Текст книги "Алые небеса Сеула"
Автор книги: Лина Ро
Соавторы: Катерина Райдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Глава 29
Ким Соджин
Пока иду до машины, сливаюсь с ветром, остервенело подгоняющим меня в спину, уводящим прочь от девушки, глубоко запавшей в душу. Что он хочет сказать своим ледяным порывом? Что мы с Машей поступаем правильно и у нас все равно ничего не выйдет? Потому что… я лжец? Мария предпочитает чувствам карьеру? Слишком разные цели, взгляды на жизнь, менталитет? Бесспорно. Но за те несколько дней, что я провел вместе с русской, меня ни разу не посещала подобная мысль.
Рядом с Машей я чувствую себя так, будто возвращаюсь домой после долгих изнурительных странствий. Давно забытое чувство, пробуждающее в душе тепло, стремление быть лучше, искреннее желание заботиться о ком-то.
Дверь седана громко захлопывается. От неожиданности вздрагиваю. Вроде был осторожен… Может, снова ветер? Злится? Поторапливает, намекая, что надо убраться отсюда и оставить Соколову в покое?
Не знаю. С одной стороны, все именно так, однако с другой…
Тяжело вздыхаю, зажмуриваю веки до белых мушек, вдавливая глаза в череп пальцами. Голова болит. В висках стучит. Нужно поспать. Утро расставит все по местам или… усложнит еще сильнее, но я разберусь завтра.
Завожу мотор. Ненадолго зависаю взглядом на приборной панели. Слышу странный звук. Двигатель сбоит? Поднимаю глаза к лобовому – дождь.
Надо же, а Джуён не ошиблась…
Легкая улыбка касается губ при мысли о предусмотрительности секретаря. Бросаю взгляд на зонт, лежащий рядом, – радужное безобразие, которое я вряд ли осмелюсь использовать даже в суровый ливень – стиль не мой.
Тем временем стук воды по крыше усиливается, вынуждая сердце в груди цепенеть. Маша сейчас стоит посреди улицы – без пальто, в легком офисном пиджаке и тонкой шелковой блузке. Совсем одна в чреве незнакомого города, прячущего за приветливыми неоновыми вывесками безразличие и стремление наживаться на чужом горе. Каково ей? Неуютно? Страшно? Холодно? А если простудится?..
Нет! Остановись, Соджин! Это не твое дело! БОЛЬШЕ НЕ ТВОЕ…
Снимаю коробку передач с режима «паркинг», готовый уехать в ночь, не оглядываясь, но, будто наперекор моим планам, небо трагически стонет от грозового раската. На миг улица становится такой светлой, словно зенитное солнце враз спалило все тучи, бесстыдно освещая темные грани моей души. Но стоило об этом подумать, Сеул тотчас погрузился во мрак хмурой осенней ночи, а вместе с ним и я, чувствуя себя как никогда прежде одиноко. И пока дождь барабанит по стеклу, погружая меня в странный транс, где каждый из совершенных ранее шагов обесценивается – ведь возле ресторана я утратил нечто безмерно важное, – пульс ускоряется, вытесняя здравый смысл.
Маша…
Стоит ли моя месть этой девушки?
Стоит ли вся моя пустая жизнь тех драгоценных часов, что я провел с ней?..
Мгновение. Жалкая секунда слабости. Даю по газам, выезжая на основную дорогу. Двигаюсь по направлению к ресторану «Джун Сик». В голове – оглушающая какофония мыслей, сконцентрироваться на чем-то конкретном не получается, даже на действиях, которые совершаю, будто запрограммированный алгоритм, – автоматически. Но, когда вижу Марию, промокшую до нитки, спешащую к припарковавшемуся у обочины такси, мгновенно прихожу в себя.
Пора сделать выбор!
Сбавляю скорость. Торможу позади машины. Это бело-желтая «Киа». Воздух застревает в горле…
– Просто отпусти ее, дурень, – шепчу, пока рука самовольно тянется к зонту. Очередное мимолетное затмение, и вот я уже стою под радужным куполом в метре от девушки, которой всего за несколько дней удалось воскресить мое лишенное привязанностей сердце, а потом разбить его вдребезги!
Время замирает. Совсем. Я перестаю слышать дробь дождя по зонту. Смотрю на хрупкую женскую спину, для меня лишь она в движении: плечи понуро тянутся к земле, голова опущена под тяжестью забот или… сожалений?..
Маша сходит с тротуара слишком нерасторопно, неуклюже. Может, «подвисла» от холода?
Черт! Точно! Дождь ведь! Ну и чего ты застыл истуканом, идиот?! Надо окликнуть девчонку, если не хочешь, чтобы она уезжала, сделать решающий шаг, укрыть от дождя, а после сказать, что не согласен, имеешь полное право ревновать, злиться и не собираешься отступать!
Вдох. Выдох. Шаг. Увы! Я изо всех сил пытаюсь сойти с места, но тело, как чужое, намертво прирастает к асфальту. Не могу пошевелиться – боюсь… Чего? Увидеть в глазах любимой женщины упрек: не сдержался, нарушил обещание, ЛЖЕЦ!
Маша неуверенно семенит к такси, открывает дверь, наклоняется – сейчас или никогда! Но… что я планирую делать? Отвезти девушку в отель? Она и без меня прекрасно до гостиницы доберется. Как? На такси. Прямо сейчас…
Ащщ! Да гори все синим пламенем! Чертовы белые камелии! Не позволю! Не уступлю! И дело вовсе не в том, что на моем пути снова появился один из Паков. Просто Маша… моя! Я тянусь к ней всем своим естеством и абсолютно уверен – наши чувства взаимны. Не знаю, что за дурацкие правила напридумывала русская, но ее стремление отдалиться – неискреннее. Знаю наверняка! Так говорит сердце!
Поэтому, вопреки по-прежнему давящей на солнечное сплетение обиде, наступаю на горло всему разом: доводам рассудка, неоспоримым аргументам, ущемленной гордости… Широко шагаю и мигом сокращаю разделяющее нас с Соколовой расстояние, укрывая девушку от дождя.
Маша оборачивается, медленнее, чем я ожидаю. Мучительно долго… За несколько секунд сердце успевает с гулким «ох» пробить под ногами землю.
Вижу ее глаза – красные, опухшие. Легкие сжимаются от догадки, прицельно бьющей под дых: плакала из-за меня, я – причина девичьих слез. Чувствую, как по телу ударной волной разливается усталость, буквально. Даже зонт держать становится сложно.
Хочу лишь одного – сгрести Машу в охапку, прижать к себе крепко-накрепко и забыть последние пару дней как страшный сон. Но нуждается ли Соколова в том же? По взгляду вижу – да… Пусть он и затоплен горечью.
– Я подвезу, – роняю тихо, снимая взаимное бездействие с паузы.
Очередная смена настроения русской: она щурится, хотя ни одна вывеска не простреливает светом в лицо, поджимает губы, начинает дышать чаще – снова изнывает от противоречий.
Как же надоело! Как глупо! Пора завязывать…
– Пожалуйста, не спорь… – продолжаю твердо, туго сглатывая (только бы послушала!), прикрывая на секундочку глаза.
Сквозь шум дождя слышу звук захлопнувшейся автомобильной двери – Маша отпускает такси, которое, скрипя шинами, запускает вновь мое, почти остановившееся, сердце…
Молча направляемся к корпоративной машине. А я все думаю: как поступить дальше? Нам определенно стоит сесть за стол переговоров, разъяснить ситуацию, но готова ли Мария? Если решила пойти со мной, значит, да? Или она так поступает из вежливости?
Бред! Этой русской палец в рот не клади, хотела бы отшить окончательно – сразу бы все обрубила.
Усаживаю девушку на переднее пассажирское, направлюсь к водительскому, но занимать место не спешу – что-то давит на ребра – скверное предчувствие.
Сканирую взглядом площадь. К парадному входу ресторана подъезжает роскошное авто представительского класса. Из салона выбирается… секретарь Чон? Мужчина раскрывает огромный черный зонт – меня почему-то сразу коробит от радуги Джуён над собственной головой, – а после спешит к заведению. На крыльце его ожидает Минхо, безотрывно глазеющий на меня.
Черт! Пак видел все, что произошло на улице…
Ладно, тварь, разберусь с тобой позже. Сегодня ты не вписываешься в мои планы.
Забываю о поганце в ту же секунду, когда сажусь в машину. Потерянный вид Маши столь резко возвращает в момент «здесь и сейчас», что я чуть ли не давлюсь воздухом, и, откашливаясь, завожу двигатель.
Периферическим зрением улавливаю – девушка дрожит. Еще бы: конец сентября, ливень, практически ночь, да еще и масса незабываемых впечатлений.
Снимаю куртку. Она кожаная, поэтому изнутри сухая. Тянусь к пассажирке, чтобы защелкнуть ремень безопасности, ведь она, кажется, не в состоянии – слишком погружена в раздумья. Но, когда оказываюсь к ней лицом к лицу, Маша резко поворачивает голову и замирает, буквально дышать перестает. От мгновенно вспыхнувших в смущении девичьих щек хочется улыбнуться. Соколова – госпожа боевая, но, если дело доходит до меня, спесь ее тотчас исчезает. Чувствую тепло в груди. Пульс начинает ускоряться. Ее пухлые губы так близко… Но позволить себе прикоснуться к ним без разрешения, значит, проявить неуважение. Не хочу спугнуть. Я не желаю, чтобы Маша думала, будто у меня лишь одно на уме.
Намерен действовать по плану: сначала точки над «и», а потом уже остальное. Поэтому давлю в себе первичные желания, натягиваю на лицо подобие делового выражения, защелкиваю ремень и кладу поверх коленей девушки куртку: невесть что, но, может, хоть чуть-чуть согреет.
Включаю подогрев сидений и выруливаю на автостраду.
До Машиного отеля едем в угрюмом молчании. Мысли заняты: раздумываю, с какой стороны надо изучить нашу общую проблему. Среди прочих переменных фигурирует Минхо. Не верю, что его заинтересованность Машей случайна… Нужно как следует обмозговать. Что мы имеем? Сперва выхухоль пытается отослать меня в Штаты, потом рыщет в поисках информации, приглашает Соколову на свидание (или что там у них было?), постоянно крутится неподалеку.
Вывод: я для него – очередной конкурент или паковский выскочка о чем-то догадывается? Если да, Марию необходимо срочно убрать с шахматной доски – чересчур много фигур поляжет, когда все завертится. Однако получится ли убедить Соколову отказаться от должности?..
Увлеченный мыслительным процессом, не замечаю, как пролетает время. А может, гнал очень быстро?..
Паркуюсь. Краем глаза оцениваю ситуацию – Маша по-прежнему напряжена. Дурной знак. Когда русская нервничает, обычно творит ерунду, принимает неверные решения, вляпывается в неприятности.
– Соджин, послушай… – говорит она, но я не собираюсь выяснять отношения в машине, откуда русская может в любой момент выпорхнуть, потому самым бестактным образом выскакиваю на улицу, схватив зонт.
Дождь остервенело хлещет по плечам.
Прячусь от него под «радугой», спокойно огибаю авто, открываю дверь.
– Идем.
Маша смотрит на меня потерявшимся котенком, не решаясь спустить ноги на мокрый асфальт.
Протягиваю руку, киваю. Девушка отмирает не сразу, но в итоге принимает помощь и покидает салон. Теперь надо добраться до номера без ремарок – все обсудим в более-менее уютной обстановке.
Уже привычный путь через ресепшен до лифтов проходит гладко. Я на мгновение теряю бдительность, предположив, что Соколова успокоилась, приняла ситуацию, выступать с протестами не станет. Но мне отлично известно, что за затишьем обычно следует буря. Мария – не исключение. Она порывиста, чрезвычайно впечатлительна, эмоциональна. Ни проливному дождю, ни мокрой одежде, ни продолжительной поездке на машине в полной тишине не потушить беснующееся внутри нее пламя. Если русской что-то взбрело в голову, усмирить ее может только…
– Соджин, пожалуйста, выслушай меня. Это все не то… – будто в подтверждение моих рассуждений, возвращается к ненавистной теме Соколова, едва кабина лифта трогается.
И я могу позволить ей высказаться. Ясно ведь – девчонку тяготит недосказанность. Но, если честно, мне плевать: на случившееся ранее, на чертов ужин, поганца Минхо, на все! Маша сейчас здесь, рядом! Хотела бы остаться с генеральным, сидела бы до сих пор в ресторане.
К чему сомнения, если истинные чувства девушки – на поверхности?! Я ведь вижу, как Маша на меня смотрит, чувствую – ее ломает от собственных убеждений, в которые она столь яростно верит, но отчаянно жаждет нарушить. Почему?
Да потому что я в ее жизни – исключение из правил. Впрочем, как и она в моей. Вдобавок раз уж Маша сильно переживает из-за перспективы служебного романа, я с готовностью облегчу ее бремя, поскольку в действительности Ким Соджин никакой не начальник! Он парень с улицы, хотелось бы сказать, простой, но с последним утверждением мы разберемся позже. И с этой мыслью, пока Соколова что-то мямлит, подбирает слова, я срываюсь с места.
Решительно, но бережно беру в свои ладони раскрасневшееся женское личико и припадаю к желанным губам бескомпромиссным поцелуем.
На миг меня прошибает холодный пот – Маша не двигается, губы безответны… Но она и не отпихивает меня. Хороший знак?..
Вторая попытка. Прижимаюсь сильнее, обнимаю девушку за талию, вминая в стену. Чувствую еле заметные изменения – Мария тягостно выдыхает, запрокидывает голову, однако не отвечает на поцелуй.
Жмурюсь, пытаясь подавить паническую дрожь, – не готов проиграть! Пожалуйста, Маша, не отталкивай меня. Ты же не хочешь! И вдруг ощущаю легчайшее прикосновение замерших пальцев к щеке. Мои веки невольно распахиваются, глаза же Соколовой, наоборот, закрываются.
А в следующую секунду ее уста принимают мои.
Будто сотня фейерверков враз взрывается над рекой Ханган, вырывая из тьмы отдаленные уголки Сеула, – так становится светло и ясно. И больше никаких сомнений. Все терзания мгновенно исчезают, рассыпаются на цветные искры и гаснут алыми всполохами в небесах, не успевая добраться до глубин наших чувств, в которых и я, и Маша тонем сейчас, крепко сжимая друг друга в объятиях.
Лифт останавливается на нужном этаже. Но мы не способны последовать его примеру. Чувства кипят. Потребность быть ближе, стать неотделимым друг от друга, превалирует над всем прочим. Металлические двери расходятся. Замирают. Снова закрываются. И так несколько раз подряд, пока из динамика под потолком не раздается голос и неловкий смешок.
Нас на ломаном английском просят покинуть кабину.
Маша тихонько хихикает. Закрывает лицо ладонями. Ей неловко, но она счастлива. Успеваю уловить ее лучащийся восторгом взгляд, который еще час назад метал гневные молнии, и меня переполняет радость.
– Идем. Хватит с них реалити-шоу. – Улыбаюсь и беру девушку за руку.
Точно подростки, съехавшие с катушек от чистой, не запятнанной выгодами влюбленности, мы бежим к номеру, периодически притормаживая, чтобы обменяться краткими поцелуями.
А в номере, за закрытой дверью, где нас уже никто не потревожит, я с готовностью отдаю Маше всего себя, без масок, притворства, ничего не требуя взамен.
Никого в жизни я столь сильно не любил… Нет! Я никогда не любил до этих пор.
Около четырех утра, замерев у окна, глядя на бледный диск луны, освещающий башню Намсан, дразнящую ночное светило искусственной подсветкой, внезапно понимаю – не хочу тайн. Оборачиваюсь. Маши в спальне нет, она в душе, однако в воздухе еще витает аромат ее духов, он же ощущается на языке сладкой горечью, ведь сегодня не было никаких запретов…
Взгляд падает на смятые простыни, разбросанные по полу подушки, одежду. Губы трогает довольная, отчасти горделивая, улыбка. Не сказать, что я педант, но хаос в кровати не люблю, а сейчас получаю истинное удовольствие, созерцая устроенный нами беспорядок. Неожиданно грудная клетка сжимается под тяжестью томной усталости и осознанного счастья – у меня появилось, ради чего жить, помимо гнетущей ненависти.
Вновь обращаю взгляд к небу, которое неспешно заливается пурпурными красками: рассвет пока еще слишком похож на закат. По спине пробегает неприятная дрожь, но негромкий женский голос, нарушающий тишину раннего утра, за долю секунды успокаивает вспыхнувшую в горле злость.
– На что смотришь? – спрашивает Маша, почти бесшумно ступая босыми ногами по полу.
Вижу ее в отражении окна – маленькая, хрупкая, невероятно красивая, одетая в длинную белую футболку, будто изнутри светится, совсем как луна…
И, преисполненный самыми теплыми чувствами, я, абсолютно не задумываясь и не анализируя, говорю искренне, выпуская в мир то, что таится в сердце:
– Луна сегодня красивая, правда?[48]48
«Луна сегодня красивая, правда?» – фраза принадлежит перу японского писателя и публициста Нацумэ Сосэки (1867–1916) и означает романтичное признание в любви. Ответ на этот вопрос, звучащий следующим образом: «Такая красивая, что умереть можно!» – предполагает, что чувства взаимны. Если же человек просто соглашается, что луна красива, это приравнивается к отказу.
[Закрыть]
Маша молча кивает, подходит почти вплотную. Ласковые руки скользят вдоль моего тела и бережно обнимают, устраиваясь на груди раскрытыми ладонями. Дышит в лопатку, жмется, как котенок. Не могу сдержать блаженную улыбку, прикрываю глаза. Вряд ли девушка догадалась, но я только что признался ей в любви.
– Ничего не хочешь сказать? – Разворачиваюсь к Соколовой, натягивая на лицо серьезную мину. Смотрю прямо в глаза, прицельно, не моргая, ввожу русскую в замешательство.
– Тебя что-то беспокоит?.. – спрашивает Маша почти шепотом, будто двоечник на зачете.
Девичьи приоткрытые губы страшно отвлекают. Я не жду ответного признания, мне и так хорошо. Да и теперь, когда я нахожусь настолько близко к любимой женщине, я вообще теряю способность думать о чем-то, кроме нее, – хочу вернуться в постель и повторить эту ночь шаг за шагом, поцелуй за поцелуем с самого начала…
– Соджин, в чем дело? – обрывает мои неприличные фантазии Соколова, отстраняясь. В голосе слышится тревога.
А я этого не хочу! Одна из моих новообретенных целей, чтобы Маша, будучи рядом, всегда чувствовала себя комфортно и, главное, в безопасности. Короче, пока шалость не обернулась трагедией, решаю перевести все в шутку.
Однако в каждой шутке есть доля правды, и я не намерен ничего скрывать.
Демонстративно окидываю взглядом комнату, не без иронии ухмыляясь.
– Когда ты решила работать в Корее, хоть что-то изучала о стране, в которую едешь? Или познания азиатской культуры заканчиваются на бой-бенде «Би-Ти-Эс» и лапше быстрого приготовления?
Маша тушуется, пожимает плечами, с явной досадой бурчит:
– Ну… что-то изучала… На работу могли и не взять, так что…
– Ясно, – надменно хмыкаю я и обхожу девушку, направляясь к кровати.
Соколова несколько секунд стоит на месте, вероятно, переваривает, а затем обгоняет, первой оказывается у постели, поправляет простыню, что сразу же отражается на моем лице одобрением (похоже, Маше тоже не нравится хаос в кровати), и садится, хлопая ладошкой по матрацу возле себя. Приглашает расположиться рядом, готова просвещаться. Безумно милая!
– И что я должна была изучить? – пытливо интересуется моя милашка.
Я протягиваю руку, требуя передать мобильный, что девушка беспрекословно выполняет, предварительно разблокировав гаджет.
Вбиваю в поиск имя японского писателя Нацумэ Сосэки, открываю ссылку со статьей на английском про символизм фразы о луне. Читаю, чтобы удостовериться в верности информации, и с профессорским видом возвращаю Соколовой смартфон.
Маша погружается в чтение. С любопытством наблюдаю, как ее и без того огромные глаза с каждым проглоченным словом начинают увеличиваться, а выражение лица – меняться.
– Соджин… – некоторое время спустя еле слышно шепчет русская, заливаясь румянцем.
Да ладно, Маша, неужели ты не догадывалась, что я по уши влюблен? Ведь очевидно! Или в твоей стране мужчины проявляют чувства как-то иначе?..
Но прежде, чем девушка успевает сказать что-то еще, решаю пойти ва-банк. А точнее, признаться не только в любви, но и в том, кем в действительности являюсь. Если Маша испытывает ко мне хотя бы десятую часть того, что к ней чувствую я, не хочу, чтобы между нами стоял выдуманный образ некоего Ли Соджина.
Она должна принять не Ли Соджина, а меня, настоящего.
– Тебе не нужно отвечать прямо сейчас. – Беру Соколову за руку, пытаюсь поймать взгляд уже родных глаз, но русская старательно прячет взгляд – растеряна.
– Маша, посмотри на меня, пожалуйста. Я не требую ответа, слышишь? Просто хочу, чтобы ты знала и не мучилась сомнениями относительно моих намерений. Ты можешь на меня положиться во всем. Ты для меня – все, уяснила?
Мария вяло кивает, глотает вдох и, наконец, поднимает глаза.
– К тому же с моей стороны было бы нечестно заставлять тебя отвечать, – продолжаю подводить к главному, хотя с каждым слогом из груди будто настойчиво выкачивают воздух.
Я рою себе могилу своими же руками? Может, повременить? Еще день, час… Нет! Все зашло слишком далеко.
Пауза. Нужно собраться с духом. Я не лжец! Не с этой девушкой.
Туго сглатываю, твердо киваю и перехожу сразу к сути.
– Маша… В общем, я врал тебе. Всем врал! Мое имя не Ли Соджин, и я совсем не тот человек, которым меня считают…
Глава 30
Мария Соколова
За последние несколько дней моя психика совместно с эмоциями пережили такую встряску, что любители пресловутых американских горок этому лишь позавидовать могут. Каждый день я чувствовала себя так, словно находилась на краю обрыва, готовая вот-вот сорваться в пропасть, и лишь Соджин вынуждал меня преодолевать страшный спуск, вознося к вершинам, даря невиданное прежде счастье.
Сейчас, когда горячие капли воды разбиваются о светлую кожу, я улыбаюсь. Приятно осознавать, что завтра не придется лечить израненное сердце, причинять боль безгранично дорогому человеку и пытаться придумать, как жить дальше. Не знаю, что ждет нас впереди. Да и не уверена, если честно, не пожалею ли о принятом решении «быть вместе вопреки» через месяц или, быть может, год… Ведь будущее весьма туманно, загадочно, да в общем-то и неизбежно. Однако я считаю, что случайностей не бывает.
А раз судьба столь настойчиво переплетает наши с Соджином жизни, значит, стоит рискнуть и проверить.
Бегло вытираюсь, ныряю в белую футболку и выхожу из ванной. Ли стоит у окна, внимательно что-то рассматривая, выглядит совершенно умиротворенным. Мне нравится видеть парня таким необремененным.
– На что смотришь? – спрашиваю негромко, сокращая раздражающее расстояние быстрыми, но мелкими шагами на цыпочках.
Соджин принимается петь оды ночному светилу, которое, бесспорно, прекрасно, но сегодня никакой луне не сравниться с тем, что радует мой глаз.
Замираю за спиной парня, нежно обнимаю, позволяя ладошкам бесстыдно скользить по голой коже. Нос упирается в лопатку, его тотчас пленяет знакомый запах мужского тела. Мечтательно улыбаюсь, прикрываю глаза и невольно вспоминаю беседу с бабушкой, состоявшуюся много лет назад. Тогда я страдала от неразделенной, как мне казалось, любви и спрашивала, по каким признакам бабуля узнала, что дедушка был «тем самым». Она смеялась, не понимая моих душевных терзаний. Говорила, что во времена ее молодости не было такого понятия, как «люблю или не люблю». Да и в принципе раньше семьи образовывались иначе.
Они с дедушкой виделись-то всего три раза до брака, а любовь пришла с годами. А потом бабушка добавила, что красота рано или поздно увянет, а бабочки в животе улетят, как и восторг первых ощущений. Вечно лишь чувство уюта, вызываемое в тебе человеком. Возле избранника должно быть приятно и спокойно, словно ты дома, даже если за окном чужбина.
В четырнадцать я ничего подобного не осознавала: разве можно мечтать о тихой гавани, когда эмоции льются через край? Сейчас понимаю, насколько бабуля была мудрой женщиной. Если же проанализировать ситуацию, получается: Соджин – «тот самый».
Он – мой герой от начала и до конца, во всех возможных смыслах! С ним комфортно, уютно, тепло. Я без ума от киборговых замашек парня. Обожаю, когда он дурачится. Таю, когда проявляет заботу, беспокоится обо мне и даже сердится. С ним я чувствую себя увереннее, в безопасности, мне легко и свободно. Он – тот, к кому хочется возвращаться.
Он мой дом…
– Ничего не хочешь сказать? – неожиданно серьезно спрашивает Ли, вырывая из потока романтизированных мыслей.
Пытливый взгляд мигом фокусируется на сосредоточенной мордашке, но, как ни пытаюсь, не могу прочесть причину смены настроения собеседника.
– Тебя что-то беспокоит?.. – Голос едва сотрясает воздух, не хочу разрушить тяжело давшуюся нам идиллию.
Герой не отвечает, и в голову сразу начинают лезть дурные мысли, ломающие голос, наполняющие сердце тревогой.
– Соджин, в чем дело?
К счастью, Ли реагирует быстрее, нежели мой пульс сходит с орбиты. Когда на губах парня появляется язвительная ухмылка, я окончательно расслабляюсь.
Зуб даю, сейчас ляпнет что-то едкое! Вероятно, сейчас у нас стадия Соджина-дурашки. Однако вопрос, повисающий в воздухе, вынуждает вновь собраться. Хм, изучала ли я что-то о Корее? Как сказать… не то чтобы ночи напролет штудировала интернет…
Растерянно и неловко растираю затылок, поджимаю губы и выдаю нечто размытое:
– Ну… что-то изучала… На работу могли и не взять, так что…
– Ясно, – молниеносно отсекает Соджин, после чего демонстративно шагает к кровати.
Щурюсь, шестеренки в голове пытаются просчитать действия парня наперед, но как-то не получается. Ай, да ладно, посмотрим, как будет развиваться ситуация!
Живо обгоняю прекрасного гостя, спешно расправляю смятую простыню, просто потому, что бесит, и плюхаюсь на матрац. Ладошка оглаживает местечко рядом, а взгляд устремляется к лицу парня.
– И что я должна была изучить? – невинно хлопаю ресницами, примеряя образ любознательного ученика, готового внимать.
Соджин просит мобильный. Отдаю телефон без задней мысли: уровень доверия к этому человеку зашкаливает. Длинные мужские пальцы быстро скользят по экрану, после чего я получаю гаджет обратно, полагая, что придется читать занудную статью, но вижу расшифровку фразы о луне… Это признание в любви!
Не верю собственным глазам, вынуждаю их пробежаться по тексту во второй и даже в третий раз. Дыхание прерывается. Сердце на мгновение замирает, но вскоре пускается в бешеный галоп. Все это невероятно трогательно, мило и так красиво, что плакать хочется.
Теряюсь. Слишком быстро… Местами настолько сказочно, будто не со мной. Он любит?
Соджин любит меня?.. Божечки… И нужно бы что-то сказать… Но, вопреки чувствам, захлестывающим с ног до головы, отчетливо понимаю – не могу ответить сию секунду, не получается дать привязанностям четкое определение. Соджин волнует, интригует, соблазняет и очаровывает, но признание в любви для меня не пустой звук, я не разбрасываюсь такими фразами. Хочу быть уверенной на тысячу и один процент!
– Соджин… – Голос тихий, смущенный.
Думаю поблагодарить мистера робота за смелость, но это будет выглядеть так, будто он уже одной ногой во френдзоне. Блин, еще и щеки горят, прямо как натертые красным перцем!
Впервые в жизни не нахожу слов, а те, что имеются, не желают складываться в предложения!
На помощь опять приходит Ли: бережно берет за руку. Прикосновение немного утихомиривает, но и будоражит. Парень заверяет, что не требует ответа и признался лишь для того, чтобы я прекратила сомневаться в искренности его поступков. А я и не сомневаюсь, верю, безоговорочно!
Смущенно киваю, поднимая глаза к красивому лицу. Вижу в его выражении нечто новое, неизведанное, возможно, тревогу… страх? Но одновременно и кое-что до боли знакомое… Ведь точно таким же образом и я сама нередко прятала от окружающих сокровенное, то, чем не хотела делиться.
Соджин собирается признаться в чем-то еще?.. Поэтому резко побледнел? У него есть девушка? Он помолвлен? Женат? Неизлечимо болен? Да что, господи, что?!
Однако поверхностные догадки рассыпаются прахом, стоит господину Ли заговорить.
– Маша… В общем, я врал тебе. Всем врал! Мое имя не Ли Соджин, и я совсем не тот человек, которым меня считают…
Я конкретно «зависаю» – изумленные глаза по пять рублей отражаются в пронзительном взгляде напротив, но отклика мой безмолвный вопрос не находит. Соджин молчит.
Некоторое время ничего не происходит. Я не в силах понять сказанного, а Ли… (или не Ли? Черт…) не решается продолжать, очевидно, способный перевернуть мой мир, только-только с таким трудом поймавший равновесие, с ног на голову.
– Я расскажу тебе все и отвечу на любые вопросы честно, чтобы ты могла решить, хочешь ли ты быть с таким человеком… плохим человеком… – с тяжелым вздохом говорит парень, поднимаясь с кровати и направляясь к окну.
Я вздрагиваю в предчувствии чего-то страшного.
– Мне было тринадцать, когда родители погибли в автокатастрофе… – начинает он, но вдруг снова замолкает. Короткая пауза, отрицательный взмах головы, и Соджин меняет ранее сказанную фразу, обнуляя все, что я о нем знаю: – Нет, родителей убили, подстроив автокатастрофу… – И дальше мой робот делится со мной историей, из-за которой кожа покрывается льдом.
Соджин объясняет, что много лет назад уже известный мне председатель Пак стал причиной гибели его близких. Что именно из-за него тринадцатилетний мальчишка был вынужден сломя голову бежать из дома. Правда, сделать это получилось ценой потери младшего брата, которого Соджин бросил в Сеуле. И чем больше мрачных подробностей буквально замораживают воздух некогда уютной комнаты, тем напряженнее становится поза рассказчика: голос приобретает металлические нотки, на руках прорисовываются вены, а дыхание наполняется тяжестью.
Ясно одно – семья Ким потеряла все из-за «Пак-Индастриал», и этого уже не исправить.
После завершения основной части исповеди понимаю – не могу пошевелиться. Прокомментировать услышанное не получается. Пока не представляю, как реагировать и что думать в целом.
Ситуация похожа на очередной завиток американских горок.
Грудь охватывает неприятное чувство, которое облепляет сердце колючками, сдавливает, наполняя его тягучей болью, но не моей, а парня, стоящего напротив. Силуэт Соджина, окутанный невероятно красивыми розоватыми лучами восходящего солнца, выделяется контрастным темным пятном.
В моих мыслях сейчас – только Соджин. Сложно утверждать наверняка, сколько раз за последние полчаса он назвал себя плохим человеком, ничтожеством, не заслуживающим права на счастливую жизнь. Чувство вины выпотрошило парня до основания, стерло из воспоминаний все приятные события, оставив беспроглядную тьму.
Но самое главное, что не только Соджин живет под гнетом сожалений. Я прекрасно знаю, каково ему, мне близка его боль. Слишком близка… И от каждого произнесенного парнем слова, что я невольно пропускаю через себя, эта чертовка расцветает в груди алым цветком, оседая жгучей пыльцой на памяти.
Плавно история достигает отметки нашего общего старта. Соджин поворачивает голову. Проникновенный взгляд улавливает мой – потерянный. Солнце, настойчиво пытающееся заполнить мягким светом пространство, ласково огибает идеальный мужской профиль. В иной ситуации я бы, несомненно, восхитилась, но сейчас этот совершенный облик не способен завладеть моим вниманием.
– Да, я совершил множество ошибок. Вся моя проклятая жизнь – одна сплошная ошибка! Но ты, Маша, мы… – с явной тревогой в голосе говорит мистер совсем уже не робот и, опускаясь передо мной на колени, берет за руки, туго сглатывая.
Заглядываю в его глаза. Дыхание в очередной раз перехватывает. Безумно боюсь, что дальше последует нечто, возводящее очередное «нет» между нами.
– Я пойму, если ты больше не захочешь меня видеть, но и ты пойми. Все уже далеко зашло, я не могу отступить. Пак Бёнхо должен заплатить за смерть моих близких. Но если с тобой что-то случится, если из-за меня пострадаешь ты… – Соджин тягостно вздыхает, опять, роняя голову, почти касаясь лбом моих коленей.
