Текст книги "Смерть и солнце (СИ)"

Автор книги: Линн Рэйда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

Настала очередь Рикса отводить глаза.

– Сэр Ирем думает, что, взяв тебя в заложники, можно заставить твоего отца сложить оружие. А я уверен в том, что это ни к чему не приведет. Зато, если тебя действительно казнят, то твой отец в отместку перебьет пол-города. Если, конечно, к тому времени в Бейн-Арилле еще останется кто-то живой.

Льюберт напрягся.

– Это мой отец, Пастух. Чтобы он ни делал, я не позволю говорить о нем дурно.

– Ну и глупо, – сообщил южанин. – Это то же самое, как если я сказал бы, что сэр Ирем всегда прав – только потому, что он мой сюзерен.

Льюберт намеревался едко возразить, что Риксу, как вассалу каларийца, следовало бы считать именно так, а всякая иная точка зрения обычно называется изменой, но тут разговор пришлось прервать в связи с приходом лекаря – юркого, невзрачного человечка с бегающими глазами. "Где только трактирщик откопал этого слизня?" – с раздражением спросил себя Дарнторн. Впрочем, края раны "слизень" сшил умело и довольно быстро, протерев кривую тонкую иглу какой-то остро пахнущей бесцветной жидкостью. А главное, все это он проделал молча и бесстрастно, даже не пытаясь выяснить, с кем он имеет дело и где энониец получил удар ножом.

Получив обещанную плату и прописав своему пациенту неподвижность и покой, лекарь убрался так же незаметно, как и появился.

– Ну и что мы станем делать дальше? – хмуро спросил Льюберт. И сам рассердился на себя за это "мы", сорвавшееся с языка. Как будто Рикс и впрямь обязан ему помогать…

Но энониец его оговорки даже не заметил.

– Из гостиницы мы сможем выйти только вечером, когда стемнеет. А сейчас, если не возражаешь, я чуть-чуть посплю.

Подтверждая слова делом, Пастух тут же растянулся на кровати. Несколько минут ворочался, пытаясь найти положение, в котором рана причиняла бы ему как можно меньше неудобств, но в конце концов затих и, кажется, действительно заснул. Льюберт смотрел на старого врага со смесью раздражения и зависти. После почти бессонной ночи Дарнторн с удовольствием воспользовался бы возможностью поспать хотя бы несколько часов, но кровать в комнате была всего одна, и, хотя по ширине на ней спокойно уместились бы три человека, делить ее с Риксом все равно казалось неудобным. Потянулись долгие часы вынужденного безделья. Единственным развлечением было разглядывание ближайшей улицы через окно. Льюберт довольно скоро убедился, что Пастух был прав. Пытаться выйти из гостиницы прямо сейчас было, по меньшей мере, неразумно. Сквозь окно Льюс то и дело видел синие плащи орденских рыцарей, и в животе что-то сжималось, как перед прыжком с огромной высоты. Пока он разговаривал с "дан-Энриксом", Льюберт держался нарочито спокойно, да ему и самому казалось, что слова южанина его ничуть не испугали. В глубине души Дарнторн даже испытывал тайную гордость – многие ли смогут сохранить такую же невозмутимость, если им сказать, что их собираются заточить в Адельстан, и, может быть, даже казнить?.. Смакуя эту мысль, Льюс повторял себе, что вчера ночью и потом, во время поединка с Риксом, он вполне готов был умереть, а значит – терять ему нечего. А уж на коадъютора ему тем более плевать с Лаконской колокольни.

Но теперь, когда по улице туда-сюда сновали доминанты и "коричневые куртки", слова Пастуха приобрели пугающую осязаемость, и Дарнторн понял, что боится, и боится сильно – до сосущей пустоты под ложечкой, противной слабости в ногах и чувства тошноты. Ощущение было таким мучительным, что у Дарнторна не осталось сил даже на то, чтобы стыдиться собственного страха. Он спросил себя, испытывал ли что-нибудь подобное Пастух, когда решился вывести его из города. В конце концов, оруженосец коадъютора не мог не понимать, что, если его роль во всей этой истории раскроется, ему придется ненамного лучше, чем Дарнторну.

Примерно к трем часам после полудня энониец, наконец, проснулся. И тотчас же показал, что выполнять полученный от лекаря совет и сохранять покой и неподвижность он отнюдь не собирается. Прежде всего энониец попросил у содержателя гостиницы чернила и бумагу, сел к столу и набросал записку Арно Диведу, в которой от лица Дарнторна приглашал его в "Веселую вдову" "по делу на пять тысяч ассов". Льюберт попытался возразить, что их фамильный перстень стоит по меньшей мере семь, но энониец только отмахнулся.

– Нам сейчас не до торгов, самое главное, чтобы он клюнул… Хм-м… пожалуй, допишу, что дело срочное и деликатное. Пусть думает, что ты заложил семейную реликвию или играл в пинтар и проигрался в пух и прах. За срочную ссуду можно взять проценты вдвое против установленных Торговой гильдией. Если я хоть немного знаю Диведа, то он такого шанса не упустит и притащит деньги сразу. Теперь приложи свое кольцо, – распорядился Рикс, капнув на сгиб записки густо-красным воском. Бумага была желтоватой, а воск – слишком темным, но это все равно напомнило Дарнторну брызги крови на снегу, и его передернуло. Дарнторн нагнулся и оставил на печати четкий оттиск своего кольца. Льюберт не очень понимал, в чем состоит план Рикса и как именно продажа старого кольца поможет ему выбраться из города, но колебаться или спорить было уже поздно. Нужно было либо сразу посылать Пастуха к фэйрам, либо делать, что он требует. В том, чтобы переложить всю ответственность на кого-то другого, было что-то на редкость успокоительное.

Рикс, похоже, знал, что делает. Дивед действительно явился во "Вдову" со всей возможной спешкой. Увидев ростовщика, Дарнторн припомнил, что он пару раз встречал Арно в доме у дяди, и тогда тот произвел на него самое отталкиваеющее впечатление. Но сейчас было не до старых антипатий, и Льюберт сухо пояснил Диведу, зачем он его пригласил. Выслушав предложение купить кольцо Дарнторнов, ювелир едва не подскочил от неожиданности. Потом попросил позволение взглянуть на перстень. Дарнторн стянул с руки кольцо и молча передал его ростовщику. Пока тот вертел перстень в своих жирных пальцах, Льюберт пережил все муки человека, на глазах которого кто-нибудь оскверняет дорогую для него реликвию. Потом Арно достал из кошелька на поясе несколько выпуклых увеличительных линз и переместился вместе со своей добычей поближе к окну.

– Золото высокой пробы, но довольно тусклое. На внешней стороне кольца царапины. Камень, конечно, крупный, но, по-моему, не очень чистый. Разрешите вынуть его из оправы и взглянуть на свет? – спросил Арно, уже вытаскивая из своего кошелька миниатюрные щипцы.

Стерпеть такое надругательство над перстнем древних королей было немыслимо.

– Не разрешаю! – рявкнул Льюберт. Он был готов отнять у Диведа кольцо и вытолкать ростовщика взашей, махнув рукой на сделку. Как ни странно, выручил его Пастух.

– Царапины, оправа… Бросьте заговаривать нам зубы, мэтр. Вы прекрасно знаете, что Льюберт просит половину настоящей стоимости. Так что никаких торгов не будет. Говорите сразу: вы согласны или нет?

Слегка опешив от подобного напора, ювелир кивнул.

– Согласен, разумеется. Могу оставить вам задаток, а сам вернусь в мастерскую за деньгами.

Пастух даже бровью не повел.

– Исключено. Либо платите полную стоимость сейчас же, либо сделка отменяется.

Арно взглянул на энонийца с изумлением.

– Вы же не думаете, что я ношу при себе такую сумму золотом?..

Рикс отвернулся от Арно, так, что его лицо мог видеть только Льюберт, и выразительно закатил глаза. По видимому, это должно было означать, что Дивед врет, как сивый мерин. Дарнторн понял, что настала его очередь.

– Ну что ж, раз вы не взяли с собой денег, я найду другого покупателя, – высокомерно сказал он, копируя презрительные интонации Бейнора Дарнторна.

Энониец оказался кругом прав. Как только речь зашла об отмене сделки, ростовщик мгновенно пошел на попятную.

– Возможно, я смогу набрать нужную сумму… Но к чему такая спешка?

– А вот это, мэтр, вас уже определенно не касается, – надменно сказал Льюберт. И тут же почувствовал, что допустил ошибку. Эта отповедь должна была лишь утвердить Диведа в мысли, что тут что-нибудь нечисто. Хотя, конечно, никакой другой ответ тоже не спас бы положение. Когда кто-нибудь продает фамильный перстень, то яснее ясного, что этот человек либо находится на грани разорения, либо решил удариться в бега.

Ювелир, конечно, тут же замахал руками, заверяя покупателя, что он не хотел лезть в чужие тайны, и что он всю свою жизнь следовал правилу "меньше знаешь – крепче спишь". Слушая ростовщика, Льюс окончательно уверился, что Дивед продаст их со всеми потрохами, едва выйдет из гостиницы. Было совершенно непонятно, на что в данном случае надеялся "дан-Энрикс". В конце концов, даже Пастух, при всей своей наивности, не мог всерьез рассчитывать, что человеку с такой рожей можно доверять.

Дивед тем временем выкладывал на стол монеты из своего поясного кошелька и составлял из них ровные столбики по десять.

– Одиннадцать полумесяцев, шесть ауреусов и еще шесть… семь ассов, – сказал Арно Дивед. – Всего, стало быть, пять тысяч. Можете пересчитать.

Крикс небрежно отмахнулся.

– Я и так все видел.

– Значит, вы довольны?

– Не совсем… Как только вы отсюда выйдете, вы сразу же помчитесь к лорду Аденору – доносить ему о том, что только что купили перстень Дарнторна. И не делайте такое удивленное лицо, меня вы этим не обманете. Вся городская стража знает, что вы служите Ральгерду Аденору и шпионите за всеми, кто ведет с вами дела. И как нам теперь быть, мэтр Арно?..

Ювелир открыл рот, но не сказал ни слова – так и стоял, нелепо шевеля губами. Впрочем, энониец явно и не ждал какого-то ответа.

– Думаю, что самым лучшим будет задержать вас здесь до вечера, – сказал он веско. – И предупреждаю: если вы решите поднять крик, мы вынуждены будем обойтись с вами без всяких церемоний.

– Это что, разбой?.. – прошипел побелевший то ли от испуга, то ли от негодования Арно.

Крикс пожал плечами.

– Ну, так-то уж зачем? Разбоем это было бы, если бы мы просто забрали ваши деньги, а мы оставляем вам кольцо, цена которого по меньшей мере вдвое больше ваших пяти тысяч. Думаю, что вы внакладе не останетесь.

Дивед с бешенством смотрел на Рикса. Судя по его лицу, слова южанина его отнюдь не убедили. Льюса, впрочем, тоже. С его точки зрения, разумнее всего было прикончить Диведа, оставив себе и кольцо, и деньги. Если вспомнить, кем был этот ювелир, такой поступок даже можно было бы считать хорошим делом.

К сожалению, не приходилось сомневаться, что южанин будет против.

Обращаясь к Диведу, Пастух распорядился:

– Cядьте в это кресло и молчите. Я сейчас найду какую-нибудь подходящую веревку. Льюберт, нож все еще у тебя? Если заметишь, что он собирается кричать…

– Можешь не беспокоиться, – кивнул Дарнторн, придвинувшись поближе к ювелиру. К большому удовольствию Дарнторна, глаз Арно заметно дернулся.

– Вы не посмеете! – тихонько взвизгнул он.

– Я – может быть. А вот Дарнторну уже нечего терять, – сказал "дан-Энрикс" почти весело, сдирая балдахин с кровати и разматывая шнур, державший занавеску. – Садитесь, мэтр, ну же!…

Пыхтя от злости, Арно Дивед сел – и через несколько секунд оказался крепко привязанным к своему креслу. Шея и лицо ростовщика побагровели до свекольного оттенка. Льюберту подумалось, что эдак он, пожалуй, задохнется – чтобы перестраховаться, энониец запихал в рот Диведу чуть ли не половину занавески – но никакой жалости к Арно не испытал. Должно быть, Крикс прочел все эти мысли на его лице, поскольку он понимающе усмехнулся углом рта.

– Сказать по правде, я уже давно мечтал сделать с ним что-нибудь подобное, – признался энониец доверительно. И, обернувшись к Диведу, насмешливо добавил – Не расстраивайтесь, мэтр! Мы оплатили эту комнату на сутки, так что, в самом худшем случае, вас найдут завтра утром.

Льюберт незаметно покачал головой. Крикс мог говорить о своих отношениях с сеньором что угодно, но иногда он был точной копией мессера Ирема.

И все же было непонятно, с какой стати Крикс так разошелся. Неужели он решил, что ему уже нечего терять?.. Льюберт с сомнением взглянул на энонийца. На что он рассчитывает и как собирается выкручиваться из той ситуации, в которую ввязался?

– Помоги мне его обыскать, – попросил Крикс, обшаривая карманы ювелира. Льюберт подавил желание протереть глаза. Раньше он не смог бы представить себе Пастуха, занимающегося настолько неблаговидным делом.

– Ты что, действительно намерен его обокрасть?.. – осведомился он, но все же подошел к привязанному пленнику и стал отстегивать от его пояса вместительную кожаную сумку, заменявшую ростовщику кошель.

– Не совсем так… Я хочу убедиться в том, что он не носит с собой какую-нибудь дрянь, которую не стоит оставлять в его руках. Считай, что это война и что мы взяли его в плен.

– Ну-ну…

– Что в сумке?

– Ничего особенного. Несколько динэров, пузырек с чернилами, пара ключей и какая-то мелочь… Думаю, что он действительно отдал нам за кольцо почти все свои деньги, – с сожелением отметил Дарнторн. Еще пара сотен была бы совсем нелишней на пути в Бейн-Арилль – разумеется, при условии, если "дан-Энрикс" не уперся бы рогом и не помешал ему из взять.

– Дай-ка ее сюда.

Крикс отобрал у него сумку ювелира, но, вместо того, чтобы осматривать ее содержимое, взял нож и распорол подкладку, совершенно не заботясь о том, что Дивед за его спиной хрипит от ярости. На пол выпало несколько маленьких мешочков из холста. Льюберт подался вперед, чтобы получше рассмотреть находку, а "дан-Энрикс" сухо рассмеялся.

– Старый фокус!.. Я сто раз видел такое в Алой гавани.

– А что это?

– Неужели не догадываешься?.. Люцер. И, надо думать, первосортный. Разве ты не знал, что Дивед продавал люцер многим аристократам из числа недавних заговорщиков? В том числе Бейнору Дарнторну.

– Неправда, – возмутился Льюберт. – Дядя не дышал люцером. Я бы знал.

– Ну, мало ли… если учесть, как он держался в заключении, лорд Бейнор либо пристрастился к "благовониям" совсем недавно, либо был очень осторожен. Кое-кто из арестованных скис без своей отравы в первые же дни. Предложи им кто-нибудь несколько унций твисса, они бы без всяких ворлоков выложили все подробности про заговор. Одна беда – в подобном состоянии человек скажет то, что от него хотят услышать, а не то, что есть на самом деле, так что для суда над ними толку от таких признаний – как от гнутой медьки в ярмарочный день. А ворлок жалуется, что допрашивать этих люцерщиков – как фехтовать в песке по горло. Они могут думать только об одном. Ну ладно, это к делу не относится, – перебил себя Рикс. – Я его забираю. Монсеньору будет интересно знать, что Дивед держит эту пакость прямо в своем доме.

Поморщившись от боли в раненом боку, южанин кое-как нагнулся и собрал мешочки с зернами. Дарнторн хотел помочь, но Крикс управился быстрее, чем он успел что-то сделать. Глядя, как южанин распихивает свертки по карманам, Льюберт испытал какую-то неясную тревогу, но потом сказал себе, что волноваться не о чем. Пастух, конечно, никогда не отличался рассудительностью, но пристрастия к люцеру он определенно не питал.

Выпрямившись, южанин деловито сказал:

– Помоги мне развернуть кресло к окну. Так, чтобы от двери было не видно, кто на нем сидит.

Оценив идею Крикса, Льюберт взялся за тяжелое резное кресло. Двигать его пришлось в одиночку, потому что энониец после первых же усилий побелел, как полотно, и прислонился к стенке.

Когда с Диведом было покончено, Льюс, тяжело дыша, обернулся к "дан-Энриксу".

– Что дальше?..

– Полагаю, ничего. Теперь нам остается только ждать, пока на улицах совсем стемнеет. На твоем месте я бы сейчас отдохнул. Когда ты выберешься из Адели, ты не должен будешь останавливаться на ночлег, пока не доберешься до Лейверка.

– Хорошо, я сам давно хотел лечь спать. А ты?

– А мне еще нужно написать пару писем.

Льюберт хмыкнул.

– И кому это ты собираешься писать? Мессеру Ирему?..

Крикс не ответил на насмешку, и Дарнторна окатило холодом при мысли, что он, чего доброго, случайно попал в точку. Написать Ирему о том, что здесь происходило, было бы чистым безумием – но именно поэтому нельзя было быть до конца уверенным, что энониец этого не сделает. Впрочем, сил раздумывать об этом у Дарнторна уже не было. Сказались все события этого дня и почти бессонная ночь накануне. Льюберт рухнул на измятую кровать и почти моментально провалился в сон. Во сне он видел Адельстан и Арно Диведа, обряженного в темно-синий доминантский плащ.

Проснувшись через несколько часов с тяжелой, мутной головой и с ощущением, что он проспал по меньшей мере сутки, Льюс прежде всего увидел Пастуха и стол, накрытый к ужину. В колеблющемся свете нескольких свечей эта картина выглядела мирной, даже по-домашнему уютной – разумеется, если не вспоминать о Диведе. Несколько следующих минут Льюберт рассматривал своего старого противника из-под полуопущенных ресниц, и размышлял о том, что, если ему повезет, и он сумеет выбраться из города, он больше никогда не увидит ни Адель, ни Академию, ни дом, в котором жил последние семь лет. Невелика потеря, разумеется, и все же ему на секунду стало грустно. Потом Льюс заметил на сбившейся простыне несколько полустертых полос, в которых при более внимательном осмотре можно было узнать следы крови. Он поморщился. Выходило, что кровотечение у Пастуха не прекратилось даже после перевязки.

Во всем виноват этот болван, который называет себя лекарем, – злобно подумал Льюберт. Наверное, повязка с самого начала была наложена недостаточно плотно, так что при каждом движении терлась о края раны. То-то энониец столько времени ворочался и не мог отыскать удобное положение.

– Проснулся?.. Я уже хотел тебя будить. Пока ты там ворон считаешь, все остынет, – бодро сказал Рикс, уже успевший сесть за стол. Голос южанина отнюдь не походил на голос умирающего.

Дарнторн подавил тяжелый вздох и присоединился к своему врагу.

Садясь за стол, он обнаружил на полу несколько смятых и изорванных листов льняной бумаги. Катышков бумаги и обрывков было много, причем некоторые из них выглядели так, как будто их просто небрежно разорвали надвое и бросили под ноги, зато по виду остальных можно было предположить, что их комкали долго и яростно. Судя по всему, с задуманными письмами у Рикса что-то не заладилось.

Может быть, стоило порадоваться этому. Мало ли что – а главное, кому – мог написать безбашенный Пастух.

Пока они ели, Льюберт не мог избавиться от ощущения, что происходит что-то необычное. Он не сразу понял, что именно кажется ему странным, но потом сообразил. Дело было в "дан-Энриксе". Глаза южанина блестели ярче, чем обычно, говорил он слишком оживленно, а на щеках выступил румянец. Когда с ужином было покончено, Крикс поднялся на ноги так резко, что с грохотом опрокинул стул. Льюберт начал подозревать, что дело тут не только в лихорадочном волнении и выпитом за ужином вине.

Он повнимательнее посмотрел на энонийца и впервые обратил внимание, что светло-карие, с болотной зеленью глаза южанина казались почти черными из-за расширенных зрачков.

– Ты что, люцером надышался, что ли?.. – резко спросил Льюберт, вспомнив о конвертиках с дурманом, который Пастух изъял у Диведа. Дарнторну очень хотелось бы думать, что он ошибается, но признаки употребления люцера были налицо – блестящие глаза, быстрые нервные движения и неестественно-приподнятое настроение… Льюс видел это уже много раз – обычно среди посетителей "Вдовы", которые являлись к местным девкам уже под воздействием аварского дурмана.

Энониец ухмыльнулся, словно озадаченное лицо Льюберта было самым забавным, что ему случалось видеть.

– Не надышался, Льюс. Люцер вдыхают, чтобы вызывать приятные видения. А для того, чтобы снять боль и вызвать быстрый прилив сил, зерна необходимо разжевать.

Смотреть на Пастуха, спокойно рассуждавшего о правильном употреблении люцера, было невыносимо.

– Ты же говорил, что отдашь его Ирему! – процедил он. – Как тебе только в голову пришло самому жрать эту отраву?!

– Люцер обезболивает, Льюс, – напомнил энониец, качнувшись с пятки на носок. – Ты не пробовал пройти пешком полгорода после того, как тебя ткнули в бок ножом?..

Льюберт смутился, но все-таки не настолько, чтобы замолчать.

– Оттого, что ты съел эти зерна, твоя рана никуда не делась. Но теперь ты не заметишь, даже если она снова разойдется. Либо ты загонишь себя насмерть, либо пристрастишься к этой дряни и закончишь, как Фессельд.

Южанин отмахнулся.

– Не преувеличивай… Это всего несколько зерен. "Призраки" всегда используют люцер, чтобы стать нечувствительными к боли и не уставать в бою.

– Боль и усталость для того и существуют, чтобы люди знали, когда следует остановиться. А если ты этого не понимаешь, то ты еще больший идиот, чем я считал. Будь у тебя хоть капелька ума, ты бы оставил эти зерна там же, где их взял.

– С каких это пор тебя стало заботить мое состояние? – фыркнул Пастух, и Льюберт не нашелся, что ответить. Энониец, видимо, решил, что спор окончен, и заговорил другим, более деловитым тоном – Ты не сможешь покупать еду до самого Лейверка, так что собери остатки ужина и заверни их в скатерть. Будет, чем перекусить в пути.

Льюс начал собирать еду, по-прежнему кипя от возмущения.

Пока Дарнторн возился у стола, Крикс прохаживался взад-вперед по комнате, засунув руки глубоко в карманы. В том, чтобы врать, нет ничего особенного, каждый человек вынужден постоянно говорить неправду – по случайности, ради удобства или даже из каких-нибудь великодушных побуждений. Так что остается совершенно непонятным, почему какая-нибудь ложь проходит совершенно незаметно, а другая оставляет гадостное послевкусие, как после стакана скисшего вина.

Южанин покосился на Дарнторна. За последний день Дарнторн, наверное, вполне уверился, что его старый недруг – законченный сорвиголова, способный с удивительной небрежностью переступить через свою вассальную присягу и даже через имперские законы. Крикс дорого бы дал за то, чтобы подобный образ хоть наполовину соответствовал действительности – тогда ему было бы гораздо легче. Когда он решил предупредить Дарнторна о намерениях лорда Ирема, Крикс вовсе не рассчитывал самостоятельно организовывать для Льюберта побег. Но события, как водится, развивались по своей собственной логике, нимало не сообразуясь с его планами.

"Дан-Энрикс" с горечью подумал, что каждый его сегодняшний поступок был всего лишь следствием самого первого решения, но в результате получалось, что он делает совсем не то, что собирался, и, наверное, совсем не то, что должен был. В какую-то минуту энониец даже пожалел о том, что вообще узнал о планах сэра Ирема, но уже в следующий момент понял, что в подобных сожалениях нет никакого смысла. Рыцарю пристало делать то, что он считает правильным, а не стараться снять с себя ответственность за все происходящее.

Крикс снова повторил себе, что Император и лорд Ирем слишком ожесточены случившимся в Бейн-Арилле, а Сервелльд Дарнторн озлоблен неудачами и в силу этого непредсказуем. Кто-то должен прекратить это безумие. Что ж тут поделаешь, раз этим "кем-то" выпало быть именно ему.

Крикс вспомнил, как Саккронис, преподававший в Академии изящную словесность, читал им какой-то философский монолог. Помимо всего прочего, там было сказано, что, когда попадаешь в ситуацию, в которой у тебя нет выбора, самое главное – держаться со спокойным мужеством. Увы – попытки отыскать в себе это спокойствие и мужество не приводили ни к чему. Избавиться от страха, запоздалых сожалений и тоски "дан-Энриксу" никак не удавалось.

Перепортив с дюжину листов бумаги, Крикс передумал писать лорду Ирему. Раза три или четыре ему удавалось написать пару абзацев текста прежде, чем очередной вариант письма бывал тщательно смят и брошен в стопку к предыдущим, но все остальные версии письма оказывались никуда не годными уже на первых строках. Крикс не мог найти разумных слов, при помощи которых можно было объяснить мессеру Ирему свои поступки. О чем вообще тут можно говорить, если каждый из них искренне верит в собственную правоту и убежден, что поступал единственно возможным образом?.. Крикс готов был поклясться, что его сеньору не нужны ни его оправдания, ни объяснения. Для сэра Ирема не существует ни одной уважительной причины, по которой кто-нибудь из членов Ордена может пойти против его решения и воли Императора. Наверное, он прав. Вот только каждый человек – сначала человек, а уж потом чей-то вассал или член гвардии.

Промучавшись над письмами по меньшей мере час, Крикс до краев налил в бокал вина и в несколько глотков опорожнил его, надеясь, что легкое опьянение поможет ему выкинуть из головы все мысли, так и не изложенные на бумаге. Но вино не принесло ему ни тени облегчения. Помимо мысленного спора с сэром Иремом, "дан-Энрикса" мучило ощущение, что его жизнь висит на волоске. Что его ждет, когда его участие в побеге Льюберта раскроется? Орденский трибунал? А дальше – ссылка, заключение, может быть даже смерть… Хотя последнее, конечно, маловероятно. Правда, голос коадъютора формально значит столько же, сколько любой другой, однако же в реальности орденский суд довольно редко поступал вопреки воле своего главы, а Ирем не пошлет его на казнь. Наверное, – с горечью уточнил южанин про себя. В конце концов, об ультиматуме мятежникам Крикс тоже мог вполне уверенно сказать, что коадъютор на такое не способен.

Несколько минут спустя "Дан-Энриксу" внезапно вспомнились мешочки с зернами люцера, найденные в сумке Диведа. Помимо всего прочего, те, кто разбирался в действии люцера, утверждали, что у человека, разжевавшего несколько зерен, изменяется не только физическое состояние, но и ощущение действительности. Прибегающе к помоши люцера всегда фонтанируют энергией и выглядят как люди, страстно увлеченные каким-то делом, хотя в действительности мысли у них скачут и мешаются, так что полностью сосредоточиться на чем-нибудь одном им удается только через силу. Это было как раз то, чего ему сейчас недоставало. А надрывная боль в боку давала ему вполне законный повод прибегнуть к аварскому дурману – его ведь используют для раненых. Правда, в столичных лазаретах не дают люцера в чистом виде – его измельчают и делают смесь, которую обычно называют твиссом – но ведь и больным из лазарета не предстоит таких трудов, как Риксу этим вечером…

Крикс вытащил один из свертков, развернул его и несколько секунд рассматривал горчично-желтые, мелкие зерна. Странно. Порошок, который делают из этих зерен, чтобы жечь его в жаровнях, грязно-серый, совершенно не такой, как сам люцер.

В трактатах об Айн-Рэме говорилось об одном из Призраков, который вынужден был в одиночку отбиваться от тридцати человек. Причем тот, которого он должен был убить, держался позади, надеясь, что убийца не сумеет до него добраться. Далее в трактате утверждалось, что тот Призрак разжевал двадцать зерен люцера, прорубил себе дорогу к цели и убил того, кого ему было поручено. А потом погиб – но не от рук оставшихся в живых врагов, а от того, что у него лопнуло сердце. В книге так и говорилось – "лопнуло", и Крикс тогда поежился, вообразив себе такую смерть. Значит, двадцать зерен – это очень много, даже для Призрака, который пользовался ими почти всю сознательную жизнь. Разумнее взять три или четыре.

Ладно, пусть четыре, – решил Крикс и высыпал мелкие зерна на ладонь. А потом положил их в рот и тщательно переживал, прислушиваясь к своим ощущениям.

Вкус у люцера оказался вяжущим, довольно-таки неприятным – на секунду Риксу даже захотелось выплюнуть разжеванную массу и прополоскать рот вином. Но это ощущение вскоре пропало, а по телу стало быстро разливаться странное тепло. Несколько секунд спустя Крикс с некоторым удивлением заметил, что боль в боку прошла, как будто ее не было. Одновременно с этим отступили и терзающие его мысли о мессере Иреме. Собственное положение внезапно начало казаться Риксу не таким уж безнадежным, а недавнее отчаяние – здорово преувеличенным. Южанин понимал, что это ощущение вызвано действием люцера, но оно приносило облегчение, и значит – оно того стоило.

Крикс разворошил угли в жаровне и отметил, что под действием люцера огонь кажется гораздо ярче. Краски тоже стали ярче, а звуки усилились настолько, что сейчас Рикс четко слышал не только надсадное пыхтение ростовщика, но даже дыхание спящего Льюберта.

Он чувствовал сильное сердцебиение – сказать по правде, сердце колотилось в ребра так, как будто бы решило выпрыгнуть наружу. Если бы под одурманивающим действием зерен энониец сохранил способность испытывать страх, он бы, пожалуй, испугался, но сейчас сходство его ощущений с повестью о гибели убийцы из Айн-Рэма показалось ему разве что забавным.

Потом он спустился вниз, распорядился насчет ужина и сам принес его наверх, в их комнату. Все вместе заняло у него чуть меньше часа. За это время ощущения, вызванные люцером, слегка притупились, но Крикс понимал, что он по-прежнему чувствует и ведет себя совсем не так, как обычно. А потом проснувшийся Дарнторн принялся возмущаться тем, что он воспользовался отнятым у Диведа люцером…

Крикс поморщился. В другое время он и сам был бы полностью согласен с тем, что говорил Дарнторн. Но это далеко не означало, что он сожалел о собственном поступке.