Текст книги "Модницы"
Автор книги: Линн Мессина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Это не роман
Сегодня вечером родители Алекса приезжают в город.
– У них просто остановка по пути в Лондон, – сказал он по телефону, объясняя, почему не сможет пообедать со мной после показа ван Кесселя. – Завтра самолет рано утром, так что им надо вернуться в гостиницу к десяти. Могу зайти потом к тебе.
Я согласилась встретиться позже, немного разочарованная тем, что он не пригласил меня познакомиться с родителями. Хотя у нас не те отношения, чтобы знакомиться с будущими родственниками. Мы с Алексом регулярно встречаемся, нам весело вместе, но ни о чем серьезном речи нет. Я не спрашиваю о томной блондинке-соседке, а он не интересуется, не встречаюсь ли я с кем еще.
Ответ, конечно, был бы «нет». Я так увлечена этим очаровательным чудовищем, что иногда не могу думать ни о чем другом. Но Виг достаточно опытная одиночка, чтобы не рисковать в таких делах.
В 10.17 Алекс уже у меня в дверях. Накладывая ванильное мороженое, которое принес, и поливая его шоколадным сиропом, он спрашивает меня про показ. Я полчаса взволнованно рассказываю о Петере ван Кесселе и моих идеях насчет статей. Алекс не перебивает. Он просто поощрительно кивает, как и полагается идеальному бойфренду.
Вымыв чашки и ложки, Алекс собирается домой погулять с Квиком. Говорит, что не может остаться, но все-таки остается, и, когда в три часа ночи мне надо встать, я перелезаю через его ноги, потому что иначе мешает узкий комод. Когда я возвращаюсь, смотрю на него. В красном свечении от будильника вижу родимое пятно у него на спине. Оно прямо под лопаткой, и я легонько провожу по нему рукой. Мои пальцы скользят по теплой коже, но не успеваю я убрать руку, как он уже тянет меня к себе и обвивает вокруг своего тела. Я в плену теплой кожи.
Я долго лежу без сна – моя рука в его руке – и пытаюсь напомнить себе, как на самом деле обстоят дела. Что бы я ни воображала, это не роман.
Обновление городской среды
После своего невероятно удачного показа на стройплощадке в Нижнем Ист-Сайде Петер ван Кессель скрылся. Он вежливо и увлеченно поговорил со всеми, кто пришел за сцену поздравить его с блестящим показом, а потом исчез в ночи. Никто с тех пор его не видел, кроме Ханса, партнера, но тот никому не говорит ни слова.
– Для нас это была бы очень большая удача, – говорит мне женщина, представившаяся как Лейла Чишолм из «Таймс». – Мы несколько часов подряд пытались до них добраться, но там сплошной бедлам. У них даже нет отдела связи с общественностью.
Я вспоминаю убогий подвал, в котором была несколько месяцев назад, посреди лета. Да, меня не удивляет, что у них нет отдела связи с общественностью.
– Кто рассказал вам про интервью? – спрашиваю я. Я все еще пытаюсь поверить в то, что «Нью-Йорк таймс» хочет купить у меня статью.
– Эллис Мастере сообщила об этом моему редактору, – объясняет она. – Она сказала, что вы планировали серию статей о росте успешного молодого модельера.
– Да, подумываю, – преуменьшаю я и стараюсь сохранять спокойствие, хотя сердце у меня отчаянно бьется.
– Нам это нравится.
– Простите? – Не то чтобы я не расслышала с первого раза. Мне просто хочется услышать эти слова еще раз.
– Нам это нравится, – послушно повторяет она. – Мы хотим, чтобы вы сделали эту серию для нас.
– Ладно, – говорю я. Хотя я подписывала договор, дававший «Айви паблишинг» права на любые идеи, которые у меня появятся во время работы на них, меня это не беспокоит. Джейн вряд ли внезапно заинтересуется Петером ван Кесселем. Может, он и сенсация в мире моды, но «Модницу» не мода интересует.
– Отлично. Мы хотим пустить интервью в пятничном номере, – говорит она деловито. – Скажем, три тысячи слов. Как думаете, когда вы сможете их нам представить?
Я быстро произвожу подсчеты. Мне надо перечитать с десяток страниц записей, упорядочить их и расшифровать два часа записей.
– Как насчет завтрашнего дня?
– Утром? – спрашивает она.
Я думала, днем, но охотно соглашаюсь. Куча работы у меня на столе скучна, незначительна и не может сравниться с этим. Я не собираюсь за нее браться, пока не приведу статью про Петера ван Кесселя в идеальный вид.
– Тогда в одиннадцать.
– Одиннадцать чуть поздновато, но пусть будет так, – уступает она. – Если вы дадите мне номер своего факса, я сразу вышлю контракт.
Мне так редко шлют факсы, что я не помню номер и несколько минут встревоженно копаюсь в ящиках стола в поисках листка с нужной информацией. Повесив трубку, я стою у стола и решаю, что делать дальше. Позвонить родителям или подождать у факса? Меня охватывает параноидальное ощущение того, что со мной не может случиться ничего хорошего, и я спешу к факсу. Не хочу, чтобы чьи-нибудь еще пальцы трогали этот документ. Ему требуется пятнадцать минут, чтобы пройти, и чернила слабые, но его вид ласкает мой влюбленный взгляд.
Перед тем как позвонить родителям или сплясать от радости, я заглядываю к Маргерит и мимолетно интересуюсь, как она думает, будет ли «Модница» когда-нибудь заинтересована в моей идее статьи о ван Кесселе.
Она грустно качает головой.
– Не при нынешней обстановке. Вот если бы я была главным редактором… – Она заставляет конец предложения соблазнительно повиснуть в воздухе, но мне не до нее. Она сказала именно то, что я хотела слышать.
Я больше не в силах сдерживать возбуждение, так что счастливо улыбаюсь ей.
– Спасибо, – говорю я скромно и одновременно взволнованно. Потом возвращаюсь к себе, закрываю дверь и танцую от радости. Три тысячи слов в «Нью-Йорк таймс»! Верится с трудом. О таком можно только мечтать. За этим я вообще и пошла в журналисты.
Я глубоко дышу, чтобы успокоиться, и решаю, что пора взяться за работу. Однако перед тем, как найти диктофон и микрокассеты, надо кое-кому написать. Я пишу изысканное письмо миз Эллис Мастерс и бросаю его в ящик, но это только жест, и к тому же неадекватный. Правда в том, что в полной мере мою благодарность выразить невозможно.
Джейн Кэролин-Энн Уайтинг Макнил
За пятьдесят два часа до приема Джейн добавляет девичью фамилию к своему уже раздутому имени. Стикли раздает докладную записку на этот счет – Джейн сочла ее слишком срочной, чтобы распространять по обычным каналам. Путь в системе распространения документов может занять до четырех часов, а она не хочет, чтобы мы теряли драгоценное время и как можно раньше запомнили бы «Уайтинг». Прибавление ее среднего имени прошло не так гладко, как ей бы хотелось, пришлось вызывать пару несчастных недотеп к себе в кабинет за несвоевременное употребление «Джейн Макнил». Одного представителя по связям с общественностью даже уволили из-за оговорки в «Обсервере».
Записка написана на бумаге с большой фирменной шапкой, и Стикли кладет ее ко мне на стол со стоическим безразличием. Он старается сохранять храбрость, старается делать хорошую мину при плохой игре и все же прямо-таки излучает отчаяние. Стикли таким не занимаются. Они доставляют крестьян к королям, а не королей к крестьянам.
– Миз Макнил примет вас в половине второго, – говорит он парадным голосом, который мог бы заполнить амфитеатры.
Я мотаю головой. Не стронусь с места, пока не узнаю, что думает о моей статье Лейла Чишолм. Вдруг она ее возненавидит. Наверняка громко завопит прямо мне в ухо, что никогда в жизни не читала подобной дребедени. Я храбро вынесу ее презрение, даже не пискну. А потом положу трубку и заплачу.
Статья у меня на столе, но я не могу ее видеть. Слишком много раз я читала и уже не понимаю, хорошо это или нет. Я устала, не выспалась, не доверяю сама себе и думаю, что от гениальных идей, которые приходят в три часа ночи, добра ждать нечего.
– Полвторого мне не подходит, – говорю я, отрывая глаза от телефона. Если на него так и дальше смотреть, он никогда не зазвонит.
– Это очень важно.
Я приподнимаю бровь. Важных дел много, но у Аниты Смизерс преданный и трудолюбивый ассистент, и она о них позаботится. У Джейн важных дел нет.
– Правда?
Он кивает.
– Миз Макнил хочет обсудить, следует ли ей стоять перед красным флагом «Модницы» или перед синим.
Джейн ничего не обсуждает: она проводит опросы, экзаменует и читает лекции.
– А вы что сказали?
– На синем.
– На синем?
– Да, на мэм будет красное платье, так что есть опасность несочетания оттенков. – Стикли все еще говорит внушительным голосом и держится с достоинством, хотя тема совершенно для этого не подходит.
Я хвалю логичность этого соображения и прошу его сказать Джейн, что я тоже предпочитаю синий фон. Стикли хочет со мной еще поспорить – моя неподатливость его раздражает, – но ему уже пора. Ему надо раздать докладные записки быстрее, чем через внутреннюю рассылку.
Стикли уходит, и я возвращаюсь к наблюдению за телефоном. Когда Лейла Чишолм наконец звонит мне три часа спустя, я сплю за столом. Голова у меня повернута под неудобным утлом, а на щеке отпечатались следы скрепок. Звон телефона вырывает из сна как холодная вода, но в голове у меня все еще туман, когда я снимаю трубку. Мысли путаются, и мне требуется минута, чтобы понять, что я не провалилась с треском.
– Конечно, надо кое-что доработать, – говорит она и оттарабанивает список изменений, которые мне вот так сразу не ухватить. Я не привыкла к быстроте темпов в ежедневных газетах. – Не беспокойтесь, если вы не все запомнили. Я сейчас перешлю вам факсом свои замечания. Номер тот же самый?
Приняв факс, я иду в кухню за чашкой кофе. Заметки Лейлы детальные и обильные, и для них требуется внимание, на которое я сейчас не способна без дополнительных стимулянтов. Пролистывая перечень, я понимаю, что доработать – мягко сказано, но это не страшно. Я рвусь немедленно взяться за переработку.
А в остальном будущее прекрасно. Редактор из «Нью-Йорк таймс» выразила уверенность – к следующему разу я лучше уловлю их стиль.
Выпивка в «W»
Майя любит гостиничные вестибюли и бары. Любит их шик и безликость публики, как будто ты праздный турист. Здесь люди заняты собой, а не избегают тебя.
– Я никогда не любила Роджера, – говорит мне Майя, когда официант приносит ей кайпиринью. Сохранять приверженность «Космополитену» было бы все равно что соблюдать траур по Роджеру, которого она никогда не любила, – и вообще забавно, когда выпивка сделана из сахарного тростника.
Я тоже пью новый напиток моджито – в честь многообещающего начала – и даю ей выговориться. Мои новости подождут. Разговоры о романах всегда идут в первую очередь.
– Я и не думала, что любила его, – говорит Майя, пригубив кайпиринью. – Это просто кольцо меня сбило с толку. Когда я нашла его в том ящике, решила, что это любовь. Сейчас мне кажется, что это была ностальгия по несуществующей идеальной семье, – признается она смущенно. Трудно признаться себе, что твои идеалы так же банальны, как и у друзей, которые в отличие от тебя никогда не стремились сменить жизнь в пригороде на что-то другое.
– Запах чужих барбекю, – говорю я.
– А? – говорит она, глядя на вход, будто кого-то ждет. Мы в баре отеля «W» на Юнион-сквер. Вокруг нас гладкие стойки, большие, обитые бархатом кушетки и красивые девушки в узких юбках, но за всем этим чувствуется гостиница, в которой останавливались еще наши родители.
– Запах чужих барбекю, когда я сижу у себя на пожарной лестнице. Это то же самое, – объясняю я.
Она согласно кивает.
– И некоторые песни.
– У всех так, – говорю я, будто наши три примера обобщают общечеловеческий опыт.
Она поворачивается ко мне и радостно улыбается.
– Значит, то, что у нас с Гэвином, вовсе не обязательно обречено. Я не могу залечивать разбитое сердце, если оно не разбито.
Я как раз пью ром с лаймовым соком, когда она это говорит, и от неожиданного заявления кашляю и давлюсь. Я понятия не имею, что у них с Гэвином.
– Ты о чем?
– Мы с Гэвином… поддерживали контакт, – говорит она, смотря в сторону. Ей явно неловко.
– А почему ты ничего не рассказывала?
– А что бы я рассказывала? «Знаешь, Виг, мы с Гэвином разговариваем каждый вечер, и у нас ужасно интересные беседы. Кажется, я влюбляюсь», – говорит она насмешливо. – Это как-то глупо. Я не могу даже сказать «ужасно интересные беседы» без смущения.
Я игнорирую ее смущение и сосредоточиваюсь на важной информации.
– Ты влюблена?
Она пожимает плечами и пытается изобразить безразличие. Майя сказала больше, чем собиралась, и теперь старается отступить.
– Он тебе очень нравится? – спрашиваю я, стараясь уменьшить величину признания.
Она снова переводит глаза на вход, где, как я понимаю, вот-вот может появиться Гэвин. Он прилетел вчера поздно вечером и пошел с утра прямо в галерею, чтобы проверить последнюю стадию установки.
Я уже не раз сталкивалась с Майей в роли каменной стены и знаю, когда вот-вот об нее расшибусь.
– У меня взяли статью в «Таймс».
Она разворачивается и с такой силой хватает меня за руку, что мой коктейль разбрызгивается.
– Что???
– У меня взяли интервью с Петером ван Кесселем в «Нью-Йорк таймс». И не только интервью, – говорю я, пытаясь высушить руку салфеткой. – Им понравилась моя идея серии. Они хотят все сразу.
На несколько секунд Майя лишается дара речи; потом она начинает колотить ладонью по стойке бара.
– Нам бутылку вашего худшего шампанского, – говорит она, когда наконец привлекает внимание бармена.
– Это необязательно. Я…
– Слушай, мы не можем праздновать без шампанского. Как тогда произносить тосты?
Я собираюсь сказать, что тосты можно произносить и с моджито и кайпириньями, но бармен уже открывает «Моэт».
– Кроме того, – говорит она, протягивая мне бокал, – я тоже кое за что хочу выпить.
– За что?
– Нет-нет, сначала за тебя. – Она поднимает бокал. – За мою дорогую подругу Хедвиг Морган, журналистку.
Это звучит странно и мило, и я глотаю шампанское залпом.
– Ну, теперь твои новости.
– Я начала новую книгу…
– Здорово. О чем она?
– О попытке отравления человека, страдающего анорексией. Только это не детектив, потому что никто не умирает.
Я снова наполняю бокалы и поднимаю свой для тоста. Жестом приглашаю ее сделать то же самое, но она не слушается.
– За литературу!
– Может, не…
– Нет-нет, если я должна терпеть твои тосты, то и ты не спорь с моими.
Майя знает, что со слегка подвыпившей Виг и правда лучше не спорить.
– Ладно. За литературу.
Она говорит это без всякого интереса, но не будем придираться.
– Дело в том, что я дала первые несколько глав агенту в Нью-Йорке, она дружит с агентом Гэвина в Лондоне. Она согласилась ради Гэвина, и ей вроде нравится. Хочет прочитать все сразу, когда я закончу.
Строго соблюдая сетку действия, пятнадцатое августа, я три месяца не упоминала слово «агент». Оказывается, не все были так сдержанны.
– Это великолепно.
– Пока это ничего не значит. Может, она просто вежлива, может, ей не понравится остальная часть книги, – говорит Майя уныло.
Этот автоматический пессимизм здесь ни к чему, и я от него отмахиваюсь.
– За обещания.
Это тост в духе Майи – меланхоличная смесь надежды и безнадежности (возможный успех, неизбежные неудачи), – и она с энтузиазмом поднимает бокал.
К тому времени, как приходит Гэвин, головы у нас идут кругом, и кажется, что все возможно. Мы как Годзиллы, а все препятствия на нашем пути – просто крыши маленьких японских деревушек.
Майя обнимает Гэвина и целует его неуклюже, но с большим энтузиазмом, на что он отвечает смущенной улыбкой. Он смотрит на меня через ее плечо и машет рукой в знак приветствия. Поскольку до сих пор все их свидания представляли собой ужасно интересные телефонные разговоры, я ненадолго оставляю их одних. Иду в ванную комнату, любуюсь сантехникой и жалею себя, потому что Алекса здесь нет. Когда я звонила ему раньше, чтобы сообщить хорошие новости, сначала думала пригласить его. Позвать выпить. Но что-то меня остановило. Когда отмечают вместе важные вехи жизни – это уже, считай, роман.
Когда я возвращаюсь, Майя расплачивается кредиткой. Мы садимся в такси и едем ужинать в любимый ресторан Майи, где объедаемся блинами с грибами, кростини с оливками и крем-брюле. Кто-то заказывает вино, и я охотно беру бокал, хотя и знаю, что вот-вот меня настигнет усталость. Поскольку Гэвин пропустил наш первый раунд восторга, он провозглашает смешные и милые тосты, от которых на глаза у пьяной Майи наворачиваются слезы.
Вечер заканчивается веселой стычкой по поводу того, кому платить. Выигрываю я, потому что меньше всех выпила. Воздух снаружи морозный и свежий, и, прежде чем взять такси, я провожаю их до квартиры Майи. «Будущее» прямо за углом.
Знамения
У Кристин в ванной все стены увешаны белыми пластиковыми контейнерами на присосках. Именно там она держит губку, гель и все такое.
– Они все упали, – говорит она, входя ко мне в кабинет и закрывая дверь. – Они висели два года и даже не пошевелились, а теперь все шесть упали, даже та маленькая в углу, с губкой.
Хотя я расчистила для нее гостевой стул, Кристин предпочитает стоять. Ей больше нравится ходить туда-сюда, уворачиваясь от зыбких стопок журналов, чем сидеть.
– И еще: я утром открыла дверь, а моего придверного коврика нету. – Она смотрит на меня огромными голубыми глазами и ждет ответа.
– Как нету?
– Так. Нету.
– Кто-то украл твой придверный коврик? – спрашиваю я. Мне как-то не по себе. Никто не ворует придверные коврики. Это нарушение социального контракта.
– Но это еще не все. Слушай – когда я сегодня утром проснулась, у меня в постели была белка. Она сидела на одеяле и смотрела на меня своими красными глазками, – говорит она, с дрожью вспоминая происшествие.
Я не знаю, что сказать. Эти утренние происшествия кажутся мне мелкими и неважными, но голос Кристин полон необъяснимого пламени, и я понимаю, что для нее это трагический список. Чтобы заполнить воцарившуюся тишину, бормочу, что надо всегда закрывать окна перед сном.
– Ты не понимаешь, – отзывается она. Сейчас всего 10.23 утра, а я уже ее разочаровала. – Это все знаки.
– Знаки?
– Знаки.
– Белка у тебя в постели – знак?
Она закатывает глаза.
– Как красная корова в Израиле. Это знак того, что случится что-то ужасное. Чего тебе еще надо, – спрашивает она, и в ее голосе чувствуется презрение к моему неверию, – туч саранчи?
Она права. Да, тучи саранчи меня бы убедили.
– Ничего плохого не случится. – Я пытаюсь отнестись к делу с серьезностью, которой требует Кристин, хотя еле удерживаюсь от улыбки.
– Если ты одеваешь Иисуса в шелковое платье косого кроя от Живанши, – говорит она, – не удивляйся, что реакция будет библейских масштабов. В присутствии Господа требуется смирение.
Я мало что знаю о Библии, смирении и присутствии Господа, но в состоянии узнать панику, когда она расхаживает по моему кабинету.
– Ничего плохого не случится, – говорю я, а дверь тем временем открывается.
Входит Сара. На лице у нее широкая улыбка, и, хотя присутствие Кристин на секунду сбивает ее с толку, она быстро приходит в себя.
– Там пикеты.
– Что? – спрашиваю я.
– Вокруг здания пикеты, – говорит она, едва удерживаясь от возбуждения. Это первый признак того, что наш план работает. – Мы окружены разгневанными христианами с цитатами из Библии на плакатах. Полиция сейчас пытается разогнать их, потому что у них нет разрешения на митинг. – Она смеется. – Представляешь себе – полиция! На такое я даже не рассчитывала.
Кристин бросает раздраженный взгляд на Сару. Она не видит, чему тут радоваться.
– Надо все отменить, пока не появилась саранча.
Сара удивленно приподнимает бровь.
– Какая саранча?
– Поговори об этом с Джейн, – говорю я Кристин. – Это ее вечеринка.
Но Кристин не хочет разговаривать с Джейн. Она ее боится.
– А может, ты это сделаешь?
Идея настолько абсурдная, что я еле удерживаюсь от смеха.
– Я?
– Джейн к тебе прислушивается, – настаивает она, возбужденно размахивая руками.
Ну вот, опять это странное убеждение, что Джейн меня уважает.
– Я не буду просить Джейн отменить прием. Для этого нет причины.
– Но я же тебе рассказала про белку и все остальное. Это знамения. – Она помедлила, будто планируя свой следующий шаг. – И еще Эллисон.
Я напрягаюсь при упоминании единственного человека, способного испортить наш план.
– Эллисон?
Кристин оглядывается и наклоняется поближе.
– Я думаю, она говорит на иных языках, как апостолы в Пятидесятницу, – говорит она тихо.
Сара начинает хихикать. Мне тоже смешно, но я стараюсь сдержать веселье. Кристин на сто процентов серьезна.
– На иных языках? – переспрашиваю я.
– Она почти лихорадочно возбуждена и непрерывно бормочет себе под нос. Я пыталась разобрать, что она говорит, но у меня не получилось. Это не по-английски.
Едва ли Эллисон говорит на иных языках, но Кристин не переубедить.
– Слушай, если Эллисон все еще будет возбужденно бормотать в четыре часа, – говорю я, – попробую что-нибудь сделать.
В четыре будет слишком поздно, чтобы останавливать прием, но Кристин этого не замечает. Она облегченно вздыхает.
– Спасибо, Виг.
Я пожимаю плечами, будто это ничего не значит. Да так оно и есть. Даже если бы я и попыталась сегодня поговорить с Джейн, до нее не добраться. Она скрылась в брюхе монстра красоты и не выйдет раньше, чем ее выщиплют, очистят и уложат.
Кристин уходит, а мы с Сарой прижимаемся головами к окну и наблюдаем за тем, как полиция разбирается с пикетами. В таком положении нас и застает Делия.
– Круто, правда? – говорит она, заглядывая нам через плечи.
Сара радостно взвизгивает.
– Я хочу подобраться поближе. Вы пойдете?
Мы с Делией обе отказываемся и смотрим, как она выходит из кабинета и спешит по коридору.
– Ну, – говорю я, – похоже, все идет по плану.
Она кивает и садится.
– Так и есть, за исключением одной мелкой детали.
Несмотря на весь свой атеизм, я замираю в испуге – вдруг по Пятой авеню приближается туча саранчи.
– Какой еще детали?
– Помнишь Австралию?
– Австралию?
– Ну, знаешь, тот континент, на который Джейн депортировала Маргерит.
– А, да, Австралия.
– Оказывается, это была месть, – говорит Делия, толкая ко мне по столу обычный офисный блокнот.
Я беру его и пытаюсь читать, но у меня не получается. Записи Делии состоят из плотного ряда широких завитушек. Все они совершенно неразборчивы.
– Что это?
– Мои стенографические заметки. Я только что созвонилась с прежним ассистентом главного редактора «Парвеню», Люси Байндерс. Очень дружелюбная женщина. Занимается теперь страховкой автомобилей.
Хотя мне ужасно хочется знать, как она нашла ассистента Эллис Мастерс через двенадцать лет, я сдерживаю любопытство. Сейчас речь не о следственных талантах Делии.
– И что сказала Люси Байндерс?
– Что Маргерит хитрая злокозненная сучка, и что когда ее продвинули до старшего редактора – за то, что она спала с ответственным редактором, – она превратила в ад жизни всех младших сотрудников, особенно Джейн. Давала ей паршивые задания, меняла сроки, чтобы та всегда опаздывала с подачей статей, переписывала тексты, чтобы выставить ее бездарной дурой. Через пять месяцев Джейн уволили. – Она перелистывает страницу и начинает читать из своих записей. – Я связалась с несколькими редакторами в австралийском «Вог», но никто ничего не рассказывает. Маргерит поднялась по служебной лестнице как метеор. Она стала из старшего редактора главным за шестнадцать месяцев. Казалось бы, хоть у кого-то должно быть мнение по этому поводу, но они все молчат. Что утешает, однако у них явно нет предрассудков по поводу возраста, – говорит Делия и зачитывает статистику возраста и образования сотрудников австралийского «Вог».
Мне хочется запаниковать, как Кристин. Хочется все отменить и убежать домой, но события уже вышли из-под контроля. Религиозные группы пикетируют здание, и, что бы я ни сказала, они не уйдут.
– Ладно. Продолжай копать. Может, мы найдем компромат на Маргерит, чтобы в случае чего держать ее в узде, – говорю я, сама напутанная собственной деловитостью. Заговор против Джейн должен был быть единичным случаем, а не новым стилем жизни.
– Вот об этом я и подумала, босс, – говорит она с одобрительной улыбкой. Делия довольна моей ново-обретенной безжалостностью. Значит, я перехожу на темную сторону. Вот-вот начну вести досье на своих сослуживцев.
Очень надеюсь, что она ошибается.