Текст книги "Линни: Во имя любви"

Автор книги: Линда Холман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

О чем я думала? Ну конечно же, это был не Дауд. О чем я мечтала? О том, что он посадит меня на коня и мы вместе уедем отсюда? Я была дурой, полной дурой. Здесь мой Дэвид, мой ребенок, моя жизнь. Мои фантазии о Дауде оставались лишь фантазиями. Я знала его всего один месяц, и с того времени прошло уже шесть лет. Он принадлежал, как я сказала тогда Нани Меера, к другому миру – к миру, который никогда не станет моим.

Я снова посмотрела на себя в зеркало. Во мне больше не было той яркой надежды, которая привела меня в Индию. Во мне не осталось ничего от той женщины, которую звали Линни Гау.

Я приготовила трубку и курила ее так долго, как только могла.

Глава тридцать седьмая

Малярия, приступы которой регулярно случались у Сомерса, снова обрела над ним власть. На этот раз болезнь протекала тяжелее, чем когда бы то ни было. Он страдал от жестоких головных болей и от тошноты, его все время рвало и бросало в озноб. Из-за жары кожа Сомерса становилась сухой и горячей, и временами он начинал бредить. Затем он стал потеть, и это сбило температуру. Ослабленный болезнью, Сомерс почти все время спал. Доктор Хаверлок наведывался к нам ежедневно, чтобы проверить его состояние. Мне не разрешали выходить из дому – несмотря на то что Сомерс был не в состоянии интересоваться моим местонахождением, слуги, которым он щедро платил, не спускали с меня глаз. Как только я приближалась к входной двери, перед ней, скрестив руки на груди, становился чапраси. Когда я выходила в сад, за мной по пятам ходил кансане.

На четвертый день своей болезни Сомерс послал за мной. Он находился в комнате один и лежал на кровати, со всех сторон обложенный подушками. Горячечный румянец сошел с его щек, и при свете светильников, стоявших у изголовья кровати, его кожа казалась липкой. В комнате по-прежнему было слышно дыхание болезни – затхлые миазмы заглушали все остальные запахи, но я знала, что кризис уже миновал. Сомерс с отвращением смотрел на меня. Я поняла, что на каждый выпад он ответит с обновленной силой и злостью.

– Как только я приду в себя после этого приступа, я займусь подготовкой твоего отъезда, – сказал он.

– Отъезда?

Он слабо хлопнул в ладоши.

– Ты становишься слишком тяжелой обузой. Последний случай, когда ты собиралась выбежать на улицы Калькутты и вела себя, словно сумасшедшая, утвердил меня в моем решении. Неужели ты действительно думаешь, что кто-то удивится – или обеспокоится, – если ты исчезнешь? Да кто кроме слуг вообще это заметит, Линни?

Я попыталась сглотнуть. В эти минуты решалось мое будущее, и я знала это.

– Значит, ты отошлешь нас в Англию?

Мой муж безучастно смотрел на меня. Когда ответа не последовало, я решила, что это из-за его болезни. Затем Сомерс заговорил ясным и твердым голосом:

– Ты хоть осознаешь, что говоришь на хинди, Линни? Ты хотя бы в курсе, что в последнее время ты совсем не разговариваешь по-английски?

– Извини, – сказала я и повторила вопрос.

– Нас? Что ты имеешь в виду под словом «мы»?

Я заговорила медленно, тщательно выговаривая слова:

– Ну, Дэвида и себя, разумеется. Как ты уже заметил, ему нужно учиться. Я могла бы жить с ним в любом месте, которое ты выберешь, – например в Лондоне. Он мог бы ходить в ту же школу, в которой учился ты.

Его сотряс сухой кашель, затем Сомерс попытался улыбнуться.

– Неужели ты думаешь, что я доверю тебе воспитание моего сына? У тебя наркотическая зависимость от опиума, Линни. Это сразу бросается в глаза. Ты изменилась к худшему во всех отношениях и вызываешь только отвращение.

Пол под моими ногами покачнулся. Чтобы не упасть, я схватилась за столбик кровати, затем опустилась в стоявшее рядом кресло.

– Я могу остановиться, Сомерс. Конечно, я могу остановиться, если захочу.

– Все знают, что ты всего лишь жалкая развалина. Полагаю, большинство знакомых уже считают тебя сумасшедшей. Они даже не спрашивают меня о тебе и не интересуются, почему ты больше не сопровождаешь меня на светских раутах. Мой план состоит в том, чтобы найти приятное местечко, где ты сможешь… отдохнуть. Где-нибудь – возможно в одном из изолированных поселений на Индийской равнине, – где о тебе будут должным образом заботиться, чтобы ты не могла причинить вред себе или другим людям. Или, если ты так хочешь уехать домой, мы можем обсудить другие варианты.

Я энергично закивала, моя голова слегка кружилась.

– Да, Сомерс. Именно этого мне бы и хотелось. Уехать домой.

Как только я окажусь в Англии, я найду способ видеться с Дэвидом. Шейкер мне поможет.

– Да, я согласен, что это лучшее решение. В Лондоне есть много мест, где тебя смогут хорошо содержать – скажем так, неопределенное время.

– Содержать? – Мне понадобилось полминуты, чтобы понять, что он имел в виду. – В… в сумасшедшем доме?

– Сумасшедший дом, моя дорогая? Зачем же называть это так грубо? – Сомерсу удалось улыбнуться. – О тебе позаботятся, пока ты будешь отдыхать. Общеизвестно, что Индия сводит с ума многих. Ты окажешься не первой мэм-саиб, не вынесшей напряжения. Все всё поймут и не будут задавать лишних вопросов.

– На самом деле, – продолжал он, явно довольный собой, – кого, кроме Дэвида и, возможно, Малти, волнует твоя судьба? Дэвид всего лишь ребенок – он быстро о тебе забудет. А Малти уволят. Ее в любом случае никто не берет в расчет.

У меня снова закружилась голова. Мне была нужна моя трубка. Я дрожала, по лицу и шее градом катился пот; мне казалось, что под кожей у меня копошатся сотни мелких насекомых. Я машинально потянула за полупрозрачный шарф, повязанный поверх декольте, и вытерла им шею и щеки.

Воцарилось молчание, затем с кровати донесся странный приглушенный крик. Сомерс сел, трясущимся пальцем указывая на мою грудь, точно так же как несколько дней назад, когда порвал мое платье.

Я взглянула на свой шрам.

– И снова твоя реакция меня удивляет, – прошептала я. – Конечно же, моя старая травма не должна тебя беспокоить. Не думала, что мое тело хоть как-то интересует тебя.

Он откинулся назад, хватая ртом воздух, словно не мог дышать.

– Я знаю, – прокаркал он. – Теперь я знаю. Когда я впервые это увидел, – хрипло сказал Сомерс, не сводя глаз со шрама, – у меня промелькнула… какая-то догадка. Я не знал, что это было. Но… Да, я думаю…

Я почти не слушала его бред. Я размышляла о том, что больше никогда не увижу сына, о том, что, повзрослев, Дэвид узнает, что его мать окончила свои дни на куче гнилой соломы в темной каменной каморке одного из сумасшедших домов. О том, что Сомерс постарается стереть из его памяти все воспоминания обо мне, и, что хуже всего, о том, что он попытается приобщить Дэвида к своим извращенным ценностям.

Жестокая необходимость защитить Дэвида от столь безрадостного будущего придала мне силы, которых у меня уже давно не было. Я бросила шарф на пол и, склонившись над кроватью, приспустила лиф, чтобы Сомерс полностью увидел шрам.

– Это работа одного из моих старых клиентов в Ливерпуле, – сказала я. – То еще зрелище? И все равно я тогда выжила. Однажды я пережила ярость безумца, и я выживу, несмотря на все, что ты со мной сделаешь, Сомерс. Тебе не удастся меня победить.

Он издал звук, словно его сейчас вырвет, и прижал кулак ко рту.

– Уверена, что вид моей изуродованной плоти должен вызывать у тебя восторг, а не отвращение, – продолжила я. – В конце концов, моя боль – это единственное, что радовало тебя в нашем презренном браке.

– Я знаю, – снова произнес он, не убирая кулак ото рта, все с тем же смятением в голосе. – Теперь я знаю, почему узнал эту рыбу.

Я снова села, поправив платье и пытаясь понять. Рыба? Затем ко мне вернулось воспоминание о том случае в доме на улице Алипур: Сомерс догадался о моем темном прошлом по родимому пятну в форме рыбы.

Он опустил руку, все еще сжатую в кулак.

– Мне почти удалось забыть неприятные события своего последнего пребывания в этом городе на Мерси, – сказал он.

Сомерс говорил медленно, словно размышляя вслух. Он снова попытался сесть.

– Твоя правда. Ты действительно выжила. Я не могу себе представить, как тебе это удалось. Сейчас от тебя должны были остаться только размягченные кости, а в твоих глазницах должны жить крабы.

Я прижала кулак ко рту точно так же, как Сомерс несколько мгновений назад. В тишине, последовавшей за его заявлением, на меня снизошло озарение. За его словами пришло понимание – слишком ужасное и невероятное. Меня начала бить непроизвольная дрожь. Комната зашаталась. Я так сильно стиснула зубы, что заболела челюсть.

– Разве я не приказал своему человеку утопить твое тело в Мерси? – Сомерс снова овладел собой. Глядя на меня, он говорил тихо, но уверенно. – И разве Помпи не клялся мне, что он это сделал? Он уверял меня, что не оставил в живых никого, кто мог бы рассказать о том, что произошло той ночью на Роудни-стрит.

Неожиданно я услышала его, тот самый холодный, расчетливый голос, который приказал меня убить, пока я, тринадцатилетняя девочка, лежала, ослепленная и беспомощная, на толстом ковре возле дорожного сундука, наполненного стеклянными банками с плавающими в них волосами. Волосы мертвых девушек… Старик, лежащий рядом со мной, с ножницами, воткнутыми в глаз… Исходящий от него запах разложения, и другой запах – паленых волос. У меня перехватило дыхание, а рот наполнился горькой слюной.

Этого я не ожидала. Роудни-стрит. Мой старый кошмар ожил и вернулся – огромный и еще более страшный в ярко освещенной лампами спальне. Я почувствовала головокружение. Мир распадался на куски, и ко мне вернулось старое видение – мой труп со сломанной на виселице шеей, брошенный в яму для убийц, наполненную негашеной известью. Я наклонилась вперед и опустила голову между колен, испытывая позывы сухой рвоты.

«Молодой господин» – так называл его Помпи.

– Мне пришлось уволить Помпи спустя некоторое время после инцидента в Ливерпуле. Он допустил слишком много ошибок. Но, полагаю, нельзя перекладывать всю вину на него. Той ночью я тоже тебя видел и решил, что ты мертва. Под левой грудью у тебя зияла рана. Я видел рассеченные мышцы. Я мог бы поклясться, что видел твое неподвижное сердце, но, конечно, это было невозможно.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони, подняла голову и посмотрела на него.

Сомерс облизнул губы, затем улыбнулся, словно вспомнил нечто приятное. И эта улыбка поразила меня сильнее, чем его слова.

– Если память мне не изменяет, ты тогда была еще совсем ребенком, девочкой с остриженными волосами. Ты ничем не напоминала хладнокровную женщину, встреченную мною в Калькутте, – за исключением этой отметины на руке, в форме рыбы. Неудивительно, что я не мог вспомнить, где ее видел. Я постарался как можно быстрее вычеркнуть эту ночь из памяти.

Теперь я держала рот открытым, силясь вдохнуть спертый воздух, пытаясь протолкнуть его в легкие, в эти два мешка, находящиеся внутри грудной клетки, которые я когда-то видела на рисунках в медицинских книгах Шейкера. Мои легкие не были сейчас тугими и надутыми, они сморщились и стали совсем плоскими. Они не смогут расправиться, не смогут втянуть в себя влажный воздух. Я открывала и закрывала рот, словно рыба, вытащенная из воды. Я чувствовала, что задыхаюсь. Передо мной, словно освещенное сотней свечей, стояло это разлагающееся лицо с ужасным трепещущим языком и лишенными всякого выражения глазами.

Сомерс был сыном человека, которого я когда-то убила.

– Уже слишком поздно, – прошептала я, наконец отыскав в себе силы, чтобы заговорить. – Ты никогда не сможешь это доказать. Слишком поздно судить меня за убийство. – Я должна защитить Дэвида от будущего с Сомерсом и от моего прошлого.

Из горла Сомерса вырвался звук, похожий на смех, – жуткое, надтреснутое карканье.

– Судить? За убийство? Думаю, вряд ли. Записи об убийстве просто не существует. Это была смерть человека, изъеденного сифилисом и сошедшего с ума. Порою казалось, что он никогда не умрет. Я думал, что он проживет еще несколько лет. На самом деле, когда ты убила его, я пожалел, что у меня не хватило духу сделать это гораздо, значительно раньше. Даже до болезни мой отец был жестокой, бессердечной скотиной. Я уехал из Англии вскоре после того, как ты убила его, Линни. Я хотел оставить все в прошлом, забыть.

Сомерс замолчал. Я делала короткие, неглубокие вдохи, словно заново училась дышать.

– Вряд ли кто-то был счастливее, чем я, когда смотрел, как его хоронят, – продолжал Сомерс. Видимо, мы оба вспоминали подробности той ночи. – Я знал, что теперь черви смогут наконец заняться тем, что осталось от его вонючего тела. Что касается души – не думаю, что она у него была. С тех пор как мне исполнилось двенадцать…

– Я не хочу больше ничего слышать, – прошептала я, но Сомерс не обратил на это внимания.

– …отправляясь на свои похождения, он брал меня с собой. Сначала отец заставлял меня смотреть, как он вскакивает на каждую сучку. Он питал слабость к женщинам низшего сословия. Таким, как ты, Линни. Через некоторое время я уже с удовольствием наблюдал за унижениями, которым он их подвергал.

Я продолжала качать головой, желая, чтобы он замолчал. Но Сомерсу, кажется, нравилось видеть мои муки, и он пересказывал самые отвратительные подробности. Я прижала ладони к ушам, закрыла глаза и склонила голову.

– Наконец он попытался заставить меня принять участие в своих забавах. – Сомерс говорил громко и отчетливо. У меня не было никакой возможности отгородиться от его слов. – Отец держал меня возле себя, словно ручную обезьянку, иногда гладил, время от времени бросал мне вкусный кусочек, но не давал и шагу ступить без его ведома. Даже после смерти он не позволил мне жить так, как мне хотелось. Он знал, что меня с раннего возраста мало привлекали женщины. По сути, это он снабжал меня мальчиками, к которым у меня проснулся аппетит. Но в своем завещании он указал, что я должен быть женат, чтобы получить по праву полагающееся мне наследство. Это было на него похоже – посмеяться надо мной в последний раз из могилы. Выходит, что ты оказала большое влияние на мою жизнь, Линни. Сначала ты убила моего отца, затем дала мне возможность получить наследство. В действительности ты позволила мне стать свободным. Дважды.

После этих слов Сомерс замолчал.

Я убрала ладони и открыла глаза. Возле моих ушей и вспотевшего лба жужжали москиты. Сомерс смотрел на меня почти весело, склонив голову набок. Его глаза горели, словно он удивлялся своему везению. Я опустилась на колени возле его кровати.

– Так отблагодари меня, Сомерс. Отпусти меня. Позволь мне забрать Дэвида и исчезнуть.

Я схватила его за руки. Они оказались совсем ледяными.

– И ты больше никогда о нас не услышишь. Я больше ни о чем не стану тебя просить.

Сомерс медленно покачал головой, словно я была непослушным ребенком, пойманным за кражей сладостей.

– Ты не понимаешь, Линни? Ты же всегда была такой сообразительной девочкой. – Он освободил свои руки из моих ладоней. – Я не могу довериться тебе настолько, чтобы позволить тебе уйти. И я не могу доверить тебе нашего сына. Единственный возможный для меня выход – это убрать тебя так, как полагается, законным путем, чтобы в будущем ни у кого не возникло вопросов.

Теперь он смотрел на меня не мигая, словно змея.

– Я позабочусь, чтобы доктор Хаверлок как можно скорее приготовил все необходимые бумаги. Конечно же, его не придется долго уговаривать. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы убедиться в том, что тебе необходим специальный уход. Что же касается Дэвида… Я буду воспитывать его так, как сочту нужным. Мне не понадобится много времени, чтобы сделать его таким, каким он должен стать.

Сомерс попробовал было снова рассмеяться, но тут же закашлялся и задрожал.

Я смотрела на него, на его трясущееся тело, на усы, увешанные пенными клочками слюны, и мне вдруг показалось, что его лицо приняло злобное выражение, совсем как у его мертвого отца. Я потерла глаза, но наваждение не исчезло. По ужасному стечению обстоятельств злая рука судьбы, когда-то направившая меня на Роудни-стрит, теперь привела меня в эту комнату. Я поднялась на ноги и, спотыкаясь, отошла от кровати. Я в ужасе смотрела на человека, который был моим мужем. Я знала, какой властью он был наделен. Знала, что его изощренная ненависть, развратность и злобность с каждым годом будут только усугубляться.

Этот человек мог уничтожить меня и получить власть над моим сыном.

Я должна была помешать тому, что он собирался со мной сделать. Я должна была защитить своего ребенка.

Я знала, что сейчас самое подходящее время. Ночью я не сомкнула глаз, но, несмотря на это, встала с кровати рано утром и приняла ванну. Я не чувствовала усталости. Я закурила трубку, но только чтобы предотвратить болезненные судороги. По моей просьбе Малти уделила особое внимание моей прическе, и я тщательно выбрала наряд. Сев за туалетный столик, я посмотрела на себя в зеркало. Теперь я понимала, что чувствовала Фейт в свои последние дни в Симле. Когда ты полностью уверен в том, что сейчас должен сделать, ощущаешь небывалую легкость, словно тяжелая ноша свалилась с плеч. Я знала, что иного пути у меня нет.

Малти странно на меня посмотрела.

– Мэм Линни? Я не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? – я повернулась к ней.

– Прошлым вечером вы казались такой расстроенной, когда возвратились из комнаты саиба Инграма. А сегодня вы спокойны. Я не видела вас такой уже очень, очень давно. И что я вижу у вас на лице, мэм? Кажется, это счастье. Но такое невозможно в этом печальном доме.

Я улыбнулась ей.

– Это не счастье, Малти. Еще не счастье. Но у нас все впереди. Мы должны зажечь новые огни, чтобы осветить себе путь в будущее.

Малти озадаченно покачала головой. Остаток дня я провела, играя с Дэвидом на веранде и мысленно составляя план. Один раз я взглянула на окна в комнате Сомерса и увидела, что доктор Хаверлок за мной наблюдает. Встретившись со мной взглядом, он поспешно отвернулся.

Я пошла в комнату Сомерса. Доктор Хаверлок сидел за столом и что-то писал. Интересно, он работал над медицинским заключением? Увидев меня, он прервался и посмотрел на Сомерса, лежащего на кровати.

– Ты что-то хотела, Линни? – спросил Сомерс с притворной заботой. – Или ты что-то здесь забыла?

– Я подумала, что тебе может понадобиться свежая вода.

Сомерс жестом указал на полный кувшин возле кровати.

– Но, Линни, это же ты принесла его сюда как раз перед приездом доктора Хаверлока.

– Нет, это была не я. Должно быть, это сделал кто-то из слуг.

Сегодня я еще не заходила к нему в комнату.

Сомерс покачал головой, кротко улыбаясь. Затем, подняв брови, взглянул на доктора Хаверлока: «Ну вот, вы видите?»

Доктор пристально смотрел на мои кисти. Я осознала, что постоянно сжимаю и разжимаю руки. Я прекратила это делать, но он уже отвернулся к своим бумагам и снова принялся писать. Я вышла из комнаты, но задержалась за дверью и услышала, как доктор Хаверлок сообщил Сомерсу, что все готово. Сомерс уверил его, что тот получит обещанное вознаграждение, как только все меры будут приняты.

Он воплощал свой план в жизнь. Пора было и мне заняться своим.

Мне не составило труда в тот же день достать необходимое количество дурмана у зашедшего к нам торговца. Англичане называют это растение «дурман обыкновенный» или «дурман вонючий». Это одна из сорных трав, растущая повсеместно на пустырях. Я помнила, что мне говорила о дурмане Нани Меера. В определенных дозах он полезен при кашле и коклюше и при заболеваниях мочевого пузыря. Большие белые венчики цветков тоже обладали наркотическими и болеутоляющими свойствами, но растертые в порошок листья действовали сильнее. Передозировка приводила к смертельному исходу.

Несмотря на улучшение состояния, Сомерс все еще был слаб и у него случались периоды упадка сил и полного изнеможения. Медленно оправляясь от болезни, он по нескольку раз в день в больших количествах пил холодный чай с сахаром. Я взяла на себя заботу приносить ему этот напиток каждый раз, когда Сомерс испытывал в нем потребность, как поступила бы на моем месте любая заботливая жена. Судя по тому, как Сомерс посмотрел на меня, когда я впервые появилась возле его кровати с чайным подносом, он решил, что я изо всех сил пытаюсь доказать ему, что я не сумасшедшая. И я позволяла ему так думать.

Я начала с минимальных доз. Необходимо было проявлять осторожность: все должно было выглядеть так, словно его подкосила старая болезнь.

Через два дня состояние Сомерса заметно ухудшилось. С его лица не сходил горячечный сухой румянец, ему стало трудно глотать, и Сомерс все чаще начинал что-то неразборчиво бормотать и совершать мелкие бессмысленные движения.

На третий день Сомерс погрузился в сон, такой глубокий, что его не могли разбудить на протяжении нескольких часов. Я знала, что такой сон может перейти в кому. Когда Сомерс наконец открыл глаза, его зрачки были расширены и не реагировали на свет. Я продолжала поить его чаем каждый раз, когда он приходил в сознание, крича слугам, что господину необходимо пить побольше жидкости.

Заламывая руки перед доктором Хаверлоком, я молча благодарила небо за то, что этот старый хрыч оказался таким профаном.

– Ведь он уже шел на поправку! – восклицала я. – Что же вызвало такое стремительное ухудшение?

Доктор Хаверлок покачал головой.

– Никогда нельзя с уверенностью предсказать, как иноземный недуг подействует на свою жертву.

Я смотрела на него, широко открыв глаза.

– Боюсь, дело обстоит серьезнее, чем раньше. Мой диагноз, миссис Инграм, – это мозговая малярия.

Я в ужасе прижала ладонь к губам.

– Мозговая малярия?

– Ваш муж постоянно теряет сознание, и налицо умственное расстройство – это основные симптомы. Как только у него разольется желчь или начнутся конвульсии…

– Но… Но он же поправится?

– Моя дорогая, вам не следует чрезмерно волноваться. Ваше состояние и так крайне неустойчиво.

– Доктор Хаверлок. – Я встала в полный рост. – Мое состояние в полном порядке, и меня нельзя назвать болезненной. Вы хотите сказать, что мистер Инграм может не пережить этот приступ? Я хочу знать правду, доктор Хаверлок.

Доктор с неискренним сочувствием на лице взял меня за руки.

На следующий день доктор Хаверлок вернулся и осмотрел Сомерса, а затем провел меня в гостиную.

– Пожалуйста, приготовьтесь к самому худшему, моя дорогая, – сказал он.

Я ждала.

– Смерть вашего мужа неизбежна. Я не думаю, что он переживет эту ночь.

Я позволила себе сесть в кресло, опустила голову и закрыла лицо ладонями.

– Пожалуйста, отпустите слуг, – попросила я, не убирая рук, – но сами останьтесь со мной.

Когда мы оказались наедине, я подняла голову.

– Я хотела поговорить с вами с глазу на глаз, доктор Хаверлок, – произнесла я, не стараясь больше изображать из себя убитую горем жену.

– Да-да, миссис Инграм. Вам не стоит волноваться. Очень скоро вы окажетесь в доме, где люди, способные оказать вам должный уход, помогут вам пережить трудности, с которыми вы столкнулись. И вам не нужно беспокоиться о ребенке. Мистер Инграм оставил мне четкие указания по поводу…

Я встала и подошла к нему так близко, что доктор попятился.

– Вы и правда считаете меня сумасшедшей, доктор Хаверлок?

Его глаза забегали.

– Ваш муж решил, что для вас так будет лучше. Существует множество методов лечения для таких людей, как вы, которым не повезло, которые…

Я перебила его:

– И, насколько мне известно, существует множество способов, чтобы… как бы это поточнее выразиться… убедить такого человека, как вы, взглянуть правде в глаза.

Подбородок доктора Хаверлока нервно дернулся, подтверждая, что я на правильном пути. Он совсем не умел скрывать свои чувства.

– Я знаю, что вы, должно быть, устали от своей работы. Всю свою жизнь вы посвятили оказанию помощи другим людям, доктор Хаверлок.

Моя речь лилась плавно и гладко.

– И вы, несомненно, заслуживаете того, чтобы провести остаток своей жизни в роскоши, здесь или в Англии. Какую бы сумму ни обещал вам мой муж за написание… скажем так, рекомендации, касающейся моего будущего и будущего моего сына, я удвою ее – если вы передадите мне этот документ. И мы больше никогда не возвратимся к этому разговору.

Подбородок мистера Хаверлока снова дернулся, и это, как и сомнение, появившееся в его взгляде, уверило меня в том, что он заглотнул наживку. Он взял меня за руку и усадил рядом с собой на диван. Затем огляделся по сторонам, хотя в комнате никого, кроме нас, не было.

– Я мог поспешить с диагнозом, моя дорогая, – сказал он. – Ваш бедный муж настаивал на таком решении, руководствуясь заботой о вас и о вашем сыне.

– И, конечно же, за все эти годы постоянная борьба с малярией подкосила мистера Инграма, – добавила я, – так что вы знаете, что в последнее время он не отличался ясностью мышления. Я понимаю, доктор Хаверлок, – я доверительно посмотрела на него и понизила голос, – о, как я понимаю, в какое неловкое положение он вас поставил. И я настаиваю, чтобы вы назвали сумму, обещанную вам за беспокойство, причиненное этим малоприятным делом. Давайте же, назовите ее.

Доктор Хаверлок громко прочистил горло. Старый жадный козел. Он боялся назвать цену, так как она могла оказаться меньше, чем я готова была ему заплатить.

Я подошла к комоду, достала из него сверток, который спрятала там сегодня утром, и вернулась к дивану. Я положила его между нами и развязала бечевку. Затем я развернула бумагу, явив взгляду внушительную кипу накопленных мною рупий, которые я на протяжении всех этих лет воровала у Сомерса и тщательно прятала. Теперь здесь лежала довольно солидная сумма.

Доктор учащенно задышал и облизал тонкие сухие губы. Я почти слышала, как лихорадочно работает его мозг.

– О Господи, миссис Инграм! Боже, Боже! Я не хочу показаться алчным, но это дело отняло у меня немало времени и, как вы справедливо заметили, душевного здоровья. В последнее время я вел себя достаточно несдержанно. Было бы невежливо называть сумму, оговоренную мистером Инграмом, но…

Доктор Хаверлок снова впился взглядом в деньги, лежавшие совсем рядом с ним.

Я похлопала его по руке.

– Я понимаю, – сказала я с жалостью в голосе. – Не могли бы вы теперь принести документы, мистер Хаверлок, и произвести обмен?

– Ну, – медленно начал он, – я не уверен, какие именно документы вы имеете в виду.

– Медицинское заключение, доктор Хаверлок, – сказала я сладким голосом.

Я пододвинула деньги чуть ближе к нему.

По-прежнему не сводя глаз с сотен тысяч рупий, доктор Хаверлок полез во внутренний нагрудный карман, и я услышала шелест разворачиваемой бумаги.

Он отдал мне документ, и, прочитав его, я снова упаковала деньги и передала доктору сверток, затем протянула ему правую руку.

Он хотел было поцеловать ее, но, наткнувшись на мой взгляд, ограничился крепким рукопожатием. Мы встали, каждый держа в руках свою добычу, и обменялись улыбками.

В этой игре мы показали себя достойными соперниками. И оба получили то, чего желали больше всего.

За несколько часов все было кончено. Последние минуты перед смертью Сомерса я провела у его постели, гладя его исхудалое лицо и изображая перед слугами и доктором Хаверлоком послушную долгу жену, успокаивающую умирающего мужа. Мое лицо оставалось невозмутимым, но про себя я разговаривала с Сомерсом:

«Я обманула тебя, обвела вокруг пальца, но ты никогда этого не узнаешь. И теперь все закончилось. Мой кошмар закончился. Я спасла свою жизнь и душу своего ребенка».

Я почувствовала, что, несмотря на болезнь и слабость, Сомерс понял: невзирая на мое прошлое, из нас двоих я оказалась сильнее. Он был не властен над моим будущим. Я поняла это по тому, как его невидящие глаза вращались в глазницах, по тому, как сильно дрожали его губы, словно пытаясь что-то сказать. Я приложила ладонь к его губам, пригладила ему волосы и поцеловала в холодный сухой лоб.

– Все кончено, Сомерс. Вся ненависть и боль, которую ты мне причинил, осталась в прошлом, – проговорила я так тихо, что все остальные, находившиеся в комнате, могли услышать только неразборчивый шепот, последнюю клятву любви, данную женой умирающему мужу.

– Я добилась своего, – добавила я еще тише и увидела, что веки Сомерса дрогнули, что он меня услышал. Я знала, что он все понял.

Откуда-то из глубины его горла раздался тихий предсмертный хрип, затем глаза Сомерса закатились, уставившись на обвисшую ткань панкха, и застыли так, не мигая.