Текст книги "Модницы"

Автор книги: Линн Мессина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Выпивка в« 60 Томпсон»

Майя примеряет уродства и увечности, чтобы определить, какое заметнее.

– Так, давай еще раз. Что лучше, это, – она зачерняет два передних зуба и улыбается, – или вот это? – Теперь она залепляет левый глаз.

Я обдумываю вопрос со всем вниманием, какого он заслуживает.

– Зубы. Точно зубы.

Она помечает нужный ответ, а потом смотрит на меня одним глазом.

– Почему?

– Это тоньше. Зубы заметны, только когда ты улыбаешься. Кроме того, так ты будешь ощущать себя менее неловко. Плюс твоя работа не пострадает. Не стоит читать корректуру одним глазом, – замечаю я практично.

Майя подробно записывает мои объяснения. Она будто маркетинговый исследователь, только без двустороннего зеркала.

– Дальше подушка. – У нее полная сумка всяких штуковин, и она лезет туда за очередной. Майя как раз засовывает подушку себе под футболку-стретч, когда наконец приходит Гэвин.

Мы в баре отеля «60 Томпсон». Гэвин и его представитель остановились здесь, и я оглядываюсь, не идет ли Анита прямо за ним.

Прекрасно понимая мои опасения, он приветственно целует меня в щеку и смеется.

– Не беспокойся, она сегодня обхаживает издателя. – Гэвин переводит глаза на Майю, которая никак не может решить, то ли вынуть подушку, то ли засунуть ее до конца. Она еще никогда ни с кем не знакомилась в полубеременном состоянии и не знает, как себя вести.

– Гэвин, это Майя, моя подруга, о которой я тебе рассказывала.

– Привет, Майя, – говорит он, протягивая ей руку. – Рад познакомиться.

Майя улыбается.

– Ты как раз вовремя. Я собираю мнения. Что лучше – беременный живот, – она встает и показывает выпирающий живот, – или горб? – Мы ждем, пока она перемещает подушку спереди назад.

Гэвин серьезно задумывается, складывая губы трубочкой.

– Покажи-ка еще раз беременный живот.

Я допиваю джин с тоником одним глотком и пытаюсь успокоиться. Чувство вины переполняет меня до такой степени, что становится нечем дышать. Машу бармену и заказываю еще выпить.

Воздуха мне стало не хватать пять часов назад, когда Гэвин позвонил, чтобы официально дать «добро».

– Но никаких штучек-дрючек, ты обещала. – Потом он предложил выпить за нечестивый союз искусства и коммерции. – Я сегодня последний вечер в городе.

– Нет, – сказала я в панике. Это было сразу после совещания по Иисусу, и мне было просто невмоготу провести несколько часов с ним и со своим чувством вины. – Сегодня не могу.

– Не можешь?

– Я бы с удовольствием, конечно, но иду в кино с подругой. Можно бы отменить, раз это твой последний вечер, но она только что разошлась с бойфрендом, и ей нужна моя эмоциональная поддержка, – сказала я, болтая без удержу. Всегда не могу остановиться, если нервничаю и чувствую себя виноватой. Я тяжело вздохнула. – Жаль, что не увидимся.

– А во сколько кино?

Я не очень хорошо вру и плохо продумываю подробности собственного вранья.

– Э-э… в девять.

– В девять? – переспросил он.

Тон у него был подозрительный, так что я изменила время на более правдоподобное.

– Девять тридцать.

– Ну, если кино в девять тридцать, почему бы тебе не зайти выпить в баре моей гостиницы?

– Но Майя… – начала протестовать я.

– И Майю приведи, – сказал он. – Я тоже только что разошелся с подружкой. Мы можем посочувствовать друг другу за бокалом виски с содовой.

Майя не пьет виски, но сочувствие она любит.

– Ладно, – сказала я, сдаваясь. Иногда приходится проигрывать.

Повесив трубку, я позвонила Майе и рассказала про свои страдания. Поскольку у нее не было планов на вечер, а мои проблемы ее забавляли («Расскажи-ка еще раз про сцены Рождества и звезд, которые их любят»), она охотно согласилась обменяться печальными историями со знаменитым английским художником.

– Здорово, – сказала она. – Я как раз работаю над идеей для статьи и хочу на тебе кое-что проверить.

– Я не знаю десяти способов, чтобы он тебя полюбил, – предупредила я.

Она рассмеялась и сказала, что ничего похожего не обдумывала.

– Чем ты занимаешься? – спрашивает Гэвин, решив, что горб лучше беременного живота. Я поддерживаю его, и подушка отправляется обратно в розовую пластиковую сумку.

– Я работаю среди чужаков, – говорит она, бешено строча в блокноте.

Гэвин просто кивает в ответ, хотя наверняка ждал более обычного ответа, вроде художника по костюмам или декоратора.

– Это занятие на полный рабочий день?

– Это столько времени, сколько хочу. – Теперь у нее на коленях другая сумка, в которой она копается.

– Майя – писательница, – объясняю я.

Она поднимает голову и сердито смотрит на меня.

– Я корректор.

Это из сетки действий, самое начало, день первый: не называй себя писательницей, пока у тебя не купят хоть что-то из написанного.

Гэвину хватает ума уйти в сторону от напряжения.

– Корректор?

– У вас, кажется, это называют читчиками, – раздраженно говорит Майя. – Можно подумать, что корректору нужно уметь читать и только.

Гэвин откашливается и опускает глаза. Ему явно не по себе. Он привык защищать империю, колониализм и сандвичи с овощной пастой, а не журнальные термины.

– Но вы пишете?

– Немного.

Упрямство Майи перекрывает мое чувство вины, и впервые за пять часов я вздыхаю свободно.

– Майя, – говорю я тоном ведущей ток-шоу, – расскажи нам о своем нынешнем проекте.

Майя соглашается, хотя и не любит, когда для нее очищают сцену. Она слишком захвачена идеей своей статьи.

– Я работаю среди чужаков, – говорит она.

Я закатываю глаза, показывая нетерпение. Ну сколько раз за вечер можно повторять одно и то же? Гэвин просто ждет.

– Мои коллеги редко глядят мне в глаза, и большинство из них не знают, как меня зовут, – объясняет она. – Две недели назад у меня был острый конъюнктивит, и никто не сказал ни слова.

– Может, это они из вежливости, – предполагает Гэвин.

Майя качает головой.

– Они вежливостью не отличаются. Я надеваю красивый свитер, никто ни слова не говорит. Я чихаю, никто не говорит «Будь здорова». Меня ни разу не спросили, как дела. Избыток хороших манер тут не проблема. И вот конъюнктивит подсказал мне отличную идею. – Она сделала эффектную паузу. – Я собираюсь ходить на работу со все более странными и заметными травмами и буду ждать, когда наконец кто-нибудь заметит.

– Тогда я меняю выбор, – говорит Гэвин. – Я за беременный живот.

Она помечает это в записной книжке.

– Почему?

– Потому что хотя внезапно появляющийся горб – это очень странно, для него еще может быть медицинское объяснение – автокатастрофа, например, или наследственное заболевание, от которого вдруг вырастает горб. Но чтобы за ночь появилась беременность на третьем триместре? – говорит он, наслаждаясь идеей. Внезапно я представляю себе двадцать Иисусов в одежде для беременных. – Это потрясающе. Они будут гадать, не упускали ли чего из виду все девять месяцев.

– А Гэвин дело говорит. Я тоже меняю выбор.

– Абсолютное большинство за беременный живот – записано. Теперь давайте дальше, – говорит Майя и поднимает пластмассовую маску из тех, что дети носят на Хэллоуин. – Франкенштейн или оборотень?

Гэвин немедленно снимает оба предложения.

– Ни то, ни другое. Слишком очевидно. Тебе надо спровоцировать реакцию, а не вынудить. Может, лучше наложить грим вроде таких зарубок, которые у Франкенштейна на шее?

Майя хлопает в ладоши.

– Отлично! Именно такие ответы мне и нужны.

– Так кому ты собираешься предложить эту идею? – спрашивает Гэвин. – Для каких журналов ты это планируешь?

Майя пожимает плечами, и ее возбуждение угасает.

– У меня связи только в женских журналах, а их такие вещи не интересуют.

Я с энтузиазмом киваю.

– «Космополитен»: «Мой бойфренд работает среди чужаков – и еще восемь вещей, которые следует знать до перехода к следующей стадии взаимоотношений».

– А как насчет изданий общего интереса? Разве у воскресной газеты нет журнального приложения? Наверняка там печатают статьи про обычную жизнь. Так все газеты делают, – замечает он.

– В «Нью-Йорк таймс» есть в конце раздел «Жизнь», но он не подходит, – объясняю я, – Там все с точки зрения поколения бэби-бума [13]13
  Поколением бэби-бума в США принято называть родившихся в 1950-х, в эпоху подъема рождаемости.


[Закрыть]: «Моя дочь работает среди чужаков».

– Ладно-ладно, – говорит он, все еще полный оптимизма. Гэвин не позволит издательскому миру себя обойти, когда он уже ухватил мир искусства за поводья. – А как насчет снобистского издания вроде «Нью-йоркера»? Для них это отлично подойдет.

Майя смеется.

– Ну да, так они и заинтересовались. Просто ждут не дождутся выскочек-корректоров, которые подсовывают им рукописи.

Он пробует снова:

– А «Салон»? Они несколько месяцев назад писали про мои работы.

Майя ничего не знает про «Салон» и смотрит на меня.

Я пожимаю плечами.

– Наверное, это стоит проверить. Какая у них аудитория?

Поскольку никто не знает, мы решаем, что это вариант. Майя благодарит Гэвина за интерес и помощь и хочет заказать ему выпивку.

– Нет, – говорит он, – только за мой счет. Это я вас пригласил выпить.

Они пять минут спорят и наконец достигают компромисса. Майя соглашается, чтобы Гэвин купил ей выпить, если он признает, что приглашал прежде всего меня, а не ее.

– Я добавка, – говорит она, когда они достигают соглашения. – Я вроде риса, который полагается к кисло-сладкой курятине.

– Нет, ты кисло-сладкая курятина, – настаивает он.

Если Майя и курятина, и рис, я и не знаю, кто тогда я (может, пакетик соевого соуса?). Но обо мне они не думают. Гэвин и Майя нашли друг друга. Им так весело вместе, что никто и не вспоминает о кино в полдесятого. Вот уже десять, одиннадцать, двенадцать, но никто не обращает на это внимания.

В полпервого у меня кончаются силы и я начинаю прощаться. Они едва обращают на это внимание. После нескольких коктейлей Майя достаточно расслабилась, чтобы говорить о том, что она пишет всерьез. Она рассказывает Гэвину о своих недостаточно таинственных детективах и о пропавшем агенте. Ее послушать, так Марсия затерялась где-то в Африке с доктором Ливингстоном. Гэвин рассказывает о своих собственных бедах с агентом, но он полон оптимизма, и хотя Майя объясняет сетку действий на пятнадцатое августа, она слишком пьяна, чтобы проводить собственное расписание в жизнь.

Когда я ухожу, они обсуждают, насколько будет смешно отравить человека, страдающего анорексией. У Майи новая идея для книги, и я с радостью должна заметить, что это не любовный роман.

Мелкий шрифт

Джейн винит во всем инъекции ботокса.

– Раньше ничего не стоило разгадать, что у Мардж на уме. Стоило посмотреть на паутинку морщин между ее заросшими бровями, и ясно было, что она что-то задумала. Все как на ладони. Сдвинутые брови означали, что она вынашивает планы мелочной мести за воображаемые обиды, а нахмуренные – что она придумывает, как тебя погубить. Теперь благодаря современной науке это невозможно, ботокс все испортил, – презрительно говорит Джейн, будто современная наука не разглаживает каждые полгода ее собственные морщинки. – Но для этого у меня ты.

– Я? – осторожно спрашиваю я, начиная паниковать. Что-то надвигается. Что-то очень неприятное. Я это вижу по тому, как ее глаза ярко блестят от возбуждения, а губы раздвигаются в улыбке. Джейн счастлива только тогда, когда планирует чью-то погибель.

– Ты будешь моими глазами и ушами, – говорит она, постукивая пальцем по блестящему лакированному дереву стола. – Держись к ней поближе, но не слишком близко. Прогуливайся возле ее кабинета, когда она говорит по телефону. Покопайся у нее в столе. Залезь в файлы ее компьютера. Найди почтовый пароль. Последи за ней, когда она пойдет на ленч.

Я вежливо слушаю и делаю записи, но не собираюсь этим заниматься. Что бы там Джейн ни думала, я не ее человек в Гаване [14]14
  «Наш человек в Гаване» – иронически-шпионский роман Грэма Грина.


[Закрыть].

– Позвони Джорджу, – говорит она. – Он обеспечит тебя оборудованием.

Джордж наш автор по технике. Он живет в какой-то дыре, где-то в глубинке, и ведет ежемесячную колонку про дорогие технические игрушки.

– Джорджу? – переспрашиваю я. Я не представляю, какое отношение он имеет к шпионским играм Джейн.

Она кивает.

– Джордж пишет статью о первоклассных системах безопасности звезд. У него должны быть имена и адреса местных поставщиков. Запиши все, что купишь, на свою кредитную карточку и подай список расходов.

– Ладно, – говорю я вежливо, будто собираюсь сегодня первым делом заняться покупкой нелегального оборудования для слежки. Как бы не так. Я позвоню Джорджу на случай, если Джейн проверит, но не собираюсь весь обеденный перерыв бегать по Нью-Йорку в поисках шпионских камер и крошечных микрофонов, которые могут пролезть в игольное ушко. Посижу несколько дней тихо, а потом доложу Джейн о деталях выдуманной интриги, чтобы ее успокоить.

– Мне нужны регулярные доклады, – говорит она, продолжая давать указания. Я уже двадцать три минуты сижу у нее в кабинете, и все это время она отдает мне указания – позвони рестораторам, назначь встречу с Анитой, пошли факс в галерею Карпфингера, напиши текст для пресс-релиза «Позолоченной лилии». За последние несколько недель я превратилась в адъютанта Джейн. Несмотря на должность старшего редактора, меня запрягли в работу ассистента. Это совершенно неудивительно – именно так Джейн обращается с людьми, которые, как она считает, принадлежат ей душой и телом. – Мне нужно знать о ней все. Что она делает каждую минуту и каждый час. Знание – сила. Теперь, когда Мардж знает, что я улучшила ее идею, она будет кипеть от гнева. – Джейн вздрагивает от удовольствия, настолько ее радует образ взбешенной Маргерит, у которой из ушей пар идет. – А теперь брысь. У меня есть дела поважнее, и ты мне мешаешь.

Я выхожу из ее кабинета и прохожу мимо Джеки, которая притворяется, что читает докладную записку; на самом деле она высчитывает, сколько я совещалась за закрытыми дверьми с ее начальницей. Джеки обижается на то, что я столько времени провожу с Джейн, и убеждена, что я хочу отнять ее должность. Мысль о том, что кто-то захочет еще один тур отработать с Джейн, настолько смешна, что я улыбаюсь. Но Джеки думает, что я самодовольно ухмыляюсь, и с горькой обидой смотрит мне вслед.

Это просто очередное свидание

Алекс хочет знать, зачем я держусь за «Модницу».

Сорок пять минут он терпеливо слушает мои жалобы на мстительность Джейн, пустоголовость Дот и общую пустую беготню за знаменитостями, в которую превратилась моя жизнь за последние пять лет. Потом наклоняет голову вбок, спокойно меня рассматривает и задает очевидный вопрос: почему? Почему я это терплю? Почему я не двигаюсь дальше? Почему я поливаю, подкармливаю и окружаю заботой и любовью семена своего недовольства?

– Ну, любовь – это уж слишком, – защищаюсь я.

– Почему я здесь торчу, понятно. А тебя-то что держит?

На этот вопрос есть несколько ответов, и я все их тщательно обдумываю, пока мы ждем заказанную еду. Правда в том, что я существо инертное. Следующая правда – не знаю, чем хочу заняться в жизни, так что пока можно и оставаться на месте. Потом идет правда о том, что я боюсь перемен – как бы не попасть из огня да в полымя. Но это все не для ушей Алекса. Алекс – слишком новое явление в моей жизни. Его запах, его смех, ощущение его губ на моей щеке – все это еще сияет как начищенные серебряные канделябры, и я не хочу слишком скоро их испачкать, не хочу обнажать свою инертную, пассивную и пугливую природу. Пусть он зацикленный и у нас нет будущего, я все же хочу произвести хорошее первое впечатление.

– Ты когда-нибудь слышал о Петере ван Кесселе? – спрашиваю я, начиная подробный рассказ об этом таланте и своих планах на серию статей. Это звучит так, будто я меняю тему, но на самом деле, возможно, именно из-за ван Кесселя я и остаюсь. Теперь мне мало работы в более комфортной обстановке. Мне мало свободы от мелочного деспотизма Джейн. С моих глаз упали шоры – отчасти благодаря Майиным двадцати миллионам стадий горя, – и теперь я хочу дать миру больше, чем список десяти лучших шампуней. Вот за этим мне и нужна Маргерит. На ней держатся мои надежды.

– Звучит интересно, – говорит Алекс, когда я заканчиваю вкручивать ему парадную версию себя – активную, находчивую и творческую. – Джейн такое точно не заинтересует. Когда я только взялся за работу в светской хронике шесть лет назад, то пытался включать события вне натоптанной тропы – важные события, которые не поддерживались знаменитостями, – и Джейн меня немедленно заткнула. Хотя нет, заткнула – это, пожалуй, преувеличение. Вернее сказать, она меня вообще не услышала.

Официант приносит две тарелки чизбургеров и ставит между ними еще тарелку картошки фри с пылу с жару. Мы сидим в забегаловке в Ист-Виллидже, где подают лучшие гамбургеры во всем Манхэттене. Я впервые повела Алекса в одно из своих любимых местечек – до сих пор все свидания планировал он. Не знаю почему, но сегодня утром я проснулась, полная решимости разделить с ним что-нибудь из того, чем наслаждаюсь я.

– Так ты поэтому решил вернуться к учебе? – спрашиваю я.

Он не первый, кого Джейн заставила сбежать, хотя, насколько я знаю, он первый зацепился за место.

– Нет, я не против, когда Джейн меня игнорирует. Ты же знаешь, мне это пригодилось.

– А когда тебе впервые пришла в голову схема «Поможем-Алексу-стать-архитектором»?

Он переворачивает бутылку над тарелкой и ждет, пока из нее выльется кетчуп. Потом ставит ее обратно.

– Не знаю. Это не было сознательным решением. Я начал проходить по курсу в семестр, потому что оплата учебы числилась в льготах и глупо было ею не воспользоваться. Каким-то образом я оказался на курсе рисования, и там был отличный преподаватель, который посоветовал мне попробовать себя в архитектуре. – Он пожимает плечами. – Сам того не заметив, я вдруг стал учиться в «Купер юнион» почти по полной программе, а в перерывах между занятиями отвечал на звонки авторов. Говард помогал, но до появления Делии это был настоящий сумасшедший дом. А ты?

Поскольку я зря трачу льготу на оплату обучения и у меня нет Делии, которая облегчала бы мне жизнь, я смотрю на него, не зная, какого ответа он ждет.

– Я?

– Да, как ты здесь оказалась? Ты всегда знала, что хочешь быть грязекопателем [15]15
  «Грязекопателями» в США часто называют журналистов, ведущих расследования.


[Закрыть]?

От одной мысли о том, что я грязекопатель, мне становится смешно. Я круглые сутки имею дело с дерьмом, но это вовсе не значит, что я раскапываю какие-нибудь скандалы.

– Я не знала, кем хочу быть, когда переехала сюда из Бирливилла, штат Миссури, с двумя чемоданами и вырезками моих бесподобных статей из «Бирливилл таймс». Я просто хотела работать в шикарном месте. «Модница» показалась тем, что нужно.

– Берегись своих желаний, ибо они могут и сбыться, – замечает он.

Я мудро улыбаюсь, показывая, что многому научилась, но самую большую свою глупость оставляю при себе. Когда-то я верила, что шик, как пыльцу фей, можно подцепить, если держаться к нему поближе.

– Бирливилл, да? – спрашивает Алекс, ища информации о моем прошлом. Оно у меня не особенно богатое, но я все равно несколько минут разглагольствую о Бирливилле: население 1244 человека, половина из которых потомки зерновых магнатов Бирли, основавших город в 1873 году. Хотя мы с Алексом за последние несколько недель часто встречаемся, о прошлом до сих пор не разговаривали. Обычно мы цепляемся за настоящий момент. Так обычно и бывает с зацикленными мужчинами – если у тебя нет прошлого, ты не можешь иметь будущего.

– Там был только один светофор, в центре города, и возле него останавливались, только когда сдавали на права. В остальное время это было украшение, вроде мигающего стакана с мартини перед входом в местный бар, – говорю я.

В ответ на историю о моей короткой бесславной карьере в молочном кафе («Поменьше накладывайте мороженого, миз Морган!») Алекс рассказывает о своем детстве в пригородах Нью-Джерси. Он милый и забавный. Наконец мы собираемся уходить. Он платит, несмотря на мои протесты, и провожает меня домой.

Когда мы подходим к моей двери, я останавливаюсь, крепко сжимая ключи. Инстинкт подсказывает мне пригласить его зайти. Инстинкт подсказывает мне отпереть дверь и броситься к нему в объятия, но я пытаюсь хоть раз проявить мудрость.

Алекс опускает голову и целует меня. Губы у него мягкие, и я наклоняюсь к нему поближе. Я обвиваю руками его шею. Я запускаю руки к нему в волосы. Я знаю, что надо бы отодвинуться, но его поцелуй заглушает голос, вечно гудящий у меня в голове – насчет его эмоциональной замкнутости. Его мягкие губы заставляют этот голос замолчать, и я забываю о мудрости.

Ответный ход мажордомом

Дворецкого Джейн не нанимает, но она находит человека, который ведет ее дела и называет ее «мэм». Стикли родом из Англии, и родословная у него толщиной со словарь. Когда Джейн представляет Стикли сотрудникам на особом совещании, созванном специально для этого, она зачитывает лист благородных особ, которым верно служили он и его предки, но скоро этот список превращается в упражнение по счету (довольно сомнительное – Георг I, Георг II, Георг III, Георг IV, Гарольд I, Гарольд II, Елизавета I). Похоже, при каждом важном событии английской истории – Гастингс, Каллоден, подписание Великой хартии вольностей – присутствовал очередной Стикли, чтобы утереть пот историческому лицу и предложить чашечку чая. Они вездесущи, как Форрест Гамп, только без философии и растянуты на много поколений.

Джейн называет его мажордомом – это куда больше, чем дворецкий, напоминает оперетты Гилберта и Салливана и вообще соответствует театральности ее манер. У Стикли могучая фигура, руки он засовывает в белые перчатки, будто сосиски в пленку, и выглядит в точности как человек, привыкший управлять Дворцами. В нашей небольшой редакции на двадцать втором этаже ему не развернуться – зарезервировать столик в «Джадсон Гриль» – это тебе не организовать прием в честь герцогини Большого Северного Честерборо, – и он страдает от проклятия большинства трудолюбивых выскочек – слишком много свободного времени. Джейн дала ему большой угловой кабинет без всяких стопок брошюр и старых номеров, но он часто сидит в коридоре, где оборудован кабинет миссис Беверли, и болтает с ней.

Вот и сейчас они сидят вместе в углу, пока Лидия ведет еженедельное совещание.

– Эллисон, – говорит она, – у тебя готова та статья о спускающемся вырезе?

– Виг обещала сделать это за меня, – невинно отвечает Эллисон, делая честные глаза. – Она знает, как я загружена.

Я впервые слышу о собственной щедрости, но киваю, будто ждала этого вопроса.

– Я почти закончила, только надо кое-что подправить. Сколько там нужно слов?

Лидия смотрит в свои записи. Она не сразу находит нужную информацию.

– Похоже, нам понадобится всего три сотни. Тогда сдай материал к концу дня. Не забывай, упор должен быть на знаменитостей, – говорит она, будто такое можно забыть. Ни на что другое у нас упора не бывает.

Я добавляю статью в список дел, которые нужно сделать до конца рабочего дня, и начинаю чувствовать себя Золушкой. Дел столько, что для них потребуется целый отряд фей-крестных.

Раньше на еженедельных совещаниях я боролась с зевотой, но сейчас приходится быть начеку. Когда Эллисон впервые скинула на меня свою работу, я осторожно пыталась отразить атаку. Джейн тут же устроила мне показательную порку, превратив нежелание делать чужую работу в наплевательское отношение к общему делу. Когда я была ее ассистентом, это повторялось каждый день (унижение – дело публичное), так что ко мне вернулись ужасные воспоминания. Весь остаток дня я боролась с ними и дрожала.

– Маргерит, как у нас дела с платьями подружек невесты? – спрашивает Лидия.

– Миссис Беверли сегодня заберет последнее. – Маргерит смотрит на своего фактотума. – Когда вы это сделаете?

– Вообще-то Стикли обещал съездить вместо меня, – говорит миссис Беверли, с благодарностью глядя на нового друга. – Он всегда готов помочь.

– Спасибо, Стикли, – говорит Маргерит.

Стикли слегка кланяется.

– Не за что, мэм.

До сих пор Джейн явно сходила с ума от скуки, но сейчас она ожила. Ей ни к чему, чтобы ее мажордом кланялся Маргерит, называл ее «мэм» и забирал для нее платья подружек невесты.

– Стикли сегодня некогда бегать по поручениям.

– Некогда, мэм?

– Да, мне нужно, чтобы вы разобрали папки и навели в них порядок.

– Я уже это сделал, мэм.

– Эти документы в бухгалтерии, – быстро импровизирует она и довольно смотрит на Маргерит. Она даже не подозревает, как надо изображать сожаление. – Простите, но это задача на весь день.

– Это ничего, – говорит миссис Беверли. – Я могу и сама забрать платье. И, Элтон, если тебе понадобится помощь с документами, ты только скажи.

Такой дух межпартийного сотрудничества «Моднице» несвойствен, и как Джейн, так и Маргерит пытаются подавить его в зародыше. Следует короткая резкая дискуссия по поводу того, кто именно займется разборкой бухгалтерских документов, а я все жду, пока Эллисон предложит на это дело меня.

Хотя Стикли и миссис Беверли наблюдают за всем этим с одинаково безмятежными выражениями лица, я невольно чувствую, что за фасадом вежливого безразличия они в ужасе. В ужасе от скрипучего голоса Джейн и язвительного тона Маргерит, а еще от того, как мы за ними наблюдаем, будто зрители в Колизее. Они двое будто вышли из серии «Наверху и внизу» [16]16
  Популярный телесериал о прислуге в богатом доме.


[Закрыть], и иногда мне кажется, будто я горничная снизу.