Текст книги "Линни: Во имя любви"

Автор книги: Линда Холман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

– Нам следовало бы отказаться, но мой малыш сегодня так много прошел и очень устал… Мы собирались посмотреть на фейерверк в парке… Теплая вода с ячменным сахаром взбодрила бы его. Но вы потеряли свою сумочку. Если у вас нет при себе денег… – Она не окончила предложение.

– У меня есть при себе немного монет, – ответила я.

Женщина кивнула.

– Тут неподалеку очень хорошая таверна, всего в нескольких шагах отсюда, если вы не возражаете.

Мысль о том, чтобы где-нибудь посидеть и выпить чего-нибудь горячего, показалась мне заманчивой. Мое дыхание уже восстановилось, но неожиданно я почувствовала резкую боль в спине. Я схватилась за поясницу рукой, и спустя несколько секунд боль утихла.

Женщина взяла меня под руку и повела в таверну; ее название – «Зеленая бочка» – было написано красивыми буквами на толстом оконном стекле. Когда женщина толчком распахнула дверь, на нас хлынула волна пьяных выкриков и песен, запахов разлитого джина, сигарного дыма и пота. Нам пришлось пробиваться сквозь тесную толпу посетителей. Когда мы добрались до столика в дальнем углу, двое мужчин и женщина встали, и мы заняли их места. Я видела, как моя спасительница кивнула одному из мужчин, и он ответил ей, словно они были знакомы.

– Я раньше бывала тут пару раз, – объяснила она. – Приветливое местечко.

Как только мы сели, я спрятала руки под стол и вынула из пояса пару монет. Женщина не обращала на меня никакого внимания – поплевав на пальцы, она усердно пыталась оттереть грязь с лица мальчика.

– Я бы выпила горячей можжевеловой настойки с лимоном, если вы не против, – сказала она. – И, пожалуйста, возьмите сахарной воды моему мальчику.

Я пробралась к стойке и заказала ей джин с лимоном и сахарную воду для себя и для мальчика.

Забрав заказ, я принесла полные стаканы к нашему столику, не расплескав, хотя, как только я их поставила, снова ощутила боль в спине. Я наклонилась и потерла поясницу кулаком.

– С вами все в порядке, дорогая? – спросила женщина и ловким привычным движением опустошила стакан. Она причмокнула и поставила пустой стакан обратно на столик.

– Наверное, я ушибла спину, падая с повозки, – сказала я, сев и отхлебнув сахарной воды. – Как только я доберусь домой и лягу в постель, все пройдет.

Я посмотрела на пустой стакан, стоявший перед женщиной (у мальчика он был еще полон). Она наверняка пожелает выпить еще. Но мне уже хотелось уйти из этого шумного прокуренного места. Кроме того, оттуда было очень далеко до Джек-стрит.

Какой неудачный вечер, подумала я, наблюдая за тем, как мальчик пьет воду. Я не только потеряла шаль и несколько часов рабочего времени, но и потратила деньги на джин для этой женщины, и еще мне, наверное, придется нанимать извозчика, чтобы вернуться на Джек-стрит.

Когда я повернулась к женщине, собираясь сказать ей, что ухожу, мальчишка опрокинул стакан, и, прежде чем я успела как-то увернуться, прохладная липкая жидкость залила мне колени. Женщина сорвала с плеч шаль и бросилась вытирать мне юбку, ругая мальчика за неосторожность. Парнишка скривился, широко открыл рот и визгливо завыл, словно до смерти напуганное животное.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла я, пока женщина яростно оттирала мою юбку. – Это пустяки, со мной все в порядке, – сказала я мальчику, так как теперь он принялся тереть грязными кулаками глаза и выл еще громче.

– Ты у меня схлопочешь – я тебе уши-то надеру! – завопила на него женщина. Теперь она выпрямилась и стояла, держа в руках свернутую мокрую шаль.

– Нет, Ма, не надо! – выкрикнул мальчик, затем спрыгнул со стула и побежал к двери.

– Пожалуйста, это не важ… – старалась я ее отговорить, но губы женщины сердито скривились.

– Я поймаю его на улице и притащу сюда, – пообещала она мне, затем поспешила за сыном. – Ждите меня здесь, – добавила она, обернувшись на ходу.

Я не собиралась провести остаток вечера в этом кабаке, покупая ей джин. Я надеялась, что мальчишка быстро бегает и сумеет убежать от своей матери – если она, конечно, была его матерью – достаточно далеко, чтобы я смогла незаметно выскользнуть на улицу и нанять экипаж до ее возвращения.

Спина болела все сильнее, и мне пришлось опереться ладонями о стол, чтобы встать. Когда приступ прошел, я нагнулась, чтобы отряхнуть юбку, мокрую от сахарной воды, и увидела, что карман в поясе вывернут наружу. Схватившись за пояс, я засунула в него руку. Там было пусто. Упав на колени, я начала шарить руками по грязному полу под столом, отчаянно выкрикивая: «Нет! Нет! Нет! Нет!», совсем так, как недавно кричал мальчишка. Только в его случае крик был хорошо отрепетирован.

Я пробилась сквозь толпу к двери и выглянула на улицу, но там невозможно было ничего увидеть из-за плотной стены из мужчин, женщин, детей, лошадей и повозок. Я бросилась обратно и рассказала хозяину таверны о том, что случилось.

– Видели ли вы раньше эту женщину с мальчиком? – спрашивала я. – Часто ли они заходили сюда?

Но хозяину все это было неинтересно.

– Ничем не могу вам помочь, – ответил он.

– Но… но она ведь украла все, что у меня было! – зарыдала я, однако мужчина отошел к другому концу стойки и принялся разговаривать с сидевшей там женщиной.

Приступ боли в спине оказался таким сильным, что я вздрогнула. Колени подкосились от неожиданности, и я упала бы, если бы меня не подхватил молодой человек, который сидел над кружкой темного эля.

– Вам плохо, мисс? – спросил он, поддерживая меня под руки.

Когда боль утихла, я почувствовала, что его рука дрожит, и взглянула на нее и на узловатое запястье, выглядывающее из слишком короткого рукава. Мужчину била слабая, но непрерывная дрожь.

– Нет, я не больна, просто мне стало дурно из-за того, что меня ограбили. Неужели никто ничего не может сделать?! – воскликнула я, глядя на его продолговатое, ничем не примечательное лицо. Его глаза – ярко-синие, с темным ободком – были довольно маленькими, но добрыми.

– Кто бы вас ни ограбил, мисс, он теперь уже далеко. В такой праздник ему ничего не стоит затеряться в толпе.

Я освободилась от его руки и замерла в оцепенении. Чудовищность происшедшего не укладывалась у меня в голове. Все это время, работая на улицах, я была так осторожна со своими деньгами, а теперь меня одурачили старым как мир трюком. Может, при падении из экипажа пострадала не только моя спина, но и мозги?

– Я могу проводить вас домой, мисс, – предложил молодой человек. – Если вы боитесь идти одна.

Я подняла голову. Боюсь ли я идти одна? Разве он не догадался, кто я такая? Или, может, как раз догадался и хотел, чтобы его обслужили бесплатно, в обмен на проявленную заботу? Никто не дождется от меня благотворительности. На сегодня с меня достаточно. Даже слишком. Я положила ладони на свой выпуклый живот.

– Я и сама смогу добраться, – ответила я, – если вы скажете мне, какая из улиц ведет к центру Ливерпуля.

Боль в спине становилась все сильнее.

– Но если вас ограбили, то у вас нет денег, чтобы нанять извозчика. Отсюда очень далеко до центра.

Кажется, он действительно обо мне беспокоился. Но женщина, которая только что украла у меня мое будущее, вела себя точно так же. Я крепко сжала губы, сдерживая глухой стон.

– Зовите меня Шейкер[7]7
  Shaker – производное от shake – дрожать, трястись(англ.).(Примеч.перев.)


[Закрыть], – сказал мужчина. – И, уверяю вас, вы сейчас совсем не в том состоянии, чтобы совершать такие длительные прогулки. Вы очень бледны. У вас болит спина, мисс?

Я снова стала растирать поясницу. Боль теперь накатывала волнами, то усиливаясь, то слабея.

– Я упала. Это скоро пройдет, – ответила я, часто дыша, так как боль в спине становилась невыносимой.

– Вы позволите мне угостить вас чем-нибудь горячим? Может, это пойдет вам на пользу? – спросил он.

Я открыла рот, чтобы отказаться, но тут по моему телу прокатился особенно болезненный спазм, и я невольно вскрикнула. Сама того не желая, я схватилась за отворот его пиджака, чтобы устоять на ногах.

Мужчина обхватил меня за талию и держал так, пока боль не отступила.

– Подозреваю, что ваша спина здесь ни при чем, мисс, это кое-что другое, – сказал он, не глядя мне в глаза, а уставившись куда-то поверх макушки.

Я почувствовала, как его пальцы прикоснулись к моему животу. Он осторожно надавил на выпуклость сквозь корсет, словно исследуя ее.

– Пожалуйста, – сказала я теперь уже значительно мягче. – Мне необходимо добраться домой. Если бы мне только…

Но тут меня накрыла новая волна боли, и на этот раз я не выдержала и согнулась. Стон, вырвавшийся из моей груди, походил скорее на мычание животного.

Мужчина подхватил меня. Боль была такой сильной, что у меня не хватило мужества возражать. Вместе со мной он пробился сквозь толпу, и я, закрыв глаза, склонилась к нему на грудь. Я боялась даже подумать о том, что сейчас со мной происходило. Это собиралась родиться моя крошка Фрэнсис, которую слишком сильно тряхнуло от удара. Еще рано, еще слишком рано. Если она появится на свет сейчас, у нее нет никаких шансов на то, чтобы выжить.

Глава десятая

Опираясь на руку Шейкера, я смогла удержаться на ногах, пока он подзывал экипаж, а затем помогал мне забираться внутрь.

– Что мне сказать извозчику? – спросил Шейкер, заглядывая в открытую дверь. – Где вы живете?

Я представила себе холодную душную каморку. Остальные девушки вернутся с работы только через четыре или пять часов. Мне придется рожать в одиночестве, на соломенном тюфяке. Я почувствовала, что мои губы дрожат, точно так же, как дрожали руки этого человека, назвавшегося Шейкером. Нет. Нет, нет, нет. С каждым молчаливым «нет» я неосознанно качала головой.

Шейкер неправильно расценил мое поведение.

– Все в порядке. Смотрите. – Он достал из кармана жилета несколько монет. – Здесь достаточно, чтобы заплатить извозчику.

Я не могла произнести ни слова, только не сводила глаз с выцветшей красной занавески на окне экипажа.

Шейкер ждал ответа, пока лошади нетерпеливо переступали копытами. Когда наконец извозчик грубо поинтересовался, куда же ему ехать, Шейкер что-то ответил, забрался внутрь и сел рядом со мной.

Мы оба молчали. Я уставилась на качающуюся занавеску, борясь с новыми приступами боли. Теперь болела не только спина, но и живот, боль начала спускаться ниже, к бедрам. Где-то через десять минут экипаж остановился, и Шейкер помог мне из него выбраться.

– Где мы? – спросила я, глядя на слабо освещенную улицу с рядом аккуратных двухэтажных домов с террасами и кирпичными фасадами. Дома были простыми и в то же время элегантными, с высокими дверями и окнами. Пороги и подоконники были тщательно выскоблены и покрашены белой краской. Я прижала ладонь к низу живота, пытаясь ослабить давление.

– В Эвертоне, в северной части города. Это Уайтфилд-лейн, я здесь живу. – Шейкер открыл незапертую дверь и завел меня внутрь. Там было совсем темно, если не считать красных отблесков гаснущего камина в комнате слева. Подталкивая меня в спину рукой, Шейкер провел меня по узкой лестнице на второй этаж. В щели под одной из двух дверей мелькнул дрожащий свет. Шейкер остановился в нерешительности, и в этот момент дверь распахнулась и на нас уставилась костлявая седая женщина со свечой в одной руке и замусоленной Библией в другой.

– Что все это значит? – недовольно поинтересовалась она, указывая свечой в моем направлении. На ее хмуром лице плясали зловещие тени. – Кто это такая?

Я видела, что от ее цепкого взгляда не укрылся покрой моего платья и прическа. И знала, что от нас с Шейкером исходят запахи таверны – алкоголя, табака и пота.

– Эта молодая женщина оказалась в бедственном положении, мама, – ответил Шейкер.

Я была не уверена, что смогу удержаться на ногах, и схватилась за его рукав. Он обнял меня, чтобы я не упала, и я прижалась лбом к его груди.

– В бедственном положении? – повторила женщина. – Насколько я могу судить, она пьяна. Ты осмелился привести домой пьяную шлюху?

Я повернула голову, чтобы взглянуть на женщину. Она подошла так близко, что я почувствовала слетающие с ее губ брызги.

– Ты очень огорчил меня, мой мальчик, – и, что гораздо хуже, таким поведением ты прогневил Господа.

– Мама, ты не понимаешь…

– Может, и не понимаю. Но я не потерплю такую, как она, под крышей моего дома. – Ее голова тряслась на тонкой сморщенной шее. Старуха наклонилась и произнесла мне прямо в лицо: – Блудница.

На Шейкера это слово не произвело ни малейшего впечатления.

– Это не только твой дом, мама, он и мой тоже.

– Назови мне хотя бы одну причину, по которой я должна позволять тебе такое, Шейкер.

– Прежде всего это христианское милосердие.

Выражение лица женщины изменилось, и она отступила назад.

От невыносимой боли мои колени подогнулись, и я не смогла сдержать стон, ощущая чудовищное давление в животе. Чтобы не упасть, я крепко уцепилась за пиджак Шейкера. Он обнимал меня, я чувствовала дрожание его рук у себя на спине.

– Она вот-вот родит, мама. Ей нужна помощь.

– Не похоже, что она беременна. Хотя, может, это незаметно. Ведь ее тело – это кожа да кости, изнуренные непомерным блудом.

Женщина снова подошла ближе и посмотрела сначала на мой живот, затем на руку без обручального кольца и только потом – в лицо.

– А почему, спрашивается, ты привел ее сюда? Ты же никак… не связан с нею? Или связан?

Ее слезящиеся глаза снова уставились в мои, на сей раз со страхом и подозрением.

– Ты имеешь какое-либо отношение к ее состоянию? Сынок, скажи мне, что у тебя нет обязательств перед этой женщиной. Пожалуйста.

Последнее слово она произнесла еле слышным шепотом.

– Пожалуйста, – эхом откликнулась я, чувствуя, как мои кости словно раздирают железными щипцами. – Пожалуйста! Помогите мне!

Шейкер чуть ли не на руках втащил меня в темную комнату. Его мать последовала за нами. Зловещие тени, появившиеся при свете ее свечи, плясали на стенах.

– Почему она не пошла к себе домой?

– У нее украли все деньги. Такая толпа сегодня… – туманно объяснил Шейкер. – И она нуждается в помощи. А теперь оставь нас, мама. Иди обратно в свою комнату. – Он говорил тихо, но уверенно. – Я настаиваю. Это дело тебя не касается.

Женщина больше ничего не сказала. Она вышла, унося свечу, и закрыла за собой дверь.

Я больше не владела своим телом. В темноте я услышала собственный голос, вернее странный дрожащий вопль, и почувствовала, как Шейкер осторожно уложил меня на что-то мягкое. Послышался треск зажигаемой спички. Шейкер коснулся ею фитиля керосиновой лампы, и комнату озарила вспышка света. Я увидела, что лежу на узком матрасе на кровати с веревочной сеткой. Теперь приступы боли следовали один за другим, промежутки между ними становились все короче и короче. Отдаленный грохот свидетельствовал о том, что праздник сейчас в самом разгаре. Меня словно разрывало на части.

– Слишком рано, еще слишком рано, – шептала я, согнув колени и раздвинув их, пока Шейкер разводил огонь в небольшой жаровне.

– Да, я знаю, – сказал он, словно обращаясь к самому себе. – И, кажется, все зашло слишком далеко, чтобы процесс еще можно было остановить.

– Я не знаю, что мне делать, – произнесла я, задыхаясь. – И мне страшно.

Руки Шейкера бешено тряслись, пока он мыл их в тазике. Он облил пиджак водой, и его пришлось снять. Оконная рама дрожала от грохота взрывов.

– Я знаю, – сказал он и подошел ко мне.

– Позвольте мне ее увидеть.

– Это только расстроит вас, мисс.

– Я же сказала, что хочу ее видеть!

Все закончилось очень быстро. Я без лишних вопросов делала то, что велел мне Шейкер, пока он поднимал вверх мое платье и расстегивал корсет. Он задрал нижнюю сорочку, затем положил свои узловатые руки на живот, продолжая шепотом давать указания. Затем он протянул мне чистый кусок ткани, чтобы я сжала его зубами, когда боль станет совсем невыносимой. Когда все закончилось, Шейкер вытащил из-под меня испачканную кровью простыню и постелил свежую, потом принес еще ткань, чтобы остановить кровотечение, теплую воду и кусок мягкой фланели, чтобы я могла помыться. Затем Шейкер вышел, я сняла платье и корсет и медленно помылась. Двигаться было трудно, поэтому, закончив, я снова легла на кровать.

Утро еще не наступило, но свет лампы казался уже не таким ярким, а небо начало светлеть. За окном свистел ветер.

– Она – мой ребенок. Я имею полное право увидеть ее. – Я старалась говорить твердым голосом, но дрожала как осиновый лист, даже несмотря на одеяло, в которое закуталась. Шейкер приоткрыл окно, и в комнату ворвался прохладный воздух, который принес с собой свежесть и запах влажной земли. Фейерверки давно стихли, и с улицы не доносилось ни звука. Мне, привыкшей к бесконечной болтовне и ссорам на Джек-стрит, тишина в комнате показалась зловещей.

Шейкер еще раз взглянул на меня, затем подошел к умывальнику, на котором стоял фарфоровый тазик.

– Подождите немного.

Я закрыла глаза и услышала тихий плеск воды и шуршание.

– Что вы делаете? – спросила я, стараясь усесться поудобнее и накинув одеяло на плечи.

Он не ответил, а подошел к кровати, опустился передо мной на корточки и протянул мне тазик для умывания. Я увидела крохотную фигурку, прикрытую чистым льняным платком. Миниатюрным саваном.

Я отодвинула платок указательным пальцем.

Она лежала на боку. Шейкер искупал ее: кожа малышки была чистая, нежного серо-голубого оттенка, словно грудка лесного голубя, а тельце покрывал легкий пушок. Она полностью сформировалась, но была совсем крохотной, с прозрачными веками и ноготками.

Я коснулась ее и погладила холодный шелковистый лобик, ручку, спинку. Мои пальцы дрожали, или, может, это дрожал тазик в руках Шейкера.

Мне хотелось плакать – в горле образовался такой огромный ком, что стало трудно глотать. Рот наполнился слюной, из носа потекло, но в глазах не было ни слезинки.

– Мне очень жаль. Я знал, что для вас будет только хуже…

Я прокашлялась, и голос вернулся, правда он больше походил на хриплое карканье.

– Ее зовут Фрэнсис. – Я оторвалась от малышки и сложила руки на коленях. – И я рада, что она умерла. Какая судьба уготована в этом мире для девочки?

Шейкер осторожно поставил тазик обратно на умывальник и теперь смотрел на малышку.

– Вы же не выбросите ее в сточную канаву? Отдайте ее мне, и я сама ее похороню.

Шейкер продолжал смотреть на детский трупик.

– Если вы хотите, чтобы я ушла, я покину этот дом немедленно. Я заберу ее и уйду, – сказала я, немного злясь на Шейкера за его понурые плечи, дрожащие руки и за его сострадание, которое, кажется, было искренним.

Разве он имел право скорбеть о моей Фрэнсис? Он ведь ничего обо мне не знал, так же как и я о нем.

Я попыталась опустить ноги на пол и вскрикнула от острой боли. Одеяло упало.

– Можете делать с нею все, что захотите, – сказал Шейкер, поворачиваясь ко мне. Он стоял неподвижно, только ладони дрожали. Шейкер спрятал их под мышки. – Как вас зовут?

– Линни Гау, – ответила я.

Я сидела перед ним почти голая, не считая тонкой сорочки. Опершись о кровать руками, я попыталась встать.

– Я должна идти.

– Почему? – спросил Шейкер.

У меня не было ответа. Мой взгляд снова вернулся к тазику на умывальнике.

– Если хотите, полежите здесь хотя бы несколько часов, пока остановится кровотечение и вы окрепнете достаточно, чтобы добраться домой. – Он подошел ближе.

Когда я не ответила, Шейкер продолжил:

– И вам пока что нельзя работать. Хотя бы несколько дней. Вашему телу необходимо время, чтобы выздороветь.

Ну конечно, он знал, кто я такая. Его мать могла бы и не прояснять ситуацию. Шейкер понял это с самого начала, с того момента, когда я подошла к нему в таверне, но обращался со мной с таким уважением, что я решила, будто он ни о чем не догадывается.

После напоминания о работе я почувствовала себя совсем разбитой. Я была не в состоянии выйти сейчас на улицу, в серый предрассветный холод, и пройти пешком весь путь отсюда до Джек-стрит.

– Я немного отдохну, час, не больше, – сказала я ему. – Всего лишь один час.

Я легла.

Шейкер снова укрыл меня теплым шерстяным одеялом, и его взгляд остановился на моем шраме. Я услышала еле слышный вздох. Затем он закрыл окно, подбросил дров в камин, погасил лампу и вышел.

Лежа там, в тепле, без сна, наблюдая первые бледные лучи восходящего солнца, я смотрела в окно. Голая мокрая ветка мягко касалась стекла, раскачиваемая слабеющим ветром. Небо слегка светилось, словно жемчуг. Я думала о Шейкере. Мне было интересно, где он научился оказывать помощь при родах. Я вспоминала печаль, которую выражало его лицо, когда он держал передо мной тазик, и затем, позже, когда смотрел на мою мертвую крошку.

Меня разбудил яркий солнечный свет, струившийся сквозь самое чистое из виденных мною окон. Я отбросила одеяло и села. Все тело затекло и болело, будто мне досталась гораздо более серьезная трепка, нежели пара ударов в экипаже. Впечатление было такое, словно с меня содрали кожу как внутри, так и снаружи, и даже каждое произнесенное слово отзывалось болью во всем теле. Я медленно встала, стараясь не обращать внимания на трясущиеся ноги, и оделась.

Приглаживая волосы и сражаясь со спутанными прядями, я снова поискала взглядом тазик. Но на его месте стоял маленький, обитый жестью ящичек. Должно быть, Шейкер заходил в комнату, пока я спала. Первой моей мыслью было, что в таком ящичке хранят драгоценности или подарки. Я подошла к нему и провела по крышке пальцами. Пораженная внезапной догадкой, я слегка приоткрыла крышку. И увидела крахмальную белизну платка. Я прикоснулась к нему, почувствовала спрятанный там крохотный клубочек и снова закрыла крышку.

В комнате стояли широкий простой стол и крепкий незамысловатый стул. На столе были навалены кипы книг, и одна из них была открыта. На стене висел плакат, на котором был изображен человек без кожи, но с мускулами, венами и сухожилиями. На других плакатах были нарисованы кости, в том числе расколотый пополам череп с червеобразной массой внутри. А затем на полу возле стола я увидела это. Стеклянные банки.

На долю секунды я снова вернулась в ту ярко освещенную комнату с ее ужасной коллекцией.

Я подошла ближе, в страхе от того, что могу увидеть. Но в этих банках не было волос. Сначала я подумала, что это еда, – в них плавали предметы, которые я раньше видела только в мясной лавке. Затем я догадалась, что это законсервированные части тела. Некоторые из них были мне незнакомы, хотя я узнала сердце, почки и печень. Я взглянула на последнюю банку, охнула и прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить звук. Слишком поздно.

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошел Шейкер, как раз в тот момент, когда я в ужасе пятилась от стола.

– Извините, пожалуйста, мне так жаль. Я не думал… – произнес он, заикаясь, и так поспешно схватил банку, что взболтал жидкость и человеческий зародыш в ней начал раскачиваться.

Я смотрела на него, парализованная страхом, думая о том, что в моем лице сейчас не больше жизни и цвета, чем в содержимом этих банок.

– Я изучаю человеческое тело, – сказал Шейкер скороговоркой, словно чувствовал себя виноватым. – Я… Я хотел стать врачом. Конечно, это невозможно, я не смогу быть ни хирургом, ни даже обычным цирюльником, выполняющим несложные операции, как тот, с которым вам однажды пришлось иметь дело.

Его взгляд задержался на моем шраме.

– Это невозможно, потому что я… мои руки… – попытался объяснить Шейкер. – Но это занятие все равно остается моей страстью.

Говоря это, он прятал банку за спину.

– Я приготовил говяжий бульон, – пробормотал Шейкер. – И еще вам следовало бы некоторое время принимать рвотный камень[8]8
  Рвотный камень (гидратный антимонил калия) – вещество, используемое для изготовления лекарственных препаратов.(Примеч.ред.)


[Закрыть], чтобы восполнить потерю крови. Но его должен прописать врач. Это средство продают только по рецепту. Как вы себя чувствуете?

Я опустилась на стул.

– У меня просто закружилась голова, потому что я слишком резко встала, – соврала я. – Через минуту я приду в себя.

Я посмотрела на красивый ящичек на столе.

– Хотите, я вам его потом верну?

– О нет. Пожалуйста. Вы сказали, что хотите похоронить его… ее, и я подумал…

Я изучала ящик, стараясь не смотреть на Шейкера. Он, пятясь, вышел из комнаты, но вскоре появился снова и принес шаль.

– Мне так жаль, что вы расстроились, мисс Гау. Возьмите, пожалуйста. – Он вручил мне шаль, несомненно, принадлежавшую его матери. Я накинула ее на плечи.

– Выпейте хотя бы чашку бульона, который я приготовил. Это рядом, в комнате моей матери. Она только что возвратилась из церкви, и в ее спальне теплее. Внизу еще не зажигали камин. Скоро здесь появится Нэн и займется этим. Пойдемте в другую комнату. Пожалуйста, – снова добавил он.

При упоминании о горячем мясном бульоне мой рот наполнился слюной.

– Хорошо. Спасибо вам, мистер?..

Шейкер залился краской.

– О, называйте меня просто Шейкер, как я представился вам вчера. Это просто смешная кличка, которой меня наградили еще в школе, но я к ней привык. – Он быстро улыбнулся, обнажив кривые зубы, но улыбка получилась искренняя и оживила его невыразительное лицо.

Мне пришло в голову, что я не видела такой улыбки на мужском лице уже Бог знает сколько времени. Никто из моих клиентов не улыбался так, глядя на меня.

– Моя фамилия Смолпис. Но, пожалуйста, называйте меня Шейкером, если вы, конечно, не против такой фамильярности.

– Спасибо, Шейкер, – сказала я. – За прошлую ночь. За то, что помогли мне.

Я смотрела на его дрожащие ладони. Неужели они никогда не прекращают свою пляску? Тряслись ли они, когда Шейкер вынимал из меня крошечную посиневшую девочку?

Он сжал их в кулаки, словно устыдился моего пристального взгляда.

– Наверное, вы считаете меня простофилей, – произнесла я, поднимая глаза, – ведь меня так легко одурачили и ограбили. Из всех людей они выбрали именно меня. Мне следовало бы знать законы улиц. – Я пожала плечами. – Я никогда не верну свои деньги назад, я это знаю.

Шейкер засунул руку в карман.

– Должно быть, их уже потратили на дешевый джин и на Бог знает что еще. Но сегодня утром я снова отправился в «Зеленую бочку», и владелец позволил мне зайти, несмотря на то что сегодня воскресенье. Я спросил его, не знает ли он ту женщину с ребенком. Конечно, он сказал, что понятия не имеет, кто они такие, – скорее всего, он тоже в этом замешан и получает свою долю за то, что позволяет ей работать в своем заведении. Но я тщательно там все осмотрел и нашел в углу вот это. Конечно, он может принадлежать кому угодно.

Шейкер вынул руку из кармана и протянул мне мой кулон. Глядя, как он раскачивается на золотой цепочке, я еще раз осознала, что все мои мечты теперь украдены, и горестно всхлипнула. Я протянула к кулону руку, выхватила его у Шейкера и прижала к щеке.

– Я назвала ее Фрэнсис, – сказала я, хотя уже говорила ему об этом. – В честь моей мамы.

Наконец-то впервые за столько лет я смогла расплакаться. Я громко всхлипывала и тоненько подвывала, крепко зажмурившись, у меня текло из носа, я раскачивалась из стороны в сторону на стуле. Шейкер положил ладонь мне на плечо. И хотя сейчас она тряслась еще сильнее, меня это каким-то образом успокаивало.

Когда я наконец перестала плакать, Шейкер убрал руку и отступил на шаг. Он сделал вид, что страшно заинтересован рисунком с ободранным человеком, затем принялся рассматривать книги, банки с препаратами и, наконец, вид из окна. Он смотрел куда угодно, только не на меня, так, словно мои слезы смущали его больше, чем все увиденное прошлой ночью, когда я лежала на его кровати, а он стоял на коленях между моими расставленными ногами.