Текст книги "Модницы"

Автор книги: Линн Мессина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Сетка действий, 19 августа: начать суетиться

– Суетиться? – говорю я, щурясь, чтобы проверить, что правильно прочитала слово. Майя выдала мне копию своего нового учебника жизни. Она уменьшила шрифт до седьмого кегля, распечатала «сетку» на три месяца и связала пятьдесят страниц голубой ленточкой. Получилась книжка с таким мелким шрифтом, что смахивает на сокращенную версию Оксфордского словаря английского языка, к которому прилагается лупа, – иначе не прочитать.

– Что это? – спросила я, когда она только вручила мне эту самодельную тетрадку.

– Карманное издание. Ты мой куратор, – сказала она, словно разъясняла очевидное.

– Я куратор?

– Ну да, мой куратор. Твоя обязанность за мной присматривать, – объяснила она, будто назначать себе няньку было вполне обычным занятием. – Я как алкоголик, а это мои шаги к выздоровлению. Когда ты заметишь, что я срываю график, твоя задача призвать меня к порядку.

Я принимаю на себя эту ответственность – не верю, что это надолго. Через неделю Майе надоест отчетность и режимы, и она переключится на что-нибудь другое. Так уж она устроена. Я знаю свою подругу больше десяти лет, и она далеко не впервые начинает новую жизнь.

– Что значит «начать суетиться»? – спрашиваю я, кладя книгу на стол – карманное издание, слишком толстое для кармана, – и начиная долгий процесс уборки. У Майи маленькая кухня, на стеллажах места не хватает, поэтому она складывает тарелки в стопки и ставит их на пол. Майя хочет оставить их так на ночь, но я не могу этого допустить. Я не могу спать, зная, что мыши гуляют по кухне. Ставлю стопку тарелок из-под салата в раковину.

– Ну, знаешь, суетиться, – говорит она, глядя на меня с неодобрением. Это ее квартира и ее вечеринка, и она не может спокойно позволить мне хозяйничать. Я счищаю пальцем засохший сыр, и Майя сердито фыркает. Каждое мое действие как упрек ей.

– Ну-ка, – она отодвигает меня и надевает желтые резиновые перчатки, – дай я.

– Я знаю только, как подсуетиться.

Майя раздраженно глядит на меня и объясняет:

– Поскольку у меня больше нет агента и, возможно, никогда не будет…

– Не говори глупостей. Ты даже еще не начала ис…

Майя прерывает меня, поднимая мокрую желтую руку.

– Погоди-погоди. Пятнадцатое августа.

Звучит настолько абсурдно, что я просто пялюсь на нее.

– Что?

– Сетка действий, пятнадцатое августа.

Я нахожу пятнадцатое августа и читаю вслух:

– Посмотреть в лицо реальности.

– Сделано, – говорит она. – Реальность такова, что у меня нет агента и вполне может никогда и не быть. Мне надо с этим справиться. – Она выдавливает на губку голубую жидкость. – Вообще-то я уже с этим справилась четыре дня назад. Я перешла к новым задачам.

– Но, Майя, ты найдешь нового…

– Брр! – говорит она и останавливает меня жестом дорожного патрульного. – В своем доме я никакого душегубительного оптимизма не потерплю, только цинизм без иллюзий с примесью отчаяния.

– Звучит жутко, – говорю я в ужасе.

За свою честность без иллюзий я заработала раздраженный взгляд.

– Виг, ты мой куратор. Либо поддерживай меня во всем, либо дай мне найти кого-нибудь другого.

Ни тот, ни другой вариант меня не устраивают, так что я меняю тему.

– Ты собиралась объяснить насчет суеты…

– Поскольку у меня больше нет агента и, возможно, никогда не будет, надо искать подходящую запасную карьеру, вдруг с написанием бестселлеров ничего не выйдет. Я не могу всю жизнь читать корректуры.

Корректура – работа настолько занудная, что остается только радоваться, что не ты ею занимаешься, не лучше ввода технических данных или сбора платы за проезд. Меня не удивляет, что Майя хочет все бросить. Редакторы обращаются с корректорами так, будто они неизбежное зло, которое приходится терпеть – как пробки на дорогах в уик-энд, – удивительно, что она еще столько продержалась.

– И что ты собираешься делать? – спрашиваю я. Себе я задаю такой вопрос каждое утро, когда просыпаюсь, и ответ так мне и не дается. Не знаю, что хочу делать. Не знаю, кем хочу быть, когда вырасту, поэтому год за годом я остаюсь в «Моднице», надеясь, что в один прекрасный день меня озарит вдохновение. У Майи все по-другому. Она всегда знала ответ, и это нечестно, чтобы она нашла вторую мечту прежде, чем я найду первую.

Майя пожимает плечами.

– Я собираю идеи. Я должна решить к тридцатому августа, так что вноси предложения до двадцать восьмого самое позднее.

Рядом с раковиной возле мисок и черпаков уже выросла стопка чистых тарелок, и я беру полотенце. Куда все это ставить? Открываю и закрываю шкафчики один за другим.

– А пока, – продолжает Майя, – я хочу попробовать писать статьи для журналов. Вот тут-то и потребуется суета. Мне надо быть поактивнее в маркетинге идей. Я думала подождать, пока ты станешь главным редактором и будешь поручать мне статьи, но с этим не очень получается.

– Вот уж не знала, что ты так заинтересована в моей карьере, – говорю я, держа в руке зеленый пластмассовый дуршлаг. Где стоят пластмассовые миски? – И с какими журналами ты собираешься сотрудничать?

– Думаю, лучше всего начать с тех, где я читаю корректуры. Я там знаю людей.

Майя работает в основном на женские журналы вроде «Гламур», «Космо» и «Мари Клэр». Их область интересов невелика, и статьи ходят по заколдованному кругу от секса и отношений до красоты и здоровья. Я не представляю себе, чтобы это интересовало Майю.

– Тебе же придется писать об антиокислителях и о десяти способах измениться ради мужчины.

Она морщится.

– Ради мужчины меняться нельзя.

Я тыкаю в нее лопаткой.

– Сетка действий, девятнадцатое августа – перестань думать самостоятельно.

– Ты мне не помогаешь, – говорит она, ополаскивая красно-зелено-желтую тарелку. Посуда у Майи собрана с блошиных рынков и магазинов подержанных вещей по всей стране. Ни одна тарелка не похожа на другую, но на всех картинки с цветами.

Я как раз помогаю. Именно это она от меня и просила – ясный и циничный взгляд на жизнь.

– Слушай, даже если ты избавишься от ярлыка корректора – что не факт, эти журналы наклеивают на всех ярлыки сразу и навсегда, – ты с ума сойдешь от скуки. Я тебя знаю, Майя. Испытания солнцезащитных кремов не вписываются в смысл твоей жизни. Это занудно, малоприятно и так утомительно, что ты с тем же успехом можешь писать доклады о курсах акций на бирже, – говорю я сердито. Такие служебные заметки состоят из черного и белого. Майя разноцветная; она живопись Матисса и венецианское стекло.

Это совсем не то, что она хотела услышать, и гнев обрушивается на беззащитную мутовку. Когда Майя наконец кончает ее чистить, мутовка погнута сразу в нескольких местах.

– Это для начала, – говорит она, беря себя в руки, и бросает изуродованное приспособление на сушилку. – Надо же с чего-то начать, можно и с этого. Я начну суетиться, напишу несколько статей для женских журналов, соберу портфель вырезок, составлю себе имя в качестве способного автора, который делает интересной даже скучную тему, и дальше буду ждать интересных заданий. Пара сотен слов о том, какой именно лосьон для загара лучше всего защищает от ультрафиолетового излучения, – это не такая высокая цена. Мне только надо начать суетиться. Все будет хорошо, – добавляет она спокойно, будто уговаривает меня, а не себя, – вот увидишь.

Я в этом не уверена, тем не менее ничего не отвечаю. Просто протягиваю руку за винным бокалом и вытираю его насухо влажным хлопчатобумажным полотенцем. Майя убеждена, что мелкие изменения рябью расходятся по пруду жизни и собираются в обширные изменения, охватывающие все стороны бытия. Но жизнь устроена не так. Ты не авиалиния. Нельзя вынуть по оливке из каждого салата, подающегося в первом классе, и сэкономить одну целую две десятых миллиона долларов.

Зарождается идея

У Роджера на мобильнике вместо звонка музыкальная заставка к малоизвестной шведской детской телепередаче, которую показывали два года в начале семидесятых. Однажды в ресторане Роджер, склонный впадать в детство (и не имевший ни капли шведской крови), хвастался своим звонком и включал быстро приевшуюся мелодию столько раз, что пара за соседним столиком тихо попросила его прекратить. Майя смущенно посмотрела в сторону, я опустила голову, а Роджер весь остаток обеда разговаривал с едой во рту и в промежутках между телефонными звонками жаловался на то, что ни у кого больше нет приличных манер. Похоже, у некоторых людей их не было никогда.

И вот теперь я снова слышу знакомое тра-ля-ля и вздрагиваю. Метрополитен-музей полон летних туристов, и залы европейского портрета забиты потными людьми с кошельками на поясе, но я знаю, что если повернусь, то увижу Роджера. Он прямо за мной, между «Портретом мужчины» и «Портретом бородатого мужчины», и я загнана в угол. Замираю в неподвижности, словно леопард в кустах, и надеюсь, что он пройдет мимо, но мне не хватает камуфляжа. На мне ярко-голубое летнее платье, и на фоне старых голландских мастеров я выделяюсь как маяк.

– Виг, дорогая, – говорит Роджер, и я оборачиваюсь. Поскольку они с Майей больше не встречаются, мне необязательно изображать радость от встречи, вообще не надо ничего изображать, и поэтому я бросаю ему неприязненный взгляд, когда он жестом показывает, что закончит телефонный разговор через секунду. Я не затем пришла в музей, чтобы стоять в приемной у Роджера Чайлда.

Я указываю на ту сторону зала, мол, буду там, и ухожу. Хорошо бы вообще смыться из музея, но вместо этого я прячусь за двумя говорящими по-немецки туристами, которые любуются Рембрандтом. Рядом со мной женщина копирует картину толстым черным углем, и я залюбовалась ее мастерством. Я тоже пришла рисовать копии, делать наброски портретов, но работаю карандашом номер два. Опыта у меня нет, мои неуклюжие пальцы не скользят по бумаге, а спотыкаются, едут не туда. Мне неловко, но я не позволяю смущению подавить свой энтузиазм.

Я решила рисовать в музее потому, что тоже хочу быть разноцветной. Поняла это вчера вечером у Майи, пока выступала против суеты, сушила дуршлаг и убирала тарелки. Мир куда интереснее журнальной врезки о том, как именно мы отбеливаем зубы.

Все началось с Петера ван Кесселя, молодого голландского дизайнера, модели которого вдохновлены Рембрандтом и Франсом Хальсом. Его осенний показ произвел на меня впечатление и запомнился. Захотелось написать о нем. А это уже опасная идея, не по чину. Идею я растоптала. Безжалостно раздавила каблуком. Потому что про новых восходящих звезд дизайна «Модница» не пишет. Новые звезды появляются не в нашей вселенной. По крайней мере не при правлении Джейн.

А потом я решила не сдаваться. Придется пойти еще раз к Келлеру – а он наверняка взбешен моей выходкой – и попытаться обаять его. Придется разрабатывать идею статьи, у которой очень мало шансов воплотиться. Придется. Я все еще не верю в план Майи по поводу суеты, но нельзя ждать, что все придет к тебе само. Надо идти к тому, чего ты хочешь. А я хочу ван Кесселя. Хочу встретиться с ним, и поговорить, и написать о его моделях. Хочу опубликовать статью о рождении суперзвезды прежде, чем она станет звездой.

Но я отвлеклась, и все пропало. Пока обдумывала свое будущее, немцы перешли к следующей картине и оставили меня без прикрытия.

– Виг, – снова говорит Роджер, либо не замечая, либо не принимая всерьез мое поспешное бегство. Он уже закончил телефонный разговор и держит за руку рыжую красавицу в облегающем кожаном платье. Роджер тот еще тип, из тех, что заглядывают в женские уборные, но интереса к облегающим кожаным платьям я от него не ожидала.

Роджера постоянно одолевают прыщи в сочетании с наступающим облысением – линия волос отступает все выше к затылку, а за ней вдогонку уже спешит армия прыщей. Никакое лечение аккутаном не помогало. Невыносимое зрелище. Тихим и задумчивым Роджер бывает разве что когда напьется.

– Прости, Виг, – говорит он, целуя меня в щеку. Когда они с Майей встречались, он меня дорогой не называл и не целовал. – Инфопрокачка. Суперважно.

Роджер считает, что язык можно гнуть и ломать, как тебе захочется. Он склоняет несклоняемые слова и придумывает им несуществующие значения.

– Виг, дорогая, познакомься с Антеей, – говорит он, знакомя меня со своей спутницей, у которой неправдоподобно большие и круглые глаза.

Я протягиваю ей руку.

– Виг Морган.

Ей требуется секунда, чтобы сообразить, что от нее требуется, и только потом она берет мою руку. Пожатие вялое, а рука холодная, как будто здороваешься с трупом.

– Привет.

– Виг – подруга Майи.

– А, – говорит Антея таким кислым тоном, что становится ясно: единственная известная ей Майя – это стервозная психопатка, бывшая подружка Роджера.

– Она редактор в журнале «Модница», – подсыпает деталей ее кавалер.

– Это должно быть круто, – заинтересованно говорит Антея.

– Да, – отвечаю я. Действительно должно.

– Антея работает в магазинчике на Двадцать второй, называется «Демаскировка», – говорит он небрежным тоном. – Слышала о нем когда-нибудь?

«Демаскировка» – это один из тех секс-шопов, которые продают все, что угодно, – от надувных анальных пробок до мужских поясов целомудрия. Я не то чтобы очень хорошо с ним знакома, но видела рекламу в «Виллидж войс».

– «Маскировка»? Да нет, кажется. Они костюмы продают?

Роджера раздражает мое невежество, и он собирается объяснять, но Антея хихикает.

– Вроде того, – говорит она, потом добавляет: – Если понадобится костюм, заходите. Весь наш латекс из Европы.

– Ах, из Европы? – В этой области моды я не разбираюсь, но я знаю, что европейское происхождение считается плюсом.

– Да, у нас филиалы в Германии и Амстердаме.

Роджеру эта дружеская беседа не нравится. Как только «Демаскировка» потеряла шокирующий привкус и превратилась в милый магазинчик костюмов с европейским шармом, тема теряет для него интерес. Роджер нетерпеливо смотрит на часы.

– Смотри-ка, время бежит. Нам с Антеей пора бежать – у нас дела. – Он кладет руку ей пониже поясницы и снова наклоняется поцеловать меня. На этот раз я готова и вовремя отворачиваюсь. Его губы чмокают воздух.

– Очень рад был тебя видеть. Передай Майе привет, ладно?

В глазах у него ужасный победный блеск. Он ждет, что я побегу к девушке, с которой он расстался четыре дня назад, и расскажу ей, что теперь он встречается с большегрудой красоткой, которая интересуется цепями и кнутами. Я прощаюсь с Антеей и продолжаю делать записи о дельфтской школе. Майе я так ничего и не рассказываю.

Все еще первая стадия

Алекс Келлер открывает мне дверь, и его лицо искажено гневом. Он все еще хорош собой, но сейчас больше похож на то, чего я от него жду, и это помогает мне расслабиться. Сейчас разберемся со вчерашним недоразумением.

– Кто вы? – говорит он на повышенных тонах, пока я стою в коридоре, где нас слышат все соседи. – Почему вы подрываете счастье моей собаки? Что такого вам сделали мы с Квиком, что вы хотите разрушить его жизнь?

Я открываю рот, чтобы объяснить, но он мне не дает. Келлер в ударе, он мчится по проверенной территории, не давая себя перебить.

– Вы хоть представляете себе, как трудно найти выгульщика, которому можно доверять? Хоть чуть-чуть представляете? У вас есть собака?

Я решаю, что это риторический вопрос, как и предыдущий, и не отвечаю.

– Отвечайте, – настаивает он, грозно повышая голос.

– Нет.

– А кошка?

– Нет.

– А рыбка?

– Нет.

– У вас есть хоть какие-нибудь домашние животные?

– Нет.

– То есть вы вообще ничего не понимаете в том, как следить и ухаживать за домашними животными! Вы хоть представляете, что вы наделали?

– Нет.

– Вы представляете, как вообще было сложно добиться встречи с Келли? Она очень занята и согласилась со мной повидаться в качестве личного одолжения общему другу. Личного одолжения! А меня не было на месте, когда она пришла на назначенную встречу. Вы знаете, что она сделала, когда обнаружила, что меня нет на месте? Она оставила у привратника короткую резкую записку, в которой сообщила, что ей некогда играть в игры и что ей придется лишить себя удовольствия иметь меня в патронах. И если вы не поняли, слово «удовольствие» она употребила исключительно в ироническом смысле.

Не хотела бы, чтобы мою собаку выгуливал человек, употребляющий в обычном разговоре слово «патрон», но ведь я ничего не понимаю в том, как следить и ухаживать за домашними животными.

Келлер делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

– А теперь прошу прощения. Не вижу смысла дольше терпеть ваше присутствие. – Он закрывает дверь.

Келлер много лет ужасно себя вел, и наверняка против него уже пробовали кукол вуду, заклятия и заговоры, но я не собираюсь никого атаковать.

Стучу в дверь, надеясь, что он хотя бы вернется и глянет в глазок, чтобы мне не пришлось звонить в звонок. Я пришла просить у него об одолжении и прекрасно понимаю, что еще больше злить его мне ни к чему. Но приходится рисковать. Я готова стоять у него на пороге, стучать к нему в дверь и кричать его имя. Я готова на что угодно. Случайная фантазия – свергнуть Джейн – просто помогала мне выдерживать четырнадцатичасовой рабочий день, но теперь это дорогая мне цель. Она должна осуществиться.

Темная тень – глаз Келлера, как я понимаю – закрывает дыру, и я принимаю позу глубочайшего покаяния, опуская плечи и делая пристыженный вид, хотя он и видит меня в крошечном и искаженном виде.

– Я хочу извиниться, – говорю я, зная, что дверь тонкая. Соседи смотрят телесериал, и я ясно слышу каждое слово. – Пожалуйста.

Он не отвечает, но тень никуда не уходит.

– Мне очень жаль, и я хотела бы объяснить причины своего поведения. Я сама потрясена тем, что натворила. – Не знаю, как должно выглядеть потрясение, так что просто усиливаю степень покаяния и склоняю голову. – Поверьте, я не хотела погубить счастье Квика, – настаиваю я, стараясь не терять искренность. Не думаю, что чье бы то ни было счастье погублено, но этого вслух говорить пока не стоит. Пусть сначала впустит меня.

Келлер открывает дверь.

– Кто вы? – говорит он ровным тоном. Меня уже не волнует, что соседи подслушивают.

– Виг, – говорю я и морщусь, ожидая неизбежного потока ругательств.

Но вместо брани он хмурится.

– Виг, а дальше как?

Виг редкое имя; не может быть, чтобы он знал какую-нибудь еще Виг.

– Виг Морган. Мы вместе работаем.

– У «Уолтерса и компаньонов»? – Он явно перебирает в уме лица людей, которых каждый день видит в офисе. Моего лица там нет.

«Уолтерс и компаньоны»? – думаю я.

– Нет, в «Моднице».

– О, – говорит Алекс, на минуту смутившись, и слегка краснеет. Он чувствует, что я заинтригована, что я хочу побольше услышать про «Уолтерса и компаньонов». Алекс молча смотрит на меня, осторожно обдумывая свой следующий шаг. Наконец распахивает дверь и отходит в сторону, чтобы пропустить меня. – Входите.

Первая работа Делии

– Последние два года раздел ведет Делия, – рассказывает мне Алекс. – Она делает все. Изучает события, вырабатывает идеи, обедает с представителями знаменитостей, нанимает авторов, пишет статьи, принимает съемки, составляет контракты, выбирает фотографии, редактирует статьи, назначает сроки, планирует издательский календарь.

– А вы? Вы не делаете ничего? – спрашиваю я, стараясь не показать в голосе осуждения, стараясь не выглядеть потрясенной, как будто в обманах такого масштаба нет ничего особенного, как будто я не была до сих пор уверена, что на такое способны только правительства.

Он пожимает плечами.

– Я делаю все это возможным.

– И только?

– Время от времени я встречаюсь с Лидией, чтобы поддерживать видимость.

– Время от времени? – Мой голос звучит слегка презрительно. То, что он описывает, – не работа, а хобби. Такими вещами богачи занимаются в перерывах между ленчами в «Плаза» и покупкой бриллиантов у Тиффани.

– Раз в месяц, иногда два раза.

– И Делия не возражает?

Он явно удивлен этим вопросом. Это заметно по тому, как он приподнимает брови и смотрит на меня.

– С какой стати?

– Она делает всю работу, а вы получаете признание, – говорю я, подчеркивая то, что кажется мне очевидным. Но это, оказывается, вовсе не так очевидно, как я думаю.

– Да перестаньте, – говорит он презрительно, будто Делия какое-то политическое или социальное движение, которое он не поддерживает, что-то вроде «Картографов за социальную справедливость». – Делия полностью независима. Она планирует свои дни так, как удобно ей, а не мне. Она долго обедает, приходит поздно и уходит рано, когда захочет. Она работает быстро и эффективно, и ей не приходится изображать занятость, когда все переделано и работы нет. Ей не приходится подчиняться капризам босса-тирана. Я не прошу ее готовить мне кофе, заказывать столик в ресторане, получать мою одежду из химчистки, сидеть до девяти вечера, чтобы отвечать на телефонные звонки или разбирать кучу квитанций, чтобы расписать по пунктам мои расходы.

Мне небезразлична возможность такой независимости, самодостаточности и свободы от тирании. Когда я была юна и только закончила колледж, то именно о такой работе и мечтала. Я думала, что в этом моя работа и будет состоять, пока не поняла, что ассистенты по управлению не занимаются управлением. Они только снимают копии, заполняют финансовые отчеты и рассылают докладные записки.

– Большинство важных решений принимает она, – говорит он, продолжая подчеркивать преимущества своей лицензионной системы. – На ней вся ответственность важной должности, но ей не приходится никому давать отчет. Это идеальный способ изучить работу журнала. Заметьте к тому же – она непременно получит должность редактора светской хроники, когда я уйду. Вообще-то она могла бы получить ее уже сегодня, если бы Джейн так не придиралась к возрасту. К счастью для меня, Джейн ни за что не отдаст мою должность такой молодой сотруднице, хотя та может делать мою работу одной левой. Но через год-другой Делию будет не удержать. Мне придется отойти в сторону, а не то она собьет меня с ног.

Делии двадцать три. Она как раз именно такая целеустремленная отличница, каких ищут корпорации по всей Америке, когда набирают на работу целеустремленных отличников. Она закончила Фордэм за три года и задержалась еще на год, чтобы получить степень магистра. Она с первой попытки нашла себе работу, выдержав собеседование в «Моднице», она понравилась и Келлеру, и ответственному редактору, и ее приняли в течение суток. Она из тех, о ком будут рассказывать по национальному общественному радио. Журнал «Нью-Йорк» включит Делию в статью о тридцати представителях поколения моложе тридцати. Через десяток лет она будет командовать крупным изданием, а то и всем миром.

У меня нет заморочек с возрастом, как у Майи – я не обзаводилась агентом, целями, не заводила бой-френда больше чем на полгода, – но Делия Баркер заставляет меня чувствовать себя старой, чувствовать, будто игра уже окончена и двадцать девять не начало, как говорят другие, будто моя жизнь не дотягивает до уровня. Она постоянное напоминание о том, что ты никогда не была достаточно умной, достаточно красивой, достаточно сообразительной. От меня никто не ожидает, что я собью его с ног.