Текст книги "Модницы"

Автор книги: Линн Мессина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Третья стадия

Алекс Келлер звонит мне в среду с утра пораньше сообщить, что дело сделано.

– Все системы готовы к бою. Вчера вечером в шесть Делия подала Джеки список ноябрьских мероприятий, – объявляет он с куда большей радостью по поводу грядущего падения Джейн, чем можно было ожидать от человека, которого привлекли к участию путем шантажа.

– Не шантажа, – поправляет он, когда я шепчу все это в трубку. – Вы сложили руки при первом же ответном маневре. Лучше вам сосредоточиться на журналах. Военные игры явно не самая сильная ваша сторона.

– Это не война.

Келлер смеется.

– Вы не думаете, что вручение этого списка Джейн – первый акт агрессии?

– Нет, – говорю я, потому что он не первый. Первым было подбрасывание папки с «Позолоченной лилией».

– Так или иначе я не могу этому не радоваться. Если у меня и были сомнения, они исчезли, когда я увидел реакцию Делии. Похоже, пребывание в моей тени беспокоит ее немного больше, чем она показывает.

Я думаю о ящике с досье на сотрудников.

– Не принимайте это близко к сердцу. Думаю, она не любит быть ни в чьей тени.

– Да, Делия у нас амбициозна. И дело свое делает куда лучше, чем я. Крайний срок для ноябрьского списка – через две недели, и я ни за что не сумел бы подать его так рано. Ненавижу разговаривать с представителями актеров.

– Тогда хорошо, что вы архитектор.

– Кстати говоря, мне пора. Я уже опаздываю, потому что сегодня пришлось погулять с Квиком подольше.

– От Келли все еще ничего не слышно? – спрашиваю я без тени раскаяния. Погулять с Квиком подольше – значит, посидеть лишние десять минут в тени.

– Нет. Приятель дал мне телефон еще одного выгульщика, но, думаю, ничего не выйдет.

– Почему?

– Парня зовут Киллер, убийца, значит. Его родители явно хотели нас о чем-то предупредить.

– Наверняка это прозвище.

– Тогда еще хуже – он объявляет свои намерения.

Для нелюдимого чудовища, которое рычит, если подойти к его укрытию слишком близко, Келлер ужасно разговорчив.

– Я думала, вам пора.

– Так и есть. Я просто хотел удостовериться, что вы завтра вечером свободны.

– Это почему? – спрашиваю я, настораживаясь. Он же зациклен на себе, замкнут на свои проблемы, напоминаю я себе.

– У меня есть план.

– Что за план?

– Ну, не такой сложный, как ваш, и не закончится ничьим уничтожением, но повеселиться будет можно. Что скажете?

– Наш план, – говорю я достаточно громко, чтобы услышала Эллисон, если она ко мне прислушивается, – придумала не я.

– Как-как?

Мне очень хочется все объяснить Алексу. Что злой гений, стоящий за планом свержения Джейн, – Эллисон Харпер. Что я встречаюсь только с мужчинами в футляре. Но я ничего этого не говорю, просто соглашаюсь встретиться с ним в баре «У Изабеллы» в половине восьмого.

Контракт

Джейн вызывает меня к себе в кабинет. Она поднимает голову, когда я вхожу, она спрашивает про мою семью. Я нервничаю. Для нее это не просто странное поведение, это по меньшей мере результат лоботомии.

– А твои родители здоровы? – спрашивает она.

– Да, спасибо, – отвечаю я осторожно, стараясь не выдать своего потрясения.

– Они все еще во Флориде?

Это выстрел вслепую. Джейн ничего не знает о моей семье.

– Э-э… в Миссури.

– Хорошо. Хорошо. – Воцаряется неловкая пауза. Джейн так напряженно глядит на меня, что мне хочется заерзать на стуле. Если бы мы были в кабинете онколога, сейчас она бы непременно сказала мне, что у меня неоперабельная опухоль. – Виг, сколько ты проработала моим ассистентом?

– Два года. – Что все это значит?

– Верно. Два года. – Она встает со стула и садится рядом со мной. Теперь мы обе с посетительской стороны, на равных. – И за эти два года между нами сложилась связь, основанная на взаимном уважении и упорной работе.

Не думаю, что взаимное уважение когда бы то ни было возникало в этом кабинете. Моя тревога перерастает в страх. Сейчас Джейн попросит о чем-то личном, о чем можно просить только близкого друга, вроде предродовых занятий по методу Ламаза.

– Точно, – соглашаюсь я, но ерзаю на стуле, пряча руки за спиной. Не хочу держаться с Джейн за руки.

Я зря беспокоилась. Покончив с равенством, она встает и прислоняется к столу.

– Думаю, настала пора для повышения.

Обычно подчиненных об этом не оповещают, но сегодня все ненормально.

– Чьего повышения?

– Твоего, – говорит она с напряженной улыбкой. Сообщать хорошие новости у нее плохо получается.

Я так потрясена, что могу только изумленно пялиться на нее.

– Как тебе нравится должность старшего редактора?

Еще как нравится. Ничего лучше в жизни не слышала.

– Очень нравится.

– Отлично. – Джейн возвращается за стол, к своему черному кожаному креслу на колесиках. – Я велю Джеки разослать докладную записку. Значит, так, прежде всего я хочу, чтобы ты позвонила представителю Гэвина Маршалла.

– Гэвина Маршалла? – Ничего странного. Можно было предвидеть.

– Да, автора выставки «Позолоченная лилия». Позвони его представителю и скажи ему, что мы хотим встретиться и обсудить мои идеи по поводу освещения в «Моднице» выставки.

– Но Маргерит сказала мне…

– Виг, ты теперь старший редактор. Тебе некогда бегать по ее поручениям. Конечно, если ты предпочитаешь заниматься именно этим, я могу сказать Джеки не рассылать докладную записку.

Угроза ясна.

– Нет-нет, что вы.

– Я так и думала. – Она самодовольно улыбается. На ее лице это выражение выглядит уместно. – Так что скажи Маргерит, что все это не сработало.

– Не сработало? – Я не позволяю себе расслабляться и изображаю туповатость.

– Да, ты позвонила его представителям, и их это не интересует. Конец истории.

Если бы Маргерит действительно интересовали работы Маршалла, ее бы это не остановило. К счастью для Джейн или скорее к несчастью, Маргерит даже не знает о существовании Маршалла.

– Ладно.

– Хорошо. Значит, устроишь встречу? Мое расписание уточнишь у Джеки. Пусть это будет как можно скорее. Мы уже работаем над декабрьским номером. – Она снимает трубку, показывая, что разговор окончен. Кто-нибудь другой попрощался бы, но Джейн это не приходит в голову.

Я уже берусь за дверную ручку, когда она меня снова зовет.

– Виг, никому об этом ни слова. Ни одного слова. Понятно? Будет очень обидно снова понижать тебя в должности.

Я уверяю ее, что все понимаю, и ухожу.

Сетка действий, 24 августа: сменить жанр

В книге, которую пишет Майя, полно мертвых тел – в вагонах метро, в римских банях, в еще не сданных квартирах. Она разбрасывает их повсюду и позволяет ничего не подозревающим людям находить их. Она дает неосведомленным прохожим наткнуться на них и заставляет даже самого незаинтересованного детектива-любителя идти и искать убийцу. Вот такие книги она пишет, про обычных людей, которые испытывают себя, прорываясь сквозь смерть. Такие книги никто не станет покупать.

– Это слишком просто для детектива, – сказала она, когда мы сидели в баре «Парамаунт», заливая горе от потери агента, – и слишком детективно для просто романа. Получается гибрид, ни рыба, ни птица, а какой-то странный грифон-дворняжка, которого никто не хочет любить.

Когда Майя выпьет, она становится сентиментальна.

Майя взялась за детективы, думая, что это будет легко, что их легко писать (готовый сюжет) и легко продавать (готовый рынок). И только потом поняла, что не в состоянии написать детектив. Поняла, что из схемы не вырваться, а личность убийцы никак не влияет на развитие характеров.

– Думаю написать любовный роман, – объявляет она, открывая коричневый пакет. Оттуда появляется бутерброд с сыром и ветчиной, следом бутылка сока «Саманта Супер», пакет картофельных чипсов «Лэйс» и кекс. Она устроила себе такой ленч, какой родители собирают детям в пятом классе. Не хватает только яблока.

У меня ленч куда менее впечатляющий – бутерброд с арахисовым маслом и джемом – ни тебе напитка, ни десерта.

– Любовный роман? – спрашиваю я.

– Ну да, любовный.

– А почему вдруг любовный роман?

– Потому что они все ужасны, – говорит она, будто это все объясняет. Глаза у нее все еще ярко-красные, но больше не слезятся, и опухоль спала. Капли, которые дал ей врач, понемногу помогают.

Все равно ничего не понятно.

– Как это ужасны?

– Ну, некоторые совсем даже ничего – но большинство совершенно ужасно. Они просто слишком много книг публикуют в месяц, тут не до качества. Так бывает, когда количество бейсбольных команд основной лиги увеличивается, – говорит она, щурясь от солнца. Мы обедаем на скамейке у входа в Центральный парк. Отель «Плаза» находится напротив, грустные лошадки тащат мимо нас кареты с туристами.

Это что-то новенькое. Майя обычно не выражается спортивными метафорами.

– А что происходит, когда количество бейсбольных команд основной лиги увеличивается?

– Это растворяет состав подающих игроков.

Хотя звучит знакомо, словно уже где-то такое читала, но все же слова эти ничего для меня не значат.

– Ладно.

– Спрос так велик, что качеству не удержаться на уровне, – поясняет она. – Я могу написать сотню тысяч слов за пару месяцев. Это должно быть несложно.

– Нет, – говорю я.

– Нет?

– Нет.

– Что нет?

– Просто нет.

– Но на что именно ты отвечаешь нет?

– На весь этот план с растворением и продажей любовных романов, – отвечаю я. Меня приводит в ужас идея, что Майя потратит сто тысяч слов и пару месяцев на дело, на которое ей наплевать. – Ты зря тратишь время.

– Почему это я зря трачу время?

– Ничего не выйдет.

Майя раздраженно фыркает, изо рта у нее сыплются крошки белого хлеба.

– Почему не выйдет?

– Потому что ты ничего не знаешь о любовных романах.

– А что там знать? Двое влюбляются друг в друга.

– Ты же весь этот жанр презираешь.

Она пожимает плечами.

– И не зря презираю.

– Ну вот!

Моя логика ее не убеждает.

– Что «вот»?

– He пиши любовный роман. Не пиши еще один детектив. Просто напиши книгу.

– Глупая мысль, – говорит она, опуская взгляд в пакет с чипсами.

– Почему глупая?

Майя не отвечает, но меня это и не удивляет. Мы уже много раз вели эту беседу, и, хотя она всегда отступает за стену молчания, я знаю, о чем она думает. Писать жанровую литературу легко: следуешь формуле, стараешься как можешь, и если в конце концов ты в десять раз хуже авторов, которых обожала в юности – Э.М. Форстера, Кристофера Ишервуда, Вирджинии Вулф, – это не важно. Все равно никто ничего от тебя не ждет. Писать жанровую литературу легко. Принимать себя всерьез как писателя куда сложнее.

– Тебе надо это прекратить, – говорю я после долгого молчания.

Майя ест чипсы, невинно хлопая глазами.

– Что прекратить?

– Твою сетку действий. Всю эту возню с началом суеты и сменой жанров. Ты словно проходишь пять степеней горя, только у тебя их пять тысяч. Кончай с этим и сосредоточься на том, что важно, – говорю я, ощущая внезапную вспышку раздражения.

Я не могу слишком долго протягивать руку помощи – не хватает терпения.

– Я знаю, что преодолеть себя сложно и страшно. Мне пришлось два дня набираться храбрости, чтобы договориться об интервью с ван Кесселем, но это надо было сделать, и я сделала. – Незаметно для себя я превратилась в образец целеустремленности и трудолюбия: вот вам Виг Морган, пример того, как браться за дело.

Майя молчит. Она жует чипсы и мрачно смотрит на меня. Потом говорит:

– Я думаю написать исторический любовный роман, например, про Англию в начале девятнадцатого века.

Я тяжело вздыхаю.

Досье Джейн

Прежде чем передать досье Джейн, Делия прошлась по нему и закрасила то, что мне не полагалось увидеть. Как письмо от дедушки с фронта в 1941-м, страницы усеяны вымаранными словами. Все, что может выдать расположение войск, закрашено черным фломастером. Ничего жизненно важного тут нет, и я не могу объяснить выбор Делии. Пытаюсь выделить схему, но зачеркивания кажутся случайными, как у этих современных писателей, которые борются с определениями.

Девяносто процентов досье обыкновенны и скучны, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не заснуть. Читая речь Джейн на заседании Женского редакторского общества, которое вручило ей престижную премию «Хелен» за лучший журнал, я наконец проваливаюсь в сон и просыпаюсь, только когда звонит телефон. Умываюсь холодной водой и снова пытаюсь приняться за чтение, но приходится сделать перерыв. Благодарственная речь занимает больше семи страниц, и есть предел количеству ее заявлений о благодарности сестринству, которые я могу вынести. Джейн никому не сестра. Она единственный ребенок, который плохо играет с другими детьми.

Интересная часть досье – это папка, полная квитанций, счетов и чеков, доказательств того, что Джейн постоянно ворует у компании. За каждый стул у нее дома, каждую литографию Пикассо на стенах, за каждый стежок ее одежды заплатил издательский дом «Айви паблишинг». «Модница» оплачивает ей ежегодный двухнедельный отпуск на Борнео и очаровательный коттедж, который она снимает на выходные в Аспене. Мы платим за ее стрижки и массажи и за то, чтобы ей каждую неделю чистили пятки. Ленч всегда за счет компании и транспорт на бродвейские шоу тоже. «Айви паблишинг» не платит только за учебу ее детей в дорогих частных школах Верхнего Ист-Сайда, но и до этого тоже недалеко. Через год, два или три она убедит бухгалтерию, что для «Модницы» дочь – основной информационный источник и ее чувство стиля дает журналу свежесть и остромодность.

– С ума сойти, сколько информации, – говорю я Делии при встрече в кафетерии. Мы в зале, где подают блюда разных стран. Обычно это жареные бобы и говядина с соусом тако, но сегодня южная кухня. – А почему ты это не использовала?

– Я пыталась. Она как тефлоновая сковородка, к ней ничего не липнет.

– Но ты пыталась?

– Пыталась. – Она кладет себе кукурузы. – Год назад я подкинула некоторые из этих документов Бобу Карсону в финансовый отдел, но ничего не случилось. Он даже не поморщился, когда увидел, что «Модница» оплатила ей подтяжку лица.

– У нее подтяжка?

– Ты это прозевала? – улыбается она. – В расходах это было отмечено как «массаж».

– Массаж?

– Ну да, скрывающий массаж, я бы сказала. – Она с любопытством смотрит на меня и берет кусок жареной курицы. – Ты же была у нее ассистентом. Разве не ты делала ей отчеты?

Я пожимаю плечами.

– Я не включалась в то, чем занималась. Она могла бы занести в расходы статую Свободы, и то я бы не обратила внимания. А как ты это подбросила?

– Оставила у него в ящике для входящих бумаг, пока никто не смотрел. – Она протягивает мне черпак с жареными стручками окры и вопросительно смотрит на меня. Я мотаю головой. Хотя я и прошлась за ней вдоль каждого лотка, есть не собираюсь. Я только что пообедала с Майей, а сюда зашла только за десертом.

– Ты говоришь, никто и не поморщился?

– Не-а. И когда я подсунула им документы, судя по которым она продавала мебель, принадлежащую компании, и забирала себе прибыль, тоже ничего не вышло. Сколько я ни старалась, им все равно. С нее спрашивают по другим стандартам отчетности. Почему, думаешь, меня так взволновал твой план? Пора кому-нибудь еще попробовать ее прищучить.

– Наверное. – Мне приходит в голову, что Делия совершала попытку за попыткой свергнуть Джейн с такой же регулярностью, как ЦРУ Фиделя Кастро.

Она несет свой поднос, полный еды, к кассе.

– Я болею за вас. Мне кажется, что все должно получиться. Может, это как раз та серебряная пуля, которой ее можно остановить.

Я смотрю ей вслед, беру рисовое пирожное и направляюсь к кассе.

Это просто свидание

Келлер ведет меня на народные танцы.

– Тустеп танцевать я не умею, – говорю я. Мы входим в большую комнату, которая выглядит и пахнет как школьная столовая. Это подвал церкви на углу Бродвея и Восемьдесят шестой. Кто-то украсил помещение фиолетовыми и зелеными гирляндами, и они висят с потолка будто рождественские декорации.

Алекс ведет меня, придерживая за талию, к билетному столику и кладет на него десять долларов, которые кассир опускает в металлический ящик.

– Это ничего. Главное, не забывай двигаться в ритме.

Не уверена, что у меня получится. Последний раз я стояла в ряду танцоров двадцать два года назад с отцом на скаутском мероприятии. Тот вечер я запомнила только по синему сувенирному платку, который остался мне на память.

– Никогда еще не была на церковном мероприятии, – говорю я, осматривая все вокруг. Коренастый мужчина с пивным брюшком и бородкой-эспаньолкой перебирает струны гитары, пытаясь ее настроить. – Что, вся прибыль идет в пользу сирот?

Келлер берет меня за руку и ведет к буфетному столику.

– Не знаю, есть ли сироты и куда идут деньги. Я здесь тоже впервые. – Он показывает на список напитков. – Что тебе взять?

Вечер еще только начинается, но я уже выпила два джина с тоником – один, пока ждала Алекса, а другой, пока мы разговаривали. Разумнее всего было бы после этого попросить кока-колу, но у меня не очень разумное настроение. Я в церковном подвале и собираюсь отдаться народным танцам. Беру пиво – в трезвом виде я на танцы не способна.

В комнате полно народу самого разного толка – от зрителей MTV до членов родительских комитетов, – и, чтобы найти свободное место, приходится пробираться сквозь толпу.

– Откуда ты про это услышал? – спрашиваю я.

– Прочитал в «Жителе», – объясняет он, потягивая пиво. – Давно хотел сюда сходить. В летнем лагере я был настоящим монстром по части народных танцев.

– Это удивительно.

– Что я был монстром?

– Нет, это я уже поняла. Я имела в виду, что ты читаешь местную газету.

Он смотрит на меня с искренним удивлением.

– А ты свою разве не читаешь?

– Н-нет, – говорю я, словно признаюсь в смертном грехе. Вообще на нечистые помыслы это не тянет, но почему-то кажется мне куда хуже. – Даже не знаю, как она называется.

– А где ты живешь?

– На Корнелиа-стрит, между Бликер и Западной Четвертой.

– «Виллиджер».

– Откуда ты знаешь?

– Местные газеты мое хобби.

– Нет, серьезно, – смеюсь я.

– Я там раньше жил.

Хочется спросить, где и когда, но местный оркестр – это «Звенья» – закончил настраиваться, вот-вот начнут. Допиваю пиво двумя большими глотками, выбрасываю красный пластмассовый стакан и вместе с Алексом подхожу к каре танцоров, ищущих четвертую сторону. У меня немножко сводит живот, и я искоса смотрю на своего спутника.

Алекс сжимает мне руку.

– Все будет нормально. – Он пытается поддержать и успокоить меня, и я благодарно улыбаюсь ему, хотя продолжаю нервничать.

Остальные в моем каре тоже не выглядят особенно уверенно – женщина напротив не перестает раскачивать руку своего партнера и, кажется, не может остановиться. Это меня слегка успокаивает. Когда оркестр начинает первую мелодию и распорядитель велит нам идти направо, я уже почти расслабилась.

Для народных танцев нужна хоть капля изящества и способность различать право-лево. Первого у меня мало, но иногда этого хватает; со вторым просто беда. В подходящих условиях – в лаборатории, например, если над ухом не тикает таймер – я, может, и угадаю, но под выкрики и звон струн банджо мне ни за что не справиться. Ладно, буду смотреть на партнера и следовать за ним. Я все время отстаю на шаг – словно меня передают через спутник с двухсекундной задержкой.

– А это весело, – говорю я, когда оркестр делает перерыв. Я тяжело дышу, по лицу течет пот. От народных танцев я выгляжу не лучшим образом.

– Тебя это удивляет? – Он ведет меня по ступеням наверх. Воздух в подвале густой и горячий, так что Бродвей, пусть даже в конце августа, куда приятнее.

– Ну да. Это ж народные танцы.

– Эх ты, маловерка. – Келлер качает головой, будто мне много предстоит узнать. – Хочешь мороженого? Тут за углом есть отличное местечко.

Еще только десять часов, а я не вполне вышла из состояния очумелости, так что мороженое будет кстати. Мы идем за угол, в кафе «Тайм», и заказываем оба шоколадное мороженое с орехами. Алекс смешной, милый и любит народные танцы. Меня к нему тянет. Хотя я цепляюсь за край скалы, почва уходит из-под ног.

Враг за перегородкой

– Так нечестно. Это была моя идея, а ей достаются повышение и огромный кабинет, – звонит кому-то Эллисон. Она хочет получить мою новую должность.

Я складываю остатки моих канцелярских припасов – степлер, скрепки, ножницы – в коробку, где уже лежат блоки клейких листочков, конверты, кнопки и ручки, и запечатываю все это липкой лентой. Идти мне всего двадцать ярдов, но переезд есть переезд.

– Идея была моя, – нудит очередному абоненту Эллисон. – Мы попросили ее сделать только одну мелочь, совсем не главную, а теперь она перетянула все на себя и получила должность старшего редактора, которая по праву полагается мне.

Переключаюсь на стеллаж с папками. Их тут поднакопилось за три года, и надо бы выкинуть лишнее, то есть большинство.

– Кабинет просто огромный. Помнишь мою первую квартиру? Так вот, он больше. Даже если считать балкон.

Эллисон плачется все утро. Она не слезает с телефона с тех самых пор, как пришла на службу и нашла у себя на столе рассылку с сообщением о моем повышении. Она позвонила всем своим знакомым, возмущаясь несправедливостью. Мимолетные секунды молчания проходят под звуки набора номера или взволнованного дыхания.

Кристин заглядывает через перегородку и сочувственно закатывает глаза.

– Она невыносима, – тихо говорит Кристин, хотя скрываться ни к чему. Эллисон слышит только себя.

Я бросаю все свои папки в желтый пластмассовый ящик, который мне дали в отделе обслуживания. Разберу в новом кабинете, в покое и тишине.

– Да уж.

– О чем это она?

– А? – рассеянно отзываюсь я, глядя на кучку рекламных предметов, скопившихся в углу клетушки. Нужен ли мне пляжный мяч с надписью «SFP Perfect»?

– Она все говорит, что план принадлежит ей. – Кристин прислоняется к стенке. – Что за план?

Чем больше людей знают о нашем замысле, тем меньше вероятность того, что все получится. Я протягиваю ей мяч, она, не задумываясь, качает головой. Ладно, отправляйся в мусор, приятель.

– Вот и я все думаю – какой план?

Кристин слушает Эллисон почти столько же лет, сколько и я.

– Нехорошо так говорить, но, по-моему, она сходит с ума.

– Ты думаешь? – Я потрясена: Кристин очень редко о ком-нибудь дурно отзывается, даже о Джейн.

– Конечно, она всегда была не слишком толковой, но последнюю неделю только и знает, что злится да несет чепуху.

Кристин наклоняется поближе и шепчет:

– Думаю, у нее шизофрения.

Я реагирую на ее слова серьезно и уважительно, хотя хочется рассмеяться.

– Неужели шизофрения?

– У этого бреда есть дисассоциативные признаки, ей явно что-то мерещится.

Звучит очень убедительно. Хотя мне известна правда, почти начинаю соглашаться с этой версией. Что тут скажешь?

– Как думаешь, может, нам надо что-то сделать, – Кристин вполне серьезна, – организовать медицинское вмешательство?

Я представляю себе картину: Кристин говорит бьющейся в истерике Эллисон, что все будет в порядке, пока санитары из больницы «Бельвью» надевают на нее смирительную рубашку.

– Нет, – говорю я, – не стоит организовывать вмешательство.

– Может, позвонить родителям? – Она всерьез встревожена, и мне стыдно, что я подпитываю эту тревогу.

– Нет, еще нет, – пытаюсь я потянуть время. – Шизофрения – дело серьезное; не стоит ничего делать, пока мы не будем абсолютно уверены. Давай еще за ней понаблюдаем.

– Я за ней уже некоторое время наблюдаю, – признается Кристин. – Ты уверена, что стоит ждать еще?

– Абсолютно.

Через несколько дней Эллисон успокоится насчет моего повышения. Жар гнева пройдет, и она переключится на молчаливую неприязнь.

Похоже, я не убедила Кристин, но она все же не решается действовать в одиночку, по крайней мере пока. Кристин спрашивает, не помочь ли мне с переездом, и я уверяю ее, что в этом нет необходимости.