Текст книги "Изменники Родины"

Автор книги: Лиля Энден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 20
Депутат Верховного Совета

– Маруся! Стойте! Подождите! Дело есть!

Маруся Макова, как обычно идущая утром на работу, остановилась посреди улицы, глядя на быстро подходившего к ней Виктора Щеминского.

– Ну, что такое случилось, господин зам-пом-шеф-полицай?

Голос ее звучал насмешливо: ничего дельного услышать от Витьки она не ожидала, но приглядевшись, заметила, что лицо беспутного парня сегодня было очень серьезным и встревоженным.

– Маруся!.. Только никому об этом ни слова!.. Знаете, кого вчера арестовали?

– Кого? – Маруся сразу перестала смеяться.

– Козловскую, Евдокию Николаевну, учительницу…

– Евдокию Николаевну? – тревожно переспросила Маруся. – Но каким образом она в Липне оказалась?

– Черт ее знает!.. Она не говорит… Пришла зачем-то и попалась… Ее Пылик опознал… А у него с ней старые счеты, еще с советского времени… Он сделает все, чтоб ее угробить… А брат ее – главный партизанский командир.

Маруся задумалась и медленно пошла дальше; Виктор шел рядом.

– Брат – партизанский командир…  – как бы про себя рассуждала Маруся. – Сама – коммунистка, депутат Верховного Совета… Да еще впридачу старые счеты с Лисенковым… Не важно!.. Ее могут расстрелять в два счета… Еще тебя, Витя, расстреливать пошлют…

– Если бы меня послали, я бы знал, что делать! – воскликнул Виктор. – Да меня Пылик не пошлет, не доверит!.. Он знает, что я у нее учился… Да такого человека, возможно, сами немцы пустят в расход…

Некоторое время оба шли по улице молча.

– Где она сейчас? – деловито осведомилась Маруся.

Виктор с досадой махнул рукой.

– Да в жандармском подвале… Там день и ночь у дверей немецкий патруль, и замок два пуда, и окна заделаны… Если бы она у нас в полиции сидела, мы бы с Котом что-нибудь придумали, а там…

Он вдруг замолк, заметив, что лицо его собеседницы неожиданно прояснилось.

– Это подвал, где Ольховский дом? – спросила она.

– Ну, да!

– А еще там есть арестованные?

– Нет никого… Раньше сидело человек двадцать, да их на днях куда-то отправили. Она одна сидит.

– Ну, вот что, Виктор! – решительно сказала Маруся. – Если ее куда-нибудь переведут – ты мне сразу скажешь! Хорошо?

– Ладно!.. А что вы хотите делать?

– Что я хочу делать, того полицаям знать совершенно незачем! Иди куда-нибудь, чтоб твои приятели нас вместе не видали!.. До свидания!..

И она свернула на большой Крайсландвиртовский двор, исполосованный множеством грядок. Крайсландвирт теперь помещался в новом месте: в заново отремонтированном двухэтажном доме, окруженном выгоревшими пустырями, на которых расположилось его большое подсобное хозяйство.

* * *

А после обеда агроном города Елена Михайловна Соловьева ходила с козой и саперной лопаткой по пустырям на задворках сгоревших домов, в которых когда-то размещались главные районные учреждения, и мерила землю.

Она с наступлением весны получила новую нагрузку: распределить между липнинскими гражданами земельные участки под огороды. Если кто ее и видел на этих пустырях, тот подумал, что она кому-то отмеряет огород.

Никто не видел, как в старый, осыпавшийся, заросший прошлогодними лопухами окоп около сгоревшего Ольховского дома, скользнула ее лопатка и какой-то сверток.

А в сумерках обе подруги подошли к другому сгоревшему дому – тому, где раньше были райисполком и райзо.

И снова никто не видел, как они спрыгнули в длинную зигзагообразную траншею – ту самую, которую они копали прошлым летом, пробрались через все полуосыпанные зигзаги через два двора и добрались до самого конца, до фундамента, который один только и уцелел от Ольховского дома.

Фундамент этот немцы накрыли крышей и использовали старый овощной склад в качестве тюрьмы.

Солнце заходило. Погода была тихая, теплая. Было слышно, как на соседнем дворе разговаривали немцы, фыркали лошади.

Подруги принялись откапывать ту самую яму, которую они случайно обнаружили в прошлом году. Края окопа осыпались и надежно ее замаскировали.

Но, чтоб добраться до дырки, надо было убрать всю осыпавшуюся землю, а ее было немало.

Работали в тесноте, по очереди, сменяя друг друга, перебрасывая землю тут же, внутри окопа.

– Поповна! – шепнула Маруся, не выдержав молчания. – А ведь пригодилась наша дырка!.. Совсем по способу графа Монтекристо!..

– Молчи ты, графиня Монтекристо!.. Еще неизвестно, тут ли Евдокия Николаевна – за день ее могли перевести куда-нибудь…

– Она там! Если бы перевели, Витька мне сказал…

– Если бы имел возможность…

– Как тут много осыпалось!..

– Тише! Может быть, ту яму давно изнутри закопали, и мы напрасно стараемся…

Почти вся короткая весенняя ночь пошла на то, чтоб прочистить осыпавшийся окоп и прорыть лазейку под фундамент.

Наконец, лопата в руках Лены прошла под фундамент насквозь. Сомнений больше не было: яма существовала, засыпать ее никто не додумался.

– Аленушка, давай я полезу!

– Некогда тут местами меняться! Жди здесь!

И Лена, сдвинув внутрь часть земли, на четвереньках полезла под фундамент.

Яма была пуста, как и год тому назад. В подвале царила абсолютная темнота: два маленьких окошка, существовавшие в прошлом году, теперь были заделаны и засыпаны снаружи.

Лена ощупью вылезла из ямы на пол подвала и прислушалась: в другом конце подвала кто-то тихо стонал.

Она осторожно, нащупывая каждый шаг, пошла на этот стон, держась рукой за мокрую каменную стенку.

– Евдокия Николаевна! – позвала она шепотом, когда ей показалось, что стон уже недалеко.

– Кто здесь? – послышался из темноты слабый, дрожащий голос, в котором явственно звучал испуг.

Еще вчера смелая партизанская разведчица бесстрашно стояла на допросе перед жандармами и полицаями, и те дивились ее твердости, но здесь, в полной темноте, этот неожиданный шепот так ударил по ее взвинченным нервам, что она еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса.

– Свои!.. Друзья!.. Только тише!..

– Где вы? – передохнув, прошептала Евдокия Николаевна; уверенный голос неожиданной гостьи несколько успокоил ее, но все же ее сердце колотилось так, что казалось, на этот стук вот-вот сбегутся все немцы и полицаи, какие только есть в Липне в наличии…

– Идите по стене ко мне навстречу!..

Через несколько бесконечно долгих минут пленница и освободительница в темноте натолкнулись друг на друга.

Было слышно, как на улице, за запертой дверью, немецкий часовой ходит взад и вперед и мурлыкает намозолившую уши «Лили-Марлен»…

Лена взяла Евдокию Николаевну за руку и повела ее за собой вдоль стены, ощупывая ногой землю.

– Лезьте вниз в яму, потом в дырку под фундамент!.. Маруся, ты здесь? Дай Евдокии Николаевне руку!..

Когда все выбрались из подвала в зигзагообразную траншею, на востоке уже разливалась широкая розово-желтая полоса зари.

– Утро! Как мы долго возились!

При бледном свете восходящего солнца они рассмотрели, что платье Евдокии Николаевны было в клочьях и окровавлено, волосы растрепаны, а под глазом красовался огромный синяк.

Идти в таком виде по городу – значило привлечь всеобщее внимание.

– Хорошо, что я догадалась взять запасное платье!

Лена быстро развязала заброшенный еще днем узелок.

В узкой траншее, низко наклоняясь, чтобы не высунуть голов, коллективными усилиями переодели Евдокию Николаевну в чистое платье, повязали ей голову большим платком и выбрались на другой конец зигзагов, посыпая свои следы табаком самосада, так как было известно, что в жандармерии есть собаки.

– Пошли! Авось теперь пройдем благополучно!

– Подожди, Маруся! – остановила подругу Лена. – Ты хочешь ее вести к себе домой?

– Ну, да!.. Больше же некуда!.. Мама знает, я ее предупредила…

– Твоя квартира и так на подозрении из-за жиденят; а, кроме того, придется идти мимо жандармерии, мимо полиции и мимо Пузенчихи.

– А что делать?

– Идем к нам!.. Тут ближе и дорога безопаснее…

– Молодец поповна! – воскликнула Маруся. – Идем к вам!.. У бургомистра искать никто не станет!.. Только знаешь, что: я пойду вперед одна – тут может оказаться патруль, я ему заговорю зубы, а вы тем временем пройдете…

Так и пошли: Маруся впереди, Лена и закутанная Евдокия Николаевна метров тридцать сзади.

Предосторожность оказалась ненапрасной.

– Хальт! – послышался резкий окрик часового.

Маруся смело пошла к нему навстречу; Лена остановилась у стены погорелого каменного дома и прижала к углу свою спутницу.

До них долетел звонкий голос Маруси, которая объясняла немцу, что она работает в Крайсландвирте, что сегодня ей приказано явиться на работу рано-рано, как только взойдет солнце…

Часовой улыбнулся и закивал головой: он узнал веселую переводчицу из Крайсландвирта.

Он отпустил несколько тяжеловесных, чисто немецких острот, Маруся звонко рассмеялась, и они оба пошли рядом посередине улицы, оживленно разговаривая.

А тем временем Лена за их спиной быстро перевела свою спутницу через эту самую улицу и свернула в переулок; здесь не было никаких охраняемых объектов, и встреча с немцами была маловероятна.

Когда они были уже почти у дома, Евдокия Николаевна спросила взволнованным голосом:

– А что с ней, с Марусей? Куда ее этот немец повел? Неужели ее арестовали из-за меня?…

Лена удивилась, потом рассмеялась.

– Арестовали? Марусю? И не думали!.. Вероятно, еще не родился такой немец, который арестовал бы Марусю! Просто она ему сказала, что идет в Крайсландвирт, и ей пришлось волей-неволей идти по направлению к Крайсландвирту.

– Что это значит «Крайсландвирт»?

– Это очень симпатичное учреждение, самое мирное… Попросту управление сельским хозяйством, вроде райзо… Маруся там работает, и я тоже…

Евдокия Николаевна отшатнулась.

– Вы работаете у немцев?!

– Ну, да!

– Что же они там заставляют вас делать?

– Почему «заставляют»? Я работаю агрономом, как и до войны… Но идемте быстрее, не останавливайтесь!.. А то люди уже просыпаются… Не следует, чтобы вас кто-нибудь видел!..

Солнце уже взошло. На улицах людей еще не было, но гарантии, что их никто не видел из окошка, тоже не было.

– Кто это? – Козловская испуганно схватила Лену за руку.

На крыльце дома, к которому они подходили, на фоне зеленого куста сирени выделялась высокая фигура человека…

– Это хозяин этого дома и хозяин города Липни!.. К тому же, по-моему, он ваш хороший знакомый?

– Николай Сергеевич Венецкий!

– Он самый! – подтвердил «хозяин города Липни». – Здравствуйте, Евдокия Николаевна!

Он пропустил их в дом, а сам задержался на крыльце, чтобы не мешать женщинам.

Лена помогла Евдокии Николаевне умыться, перевязать и подлечить все, что болело после «допроса с пристрастием», и более основательно переодеться в чистое.

Псоле этого они обе поднялись на чердак, и там в углу под крышей Лена устроила постель для своей гостьи.

– Ложитесь и отдыхайте! В доме бургомистра вряд ли станут вас искать, но старайтесь, конечно, сидеть тихо!.. Нам пора идти на работу, так что все разговоры будут вечером!

Лена принесла на чердак хлеба и молока, слезла вниз, закрыла люк, приняла подставную лестницу и вынесла ее во двор.

Евдокия Николаевна осталась одна на чердаке.

Она тяжело опустилась на матрас, накрылась одеялом. В первый раз после ареста, допросов с угрозами и побоями, мучительного ожидания своей дальнейшей участи в темном и сыром подвале, она, наконец, почувствовала себя в относительной безопасности.

Наступила реакция. Эта сильная духом женщина, гордо и смело державшая себя на допросах, не проронившая перед врагами ни единой слезинки, теперь, в одиночестве, когда ее никто не видел, долго плакала, уткнувшись в подушку и сама не заметила, как заснула.

Проснулась она уже после полудня; прислушалась – все было тихо; сквозь щели играли солнечные лучи, деловито прял свою паутину паук…

Слезть с чердака она не могла, так как лестница была убрана, посмотреть в окно ей тоже не удалось, оно было забито досками.

Евдокия Николаевна лежала и думала.

Ей вспоминались все подробности неожиданного освобождения, и в душу ей начали закрадываться невольные сомнения.

Она видела трех человек, принимавших участие в этом деле; все трое – Елена Соловьева, Маруся Макова и Николай Венецкий – были ей знакомы еще в довоенное время; за всех троих она могла бы тогда поручиться, что они настоящие советские люди, хорошие, честные и неспособные на подлость…

Она всегда несколько идеализировала людей, меряя их на свой аршин, но война заставила ее о многом и о многих изменить свое мнение.

В партизанские лесные лагеря, где люди жили по советским законам и меряли жизнь советской меркой, доходили сведения о том, что некоторые советские граждане теперь работают у немцев. В психологии Евдокии Николаевны, страстной, убежденной коммунистки, не укладывалась сама возможность совместной работы с врагами и фашистами, и она с болью и скорбью вычеркнула этих людей из своего сердца: они были предатели, изменники родины, они работали на врагов.

Она знала, и Лена сегодня подтвердила это, что Венецкий – бургомистр Липни; сегодня она узнала, что сама Лена работает агрономом, и особенно ею любимая Маруся Макова тоже работает в немецком учреждении.

И эти самые люди, сотрудники врагов, с риском для собственной жизни, освободили ее, попросту выкрали из тюрьмы под самым носом у немцев!..

Почему они это сделали? Что их заствило?…

Мелькнула страшная догадка: вдруг это провокация, чтоб выпытать у нее те сведения о партизанах, об их местопребывании, количестве, вооружении, намерениях, – сведения, которых безуспешно добивались от нее и жандармский хауптман, и его переводчик, и шеф-полицай Лисенков!..

Может быть, это освобождение, через лазейку под фундаментом, было заранее согласовано с немцами, потому они и не помешали?…

При этой мысли ей стало холодно, и больно, и гадко… Нет, этого не может быть!.. Это уж слишком подло!..

А что если?…

Если они – наши, если они связаны с партизанами и работают для общего дела, а их служба в немецких учреждениях – только маскировка для отвода глаз?

Ее сердце, только что больно-больно сжимавшееся при мысли о подлости провокаторов, при новой догадке переполнилось радостью. Она вскочила с постели, начала ходить по чердаку взад и вперед, даже запела, но, вспомнив о конспирации, поспешно замолчала и притихла.

Но вскоре она вновь начала сомневаться…

Лена, уходя, сказала: «Разговоры будут вечером!», и пленница ждала этого вечера с великим нетерпением.

Наконец, внизу стукнула дверь, раздались шаги и голоса; слышно было, как принесли лестницу, как приставили ее к стене, как она заскрипела, когда кто-то на нее полез… Крышка люка приподнялась и показалась голова Лены.

– Евдокия Николаевна! Где вы там? Слезайте!

Спустившись вниз, Евдокия Николаевна оказалась лицом к лицу с Венецким.

– Здравствуйте! Садитесь с нами обедать!

Козловская рассеянно поздоровалась и удивленно переводила взгляд то на него, то на Лену.

– Кто же живет в этом доме? – спросила она, наконец.

– Мы живем! – ответил Николай Сергеевич. – Это губернаторский дом… Я же теперь важное лицо: бургомистр города Липни… Но кого вы ищете?

– Где же Валентина Федоровна?

– Вот вы кого вспомнили!.. Не знаю, где она теперь, вероятно, в советской России, куда я никогда не вернусь, а, если придется вернуться, то меня отправят в такое место, которое Валентине Федоровне никак не может понравиться… Меня с ней связывал только сын, он погиб, и теперь никакой связи больше нет… Впрочем, для вас это хорошо, что ее здесь нет: она бы уж наверняка всему свету разболтала бы, что у нас на чердаке гость… А теперь у меня другая жена!

И он с ласковой улыбкой положил руку на плечо Лены.

Евдокия Николаевна покраснела.

– Простите!.. Я не знала этого!.. Я не могла понять, почему вы тут оказались вместе с Леночкой…

– Вместе! С тех пор, как она спасла меня из плена, вместе живем и работаем, воюем и горюем!.. Вместе умирать будем, если убьют, вместе отвечать будем за все свои дела, если спросят!..

Гостья продолжала внимательно всматриваться в лица своих хозяев.

– Так, значит, вы?… Но я ничего не понимаю… Почему вы никогда не вернетесь в советскую Россию?… А главное, почему вы меня спасли?

– Потому, что вы – хороший человек, Евдокия Николаевна! – ответила Лена. – Вы всю жизнь делали людям только хорошее, и люди это помнят!

– Как? Значит, это ради меня лично?

– Да, ради вас лично! – подтвердил Венецкий.

– Николай Сергеевич! Со мной можно говорить откровенно! Вы получили задание от подпольного центра, да?

– Не получил, получать не собираюсь и ни с какими подпольными центрами знаться не желаю!

– Николай Сергеевич! Как вы можете так говорить? – воскликнула задетая его насмешливым тоном Козловская. – Вы же советский человек!

– Был когда-то!

– Но не могли же вы перемениться!.. Конечно, конспирация требует… Но, неужели вы меня спасли, и мне же не доверяете! Мне это очень тяжело! Леночка! Я вас прошу, скажите мне правду! Это для меня очень важно!.. Вы наши?… Оба наши?.. Да?…

Она смотрела на молодую чету с надеждой, страстно желая услышать утвердительный ответ, но оба отрицательно качали головами.

– Но что же это?… Я там, сидя на чердаке, все передумала… Мне даже приходила в голову мысль, что вы – провокаторы, что вы хотите выпытать у меня сведения о партизанах, а потом опять предадите немцам…

Глаза Венецкого гневно сверкнули, но он сдержался и насмешливо раскланялся.

– Вот за это спасибо! Час от часу не легче!.. То в партизаны нас записали, а теперь в провокаторы…

А Лена звонко рассмеялась.

– Евдокия Николаевна! Милая!.. Ну, подумайте: если бы мы были провокаторами, мы же непременно стали бы вас уверять, что мы ваши, что мы для партизан работаем!.. Ведь так?.. Вы сами нам давали такую возможность… А Николай первым долгом бухнул вам, что не желает знаться с подпольными центрами…

– А ты не сердись! – обратилась она к мужу. – Если бы ты посидел по подвалам да по чердакам, тебе бы тоже всякая чушь в голову полезла…

– Пожалуй, полезла бы…  – согласился он и продолжал:

– Вот что, Евдокия Николаевна, не мучайте себя страшными мыслями: ния, ни моя жена, ни Марья Владимировна – не провокаторы! А больше никто не знает, что вы здесь находитесь… Мы вас ни о чем не спрашиваем, никаких партизанских тайн у вас выпытывать не собираемся!.. Хотя вам трудно себе представить, что люди могут помочь один другому просто так, по собственной инициативе, без приказов подпольных центров – но это так! Никаких заданий нам никто не давал и дать не мог – просто мы узнали, что вы попались в жандармерию и решили попробовать вас освободить… Попытка увенчалась успехом!.. Но мы-то сами работаем у немцев и не имеем ничего общего с партизанами!.. Более того, мое лично самое горячее желание, чтоб все ваши подпольные центры и партизанские отряды куда-нибудь убрались подальше и не мутили народ!..

– Неужели вы не хотите, чтобы сюда вернулась наша родная советская власть? – удивленно воскликнула Козловская. – Не хотите, чтобы кончились ужасы гестапо?

– И чтоб на смену пришли трибуналы, ГПУ, НКВД, МГБ и как там они теперь называются?…  – вопросом на вопрос ответил Венецкий. – Вы – идеалистка, Евдокия Николаевна! Вы так страстно и так слепо верите в непогрешимую справедливость советской власти!.. Я понимаю вас: я сам когда-то так верил, и мне очень больно было потерять эту веру, когда пришлось столкнуться с изнанкой советской справедливости!.. Мы с Леночкой оба – дети отцов, погибших в «советском гестапо» и по опыту знаем ему цену!.. И право же, толкать людей под расстрелы и виселицы, как это делаете вы, только для того, чтоб все это вернулось, чтоб снова получить возможность петь хвалебные гимны товарищу Сталину!.. Не стоит овчинка выделки…

На глазах Евдокии Николаевны показались слезы.

– «Хвалебные гимны товарищу Сталину»!.. – повторила она с возмущением. – Как у вас язык поворачивается так говорить?!.Вы совсем фашистом сделались!.. С именем Сталина советские люди идут в бой, идут на смерть!.. С именем Сталина отождествляется понятие о родине!..

– Вот это и плохо! Не только отождествляется, но Сталин уже заслонил родину своей особой… И заметьте: теперешние немцы тоже официально прославляют не столько Германию, сколько Гитлера… Даже здороваться полагается «Хайль Гитлер!»… Кстати сказать, обычно это произносится очень небрежно… Получется, что с обеих сторон стоит у власти по самодержцу, и ради их прихоти дерутся и гибнут тысячи людей!..

– Это товарищ Сталин, по-вашему, самодержец? – гоький упрек слышался в дрожащем голосе Евдокии Николаевны.

– Самый настоящий! Николай Второй ему и в подметки не годился!.. Самодержец, почище Иоанна Грозного! Вся разница, что тот открыто рубил головы и сажал на кол, а этот «приводил приговор в исполнение» потихоньку, так, чтоб никто не видел… Но Сталин, Берия, Ежов и компания не меньше погубили невинных людей, чем Иоанн Грозный!..

– А все-таки наши победят!.. Сталин победит, хотя вы этого и не хотите!.. И ваших немцев прогонят до самой границы!.. А вашему Гитлеру место на виселице!

Теперь в голосе заслуженной учительницы звучало что-то детское, напоминающее школьников.

– Вот против последнего не возражаю! – сказал Венецкий. – По нашему бефайеру давно веревка плачет!

– Как вы сказали? Фрайеру?…

– «Гитлер – бефрайер» – «Гитлер – освободитель» – так пишут на его портретах… Немцы «освобождают» города и страны от коммунистов, а советские войска в свою очередь, тоже «освобождают» эти же самые города от фашистов. В результате взаимных освобождений от освобожденных остаются одни воспоминания… Знаете, я вчера вот этот учебник древней истории перечитывал – ассирийские цари писали на своих памятниках: «Я покорил столько-то народов. Я разорил столько-то городов. Я взял столько-то тысяч рабов. Я перебил столько-то тысяч непокорных!»… А вот современные поработители заявляют: «Я освободил! Я спас!»… Нет у них древне-ассирийской правдивости, чтоб назваться теми, кто они есть на самом деле, вот и величают сами себя освободителями!..

– Хватит вам спорить, а то еще поссоритесь! – вмешалась Лена. – Суп готов, садитесь обедать!

Козловская молча села за стол и стала есть щавелевый суп. В конце более чем скромного обеда она спросила:

– Леночка, как вы сумели подкопаться в этот подвал?

– Это случайно! Еще до прихода немцев мы с Марусей рыли там окопы и обнаружили яму в подвале, а теперь эта лазейка пригодилась.

– Но ведь вы могли попасться?

– И сейчас еще можем!.. Мы засыпали следы табаком, немец, с которым любезничала Маруся, кажется, ничего не видал, но ручаться ни за что нельзя… Вас сейчас ищут по всей Липне, могут и сюда придти, хотя пока непохоже…

Лена говорила спокойным, беззаботным тоном, как будто речь шла о погоде.

– Но если меня найдут, вас могут обвинить? – тревожно спросила Евдокия Николаевна.

– В укрывательстве беглой партизанки? Конечно, могут, и не без оснований!

– И что тогда?

– А кто их знает? Могут вздернуть, могут расстрелять, а то еще что-нибудь придумают…

Козловская вскочила.

– Я тогда уйду! Я постараюсь уйти!.. Я должна уйти!.. Я не могу, не имею права вас подводить!..

– Сидите смирно! – Венецкий положил ей руки на плечи и с силой посадил обратно на стул. – Придти сюда, конечно, могут, но это мало вероятно: квартира бургомистра – одно из самых безопасных мест… А, если вы пойдете сегодня, вас поймают сразу, из города вы не выйдете: сейчас везде усиленные патрули, и немцы, и русские полицейские… А вас вся Липня знает, да еще этот фонарь сильно подозрителен! – он указал на кровоподтек у нее под глазом.

– Это Лисенков меня ударил…

– Этого мерзавца тоже веревка ждет – не дождется! А сейчас он особенно зол, потому что вы от него ускользнули…

– Но что же мне делать? – спросила Евдокия Николаевна.

– Сидите здесь и никуда носа не показывайте!.. Леночка не для того под фундаменты лазала, чтоб вас опять посадили!.. Мы дело начали, мы и кончим!.. Пока надо подождать, а когда вас перестанут искать, мы сами вас переправим к вашим.

– Переправите к нашим?

– Да! Крайсландвирт выдает старостам зерно на посев. На днях должне приехать за этим зерном Моховский староста Гнутов… Ему верить можно, он не Лисенкову чета!.. С ним отправим вас в Мохово, а там и ваш штаб рядышком – Вороний Мох!..

* * *

На следующий день пришла Маруся.

– Поповна, я не к тебе, я к Евдокии Николаевне! Где она у тебя?

– На чердаке! Не хочет слезать, чтоб ее кто-нибудь не увидел.

– Это правильно!.. Я полезу к ней!..

Маруся влезла на чердак.

– Евдокия Николаевна! Здравствуйте!

Козловская, которая лежала в своем углу и дремала, услыхав этот звонкий голос, вздрогнула и приподнялась.

– Кто это?… Маруся, милая, это вы?… Как я рада, что вы пришли!.. Значит, вам удалось благополучно пройти?… Я боялась, что вас арестовал тот немец, жандарм…

Маруся рассмеялась.

– Тот немец был вовсе не жандарм, а из зенитной части и совсем не страшный!.. И с какой стати меня будут арестовывать? Я – переводчица Крайсландвирта, человек, уважаемый всеми национальностями!.. Да вообще, Евдокия Николаевна, вы там сидите в своем лесу и совсем превратно понимаете, как мы тут живем. Вам кажется, что нас немцы живьем грызут, а они вовсе неплохие люди, с ними кашу сварить можно!..

Евдокия Николаевна опустила голову, и плечи, и руки, как будто на нее легла непосильная тяжесть.

– Неплохие люди! – прошептала она горько. – Враги нашей родины – неплохие люди!.. И вы можете это говорить, Маруся!.. Они вторглись на нашу родную землю, они отняли у нас нашу счастливую жизнь – а вы еще с ними «кашу варить» собираетесь!.. Это враги!.. Их надо уничтожать всеми средствами, пока ни одного не останется на нашей советской земле!.. Я их видела на допросе, этих ваших «неплохих людей»! Это изверги!..

– Евдокия Николаевна, милая! Нельзя же по нескольким мерзавцам, которых потому и взяли в жандармерию, что они мерзавцы, судить о всех немцах вообще! Ведь и среди русских, и среди всех национальностей есть мерзавцы! А большинство немцев такие же люди, как мы… Но нельзя же требовать, чтоб они вас, партизан, очень любили, когда вы им все время вредите из-за угла!..

– И будем вредить! Будем вредить, чем только можем! – воскликнула Евдокия Николаевна, и глаза ее засверкали жгучей ненавистью, которая казалась странной и неуместной на лице этой добрейшей из добрых женщин.

Она выпрямилась и крепко схватила Марусю за руку.

– Маруся! Ведь вы комсомолка! Вспомните свой комсомольский долг! – заговорила она вдохновенно. – Я от имени партии говорю вам! Идемте к нам в лес!.. Будем бороться за советскую власть!.. Вы искупите перед родиной свою измену!..

Маруся нахмурилась.

– Я вас очень люблю, Евдокия Николаевна! – сказала она. – Вам лично я всегда помогу, если будет нужно, и другим хорошим людям тоже… Но к вам в лес я не пойду!.. И уничтожать никого не буду!.. Вы так крепко верите в свою правоту, что готовы уничтожать виноватого и не виноватого!.. А у меня нет такой уверенности…. и вашей – не обижайтесь – фанатичной ненависти к немцам у меня тоже нет, вероятно, потому, что я их знаю лучше, чем вы… И я к вам не пойду!..

Наступило неловкое молчание.

– Полезу-ка я вниз! – сказала Маруся. Ведь я на минутку пришла… Вот вам от мамы…

Она поставила около матраса мисочку со студнем и положила пучек мелкой ранней редиски и две лепешки.

– До свидания!..

Козловская не ответила. Они расстались людьми разных миров.

* * *

Последующие дни Евдокия Николаевна почти безвыходно сидела на чердаке: с одной стороны, она опасалась подвести своих спасителей, а с другой, когда она поняла, что эти люди совершенно чужды ей по убеждениям и очень далеки от партизанской деятельности, ей было трудно снова вступать с ними в разговоры. И она сидела на чердаке, стараясь не шуметь и ничем не выдавать своего присутствия.

До приезда Гнутова пришлось ждать целых четыре дня.

Подлинных виновников побега арестованной партизанки никто не заподозрил: решили, что она сама нашла выход в старый окоп. Ее искали по всему городу, но обыскать дом бургомистра ни жандармскому хауптману, ни Лисенкову в голову не пришло.

На третий день поиски прекратили, предполагая, что беглянка давно скрылась из города. Был только развешен по всем углам новый громовой указ, грозивший расстрелом все укрывателям партизан.

Случилось так, что в жандармерии испортилась пищущая машинка, а русской машинки у них вообще не было, и этот приказ принесли в Крайсландвирт с просьбой перепечатать в возможно большем количестве экземпляров.

Русский текст печатала Сомова, а немецкий с особенным удовольствием отщелкала Маруся, и она же принесла несколько экземпляров Венецкому.

– Вот вам, Николай Сергеевич, новый «вирд эршоссен», – проговорила она с еле скрываемым торжеством, и в ее глазах так и прыгали искорки смеха. – Надо будет разослать его всем старостам, чтоб не прятали партизан, а то говорят, что некоторые бургомистры – деревенские, конечно – занимаются такими делами!..

– Возможно, кто-нибудь и занимается, хотя я этого не думаю! – в тон ей отозвался городской бургомистр и погрузился в чтение нового приказа.

* * *

Наконец, приехал долгожданный Гнутов.

Лена остановила его на Крайсландвиртовском дворе.

– Прохор Ермолаич, вы зайдете к нам сегодня?

– Нет, Михайловна, некогда! Хочу сегодня же назад обернуться, – ответил тот. – У меня четыре подводы, я уже все повыписал, там мои люди на складе зерно получают, а я только на минутку к Шефферу зайти хочу, поговорить…

– Прохор Ермолаич! Задержитесь! – подчеркнуто произнесла Лена. – Зайдите к нам!

Моховский староста посмотрел на нее настороженно.

– Ну, ладно, вот подводы свои отправлю, и к вам зайду… Тогда я у вас заночую, а завтра домой – пешака!..

– Нет, одну подводу задержите! Без людей и чтоб на ней было несколько мешков!

Настороженность в темных глазах Гнутова сменилась искоркой деловитой усмешки.

– Несколько мешков, говоришь?… И чтоб без людей?… Занятно!.. А с чем мешки-то надобе чтоб были?… Али порожние?…

– Нет, полные… все равно с чем… Только – никому ни слова!

Прохор чуть заметно кивнул головой и пошел, бросив на ходу:

– Ладно, дожидай!

Часа через четыре он приехал на телеге с тремя мешками, наполненными зерном. Лена была дома одна.

– Где Сергеич-то твой?

– Еще на работе! Заходите, Ермолаич!

Лена раскрыла ворота и пропустила подводу во двор.

Прохор зашел в комнату, огляделся, сел у стола и вопросительно поглядел на хозяйку.

– Зачем звали-то, Михайловна?

– А вы, Прохор Ермолаич, смерти боитесь?

Гнутов удивленно открыл глаза.

– Смерти-то? Нынче такое время, что кто и дуже ее боялся, так и тому надоело бояться… Не хватит страху, коли эта самая смерть кажинный день над головой висит… поневоле привыкнешь… А я никогда ее особо и не боялся… В чем дело-то?

– Как по-вашему, есть на свете хорошие люди? – задала Лена второй вопрос, как будто не имеющий никакой связи с предыдущим.