Текст книги "Ужасно-прекрасные лица (ЛП)"
Автор книги: Линда Чень
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Глава 24. Наши дни
Дни сливаются воедино.
В студии мы изгибаемся и совершенствуем наши тела под безжалостную музыку, танцевальные связки теперь стали нашей второй натурой. Песня – это живое существо, проникающее под кожу, вытягивающее позвоночник, разгибающее конечности. Боль и чувство дискомфорта исчезли. Меня захватывает особая, всеобъемлющая сосредоточенность.
Часы пролетают незаметно.
Я постоянно напеваю музыку, мелодия срывается с губ непрерывным потоком, как выдох. Когда я не напеваю, ноги навязчиво выстукивают ритм, а руки барабанят по бёдрам.
Больше никаких тренировок по актёрскому мастерству и сценическому искусству. Мы танцуем весь день, с утра до ночи, без остановки. Но я совсем не устала, меня подпитывает неиссякаемая энергия, которая не даёт мне покоя.
Девушки вокруг меня тоже начинают казаться одинаковыми. Все сменили причёску и макияж, чтобы выглядеть единым целым. Блестящие глаза-блюдца подмигивают мне из-за каждого угла. Розовые губы округлились, лица выглядят острее, скулы стали более очерчены.
Кажется, ещё вчера мне нужно было сделать что-то важное.
Но сейчас ничто не кажется мне столь важным, как танцы.
– Вы все хорошо поработали, – мисс Тао наблюдает за нами с передней части зала. – Вы почти готовы к завтрашнему финалу.
Финал уже завтра?
Из ниоткуда ясность пронзает череп, словно нож для колки льда, и я перестаю двигаться, как неподвижный валун в потоке танцующих тел.
Какой сегодня день? Какая сейчас неделя?
Я лихорадочно оглядываю зал, как будто где-то висит календарь. Сколько я здесь нахожусь?
– Санди, что с тобой? – спрашивает кто-то справа.
Когда я в последний раз разговаривала с мамой?
– Почему ты остановилась? Ты устала? – спрашивает кто-то слева.
Я смотрю по сторонам на почти одинаковые лица. Я заставляю губы изобразить улыбку.
– Я в порядке, – заверяю я их.
Я не могу отличить их друг от друга или от остальных девушек, которые стоят позади.
Ночью я спешу по коридорам в компьютерный класс. Несмотря на то, что мама всегда держала меня на расстоянии вытянутой руки, в моменты кризиса я по-прежнему чувствую врождённое желание подбежать к ней и прижаться, как делала, когда пугающие карнавальные наряды привели меня в ужас во время первого Хэллоуина.
Я поднимаюсь по лестнице и обыскиваю второй этаж, сворачиваю за угол, прохожу мимо ряда административных кабинетов и пустых комнат для совещаний, а потом возвращаюсь к лестнице, прочесав весь этаж. Может быть, это всё-таки не на втором этаже? Я мотаю головой и спускаюсь обратно на первый этаж. Я прохожу его весь и сворачиваю в несколько коридоров, которые не входят в протоптанный ежедневный маршрут танцевального зала, раздевалок, столовой и репетиционных комнат.
Компьютерного класса здесь нет.
Я возвращаюсь к лестнице и снова поднимаюсь на второй этаж, совершаю ещё один обход по белым коридорам и в конце концов делаю полный круг, возвращаясь к лестнице.
Моё сердце сжимается. Я не могу его найти. Я не могу найти компьютерный класс.
Почему я не могу вспомнить, где он находится?
Хотя я знаю, что на третьем этаже есть только общие комнаты, я всё равно поднимаюсь туда и начинаю поиски заново.
С другого конца коридора приближается группа девушек, звук их смеха одновременно мелодичный и пронзительный. Я поворачиваюсь и ныряю в душевую, внезапно испугавшись их взгляда из-под ресниц и этих улыбок, обнажающих ряды совершенно белых зубов.
В душевой влажно, зеркала запотели от конденсата. Брызги из общих душевых у меня за спиной. Я прислоняюсь к раковине, хватаясь за край столешницы, и задерживаю дыхание, пока снаружи не раздаются нервирующий смех и торопливые шаги.
Я протягиваю руку, чтобы вытереть капли воды с зеркала, и смотрю на своё отражение.
"Успокойся, – говорю я себе. – Тебе нужно успокоиться".
Но чем дольше я смотрю в зеркало, тем больше начинаю замечать несоответствия в рельефе своего лица.
Я провожу пальцами по надбровной дуге. Не кажутся ли мои широко посаженные глаза немного ближе друг к другу? Я прижимаю пальцы к переносице. Кажется ли переносица немного выше, более скульптурной? Я прижимаю ладони к впадинам на щеках. Я похудела? Или моё лицо выглядит...
Другим?
Затем душ выключается, из кабинок с паром доносится весёлое жужжание. Это та песня, под которую мы танцуем – единственная песня, – и пальцы автоматически начинают отбивать ритм по столешнице раковины в ответ.
Ко мне подходит девушка, завёрнутая в полотенце. На её лицо нанесена глиняная маска, толстый слой коричневого налёта на коже, оставляющий только большие круги вокруг глаз и рта.
– Привет, Солнышко, – беспечно говорит она.
Это Алексис. Когда её лицо вот так закрыто, меня не отвлекают её черты, и я мгновенно узнаю её голос.
– Не правда ли, какой чудесный вечер? – она удовлетворённо вздыхает.
– Алексис, что с тобой случилось? Почему ты ведёшь себя по-другому?
Я не могу этого понять.
Она не отвечает, только поворачивается к зеркалу и снова начинает напевать, теребя пальцами край маски, когда начинает снимать её. Глина упрямо липнет к коже, Алексис впивается ногтями в её коричневые края и тянет. На линии волос появляется красная линия в форме полумесяца, постепенно расширяющаяся по мере того, как она стягивает маску.
– Алексис, это... – голос застревает у меня в горле.
Раздаётся тошнотворный хлюпающий звук, когда маска отрывается вместе с кожей. Постепенно её лицо сползает: брови, виски – отслаивается, как кожура перезрелого фрукта. Её лоб – обнажённый шар красной плоти, блестящий под светом ламп. Она продолжает напевать.
– Прекрати, тебе же больно! – хриплю я.
Она поворачивается ко мне, её лица наполовину нет. Её глаза – два мерцающих островка бледной кожи в кровавом море, нос почти ободран. Она улыбается своей ослепительной белозубой улыбкой:
– С тобой всё в порядке? Ты выглядишь очень усталой.
Жёлчь поднимается из желудка.
Я выбегаю из ванной, неистовым импульсом меня отбрасывает к стене на противоположной стороне коридора. Я наклоняюсь, тяжело дыша на ковре. Желудок переворачивается, а горло сжимается в агонии. Ничего не выходит. Нарастает паника, на горизонте маячит неминуемый потоп. Капли холодного пота выступают у меня на лбу; язык превращается в густую, вязкую кашицу, заполняющую рот, сердце колотится неровными толчками.
– Что с тобой, Санди? – внезапно рядом со мной оказывается какая-то другая девушка.
Глаза слезятся, затуманивая зрение.
– С тобой всё в порядке, Санди? – спрашивает она меня на ухо, её рука опускается мне на плечо.
– Не прикасайся ко мне! – кричу я, стряхивая с себя эти руки и бросаясь вперёд.
Сквозь приливные волны страха мне удаётся различить номер комнаты Юджинии в общежитии перед собой, как маяк. Её дверь не заперта. Я пробираюсь вперёд и бросаюсь внутрь.
Юджиния сидит за столом, глядя в зеркало на туалетном столике спиной ко мне.
– Юджиния, я... я только что... видела...
Я не знаю, как объяснить то, что я видела в душевой, пытаясь подобрать слова сквозь панику. Именно тогда я замечаю волосы Юджинии. Её волосы, которые всего неделю назад доходили до середины спины, теперь спускаются ниже талии. Она в белом халате, который я никогда раньше на ней не видела.
Я начинаю подходить к ней, но останавливаюсь, услышав напев. Она напевает песню – ту же самую песню. Юджиния медленно поворачивается ко мне на стуле.
У меня вырывается сдавленный всхлип. Её лицо не похоже на лицо Юджинии: глаза слишком большие, щёки слишком тонкие, улыбка слишком широкая.
– Что с тобой, Санди? – спрашивает девушка, похожая одновременно на Алексис, Ханну и Мину, голосом Юджинии.
Позади меня эту фразу повторяет множество причмокивающих ртов.
– С тобой всё в порядке, Санди?
– У тебя всё хорошо?
– У тебя усталый вид.
Когда я поворачиваюсь, у двери толпятся одинаковые улыбающиеся лица. Вытянутые белые руки тянутся вперёд. Они одеты в белые, слишком длинные одежды в пол с широкими рукавами, которые свободно свисают, подолы шуршат по босым ногам. Девушки, которых я видела раньше в коридоре, они тоже все были в белом?
– Тебе лучше прилечь, Санди, – слышится голос Юджинии. Я оборачиваюсь и вижу, что она стоит прямо передо мной, наклонив своё ужасно-прекрасное лицо. – Кажется, ты немного устала.
– Отойди от меня! – кричу я, бросаясь наружу.
Я отталкиваю и распихиваю эти руки, пока не образуется брешь. Я выбегаю из комнаты Юджинии и бегу по коридору с дверями прямо к лестнице. Инстинкт самосохранения полностью берёт верх, и я мчусь вниз по лестнице на первый этаж, чистый ужас толкает меня вперёд.
Нужно убраться подальше от них.
Нужно выбраться отсюда.
Я спускаюсь по лестнице и взбираюсь на площадку, поворачивая налево, к фасаду здания. Верхний свет выключен, и только луна освещает мне путь. Я пробегаю одну пустую комнату за другой. Поворачивая за угол, я оказываюсь в другом тёмном коридоре.
Похоже, это тот самый коридор, по которому мы только что прошли.
Это неправильно.
Я должна быть на первом этаже. Где вестибюль? Где выход?
Я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь обратно в другом направлении, по противоположному коридору. И оказываюсь на том же перекрёстке. Как я могла сюда вернуться?
Это не первый этаж. Он не похож ни на один из предыдущих этажей.
Ты сходишь с ума, Санди.
Я обхватываю голову ладонями.
– Перестань так говорить! Я в своём уме! – кричу я в пустые коридоры.
Откуда-то из-за моей спины доносятся высокие звуки припева, как будто обдувают край бокала. Девушки. Они напевают песню. Ту самую песню.
Они идут за мной.
Я ударяюсь спиной о стену, сползаю на пол на корточки. Паника захлёстывает меня, и я бессильна перед натиском. Позвоночник выгибается, лоб прижимается к коленям, грудь сотрясается от бешеных вдохов.
Нежная ладонь ложится на мою руку, её успокаивающая тяжесть так знакома.
Я вскидываю голову. Кэнди опускается передо мной на колени.
Луна освещает её сзади, но я вижу, что её лицо по-прежнему её: стальные глаза, решительные губы, – мой якорь, моя защитница. Я тянусь к ней, отчаянными пальцами хватая её за руки, воротник рубашки, волосы – за что угодно, лишь бы не упасть с выступа.
– Дыши, – говорит Кэнди. – Дыши.
Я делаю, как она говорит, один прерывистый вдох за другим.
– Мне это всё снится? – хриплю я, когда, наконец, снова могу произносить слова. – Что происходит, Кэнди?
Кэнди обхватывает меня и поднимает на ноги.
– Пойдём, – говорит она, подталкивая меня вперёд. – Поторопись.
Ощущение возвращается к онемевшим ногам, и я заставляю себя двигаться – влево или вправо, я больше не могу сказать, я потеряла всякое ощущение пространства. Ещё один коридор, ещё один поворот, и внезапно появляется ещё одна лестница, мы вдвоём летим вниз по ступенькам по головокружительной спирали.
Мы появляемся в фойе. Теперь я понимаю, где нахожусь. Парадные двери прямо перед нами.
Мы почти на месте. Мы почти вышли наружу.
Мы мчимся по главному коридору к фойе, глаза прикованы к открытому морю асфальта, чёрному ночному небу, свободе прямо за стеклом. Когда мы подходим ближе к двери, Кэнди начинает отставать от меня. Я оборачиваюсь, хватаясь за неё.
Она подталкивает меня вперёд:
– Иди!
– А как же ты?! – кричу я в ответ.
Жужжание становится всё ближе, долетая до приёмной с другого конца коридора. Длинные, искажённые тени высоких тел тянутся по стенам. Их так много. Звук такой, будто они прямо за углом.
– Я сказала иди!
Кэнди протягивает руку и выталкивает меня из парадных дверей.
Влажный ночной ветер бьёт мне в лицо. Я падаю на траву лужайки перед домом. Стеклянные двери здания захлопываются – и остаются закрытыми. Кэнди не выходит.
Я вскакиваю на ноги и, не раздумывая ни секунды, бросаюсь обратно к зданию. Я останавливаюсь как вкопанная, когда ноги переступают порог.
Там, где две секунды назад было фойе, теперь огромное пустое пространство. Стойка администратора исчезла. Фреска на стене исчезла. Стульев в зоне ожидания больше нет.
Кэнди тоже нет. Здесь вообще ничего нет.
Только пустое фойе заброшенного здания.
Глава 25. Два года назад
Предполагается, что концертный тур «Сладкой каденции» станет кульминацией нашей карьеры. Ради него мы и работали. Но наша ссора и поступок Кэнди мрачными тенями нависают над этим монументальным достижением.
Кэнди извиняется передо мной снова и снова.
Она клянётся никогда больше не использовать на нас свою силу.
Я знаю, что она это сделала не намеренно. Я верю ей, когда она говорит, что всё получилось случайно.
Но у меня нет времени анализировать противоречивые чувства и последствия тех ужасных вещей, которые мы наговорили друг другу во время той ссоры. Мы уезжаем в тур через 2 дня. И поэтому мы соглашаемся залатать как можно большим количеством пластырей зияющие раны в наших отношениях и отправиться в путь.
Аплодисменты на премьере настолько громкие, что я едва слышу собственный голос в наушнике. Я паникую и теряю равновесие во время самого первого номера. Вместо того чтобы продолжать, как будто я и не спотыкалась, Кэнди подходит ко мне вплотную и берёт за руку. Мина следует её примеру и берет меня за другую руку, мы втроём забываем о хореографии и вместе шагаем вперёд, в сверкающие потоки разноцветных огней сцены.
И мне снова кажется, что в мире всё правильно.
Стадион сходит с ума, и выкрики моего имени напоминают мне, что все эти зрители здесь ради меня, они поддерживают меня, они любят меня. Мой голос вырывается из груди, яркий, парящий и живой.
В Финиксе после ободряющих слов 8-летней фанатки в мой адрес на встрече за кулисами я чуть не плачу. В родном городе Мины Бостоне мы празднуем её день рождения во время шоу, осыпая публику воздушными шарами и конфетти, пока тысячи людей хором поют "С днём рождения". Каждый вечер мы выходим на сцену под протянутые руки и оглушительные крики. После первого концерта больше никаких неудач; мы оттачиваем гармонию и хореографию, завершая каждое шоу под бурные овации.
На сцене наша связь выглядит крепче, чем когда-либо.
Но вернувшись в туристический автобус, мы не разговариваем друг с другом, каждая из нас прокручивает страницы в своих телефонах или смотрит в окно, как мимо проносятся дорожные знаки.
Я проверяю свои сообщения, едва появляется возможность. Чжин-Хван не писал мне с начала тура. Я посылаю ему одинокие селфи на фоне достопримечательностей с дурацкими подписями вроде "Как бы я хотела, чтобы ты был здесь со мной".
На следующий день после того, как мы вернулись после двухмесячного турне, Чжин-Хван отвечает мне.
Прости, Солнышко. Мы с Брейли решили помириться, поэтому мы с тобой больше не сможем видеться.
Когда мисс Тао зовет нас с мамой к себе в офис на встречу, я замечаю, что Кэнди и Мину не пригласили.
Я готовлюсь признаться в отношениях с Чжин-Хваном – всё равно это был только вопрос времени. Но оказывается, она вызвала нас совсем не для того, чтобы обсудить вопросы пиара.
Всё намного, намного хуже.
Она сообщает нам с серьёзным выражением лица, что произошла крупномасштабная утечка из частного группового чата знаменитостей, в котором состоят нескольких известных мужчин, звёзд К-поп, и исполнителей-мальчиков. В чате они делились друг с другом интимными фотографиями девушек, с которыми у них были отношения.
Фотографии, которые я сделала для него, те самые, на которых я в позах, подсмотренных у вебкам-моделей, оказываются среди просочившихся.
Мисс Тао заверяет нас, что ситуация под контролем, что виновные лица полностью сотрудничают с властями. Она клянётся, что все просочившиеся фотографии удалили из Интернета и что продюсерские компании мальчиков примут суровые дисциплинарные меры.
Мама этого не принимает. У неё истерика. Она кричит на мисс Тао, лезет ей прямо в лицо и угрожает уволить на месте, заявляет, что подаст в суд на каждого, причастного к этому грубому нарушению моей частной жизни, а я не могу придумать никакого ответа и сижу молча, пока мать из-за меня негодует.
– Кто-то же должен понести ответственность! – кричит мама.
Она ещё не знает. Именно я во всём и виновата. Я попалась на милую ложь Чжин-Хвана. И теперь я опустошена. Мне больше нечего никому дать.
Фэндом Чжин-Хвана уже опубликовал заявление с просьбой не выкладывать фотки в сеть. Он отказывается комментировать характер своих отношений со мной.
На следующей неделе заголовки объявляют, что Чжин-Хван, Брейли и я – самый драматичный любовный треугольник этого лета, подлив масла в огонь скандала с утечкой фотографий. Фанаты собирают откровенные снимки и видео всех наших прошлых встреч, выстраивают временные рамки, анализируют язык нашего тела – это всё, о чём они говорят, – и внезапно я больше не Санди Ли из "Сладкой каденции", я...
Разлучница.
Я увожу парней у других девушек.
Я грязная шлюха, которая прислала Чжин-Хвану свои обнажённые фотки в попытке соблазнить его и увести у бедной, ничего не подозревающей Брейли.
Негативная реакция на меня настолько сильна, что наше агентство отменяет все предстоящие выступления, а студия переходит в режим антикризисного управления.
Я целыми днями прячусь в своей комнате, не отвечаю на звонки, не отвечаю матери, когда она умоляет меня поговорить с нанятым ею пиар-агентом.
На протяжении всего натиска этой медиа-бури Брейли поддерживает Чжин-Хвана. Она не публикует никаких заявлений, только загадочный пост со словами "Ты всегда получаешь от вселенной то, что заслужила", а потом отписывается от меня в соцсетях. Фэндом Брейли воспринял это как сигнал к объявлению войны, и вскоре каждая наша страница в социальных сетях наводняется хейтом.
Твоей карьере КОНЕЦ!!
На своих обнажённых снимках ты такая уродина лол
Ты подала очень плохой пример всем маленьким американкам азиатского происхождения, которые смотрели на тебя снизу вверх
Отмените уже шоу, это треш
Требуем справедливости для Брейли!
Не знаю, сколько дней проходит, прежде чем слышу, как Мина и Кэнди осторожно стучат в дверь моей комнаты и просят впустить их.
Суд из огня и серы, которого я ожидала, так и не наступает. Никаких "раньше надо было думать" или "я же тебе говорила". Кэнди и Мина крепко обнимают меня, защищая. Что-то во мне оттаивает, и я наконец-то выпускаю это наружу.
Я плачу так сильно и долго, что у меня болит всё лицо, а в черепе начинает стучать мигрень. Мина и Кэнди обнимают меня, пока тяжёлые рыдания не сменяются тихим всхлипыванием и прерывистой икотой.
– Это ещё некоторое время будет продолжаться. Так всегда бывает. А потом всё закончится, – Мина протягивает мне салфетки, черпая из своего безграничного источника оптимизма.
Я сомневаюсь.
– Держись подальше от Интернета. Ни на что не смотри, – Кэнди гладит меня по спине.
Невозможно. Я и так всё видела.
Я не могу даже смотреть на Кэнди. Она знала, что так случится. Она пыталась предупредить меня. Уверена, что ей хочется прямо сейчас накричать на меня, сказать, как сильно я напортачила, какая я эгоистка, дура, жалкая…
– Ведь я это заслужила, так? – спрашиваю я.
Мои глаза так распухли, что больно моргать.
– Нет, – Кэнди протягивает руку и обхватывает моё лицо ладонями, заставляя меня посмотреть на неё. – Ты совершала ошибки, но ты не виновата. Ты ничего из этого не заслуживаешь.
– Это он во всём виноват, – выдавливает Мина. Она берет мою руку в свою и крепко сжимает. – Я должна тебе кое в чём признаться, Солнышко.
– В чём? – моргаю я, глядя на Мину и потирая воспалённые глаза.
– Мне жаль, что я была не до конца с тобой честна. Но ты заслуживаешь знать. Чжин-Хван... был тем парнем, о котором я тебе рассказывала, – признаётся Мина. Она поворачивается к Кэнди, которая тоже смутилась от такого признания. Мина добавляет: – Я... познакомилась с Чжин-Хваном до его дебюта. Тогда мы оба были стажёрами в Корее.
Её голос тих и отягощён чувством вины. Она выглядит такой пристыженной. Глаза Кэнди расширяются, но она предпочитает молчать.
Сначала мне кажется, что я ослышалась. Мина спала с Чжин-Хваном?
Не может быть!
Но тут до меня доходит.
Печальные, слегка измученные взгляды, которые она бросала, когда я рассказывала о своих подвигах.
Так она пыталась предупредить меня.
Мина продолжает, её голос становится тише:
– Мои фотки тоже попали в утечку. В них не видно моего лица, но... это я.
Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать информацию.
– Что? – резкий голос Кэнди нарушает тишину.
– Мина… почему ты ничего не сказала? – наконец спрашиваю я. – Всё это время...
– Ты права, нужно было сразу рассказать. Мне так жаль, Солнышко, – голос Мины срывается. – Я должна была сказать тебе правду, но я боялась. Я знала, как сильно он тебе нравится, я... мне не хотелось тебя расстраивать. Не хотелось, чтобы что-то подобное... кто-то вроде него испортил нашу дружбу. Не хотелось, чтобы ты меня ненавидела.
Я уже расстроена.
Но не из-за Мины.
Я злюсь на себя. За то, что не раскусила ложь Чжин-Хвана раньше. За то, что продолжала наш роман, хотя Мина уже пострадала из-за этого парня. За то, что ожидала от Мины утешения, хотя она сама пострадала от точно такого же предательства.
Я чувствую себя худшей подругой в мире.
– Я никогда буду ненавидеть тебя. Никогда, – говорю я Мине, снова заключая её в сокрушительные объятия.
Мина поворачивается к Кэнди. Впервые тёплое сияние, которое освещает Мину изнутри, погасло и сменилось мстительным огнём.
– С этим надо что-то делать, – говорит Мина Кэнди. – Нельзя просто позволить ему от всего отмазаться. Надо заставить его заплатить за то, что он сделал.
Невысказанный подтекст очевиден. Она хочет, чтобы Кэнди ему отомстила.
Кэнди молчит, обдумывая просьбу подруги, а потом обращается ко мне:
– Чего ты хочешь, Солнышко? Что ты хочешь, чтобы я сделала?
– Я хочу, чтобы ему было больно, – мой голос звучит странным скрежетом в моих собственных ушах, горький и уродливый. – Хочу, чтобы ему было так же больно, как мне.
– Тогда пусть так и будет, – в глазах Кэнди появляется угрожающая тьма.
* * *
Кэнди узнаёт, что Чжин-Хван скрывается в роскошных апартаментах на Голливудских холмах. Не знаю, добыла ли она эту информацию из Сети или на кого-то надавила. На самом деле мне всё равно.
Меня волнует лишь месть.
Когда Кэнди, Мина и я появляемся в его доме, Кэнди говорит швейцару впустить нас. Тот сразу же отходит в сторону, приветствуя нас внутри, как будто мы настоящие жильцы, вернувшиеся домой.
Мы втроём одеты в траурное чёрное: чёрные пальто, чёрные джинсы, чёрные туфли на каблуках. Конец этих отношений действительно похож на смерть. Некогда милые воспоминания о Чжин-Хване теперь покрывают тело, как порочные, злокачественные наросты.
Сегодня вечером мы вырежем эти опухоли.
Мы поднимаемся на лифте на его этаж и проходим плечом к плечу по коридору, как будто собираемся выйти на сцену, но на этот раз, чтобы показать шоу совсем иного рода.
Кэнди звонит в дверь.
Неприятное удивление на лице Чжин-Хвана, когда он открывает дверь, вызывает прилив злобного ликования. Он настороженно смотрит на Кэнди и Мину, затем, наконец, на меня и снимает игровую гарнитуру, которая на него надета.
– Как вы сюда попали? – спрашивает он.
– Впусти нас, Чжин-Хван, – говорит Кэнди.
Чжин-Хван отходит от дверного проёма, потрясённо моргая от того, что сделал то, чего явно не собирался делать.
Кэнди входит так, словно ей принадлежит не только квартира, но и всё здание. Мы с Миной следуем за ней через прихожую, мимо бара и прямо в гостиную. Чжин-Хван плетётся за нами, не в силах стереть с лица крайнее замешательство.
Кэнди усаживается на массивный кожаный диван. Я складываю руки на груди и принимаю стойку справа от Чжин-Хвана, а Мина свирепо смотрит на него слева – мы вдвоем берём его в тиски. Кэнди оглядывает мраморный кофейный столик перед нами – потушенные сигареты в большой каменной пепельнице, открытые пакеты с закусками, вейп с травкой и бутылка алкоголя.
– Мы просто хотели немного поболтать, – говорит Кэнди. – Солнышко сказала, что до тебя трудно дозвониться, вот мы и решили заглянуть.
– Слушай, Санди, – Чжин-Хван поднимает руки. – Я уже сказал всё, что должен был сказать.
– Я здесь не для того, чтобы пытаться тебя вернуть, – огрызаюсь я. – У меня только один вопрос.
– Какой? – нетерпеливо спрашивает он.
– Ты сожалеешь о том, что сделал? – спрашиваю я его. – Со мной? С Миной? Ты ведь понимаешь, что распространение фотографий несовершеннолетних является уголовным преступлением, верно?
Кажется, он не удивлён, что я включила Мину в его послужной список. Возможно, он предположил, что я всё это время знала о них. Он смотрит на меня так, словно я какая-то визжащая банши, пытающаяся разыграть драму на пустом месте.
– Ты, наверное, принимаешь меня за какого-то ненормального секс-хищника? Это было вторжение и в мою личную жизнь, – затем он обращается к Мине. – Мы были оба несовершеннолетними, и мы согласились, что между нами не может быть серьёзных отношений. Вы обе сами прислали мне эти фотки. Я вас не заставлял.
Удивительно, как легко он снимает с себя всякую ответственность. Трудно смириться с таким резким диссонансом. Чжин-Хван, которого я знала – милый, обаятельный, который рассказывает мне о каникулах в тропиках, на которые он хотел меня пригласить, который размышляет о том, чтобы представить меня своей семье на Рождество, – исчез, и на его месте стоит жестокий и пренебрежительный узурпатор.
Или, может быть, он на самом деле такой? Какая же я дура! Как я могла этого не заметить? Слёзы подступают к глазам, но я сжимаю руки в кулаки и борюсь изо всех сил, чтобы не заплакать.
– Ты мне вообще должна ещё спасибо сказать, – говорит он мне. – Хен-бин из "JunkLand" спрашивал меня, может ли за тобой приударить, а Алекс Чжао из "H-I-T" выпрашивал у меня твой номер телефона. На следующей неделе ты будешь прогуливаться по красной ковровой дорожке под руку с кем-то другим. К тому же, моё агентство уже сократило мне зарплату и отменило несколько выступлений, так что, думаю, мы квиты.
– И не мечтай! – огрызается на него Мина. – Мы даём тебе шанс извиниться, а у тебя не хватает порядочности даже на это!
Чжин-Хван прищуривается, глядя на нас, и усмехается:
– Всё, убирайтесь к чёртовой матери из моей квартиры, пока я не вызвал охрану.
Кэнди даже не пытается подняться с дивана.
– Мне не нравится, как ты с нами разговариваешь, – говорит она. – Тебе следует пойти и положить немного мыла в рот.
При этих словах Чжин-Хван поворачивается и идёт на кухню. Как и приказывает Кэнди, он берёт с раковины средство для мытья посуды, открывает рот и начинает капать моющим средством себе на язык.
– Глотай, – говорит Кэнди.
Его глаза закрываются, он давится жидкостью, адамово яблоко дёргается от усилия, когда он глотает моющее средство.
На моём лице расплывается широкая мстительная улыбка. Мина наблюдает за происходящим с удовлетворением в глазах.
– Ты многого лишил Санни и Мину, – говорит Кэнди. – Мы пришли забрать долги.
Кэнди достаёт из сумки ароматическую палочку, маленькую подставку для благовоний и богато украшенную жестянку, которую я сразу узнаю. Она открывает жестянку и зачерпывает немного красновато-коричневой грязи в блюдо и зажигает благовония. Ароматный дым тонкими белыми завитками поднимается вверх.
– Сначала отдай мне свои волосы, – говорит ему Кэнди. – Принеси ножницы.
Чжин-Хван подчиняется. У него нет выбора. Он открывает кухонный ящик и возвращается в гостиную с парой кухонных ножниц.
– Режь, – говорит Кэнди.
Вместо того, чтобы просто отрезать прядь, Чжин-Хван широко раскрывает ножницы и яростно тыкает ими себе в голову. Я вздрагиваю. Мина отшатывается. Глаза Чжин-Хвана наполняются слезами. Он орудует ножницами, открывая и закрывая их на голове. Порезы быстро открываются, тонкие красные струйки стекают по линии волос на воротник рубашки. Он останавливается только тогда, когда Кэнди поднимает руку. Дотрагиваясь до пятнистых красных ран на голове, Чжин-Хван выдёргивает две пригоршни волос и кладёт их в протянутую ладонь Кэнди.
Кэнди кладёт волосы на блюдо и покрывает их грязью.
– Теперь возьми пепельницу, – говорит она ему.
Чжин-Хван тянется к пепельнице на кофейном столике, высоко поднимая тяжёлую чёрную штуковину. Он пленник собственного тела, совершенно бессильный против её принуждения, единственный признак того, что он всё осознаёт, – это бушующая паника, скрывающаяся за широко раскрытыми, немигающими глазами.
– Выбей себе зуб.
Чжин-Хван со всей силы бьёт себе пепельницей по губам.
Мина резко выдыхает и отворачивает голову, не в силах больше смотреть.
Я не отвожу взгляд. Я заставляю себя смотреть на кровавое зрелище, в то время как Чжин-Хван снова отводит руку назад и бьёт себя снова и снова. Что-то хрустит у него во рту. К красной слюне, стекающей с его разбитых губ, примешиваются белые осколки.
– Так не получится, – наставляет Кэнди спокойно, почти как врач. – Вырежь ножницами.
Чжин-Хван без колебаний широко открывает рот и засовывает ножницы в рот.
Такое чувство, что я смотрю сценическую постановку. Есть что-то настолько далёкое от реальности, почти театральное в том, как на моих глазах разыгрывается членовредительство. Кровь на его лице такого яркого оттенка, что похожа на красную краску. Он жалобно стонет, проводя лезвием по распухшим дёснам и сломанным зубам.
Мина закрывает лицо руками, её плечи трясутся, но она не просит Кэнди остановиться.
Наконец Чжин-Хван опускает ножницы. Он подходит к Кэнди и бросает окровавленный, наполовину сломанный зуб в чашечку для благовоний.
– Кэнди, я… кажется, мы своё получили... – бормочу я. От вида такого количества крови месть перестаёт приносить мне удовлетворение.
– Что думаешь, Чжин-Хван? – спрашивает Кэнди. – Мы своё получили? Ты сожалеешь о том, что сделал?
Чжин-Хван выплёвывает каплю крови в сторону Кэнди и кричит:
– Кто-нибудь, помогите мне!
Кэнди мотает головой:
– Похоже, ты ни о чём не сожалеешь.
Губы Чжин-Хвана снова смыкаются, как будто их заклеили скотчем, позволяя вырываться только напряжённым, приглушённым стонам. Кэнди поднимается на ноги, и я вижу, что Чжин-Хван хочет отступить на шаг, но не может сдвинуться с места, не в силах убежать, не в силах закричать.
– Похоже, ты думаешь тем, что у тебя в штанах. Может быть, ты будешь яснее мыслить без этого, – говорит ему Кэнди.
Чжин-Хван снова тянется за ножницами.
Другой рукой он расстёгивает ремень и молнию на брюках. Он опускает ножницы к отверстию в ширинке.
– Кэнди, остановись! – я бросаюсь вперёд и хватаю её за руку, впиваясь ногтями. – Хватит!
Кэнди наконец поворачивается и смотрит на меня. Её глаза ясны, выражение лица беззаботное.
– Этого достаточно, – повторяю я, дёргая её. – Мы получили от него то, что нам было нужно, верно?
Кэнди оборачивается и глядит на Чжин-Хвана – избитого и изломанного, кровь льется у него из головы, изо рта, ножницы зависли прямо над промежностью.
