Текст книги "Модницы"

Автор книги: Линн Мессина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Давайте познакомимся

Маргерит Турно Холланд Беккетт Веласкес Константайн Томас вызывает меня к себе в кабинет поговорить. Поскольку до меня она уже приглашала Кристин, Кейт и Эллисон, я не ухожу на ленч, пока меня не позовут. Потом иду по коридору к ее маленькому кабинету. За стенкой шахта лифта, слышно, как он движется.

Это не тот большой угловой кабинет с широкими окнами на Шестую авеню и на Сорок девятую улицу, что занимала Элинор Зорн. По утрам его наполняли яркие пятна солнечного света, а вечером – мерцающее свечение «Радио-сити мюзик-холла». У Маргерит ничего подобного нет. Ее кабинет такой крошечный, что туда еле помещаются стол и стул. Для кушетки или журнального столика места уже нет, и посетителям приходится сидеть на пластмассовом складном стуле без одной ноги.

Окно у Маргерит есть, но такие окна обычно бывают во французских приключенческих романах девятнадцатого века – они напоминают о мире снаружи, но не впускают его внутрь. Все, что в них видно, – это коричневые панели здания на той стороне улицы, и этот вид болтается на стене будто образец современной живописи.

Все это еще больше доказывает силу неприязни Джейн.

Хотя звали меня на неформальный разговор, я принесла с собой половину своих папок и несколько старых номеров журнала. Хочу быть ко всему готова.

– Бонжур, – говорит она, держа в руке старинную лейку. Маргерит как раз поливает цветы. Пошел всего второй день ее пребывания здесь, но она уже оставила свой след в крошечном кабинете – повсюду африканские фиалки, цветущая герань и висячие растения, и все это носит уютный оттенок постоянства. Ее подоконник выглядит так, будто тут всегда была оранжерея.

– Привет, – говорю я и сажусь. Стул подо мной шатается, я хватаюсь за стол для устойчивости. И замечаю, что у нее лежит несколько журналов, открытых на моих статьях. Сверху – моя единственная попытка журнализма, тысяча пятьсот слов об уходе за зубами.

Маргерит следит за направлением моего взгляда.

– Да, я как раз просматривала кое-какие ваши работы. Вот эта просто великолепна. «Моднице» нужно побольше таких информативных статей, не правда ли?

– Ну, такие статьи не помешают, – осторожно говорю я. Джейн обычно спрашивает чье-то мнение только затем, чтобы разодрать его на клочки, и я привыкла к такому поведению своих начальников.

– Отлично, – говорит она, опрыскивая водой последнее растение, цветущую азалию, и садится. – Что, если вы составите список идей для полезных статей, которые, по-вашему, подойдут «Моднице»? А я посмотрю, что с этим можно сделать.

Хотя мне и хотелось бы писать полезные практические статьи вместо чепухи про знаменитостей, не стоит сходить с ума из-за предвыборных обещаний.

– Ладно.

Она улыбается.

– Вы здесь сколько проработали?

– Пять лет.

– И сначала были ассистенткой Джейн?

– Да, два года.

Маргерит приподнимает брови.

– Два года! Как вы выдержали эту ведь… То есть два года – долгий срок для ассистента. Я своих никогда не держу больше четырнадцати месяцев. Все вверх и вперед, понимаете? – Она задумчиво смотрит на меня. – Должно быть, вы с Джейн очень совместимы.

Я пожимаю плечами. Совместимость – неподходящее слово для наших с Джейн отношений, но подходящих слов для этого не существует. С Джейн описания не подходят; ее можно только пережить.

– Ну что ж, надеюсь, мы так же хорошо сработаемся. Я собираюсь надолго здесь задержаться. – На мгновение она поворачивается к окну. – Я столько лет была в Сиднее, что и забыла, как этот город наполняет тебя энергией.

– И долго вы были в Сиднее? – спрашиваю я из вежливости, чтобы узнать о ней побольше. Почему бы для разнообразия не насладиться приятным разговором с начальницей?

Отвечает она развернуто, и я сижу у нее еще двадцать минут. Когда я ухожу, она напоминает мне про список идей, и я уверяю, что не забыла об этом.

Маргерит дружелюбна и открыта, и вроде бы уязвимых мест в ее искренности на первый взгляд нет, но меня она не убедила. Ее стремление познакомиться с сотрудниками кажется искренним, но в нем достаточно поводов для подозрений. Слишком уж она напоминает разведчика в тылу врага, и я осознаю, что поведение Джейн может вполне соответствовать ситуации. То, что ты параноик, еще не значит, что против тебя не строят заговоров.

Джейн Кэролин-Энн Макнил

Служебную записку мы получаем в среду с утра. Маргерит пробыла в редакции меньше двух суток, а Джейн уже переходит в атаку. Сокращает поездки и рассылает служебные записки.

– Как думаешь, что это значит? – говорю я, прислоняясь к перегородке, которая отделяет меня от Эллисон. Я впервые заглядываю к ней через перегородку поговорить, и она удивленно поднимает голову.

– Ты о чем? – спрашивает она.

– О служебной записке от Джейн.

– Я на нее еще даже не смотрела. – Заинтересовавшись, она лезет в переполненный лоток для входящих бумаг, снимает ту, что сверху, и читает вслух: «Настоящим сообщается, что главный редактор „Модницы“ Джейн Макнил с настоящих пор будет использовать свое полное имя Джейн Кэролин-Энн Макнил на всех официальных и неофициальных документах „Модницы“. Спасибо за сотрудничество».

– Она велела Джеки послать это во все средства массовой информации в городе.

Эллисон улыбается.

– Кто-то – не будем говорить кто – забеспокоился. – Она явно думает, что я колеблюсь, потому что следом добавляет, понизив голос: – Настало время для удара. У нас никогда уже не будет такой великолепной возможности. Подумай. – Потом распрямляет плечи и с невинным видом снова берется за утреннюю газету.

Я сажусь обратно за стол и пытаюсь сосредоточиться на работе. Это статья об обручальных кольцах для свадебного номера, срок которого приближается. В «Гарри Уинстон», где обычно всегда готовы к тому, чтобы их бриллианты снимали либо на красном ковре павильона Дороти Чендлер, либо на розовом холщовом фоне «Модницы», вдруг ударились в застенчивость. Когда мы попросили фотографии обручальных колец нескольких знаменитостей, они прислали только описания. В результате статья получилась странная – читается как антропологическое исследование. Ученые полагают, что эдвардианское кольцо Мадонны напоминает вот это на фотографии. Кольцо Дженнифер Энистон с бриллиантами с изумрудной отделкой в 4,5 карата могло выглядеть, как вот это кольцо от «Тиффани». Ощущение такое, что эти кольца – динозавры, а мы восстанавливаем их по остаткам костей.

Я как раз пытаюсь заставить описание кольца Энн Хеч выглядеть не просто выдумкой, когда меня окликает Дот. Она стоит у входа в свой кабинет со стопкой журналов в руках.

– Следующее совещание в одиннадцать, – говорит она и скрывается за дверью.

Археология начинает мне надоедать, и я со вздохом перечитываю записку Джейн. Хотя от этого еще далеко до согласия спонсировать заметную и скандальную выставку, изменение имени – отличный пример иррационального поведения. Мне впервые кажется, что их план может сработать. Они могут победить, зло может быть изгнано, и в один прекрасный день работа в «Моднице» может стать приятной.

Эллисон права. Я колеблюсь.

Выпивка в «Парамаунте»

Майя заказывает «стаканный „Космополитен“». Бармен непонимающе пялится на нее, она фыркает и говорит:

– Налейте его в стакан. Я хочу коктейль «Космополитен» в стакане.

Бармен еще раз оглядывается на нее и уходит, чтобы залить водку, «Куантро» и клюквенный сок в миксер.

– И никакого сахара по краю, – кричит вслед Майя. – Я все еще пытаюсь опознать, выделить и удалить элементы моей жизни, которые больше не выполняют свою задачу, и в данный момент остановилась на белом сахаре, – говорит она, отрезая ломтик сыра и кладя его на крекер. – Я постепенно снова впускаю углеводы в свою жизнь.

Бармен ставит стакан с «Космо» на салфетке перед Майей, а джин с тоником передо мной и исчезает. Мы в баре отеля «Парамаунт» – всегда сюда ходим, когда с Майей приключается что-то дурное. Коктейли «Космо» ее утешают.

Последний раз мы были в этой темной комнате с низким потолком всего с месяц назад. Марсия, агент Майи, переходила в новое агентство и не взяла Майю с собой, так что утешение требовалось серьезное.

– Вот это злые слезы, о которых ты часто слышишь, но редко их видишь, – сказала она тогда, драматически протянув прощальное письмо агента.

Но письмо было обращено не только к Майе.

– А кто такой Дилан? – спросила я, хотя догадывалась. Марсия, похоже, так спешила бросить старых непродуктивных клиентов, что не позаботилась как следует написать прощальное письмо групповой рассылки. Та часть, где адресата уверяли, как с ним приятно было работать, должна была утешить Майю, а не кого-то по имени Дилан.

– Нет, ну ты представляешь? – Майя готова была разреветься. Голова опущена, и янтарные кудри падают на стойку бара. – Меня даже не удостоили персонального письма!

– Зато ты знаешь, что она не только тебя бросила, – сказала я.

– Верно, – ответила Майя; ей все еще не до смеха, но по крайней мере слезами уже не пахнет.

Хотя утешительница из меня никакая, пытаюсь закрепить успех.

– И несомненная трагедия таким образом превращается в комедию абсурда.

– Ты права, это трагедия. – Майя допила свой коктейль в три глотка. Поэтому она и не любит бокалы для мартини; из них невозможно сделать большой глоток, не залив при этом клюквенным соком блузку от Донны Каран. – Я отброшена к нулю. Туда, где была полтора года назад, только на полтора года старше.

На Майю надвигалось тридцатилетие. Переломный день рождения не казался бы таким ужасным, если бы у нее все еще был агент. Но опасная дата близка, оставалось всего пятнадцать дней, чтобы найти нового представителя. Вряд ли из этого что-нибудь получится, так что она уже напряглась в ожидании неудачи. Вот как бывает, когда ставишь себе цели и стараешься чего-то добиться. Вся беда от долгосрочных планов.

Несмотря на все мои старания, на глазах у Майи появились слезы, и она снова всхлипнула. Я понимала беду моей подруги. Какое-то время она выделялась среди всех остальных журнальных авторов-контрактников с вечной рукописью под мышкой. Какое-то время она была солисткой, а теперь отброшена обратно в кордебалет, где все одинаковы.

Я заказала еще выпить, протянула Майе носовой платок и начала бормотать банальности насчет того, что все в жизни случается не просто так. Может, Майя уже достаточно набралась водки и не заметит, что я вдруг стала выражаться как открытка с типографским текстом? Нет, она почти не пьяна и не желает принимать штампованные утешения, хотя они у меня лучше всего получаются. Тогда я начала бросаться грязью. Это последнее прибежище беспомощных.

– И хорошо, что ты от нее избавилась. Она ужасный агент.

Майя скомкала платок в кулаке. Она вовсе не это желала услышать.

– Марсия хороший агент.

– И сколько она твоих книг продала издательствам?

Ну вот, я бессердечно напомнила Майе, что она не смогла не только агента удержать, но и продать книгу. У нее снова потекли из глаз слезы.

– Марсия добилась того, что мою работу прочли и отвергли. Я не могу… рассчитывать… на б-большее…

– Фу, – сказала я, отмахиваясь от рыданий и от этой логики. Рассчитывать на большее можно и нужно, особенно когда составляешь долгосрочные планы. – Ты найдешь другого агента, и она будет лучше Марсии. Вот увидишь. Следующая не станет звать тебя Диланом.

Тут я права. Вряд ли у следующего агента, если он будет, тоже будет клиент по имени Дилан.

– А если я никогда не найду нового агента?

Я велела ей не говорить глупости, но после нескольких попыток поднять дух подруги глупостями же, только бодрыми и оптимистическими, поняла, что Майя хочет погрузиться в тоску. Желает броситься в густое болото безутешности и валяться там в грязи. Какое у меня право отказывать ей в прохладном покое? И я бросилась вперед вместе с ней. Говорят, агента найти труднее, чем издателя, но Майя знает, что это не так. Как ни трудно найти агента, издателя поймать куда труднее. И из заднего ряда кордебалета этого не сделать.

Сейчас мы сидим здесь потому, что Майя порвала с приятелем.

– Все кончено, – сказала она, когда я сняла трубку. Ни тебе привет, ни как дела, просто «все кончено». Слава Богу.

– А что же с кольцом? – спросила я.

– Плевать мне на кольцо.

– И как ты себя чувствуешь?

– Ужасно.

– Выпить хочешь?

– Встретимся через пятнадцать минут.

Была середина рабочего дня, но мне все равно. Я внушаю себе, что я ничей не ассистент и работать мне полагается тогда, когда хочу. Я часто ускользаю в моменты затишья пробежаться по магазинам или посмотреть кино в соседнем кинотеатре. Чтобы отвести подозрения, достаточно не выключать компьютер, оставить пиджак на вешалке и зажечь свечу.

Я почти допила джин с тоником, и тут появляется бармен и спрашивает, хотим ли мы еще. Вот чем хорош «Парамаунт». Здесь тебе никогда не дадут остаться с пустым бокалом.

– Придется мне свыкнуться с тем, что все кончилось, – говорит она, когда бармен ушел. – Я его люблю и буду по нему скучать, но больше так не могу. Не знаю, зачем он купил то дурацкое кольцо, но мне он его дарить явно не собирался. – По ее щеке стекает слеза. Больно, когда тебя не хотят.

Кольцо с бриллиантом в два карата Майя нашла пять месяцев назад в одном из кухонных ящиков Роджера. Две недели она была полна шального нетерпения и возбуждения. Две недели она каждую минуту ждала события. Но ничего не случилось. Прошло пять месяцев, ясно, что ничего и не случится. Обручальное кольцо – это Роджерово ружье на стене, а Майя устала ждать третьего действия.

Мне Роджер Чайлд не нравился с самого начала. Он представился как предприниматель, и я немедленно почувствовала к нему полное и абсолютное презрение. «Предприниматель» – это термин журнальных статей, о себе так не говорят, особенно когда весь бизнес – это интернет-компания в Джерси-Сити на средства собственного отца.

Были у него и другие признаки пижонства – свитера с монограммой, манера называть по имени известных спортсменов и вместо «кино» говорить «кинематограф», – но Майя ничего этого как бы не видела. Она замечала только красивое лицо, очаровательные комплименты и неплохой вкус в одежде.

Меня же раздражала не только его претенциозность в одежде – матросский свитер, охотничья куртка – как с картинки. У него был оттенок привилегированности, как у выпускника частной школы, нелепый в начале двадцать первого века. Он знал всех нужных людей, ходил в нужные места, покупал правильные вещи и наверняка всю жизнь будет жить правильно.

Майю сразила его самоуверенность. Она видела себя и Роджера знаменитой парой, из первой сотни. Ее книги изменят образ мыслей поколения, его программы изменят образ действий поколения, и в журнале «Нью-Йорк» напечатают о них статью с фотографиями, на которых она будет резко элегантной.

– Месяц назад было не так уж важно, что он не попросил меня выйти за него, – говорит она, – но теперь мне тридцать, и я не могу жить как беззаботная двадцатилетка. Я составила сетку действий.

– Что еще за сетка? – Конечно, от трех бокалов джина с тоником соображать я стала медленнее, но ручаюсь, что никогда раньше не слышала такого термина.

Майя лезет в свой кожаный рюкзак и достает мятый лист белой бумаги, несколько раз проводит по нему руками, пытаясь разгладить. Концы все равно загибаются.

– Сегодня, – объявляет она торжественно, – первый день моей оставшейся жизни. Вот тут год за годом размечены планы на четвертое десятилетие.

Разбиты ее планы не год за годом, скорее месяц за месяцем, а в особо сложных случаях и день за днем. К первому пункту «сетки действий»: «Поговорить с Роджером, чтобы понять, к чему идет дело» – прикреплены итоговые заметки.

– Он был очень уклончив, – говорит Майя, комментируя этот пункт по моей просьбе. – Я просто хотела знать, видит ли он смысл в наших отношениях. Не обязательно сразу кольцо, достаточно что-то сказать. Но он продолжал экать и мекать и говорить «посмотрим», будто я машина и он не уверен, стоит ли меня покупать.

Он взвешивает «за» и «против». Рассматривает доступную ему информацию и пытается решить, будет ли полезна женитьба на Майе? Приобретет ли его имя дополнительный блеск? Ему пока неясно. Майя – как акции не слишком известного предприятия.

На таком уровне расчетливости работает Роджер, прямо как в романах Эдит Уортон. Трудно поверить, что такое сейчас возможно.

– Это с самого начала было ошибкой, – говорю я, отталкивая в сторону мятое доказательство Майиного безумия. Не желаю связываться с ее «сеткой действий». Ответом на одну недостигнутую цель никак не могут служить сорок новых. Это все равно что лечить похмелье коктейлями. – Правило номер один – никогда не встречайся с мужчиной по имени Чайлд.

– Знаю-знаю, – говорит она, кладя голову на стойку. – От них только и жди беды, правда?

Я соглашаюсь и заказываю еще выпить.

Мой 102-й день

Я уже третий месяц работала ассистентом Джейн, когда домой принесли посылку с телефоном-факсом. Почтовая служба не оставляет посылки под дверью квартиры, так этот гудящий и пищащий современный прибор начал доставлять неудобства раньше, чем попал в мои руки. Пришлось дойти пешком до угла улиц Вашингтона и Хьюстона, прождать двадцать пять минут, пока они искали посылку на складе, а потом отнести ее домой.

Получение аппарата было неожиданностью, и, когда я спросила офис-менеджера Харви, с чего бы это, он пожал плечами и что-то смущенно пробормотал насчет заказа необходимых товаров по каталогу. У меня были свои подозрения. В последнее время Джейн повадилась звонить мне поздно ночью и требовать слать документы по факсу ей, издателю, авторам, дизайнерам. Когда я напоминала ей, что у меня нет телефона с факсом, это вызывало легкое изумление, как если бы я призналась, что живу без еды, скажем, или без воды. Наконец непорядок был устранен («Не надо меня благодарить. Я люблю дарить»), и Джейн немедленно попыталась превратить мою квартиру в круглосуточный филиал «Модницы».

Полуночные указания начали накапливаться («В Токио сейчас как раз обед»), и через неделю такой ночной работы я перестала подходить к телефону. Джейн оставляла мне длинные подозрительные сообщения: «Сними трубку, Виг. Ты там, Виг? Виг, если ты на месте, это очень важно. От этого зависит будущее журнала. Не играй со мной, Виг. Ну хорошо, Виг, вот что тебе надо сделать, как только ты попадешь домой, если ты и правда где-то гуляешь, а не сидишь и слушаешь меня». Следом она диктовала письма, которые я должна была набрать, распечатать и немедленно разослать управляющим студиями и организаторам событий. Но я ни разу дома не набрала, не распечатала и не разослала. Делала это лишь на следующее утро, придя на работу. Джейн ни разу не заметила разницы.

Потом она начала слать мне по факсу контракты и статьи, рассчитывая, что к утру у меня все будет готово.

– Где отчет о расходах? – говорила она. – Он мне нужен к десяти.

– Дай-ка мне таблицы, которые я тебе пересылала вечером, – говорила она. – У меня сейчас совещание.

– Отнеси-ка список приглашенных в отдел связей с общественностью, – говорила она. – Они его ждут.

Когда я поняла, что происходит, пришлось положить этому конец. Я выключила факс и сделала озадаченное лицо, когда Джейн спросила, в чем дело. Через шесть часов у меня под дверью стоял механик. Он немедленно определил проблему – болтающаяся вилка была неплохим признаком – и напомнил мне, что большинству приборов для работы требовалось электричество. Я молча вытерпела унизительную лекцию, и в следующий раз открыла факс и вытащила проводок. Ко мне снова был поспешно прислан механик. Он не мог понять, как проводок отошел. У вас точно не было в гостях шаловливых племянников, которые любят поиграть с цветными проводками?

Так прошло несколько месяцев; я ломала и портила машину, будто это счетчик на парковке перед домом, который неохота оплачивать. Джейн начинала что-то чуять. Она становилась все подозрительнее, но доказать ничего не сумела. Когда материнскую плату необъяснимо закоротило («Я даже и не представляю, что это за оранжевое липкое вещество, сэр»), механик раздраженно покачал головой, умыл руки и ушел прочь.

После этого Джейн стала грозиться, но дальше слов дело не шло. Несмотря на все разговоры, новый аппарат она мне так и не прислала. Я больше не была любительницей. Я стала настоящей профессионалкой, и моих знаний о факсах хватило бы на годы поломок. Куда лучше избежать скандала вовсе, чем сталкиваться с ним дважды подряд.

Колебания

Майя выполняет контрактные заказы для нескольких издательств, и хотя месяц за месяцем работает с одними и теми же людьми, едва ли они помнят о ее существовании. Майю не представляли всем сразу на большом и пышном общем собрании, и ее жизнь и дела никого не интересуют. У моей подруги это называется работать среди чужаков.Когда она чихает, никто не говорит «Будь здорова». Когда она приходит с сексуальным загаром, никто не спрашивает, где она была. Когда на ней красивый новый свитер, никто не говорит ей комплиментов.

– Если бы это был любой другой свитер, я бы ничего и не ждала, – говорит она, допивая третий коктейль.

Сквозь деревянные жалюзи на полукруглых окнах «Парамаунта» я вижу свет уличных фонарей. Почти стемнело. Надо бы пойти в редакцию, выключить компьютер и, может, задуть свечу, но тут подходит бармен с новой порцией коктейлей. Я остаюсь сидеть. Если мою свечу не погасит Кристин, которой на Среднем Западе твердо вдолбили правила пожарной безопасности, то уж уборщица это точно сделает.

– У этого свитера, – продолжает она, – были бусинки и розовые блестки по краям. Просто ужасно симпатичный.

– И никто ничего не сказал?

– Никто, – грустно говорит она. – А я уже целый разговор распланировала. Они бы сказали: «Классный свитер». А я бы сказала: «Спасибо, я его купила в филиале бутика Донны Каран возле Итаки». А они бы сказали: «О, так ты была на выходных в Итаке?» А я бы сказала: «Да, ездила к друзьям, и мы катались на санях». Они: «На санях?» А я: «Да, это немножко похоже на катание на лыжах, но куда однообразнее».

Майя раньше подрабатывала в «Моднице» – я ее свела с заведующим корректорской, – но ушла через несколько месяцев, потому что не вынесла нашего метода работы. Ей невмоготу было сверять каждое изменение слова или запятой с редактором, автором и исследовательским отделом. И она терпеть не могла объяснять на полях каждое исправление (несогласованное определение, неверная форма глагола, безличное предложение). Корректорское дело, и так смертельно скучное, требует невероятного внимания к деталям и лишено какого бы то ни было блеска. «Модница» со своей системой проверок и согласований умудрилась сделать его еще скучнее.

– В офисе было тепло, но я не снимала свитер, надеялась, что кто-нибудь заметит, какой он классный.

– Почти любая надежда напрасна, – отвечаю я бездумно.

Обычно Майя бы мне возразила, но сегодня ее обычный оптимизм подавлен предательством Роджера и Марсии, и она грустно кивает.

Следует продолжительная пауза.

– Я впуталась в заговор, – говорю я вдруг. Эта мысль вертелась у меня в голове почти сутки, и ей нужно на волю. Она должна быть высказана или навсегда задавлена.

– А? – Погрузившись в собственные беды, Майя забыла обо мне.

Я практически уверена, что из «Модницы» в баре никого нет, но на всякий случай оглядываюсь. Наклонившись поближе, я шепчу:

– Я впуталась в заговор с целью сместить главного редактора.

– Какой заговор? – Майя изумленно пялится на меня и наклоняется поближе. Она заинтересовалась. Мои разговоры о заговорах пробились сквозь стену ее жалости к себе.

Я кратко обрисовываю план, а она останавливает меня, чтобы выяснить подробности.

– Гэвин Маршалл? – говорит она, будто пытаясь вспомнить имя. У нее явно ничего не получается.

– Я тоже о нем ничего не слышала. Но в Англии он наделал шуму. Я сегодня поискала про него статьи. Он сын графа. Вырос в особняке, являющемся национальным памятником. Кажется, его прапрадедушка был премьер-министром во время Крымской войны. Гэвин учился во всех лучших школах – Итоне, Оксфорде и Королевской академии искусств, – продолжаю я список его достоинств. – Думаю, ему не пришлось в жизни пережить ничего сложнее, чем убедить папочку позволить ему зарезать корову в викторианском бассейне.

Майя ненадолго замолкает. Она собирает информацию и пытается прийти к выводу.

– Думаешь, у вас получится?

Я смеюсь.

– Ни за что на свете. Скорее всего меня уволят в результате всей этой кутерьмы, но это и к лучшему. – Как только я произношу эти слова вслух, меня охватывает непривычное чувство. Я узнаю его, хотя давным-давно не испытывала. Это возбуждение, и с ним ничто не сравнится.

– Ты готова рискнуть работой?

Я с энтузиазмом киваю.

– Понимаешь, я сама себе удивляюсь. Еще вчера утром я была вполне довольна своей работой.

Майя отпивает еще коктейля и наклоняет голову.

– И что же изменилось?

Отличный вопрос.

– Сама толком не пойму. Где-то между двумя разговорами – с новым редактором, которую интересуют совершенно нетипичные для «Модницы» идеи, и с другим редактором, которая дала мне вполне типичное для «Модницы» задание, я поняла, что эта работа меня раздражает. Мы ничего не делаем. Каждый месяц мы берем все те же три нитки – знаменитости, мода и красота – и ткем из них новые узоры. Это убийственно скучно, – говорю я, вспоминая сегодняшнее задание найти знаменитых лыжников конькового бега. Тема новая, но схема все та же, и, поговорив несколько дней с личными секретарями и специалистами по связям с общественностью, я напишу пятьсот слов на тему о том, почему пора отказаться от старого доброго сноуборда. В статье будет слишком много прилагательных и несколько восклицательных знаков. Она заставит вас подумать – а не упускаете ли вы на самом деле чего-нибудь? Чушь. Это просто риторика. «Модница» пытается вас уверить, что знаменитостям, как и блондинкам, действительно живется веселее. – Помнишь, в каком я была восторге, когда получила эту работу?

Майя кивает. Конечно, она помнит. Я тогда спала у нее на кушетке.

– Мы только два года как окончили колледж, но ощущение у меня было такое, будто я уже минимум лет десять подаю кофе редактору «Бирливилл таймс». Тогда я думала, что нет ничего шикарнее на свете, чем жить на Манхэттене и писать репортажи о знаменитостях. – Я отпиваю глоток джина с тоником и тяжело вздыхаю. – Как тебе такая миссурийская наивность?

Майя никак не комментирует мою сельскую простоту. Она выросла в коннектикутском пригороде в сорока минутах отсюда, и для нее в большом городе никогда не было ничего шикарного. Это просто место, куда ездили в субботу вечером, чтобы напиться.

– Сражайся с властью, – говорит она и поднимает кулак в воздух, вяло изображая революционное приветствие. – А если бунт не сработает и тебя уволят, не беспокойся. Будешь работать по контракту. Я помогу тебе начать – работы хватает.

Несмотря на проблему общения, когда находишься среди чужаков,Майя не теряет оптимизма по поводу работы по контракту. Она вроде тех иммигрантов, которые прибывают в Новый Свет и пишут домой письма о несказанных успехах и богатствах. Раньше я сопротивлялась этой пропаганде. Я знаю, что улицы не вымощены золотом. Я знаю, что в стране богатства большинство людей отнюдь не богато. Я все это знаю и цепляюсь за свою старосветскую жизнь. Но иногда выбора нет. Иногда события толкают тебя за океан. Работа в «Моднице» начинает напоминать мне картофельный голод.

Уже шесть часов, и тоненькая струйка посетителей внезапно превращается в толпу. Человек в туфлях от Гуччи (похожих на домашние шлепанцы) втискивается между нашими стульями и начинает отчаянно размахивать руками, стараясь привлечь к себе внимание бармена. В нью-йоркских барах такие штучки редко срабатывают.

– Возьми счет, – говорит Майя. Но я об этом уже подумала. Я уже переглянулась с барменом, и он подсчитывает наши заказы.

Как Майя ни протестует, я настаиваю, что выпивка за мой счет. Хотя я старалась выглядеть подавленно из уважения к ее чувствам, для меня это праздник, что Роджер ушел из нашей жизни. Да, семьдесят пять долларов – значительная часть моего бюджета на выпивку на этот месяц, но за такое удовольствие не жалко и заплатить.

В вестибюле Майя сразу отправляется в уборную, а я стою в углу и наблюдаю за входящими. Только что прибыла большая группа японских туристов, и пока мужчины, собравшись кучкой, ждут ключей от комнат, их жены бродят вокруг. Некоторые у газетного киоска листают журналы, другие сидят в вестибюле. Сам вестибюль полон случайных предметов – алюминиевых клепаных стульев, длинных желто-зеленых скамей, разбивающих комнату пополам, широких оранжевых диванчиков в стиле «бордельный шик», кресел, на обивке которых изображены собаки. Эти разномастные предметы не должны были бы сходиться вместе. Они не должны были бы сочетаться, и в любом другом месте и не сочетались бы, но здесь, на сером фоне, почему-то сочетаются.

Через пару минут появляется Майя. Как только она выходит из уборной, к ней подбегает японка и просит сфотографировать их группу, выстроившуюся на большой лестнице. Майя радостно соглашается, хотя ее фотографические навыки слегка подпорчены тем, сколько она выпила. Она закрывает объектив пальцем. Японки слишком вежливы, чтобы указать ей на это, и они благодарят Майю, но не расходятся. Когда мы уйдем, они позовут одну из своих приятельниц у стоек с журналами и попросят ее сделать новый снимок.