообразный предок свиньи. Как и грибки, листрозавр относится к животным приспособленцам, прямо-таки созданным для жизни после потрясений, – они отлично себя чувствуют, питаясь продуктами разложения. Двести пятьдесят один миллион лет назад грибки славно попировали. Как и миксины, уродливейшие твари, которые тоже не гнушаются падалью.
– Из чего следует?..
Он натянуто улыбается, словно поступает наперекор голосу рассудка. Затененные глаза мерцают, как потускневший от времени мрамор.
– А следует из этого то, что с точки зрения эволюции стоит моргнуть – и вы рискуете пропустить сам факт существования гомо сапиенс. Мы превратимся в пустое место.
Произнесенная, эта мысль ему, похоже, очень нравится. Он отрезает себе еще один ломтик сыра и отправляет его в рот.
– Мы до последней минуты не знали, приедете вы или нет.
Взгляд глаз за тяжелыми веками смещается чуть в сторону.
– Я тоже.
Судя по тому, как он напрягся, за его решением стоит каприз, родившийся где-то в хитросплетениях его души. Каприз, дать имя которому он не может или не хочет. Лучше не настаивать – либо он заговорит об этом сам, либо так и будет молчать.
– А теперь, когда вы здесь?
Хэриш Модак направляет на меня кончик ножа:
– Я видел своими глазами, с какой драматичной серьезностью вы воспринимаете эту замечательную девочку. Тут хочешь не хочешь, а впечатлишься. Надеюсь только, ваш эксперимент окажется не напрасным.
– Если Бетани сообщит нам недостающую информацию…
– Мне говорили, такая информация у вас уже есть. Собственно, поэтому я и приехал.
– Это не отменяет моего вопроса.
– Вступать в игру или нет – это я решу не раньше, чем увижу свои карты. А потом еще подумаю, сильны мои козыри или так себе.
Откуда-то доносится голос Неда: он громко улещивает Бетани, а та вопит, чтобы ее оставили в покое. Ростки сомнения крепнут. Что он здесь делает на самом деле, этот профессор? Нед намекнул, что – даже если нам удастся убедить его в своей правоте – добиться от него реальной поддержки будет ох как непросто. Сам же гуру «зеленых» причиной своего приезда назвал «любопытство». Неужели этим и ограничивается его интерес? Далеко ли он способен зайти из одного лишь любопытства? Допустим, он упрется, – есть ли у нас способ склонить его на свою сторону?
– Расскажите мне о Мире. – Ответом мне служит настороженный взгляд. – Вы прожили вместе долгую жизнь. Наверное, вам ее не хватает?
– Позвольте задать вам один вопрос. Как психологу. – Интонация его по-прежнему игрива, но я чувствую в нем какую-то перемену. Киваю. – Она хотела, чтобы ее прах развеяли над водами Ганга. Но часть я оставил себе. Видите ли, когда из крематория доставили урну, меня посетило странное желание… Мне захотелось съесть частицу ее праха. – Ага. Черти таки выбрались из омута. Молча жду продолжения. – Поедание своей половины – это что, известный науке синдром?
– Я прочла пару статей на эту тему. Хотите верьте, хотите нет, но это довольно распространенное побуждение.
Думаете, это сродни каннибализму?
– А вы?
– Мой внутренний суд присяжных еще заседает.
– Ваше желание быть с ней – не преступление. Наверное, в этом есть своего рода утешение, возможность даже после смерти оставаться одной плотью. Значит, вы поддались искушению.
Он улыбается, обнажив зубы того же оттенка, что и клавиши старинного рояля:
– Доктор Мелвиль говорил мне о ваших талантах.
Заливаюсь краской, а мой собеседник вынимает из своего портфеля баночку из-под варенья, наполненную пеплом. Благоговейно поднимает ее повыше, затем усмехается:
– Квинтэссенция Миры.
И тут, ни с того ни с сего, меня охватывает сильнейшее любопытство. Что он делает с прахом жены? Посыпает им еду, как приправой? Или глотает, будто лекарство? Ситуация требует дипломатии.
– Наверное, она была сильной личностью.
– Как и я, она считала, что загробная жизнь бывает только одна – органическая. Я не страшусь смерти. И видоизменения материи – живых тканей в минералы – тоже. Но вы гораздо моложе меня.
– Значит, вы добились всего, к чему стремились?
– Я пришел к определенным выводам касательно нашего вида и его судьбы. К выводам, которые большинство предпочитает не слышать.
– Вы создали целое движение. С самодостаточными поселениями по всей планете. По-моему, к вашим идеям прислушались многие.
– К сожалению, не так внимательно, как хотелось бы.
Старческие губы складываются в суровую линию. Он похож на черепаху.
– У вас с Мирой нет детей. Полагаю, этот выбор был вашим личным ответом.
Зачем множить заложников будущего, которое про сматривается так ясно? Люди стараются избежать лишнего горя. И своего, и чужого. – По привычке я делаю мысленную зарубку – показательно, что он говорит не «я» и не «мы», а неопределенное «люди». – В мире и без того тесно, и тем не менее бездетные всегда становятся объектом нападок. Какая ирония, что человека называют эгоистом за решение, которое по сути своей бескорыстно.
С тех пор как от отцовских мозгов осталось одно воспоминание, мне часто не хватало общения с пожилыми мужчинами. Впрочем, общество профессора Модака пробуждает во мне не дочерние чувства, а тревожные сомнения. Если он – с его жизнерадостным нигилизмом и банкой съедобного супружеского праха – искренне верит, что мир без людей станет лучше, и ведет счет времени на эпохи, а не на дни и часы, то да: зачем ему утруждать себя спасением пары-тройки случайно выбранных миллионов?
С какой стати?
Заслышав шаги на лестнице, Хэриш Модак возвращает банку в портфель и поворачивает голову к двери. Первой входит Бетани, за ней появляется физик.
– Привет, Немочь.
Оглядываю Бетани с ног до головы. Судя по размерам банного халата, в который она завернулась, наш отсутствующий хозяин, специалист по хемолюминесценции, – человек немаленьких пропорций. Утонувшая в клетчатых складках, она пристраивается в уголке дивана напротив моего, поджав под себя босые ноги. Фрейзер Мелвиль хмуро здоровается и что-то говорит Хэришу Модаку о впечатляющей выставке снеди. Я чувствую на себе его ищущий взгляд, но теперь я уже наловчилась в искусстве избегать зрительного контакта. Бетани привели в порядок, и кто-то – наверное, Нед – поменял ей повязки на руках. Она бледна, из-за нижней губы свисает прокушенный язык. Кончик похож на рубленый бифштекс.
Это я ей велела, – говорит она, кивая в мою сторону, но обращаясь к Хэришу Модаку. Слова она выговаривает осторожно, в обход обезображенного языка. – Заставила ее дать мне тридцать секунд.
В ее голосе сквозит гордость. В этот момент входят притихшие Кристин с Недом и усаживаются на стулья. Все окружили журнальный столик напротив камина.
Хэриш Модак кивает:
– И каковы же успехи, мисс Кролл?
В наступившем молчании кажется, что воздух вокруг нас сгустился. Красуясь перед пятью парами внимательных взрослых глаз, Бетани усмехается, но тут же морщится от боли и втягивает воздух сквозь стиснутые зубы.
– Я была в самой середине. Меня будто молния ударила. Такой кайф. Такой заряд получила, офигительный.
В напряженной неподвижности Хэриша есть что-то от рептилии.
– Не торопись. Опиши все подробно.
Нед устанавливает ноутбук на краешке журнального стола, готовясь спроецировать фотографии на простыню.
– Как будто кто-то поднял над кроватью огромное одеяло. А из-под него полились пузырьки и какая-то хрень. Сплошным потоком. – Фрейзер Мелвиль и Кристин Йонсдоттир незаметно переглядываются. Такое ощущение, будто меня исподтишка ударили в солнечное сплетение. – Вонючие такие пузырики. Потом оно расползается. Огромные белые пласты отрываются и всплывают, как поплавки. И так без конца. Везде, куда хватает глаз. Потом на воде вспыхивает пламя, море вроде как светится в темноте. Огонь оранжево-желтый, кое-где голубой. Пляшет на поверхности. – Все это она рассказывает монотонным, убаюкивающим тоном, будто сказку на ночь. – А потом вздымается здоровая такая волна. Стеной, до самого неба. Выше облаков.
Старик сидит неподвижно, но я чувствую, что угольки начинают разгораться.
Нужно выяснить, где это происходит, – вмешивается Кристин Йонсдоттир. – Надо идентифицировать вышку.
Подъезжаю ближе к Бетани:
– Твой рисунок. Ты была под водой и представила, будто поднимаешься по трубе, а потом увидела платформу и желтый кран. В этот раз ты видела то же самое? – Бетани кивает, потом, скосив глаза, дотрагивается до кончика языка. На бинте, которым замотан ее палец, остается ярко-красное пятнышко. Она сплевывает на пол, затем закрывает глаза и откидывает голову на спинку дивана. – Ты запомнила кран? А то, что внутри, ты видела?
Вздохнув, закатывает глаза. Какое-то время проходит в молчании.
– Что-то там было. Ай! Говорить больно! Розовое. Похоже на… – Хотя ее глаза по-прежнему закрыты, я вижу, что она пытается сосредоточиться. – Боженьки мои. Да это ж киска, – говорит Бетани, расхохотавшись. – Женская киска! Бритая! – Распахнув глаза, она встречается взглядом с Кристин Йонсдоттир и криво улыбается, неуверенная в точности своих воспоминаний. А потом снова начинает радостно хохотать: – Голая баба! Даже анус видать! Фу, гадость какая!
– Бетани, – резко говорю я. – Не валяй дурака. Я тебя сегодня чуть не убила. Сейчас не время для шуток.
– Это не шутка! – смеется она. – Говорю тебе, я видела п…ду!
– Э-э-э… Если я хоть что-то смыслю в вышках, – вмешивается Нед Раппапорт, – вполне может быть, что она видела нечто в этом роде. Никаких тайн тут нет.
По лицу Хэриша Модака проскальзывает тень веселья.
– Они что, проституток туда пускают? Какая забота о работниках!
Кристин слабо улыбается.
– Нет, но почти, – говорит она и поплотнее закрывает жалюзи.
В следующую секунду на стене появляются давешние четыре вышки. На последней фотографии вода ядовито-бирюзовая, на остальных море темнее.
– Это наши главные подозреваемые. На всех добывают метан. Расположены они соответственно в Сибири, в Индонезии, в Северном море и в Карибском, чуть южнее Флориды, – перечисляет Нед. – Остальные мы вычеркнули по причинам, связанным с режимом их эксплуатации. На этой четверке установлены желтые краны.
– Качественные снимки, – комментирует Хэриш Модак, озадаченно разглядывая коллаж. – Со спутника таких не получишь.
– Шпионы бы за них передрались, – бормочет Нед, настраивая резкость. Замечание Хэриша Модака ему явно польстило. – Военные помогли. – Он щелкает мышью, и на экране остается одна вышка. – Это та, что в Сибири. «Эндшпиль Бета», – объясняет он, увеличив сначала верхушку буровой установки, а затем желтый кран, стоящий на краю платформы.
– Увеличь-ка еще, – командует Бетани.
В следующий миг перед нами возникает необъятный, весь в складках жира живот. Принадлежит он немолодому мужчине, который сидит за пультом управления в кабине крана, широко раскрыв рот – то ли поет, то ли зевает. О том, что его снимают на камеру, толстяк явно не догадывается.
– Ну как, Бетани? Узнаешь какую-нибудь деталь? – спрашивает Нед. – Может, этот тип тебе знаком?
Бетани пожимает плечами и показывает на семейную фотографию, которая висит на стене кабины:
– Никаких интересных частей тела. Ничего генитального. Я б сказала, этот сибирский мистер сидит в беспиписечной зоне.
Нед показывает следующий снимок: ничего. На третьем, где снят «Затерянный мир» в Карибском море, кабина пуста, только на стенке, слева от рычага и кнопок, виднеется розовый прямоугольник. Нед увеличивает фотографию и наводит фокус. И вдруг, нежданно-негаданно, расплывчатая плоть обретает контур и фактуру, и нашим глазам открывается пара раздутых грудей с темными сосками размером с хорошее блюдце. Над ними улыбается брюнетка – гордая обладательница этих богатств.
– Фу, тошнотство! – гогочет Бетани.
Нед прокручивает изображение вниз, но останавливается чуть севернее украшенного колечками пупка.
– Mons veneris отсутствует. Ну что, вычеркиваем карибскую мисс Ноябрь, – сухо говорит Нед, – и идем дальше?
На следующей фотографии лобовое стекло кабины залито солнцем, поэтому поначалу можно разобрать только контур головы оператора. Бетани возбужденно тычет пальцем:
– Верхний правый угол. Прямо над левым плечом этого типа. – Светловолосый мужчина поднимает руку в перчатке и подносит к губам банку с этикеткой «Доктор Пеппер». – Выше, – командует Бетани.
На экране с галлюцинаторной четкостью вырисовывается нечто розовое и блестящее. Нед увеличивает снимок, пока не материализуется вся девица. Китаянка.
Ее ноги широко раздвинуты.
Между ними – масса гладкой мясистой плоти.
– Вот и она, – бросает Бетани.
Похоже, она уже потеряла интерес к происходящему. Нед выключает экран, и гостиная снова погружается в полумрак. Когда он заговаривает, его голос звучит сдавленно:
– «Погребенная надежда».
– Боже, – шепчет Кристин Йонсдоттир. – Это же в Северном море. В сотне километров от побережья Норвегии.
– Норвегия, – повторяет Хэриш Модак.
В тишине слышно, как он с шумом втягивает воздух и медленно выдыхает. А я думаю: горы, круизы по фьордам… И на этом сбиваюсь: больше ничего в голову мне не приходит. Бетани со скучающим видом роется в коробке шоколада, с отвращением косится на сыр и в итоге выбирает личи.
– «Погребенная надежда» принадлежит «Траксораку», – говорит Нед. Краска схлынула с его лица, и теперь темная щетина выделяется сильнее. Глядя на него, я вдруг понимаю, что ему так же одиноко, как мне. Кристин Йонсдоттир кусает губы.
– Можешь определить точные координаты? – спрашивает физик.
Со второй попытки на экране возникает геологическая карта: переплетение тонких концентрических окружностей, рассеченных линиями широты и долготы. Красная точка, по всей видимости, обозначает вышку. Бетани, раздосадованная потерей всеобщего внимания, широко зевает.
– Понятно, – произносит помрачневший вслед за остальными Хэриш Модак. – Плохо дело.
– Я же вам говорила, – небрежно роняет Бетани. Мы дружно поворачиваемся к ней. – Эта штука совсем рядом. Мы все утонем. Твердишь, твердишь вам, а вы не слушаете. Ну да мне не привыкать. Меня по жизни все игнорируют.
– Может мне кто-нибудь объяснить? – прошу я.
Фрейзер Мелвиль устало отнимает ладони от лица:
– Ты когда-нибудь слышала об оползне Стурегга? – Качаю головой. Заговорить с ним я по-прежнему не в силах. Рана слишком свежа, слишком мучительна. Больше всего мне хочется покинуть этот дом и никогда сюда не возвращаться. – Восьмисоткилометровая гряда из песка и глины на границе континентального шельфа, которая тянется от Норвегии до Гренландии. Результат крупнейшей из известных науке подводной катастрофы, произошедшей восемь тысяч лет назад. Оползень вызвал огромное цунами, прокатившееся по всей территории Британских островов. Эта вышка расположена на его границе.
Что-то мешает ему продолжить.
Люби я его, мне стало бы его жалко. Мне бы захотелось обнять его, поцеловать его в скулу. Оглядываюсь на Кристин Йонсдоттир, но, похоже, она слишком поглощена собственными переживаниями и не обращает внимания на его чувства. Ясные глаза потемнели от тревоги.
Хэриш Модак откашливается:
– Похоже, мисс Фокс, мы столкнулись с любопытной перспективой бедствия, которое произойдет весьма… гм… близко. Массивный подводный обвал в любой точке территории Стурегги вызовет цунами, которое разнесет в щепки весь регион. Норвежское побережье находится к Стурегге ближе всего, но гряда повернет первую волну в обратном направлении, к востоку. В результате Великобритания пострадает первой. В устье рек и Немецкой бухты мощность цунами возрастет. – Зияющая тишина. Такое ощущение, будто молекулы воздуха устремились прочь и утянули за собой все звуки. – Следующими на очереди станут Норвегия и Дания. Затем – вся остальная Северная Европа. Цунами наверняка достигнет Исландии, а возможно – и США.
– А дата? – спрашивает Фрейзер Мелвиль. Дышит он прерывисто и хрипло. – Бетани, ты по-прежнему уверена в точности названной даты?
– Явление дракона! Лжепророк! Армагеддонская битва! – хихикает Бетани, снимая кожуру с личи.
– Бетани, – говорю я. Горло стискивает спазм. – Ты назвала двенадцатое октября.
Она роется в клетчатых складках халата, разыскивая упавший кусочек кожуры.
– Да? Не знаю, не знаю. Может, и раньше. Сначала будет гроза. Но эта напасть не похожа на остальные.
Выуживает очисток и, щелчком зашвырнув его в угол комнаты, переключает внимание на добытую мякоть.
В прошлом мисс Кролл не ошибалась, – вмешивается Хэриш Модак, не сводя пристального взгляда с Бетани. – Предлагаю исходить из предположения, что и на этот раз она права.
– Конечно, права. Слушайте, – бормочет Бетани, разглядывая перламутровый плод на свет. – Эти штуки похожи на глазенапы.
В комнате воцаряется задумчивое молчание, прерываемое только фальшивым мурлыканьем Бетани. Первой заговаривает Кристин:
– Хэриш, сегодня десятое. Вы должны нам помочь.
Тот поворачивается к ней, морщась, словно от боли.
– «Должен»? Забавное слово. Из той же оперы, что «обязан» и «вынужден». Я не доверяю таким словам.
Бетани заинтересованно вскидывается.
Кристин вспыхивает:
– То есть вы хотите сказать, что приехали в такую даль только…
– Дорогая моя Кристин. Вы же неплохо меня изучили, а значит, прекрасно понимаете, какой вопрос я сейчас задам. Тот же, что я задаю себе не первый десяток лет. Чего ради? – Кристин бросает безнадежный взгляд сначала на физика, затем на меня. Бетани энергично кивает, как будто подбадривая профессора. – Ради какой такой цели, если эта катастрофа изменит наш мир до неузнаваемости?
– А о моральном долге вы слышали? – Нед говорит вполне бесстрастно, но вид у него угрожающий. – О неоказании помощи? Об оставлении людей в опасности?
Он вскакивает и начинает метаться по комнате, нервно теребя щетину.
– Лично я предпочитаю знать, какие у меня альтернативы, – вмешивается Фрейзер Мелвиль. – И только потом принимать решение. Отказывать в этом другим мы не вправе.
Модака этот довод оставляет равнодушным.
– Хорошо, что я старик, – вздохнув, произносит он. – Быть молодым – что может быть хуже?
Это точно. Хреновей некуда, – соглашается Бетани, после чего засовывает палец в ухо и осторожно, словно наполненный жидкостью сосуд, запрокидывает голову.
– Хэриш, – говорю я.
Он оборачивается и хмурит лоб:
– Дорогая моя мисс Фокс.
– Какое бы будущее ни ждало большинство из нас, мне придется еще тяжелее. Но я не хочу умирать. Я хочу жить, – говорю я с убежденностью, которой не чувствую.
– Жить и бороться за выживание – разные вещи.
– Значит, мы вернулись к вопросу о неумножении горя? – спрашиваю я и краем глаза замечаю, как напряглась Кристин.
– В некотором роде, – отвечает Модак. – И что же в этом плохого?
«Люди стараются избегать лишнего горя. И своего, и чужого».
Поворачиваюсь к Кристин:
– Вы хорошо знали Миру. Окажись она здесь, что бы она, по-вашему, сказала?
Похоже, упоминание имени жены его задело. Отлично. Раз Мира – запретная зона, небольшое вторжение возымеет эффект.
– Я знаю, Габриэль, что бы она сказала, – произносит Кристин. И хотя она обращается ко мне, на самом деле ее слова адресованы ему. – Услышь она, что говорит ее муж, ей стало бы стыдно. – Лицо профессора напрягается, и он издает раздраженный стон. – Она видела мир иначе, чем Хэриш. Слишком многим она ради него пожертвовала. – Профессор зажмуривается, чтобы не видеть Кристин. Та не замолкает. – Она хотела детей, а вы ей не позволили, правда, Хэриш? Ради будущего она бы рискнула, далее зная, что ее ждет горе. Будь Мира здесь, она бы сказала вам: если это последнее, что ты совершишь в своей жизни…
Задохнувшись от гнева, Кристин замолкает и отворачивается.
А я согласна с профессором Эм, – усмехается Бетани. – И мир наш – дерьмо, и людишки. Все поголовно.
– Мы не заслуживаем жизни. Пускай лучше планету заселят другие. Скорпионы там или еще какие твари. Поганки. Гиены. Или эти светящиеся букашки. Ну потонет толпа идиотов, и что с того?
– Мисс Кролл, я говорил несколько о другом, – говорит он и, сжав кулаки, встает. – Вы неверно истолковали мои слова.
– В каком смысле?
– Во всех.
– Значит, вы так не думаете?
– Наша вселенная умирала и возрождалась бесчисленное количество раз.
Я хватаю его за стиснутый кулак, усаживаю рядом с собой и заставляю повернуться лицом ко мне: пусть он видит мою ярость.
– Что бы вы там ни думали о Гее, и о Великом цикле, и о ничтожестве видов, Хэриш, поймите – все это не имеет значения! Речь совсем о другом – о живых людях, которые умрут, если вы не поможете их предупредить! – Он пытается высвободиться, но я держу его крепко. – Посмотрите на меня. После Стамбула я чувствовала себя убийцей. И Фрейзер тоже. Если мы ничего не предпримем, значит, все мы – не лучше военных преступников, осужденных в Гааге. И в первую очередь – вы, потому что спасти людей – в вашей власти!
Кристин подходит и, встав у него за спиной, кладет руки ему на плечи. Следом за ней вскакивает и Нед – хватает поднос, идет к буфету и, вернувшись с шестью стаканами, отвинчивает пробку с бутылки «Лафройга».
– Конечно. Выпьем за ваше здоровье, Хэриш. И за ваше мужество.
– Но я вовсе не…
– Да, – говорю я. – И мы восхищены вашим решением.
Профессор выдергивает руку и тяжело поднимается. Какое-то время он стоит под нашими взглядами, потом вздыхает и, словно истощенный конфликтом, с глухим стуком садится на место.
– Скажу лишь одно. Всем вам. И каждому, кто способен заглянуть дальше этой катастрофы. Будьте осторожны в своих желаниях!
Моргнув, он тянется к портфелю. Увидев в его руках банку из-под варенья, отворачиваюсь. Момент слишком личный.
Спеша закрепить победу, Нед чокается со всеми и предлагает следующий тост – за Бетани.
– Чего тебе налить, Бетани? Колы? Сока?
Быть может, это первый тост, когда-либо поднятый в ее честь, но она угрюмо мотает головой. Выражение ее лица и то, как она катает между пальцами очередную ягоду, заставляют меня насторожиться. Бетани явно готовит какую-то каверзу.
– Будь Мира с нами в эту минуту, она бы не преминула напомнить о всеобщем заблуждении насчет иероглифа, которым в китайском языке обозначают слово «кризис», – говорит Хэриш Модак, отхлебнув глоток виски. Теперь, когда моральный выбор сделан, он заметно воодушевился.
– Кризис – и опасность, и шанс, – говорит Фрейзер Мелвиль.
– В чем пытаются убедить нас западные гуру бизнеса и прочие шарлатаны. Показывают, где прерываются штрихи, и говорят: вот, мол, смотрите – опасность и благоприятная возможность. А китайцы знают, что это не более чем миф.
– И какова же мораль?
– А такая: кризис – он кризис и есть. Не больше и не меньше.
– Для «Траксорака» эта история станет вопросом чести и имиджа. Сохранить лицо – вот что они поставят во главу угла, – размышляю я вслух. – Нам придется иметь дело с корпоративными эмоциями, с психологией стада. А стадо – штука непослушная и трудноуправляемая, его настроения изменчивы, мышление ступенчато, и к тому же оно склонно зацикливаться.
– Признаваться в ошибках не любит никто, – подтверждает Нед. – То же самое можно сказать о правительствах.
– Наша задача – предупредить как можно больше людей, выбрав для этого наиболее эффективный и убедительный способ. И сделать это независимо оттого, признается ли «Траксорак» и прислушаются ли власти, – говорит Кристин Йонсдоттир. Если бы моя ненависть к ней не была столь сильна, я прониклась бы к ней симпатией. И оттого, что она лишила меня этой возможности, я ненавижу ее еще больше. – Готова поспорить: когда они убедятся в реальности угрозы, то первым делом кинутся искать козла отпущения и заметать следы – вместо того чтобы разруливать последствия.
– Она права, – говорит Нед и тянется за блокнотом. – Я видел, как оно бывает, изнутри. Первой реакцией будет отрицание, а потом они переключатся на поиски виноватого.
Он что-то строчит в блокноте.
– Если в точке бурения идет образование горизонтальной трещины и разуплотнение осадочных пород, где-то это должно быть зафиксировано, – произносит физик, отхлебнув виски.
– Ты прав. И одного-единственного доказательства будет достаточно, – подхватывает Кристин. – При условии, что оно неопровержимо. И искать его следует в последних данных сейсморазведки, которую ведет «Траксорак». Если в показателях за разные периоды обнаружится расхождение, значит, процесс пошел. Этого бы хватило.
– Хэриш, – говорит Нед, оторвавшись от своих записей. – Нам нужны ваши связи.
– У меня такое чувство, будто мне тысяча лет.
Как только журнал наблюдений будет у нас в руках, устроим пресс-конференцию. Представим факты, а дальше пускай люди сами решают, как им быть. Наш долг – предупредить общественность. А потом мы сразу отпра вимся в какое-нибудь безопасное место.
– Кто это «мы»? – встревает Бетани. Все молчат. – Я вас, сволочи, спрашиваю, «мы» – это кто конкретно?
После нескольких попыток ей удается встать, хотя она еще слишком слаба и еле держится на ногах.
– Вы, недоумки. – Ухватившись за подлокотник дивана, она с трудом выпрямляется. Фрейзер Мелвиль бросается ее поддержать, но Бетани отмахивается. Ей удалось завладеть нашим вниманием. – Это я, я видела будущее. Так что даже не думайте услать меня к оксмитским мудакам. Или в Киддап-мэнор. Сами знаете, что меня там ждет. – Все по-прежнему молчат. Нед нервно ерзает. – Ну? – говорит она обвиняющим тоном. – Профессор Эм? Нед? Фрейзер? Кристин? Немочь? Неужели вы меня бросите? – Ей никак не удается сфокусировать взгляд. Заметивший это физик решительно берет ее за руку и усаживает на диван. – Что, вышвырнете меня, как ненужную тряпку, гады? Вы это собираетесь сделать?
– Мы все в одной команде, – неуверенно произносит Нед. На большее его не хватает. Скорее прагматик, чем дипломат, он явно думает: Бетани – бомба замедленного действия. Безумная девчонка, опасная и для себя, и для окружающих. Мертвый груз. Ее ищет полиция. Нельзя с ней связываться. Во взгляде Кристин смятение борется с глубоким отвращением. Физик изучает свои руки.
– Немочь.
Глаза Бетани блестят, рот кривится. В ушах у меня гудит – тихо, на высокой ноте, будто я сижу в самолете, идущем на посадку. Я резко разворачиваюсь к остальным, хотя что-то больно давит мне на плечи. Я встряхиваюсь и распрямляю спину.
– Это и моральный выбор.
Серый кардинал устало вздыхает:
– Похоже, им конца-края не будет.
Да, профессор Эм, – рычит Бетани. По ее лицу струятся злые слезы. – Вы вроде бы в них сильны? На том и стоит ваша репутация, верно? Я про вас много чего нагуглила.
Хэриш Модак прикрывает веки и, тихо вздохнув, бормочет вполголоса:
– Не думал, что моя публичная персона станет сегодня предметом столь жарких дискуссий… Однако мы должны быть последовательны в своих действиях. Наверное.
И только теперь я выдыхаю. Кто бы мог подумать, что эти слова принесут мне такое облегчение. Старик открывает глаза и смотрит на меня в упор:
