Текст книги "Изменники Родины"
Автор книги: Лиля Энден
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Лиля Энден
(1911–1978)
Изменники Родины
Ольга Мещерская aka Гостья
Вступительное слово публикатора к роману Лили Энден
Этот роман был найден среди семейных архивов в нашем фамильном гнезде, находящимся за 101 км под Санкт-Петербургом. К тому времени все старшее поколение большой и необычной семьи, родившееся еще до большевистской революции, уже умерло.
Среди многих и многих интересных документов мы нашли школьные тетрадки с машинописным текстом. Имени автора на них не было. На семейном совете было решено, что текст этот может принадлежать только одному человеку – нашей двоюродной тетушке Елизавете Людвиговне Энден. Она умерла в Оренбурге в 1978 году, не оставив наследников.
Происходила Елизавета Людвиговна из немецкой, давно осевшей в России, семьи Елизаветы Форш и Людвига Эндена. Кроме нее, в семьи было еще три брата, один из них погиб в Гражданской, судьба второго неизвестна, а третий – Лев Энден, выпускник Пажеского корпуса и белый офицер, благополучно скончался в Париже 93-х лет отроду.
Лиля родилась в 1911 году, пережила революцию ребенком, и проблемы для нее начались только спустя годы. После убийства Кирова она была выслана из Ленинграда и оказалась волею судьбы на оккупированной территории. Работала переводчиком при оккупационных властях, с ними не ушла, была арестована, отсидела в лагерях за сотрудничество с немцами, после освобождения поселилась в Оренбурге, не имея другой возможности. Работала бухгалтером, иногда приезжала погостить к свой кузине в Ленинградскую область.
Так этот текст и оказался в нашем доме.
Сам роман написан теперь уже архаичным советским языком, но представляет несомненный интерес для любителей нашей непростой истории. Публикацией этого романа я исполняю свой долг перед многими, своими и чужими, многострадальными предками.
Предисловие
Во всей литературе, описывающей четыре многострадальных года Великой войны, есть множество рассказов о геройских подвигах. Герои этих подвигов – командиры и рядовые Красной армии, летчики, моряки, артиллеристы и простые пехотинцы.
Немало произведений посвящено также тем, кто переживал невзгоды войны в тылу, кто работал для фронта, не жалея сил и не считаясь с трудностями. Еще больше написано о тех людях, которые, находясь на оккупированной территории, сражались в партизанских отрядах, или были членами подпольных организаций…
Но нет среди литературных героев тех людей, кто находился в оккупации, но не принадлежал ни к подпольщикам, ни к партизанам, а просто жил, применяясь к новому порядку и не сопротивляясь ему.
Если где-нибудь на печатных страницах и встречаются подобные персонажи, они бывают обыкновенно безличным фоном, на котором развертываются действия героев.
Если же попадаются в литературе лица немецкой национальности – это, как правило, гестаповцы и эсэсовцы, и действуют они в ролях палачей, и нередко создается впечатление, что вся немецкая армия состояля из гестаповцев и эсэсовцев, хотя на самом деле их было во много раз меньше, чем обыкновенных солдат.
Если встречаются русские люди, занимавшие при оккупации должности старост, бургомистров, полицейских и т. д., то им обычно тоже приходится выступать в качестве злодеев, олицетворяющих все пороки рода человеческого.
Но абсолютные злодеи, как и абсолютно добродетельные люди, в природе встречаются очень редко.
Я буду писать не о героях без страха и упрека, и не о злодеях без проблеска совести, а о людях, обладающих и хорошими и дурными свойствами, которые в силу разных обстоятельств оказались сотрудниками оккупационной власти.
Очень возможно, что, если бы эти люди, заклейменные именем изменников родины, попали бы в другие условия, – они стали бы участниками героических событий, а некоторые другие, прославленные, как герои, – угодили бы в изменники.
Автор. 1968 г.
Глава 1
Один из многих городов
Меж полей и лесов раскинувшейся на четверть мира России, по широкой равнине протекает река, которую когда-то в далекие времена прозвали Ясной, вероятно, за чистые и прозрачные воды.
У истоков узкая и мелкая, Ясна, как большинство рек мира, собирает в себя множество речек и ручьев, с названиями и без названий, раздается вширь и вглубь и, выйдя в украинские степи, сливается с Днепром.
И могучему Днепру не приходится стыдиться такой сестры: по ширине и глубине она ему почти равна…
Но в верховьях будущую соперницу Днепра курица вброд перейдет, и даже трудно поверить, что здесь начинается большая река.
В том месте, где в Ясну впадает первый приток, где ее пересекает первая плотина, и вертятся жернова первой мельницы, где через нее перекинут первый мост, заслуживающий называтся мостом, а не мостиком, или кладкой, – в этом месте приютился маленький городок Липня.
История забыла, кто, когда и зачем основал его, но существует он давно. Стоит этот городок на плоском и неинтересном месте, от старины остался в нем один курган, служащий пастбищем для городских коз.
На запад от Липни темнеют леса Белоруссии, на север – тоже леса и болота, на восток – не так далеко, но и не очень близко до Москвы, а на юге в водах Ясны отражаются украинские хатки…
В 1812 году мимо Липни проходили войска Наполеона, но в самый город не зашли, и он остался цел и невредим.
Послереволюционные бури гражданской войны также обошли этот маленький городок стороной: власть в нем как-то почти безболезненно перешла в руки советов, белые не дошли до Липни верст двести, и даже бандиты, орудовавшие в смежных уездах, ни разу не удосужились заглянуть в Липню.
До революции Липня была уездным городом Днепровской губернии, а в советское время она стала носить звание районного центра.
К началу 1941-го года в этом районном центре было несколько промышленных предприятий, громко именующих себя «заводами»: льнозавод, кирпичный завод, спиртзавод, маслосырзавод и обозостроительный завод; на каждом из этих «заводов» работало от десяти до ста человек рабочих. Были еще две мельницы – паровая и водяная, пекарня, валеночная мастреская, МТС и электростанция. Кроме того, уже четыре года шло строительство льнокомбината – предприятия более крупного, чем вся вместе взятая промышленность города и всего района, но корпуса новостройки еще не были подведены под крышу.
Через Липню проходила полузаштатная железная дорога, по которой ходило всего два пассажирских поезда в сутки: почтовый и пригородный.
Был в городе сад, где росли вековые липы и березы, и летом по вечерам играла музыка и устраивались танцы; был дом культуры и кинотеатр; была столовая с громкой вывеской «ресторан»; было несколько магазинов, из которых один назывался «раймагом», другой «многолавкой», третий по фамилии давно исчезнувшего прежнего владельца – «Качаловским».
Были две школы: десятилетка и семилетка, и сельскохозяйственный техникум.
В центре города стояло десять-пятнадцать двухэтажных каменных домов, а все остальные дома были деревянные, деревом крытые, на всех дворах визжали поросята и кудахтали куры, вокруг домов широко расстилались плантации картошки.
Два раза в неделю устраивался в Липне базар; продавались на нем лапти, сани, холсты, глиняные горшки и горлачи и сельскохозяйственные продукты. Цены на этих базарах были самые дешевые во всей Днепровской области.
Молодежь в Липне именовалась уменьшительными именами: Ванька, Мишка, Нюрка, Катька; пожилых, а также молодых, но уважаемых людей величали по отчеству без имени: Петрович, Тихоныч, Андреевна, Степановна…
С Незапамятных времен и до лета 1941-го года была маленькая, скромная Липня одним из самых тихих, самых мирных уголков на всем земном шаре.
Глава 2
Игра в войну
Липнинский радиоузел обыкновенно работал от семи часов утра до часу дня; затем радио умолкало до шести часов вечера; от шести часов до двенадцати ночи бывали вечерние передачи.
Но в один солнечный июньский день, накануне выходного, этот порядок неожиданно нарушился: репродукторы заговорили в самое неурочное время – около трех часов дня.
– Внимание! Говорит Липня! Внимание! Внимание! Говорит Липня! – разносился по предприятиям, квартирам и улицам звонкий, отчетливый голос дикторши Маруси Маковой; голос этот звучал так настойчиво, что все липнинцы поневоле «обратили внимание» и стали прислушиваться.
– Завтра, двадцать второго июня 1941 года, в Липне проводится военная игра! – насколько раз повторило радио, – сегодня, двадцать первого июня, с десяти часов вечера объявляется военное положение!.. Ходить по улицам разрешается только по особым пропускам, выданным комиссией при райисполкоме; все окна должны быть завешены; все рабочие и служащие должны находиться на своих постах по месту работы; уклонение от участия в военной игре будет рассматриваться, как прогул…
– Вот тебе и выходной! Погуляли!..
– У меня же картошка не скучена!..
– А базар завтра будет или нет?..
– А я-то на рыбалку завтра собирался!..
– Если как прогул засчитают, могут и принудиловку влепить…
Так реагировали жители маленького захолустного городка на постановление своих властей.
А черные тарелки репродукторов продолжали сообщать новые подробности военной игры:
– По всем предприятиям и учреждениям должны быть немедленно организованы посты противовоздушной обороны и санитарные посты, а также отряды патрулей для проверки и охраны улиц города…. Напоминаю, что все окна должны быть завешены и никто не имеет права ходить по улицам без пропуска после десяти часов вечера. Ответственными за проведение игры назначены следующие товарищи…
Следовал длинный список фамилий, в котором было поименовано все липнинское начальство, от председателя райисполкома до председателя инвалидной артели.
– Вела передачу Макова! – сказал наконец районный радиоузел и замолчал.
* * *
– Вот не было печали! – с усмешкой, плохо скрывавшей досаду, проговорил, прослушав объявление, главный инженер и заместитель начальника строительства льнокомбината Николай Сергеевич Венецкий, имя которого тоже значилось в списке, – две ночи не спал, теперь еще третью придется здесь околачиваться!..
Накануне он ездил в командировку на соседнюю станцию Коробово; до этой станции было всего двадцать километров, но пригородный поезд ходил только от Днепрвска до Липни и до Коробова не доходил, а единственный почтовый в оба конца проходил этот отрезок пути в ночное время.
Начальник строительства Шмелев поднял от бумаг свою большую, лысеющую голову и тоже усмехнулся в ответ на замечание своего помощника:
– Ничего, Николай Сергеич, человек ты молодой, – тебе можно и неделю не спать… Кстати, возглавлять у нас всю эту историю придется тебе: я сегодня вечером в Днепровск поеду.
Венецкий встал из-за стола и начал ходить взад и вперед по кабинету; Шмелев окинул внимательным взгядом его статную фигуру и молча вытащил из-под стекла на своем столе цлую груду записок и заявлений и принялся их разбирать.
– Александр Федорович, когда же вам пришлют заместителя? – спросил инженер, останавливаясь перед столом начальника.
– А ты кто? – буркнул Шмелев, не поднимая глаз от бумаг.
– Так я же врид!.. Хронический врид! – воскликнул Венецкий.
– Ну, и будь хроническим вридом!.. Нагрузка, правда, у тебя получается не маленькая, но ты выдержишь – не из слабых!..
– Вы даже не напоминаете в тресте, чтоб прислали?
– Заместителя-то? – Шмелев поднял глаза. – Милый мой! Я не только не напоминаю, а всеми силами стараюсь, чтобы все начальство забыло, что у меня заместитель не настоящий, а врид!..
Николай Сергеевич насмешливо поклонился.
– Спасибо большое! Докуда же вы мне прикажете во вридах сидеть?
– Ты же сам сказал, что – ты – хронический врид – ну, и сиди до конца строительства! Теперь уже не так много осталось. Лучшего заместителя, чем ты, мне все равно не пришлют… – говоря, он почти механически что-то писал на уголках бумажек. – Беда, что ты беспартийный, был бы ты в партии, тебя бы в два счета утвердили постоянным… А раз ты беспартийный, договориться трудно… А чтоб мне посадили на голову какого-нибудь дурака или бюрократа – не хочу!.. Сиди во вридах и работай!
– С вами не сговоришься – вздохнул Венецкий. – А знаете – я еще в прошлом году хотел прогулять, чтобы избавиться от этого заместительства: вам тогда пришлось бы меня уволить…
– Почему же не прогулял? Струсил?
– Нет, опоздал: пока собирался, новый указ вышел.
– Ага!.. Принудиловки не захотел?! Ну, кто зевает, тот воду хлебает… Но хватит шутить! – Шмелев вдруг резко переменил тон и заговорил очень серьезно. – Давай поговорим по существу: ты мне нужен, Николай Сергеич, ты это прекрасно знаешь сам! Когда я оставляю дело на тебя, я спокоен и уверен, что все будет сделано, как надо, не хуже, а даже лучше, чем если бы я сам распоряжался. Дело ты знаешь и любишь, и рабочие тебя любят. Подавай-ка ты в партию – тебе давно пора! Я тебе дам рекомендацию, вторую даст Клименков или Савельев. А когда ты будешь кандидатом, тебя утвердят постоянным заместителем, пришлют кого-нибудь в помощь по инженерной части и все будет в порядке!
Красивые глаза Венецкого потемнели.
– Я… пока не буду подавать в партию… – проговорил он, и его мягкий баритон прозвучал непривычно глухо.
– Почему это? Думаешь – не заслужил?
Венецкий промолчал.
– Напрасно! – сказал Шмелев, подумавший, что это молчание является знаком согласия, – У нас получается так: карьеристы, шкурники – лезут в партию всеми првдами и неправдами, а честные и дельные люди – скромничают.
Послышался стук в дверь: десятник Козлов пришел к главному инженеру с вопросом о каких-то оконных рамах и прервал разговор на трудную тему. Венецкий поспешил пойти с ним вместе, чтоб самолично посмотреть эти рамы, хотя никакой особенной нужды в этом не было; и по лицу его было заметно, что он очень рад предлогу уйти из кабинета и не отвечать на трудный вопрос, только ли скромность, или еще какая-нибудь причина мешает ему подать заявление в партию.
До конца рабочего дня он все время находился на стройке и в кабинет начальника не приходил.
* * *
Мало спали жители Липни в эту короткую, теплую, тихую ночь. Немногочисленные фонари на улицах были погашены; в окнах домов, сквозь разнообразные занавески кое-где проглядывали контрабандные светлые щелочки. На черном безлунном небе мерцали звезды, отражаясь в спокойной глади запруженной Ясны, маленькие домики и развесистые деревья в темноте казались гораздо больше, чем были на самом деле.
Ни одно предприятие не работало, но рабочие и служащие находились на местах своей работы почти в полном составе: никому не хотелось из-за «военной игры» зарабатывать прогулы, которые в то время несоразмерно строго карались.
Большинство этих людей не знало, чем заняться; одни тихо разговаривали, другие дремали. У многих были противогазы, женщины надели на рукава повязки с красными крестами.
Группа молодежи занялась более интересным делом: они задерживали всех, кто вопреки запрету, оказывался на улице.
Некоторые получили задание оборонятьотдельные участки города в случае нападения врага; другие должны были изображать самого врага и нападать на город.
Героем дня была дикторша радиоузла Маруся Макова: ей было поручено объявлять по радио все, что значилось в программе военной игры: воздушные тревоги, десанты условного противника, нападение на город и оборона его, и она заранее торжествовала, репетируя свою роль, самую интересную в предстоящем спектакле.
Марусю Макову знал весь город. Работая табельщицей на льнозаводе, она занималась самодеятельностью и оказалась хорошим организатором. По инициативе райкома комсомола ее перевели работать в районный Дом культуры и по совместительству поручили обязанности диктора и редактора местных радиопередач, время которым было назначено от шести до семи часов вечера.
Прежний диктор ограничивался тем, что монотонным голосом, с запинками причитывал перед микрофоном местную газетку «Коммунистический путь», и его почти никто не слушал.
Но, с тех пор, как за это дело взялась Маруся, – при словах «внимание, говорит Липня» многие стали подсаживаться поближе к своим репродукторам: по местному радио теперь каждый раз передавалось что-нибудь интересное: то выступал хор Дома культуры, то драматический кружок, то баянист Витя Щеминский, то гитарист Калинов, то хор учеников средней школы; даже приезжих артистов Маруся привлекала к работе на радио.
А, если привлечь было решительно некого, – выступала сама Маруся: пела в микрофон популярные песни.
Однажды за исполнение по радио песенки «Как я поехала в Москву» ей «вкатили» строгий выговор и хотели снять с работы, но по единодушному требованию радиослушателей оставили на прежнем месте.
Весь вечер 21-го июня Маруся просидела на радиоузле и, несмотря на воркотню старого радиотехника Михаила Михайловича, то и дело прерывала московские передачи местными сообщениями о ходе военной игры.
Но к полуночи даже ей начало надоедать повторение уже не раз сказанного, и, предоставив микрофон в распоряжение Михаила Михайловича, она принялась читать ратрепанную книжку без начала и заглавия – старинный роман о приключениях какой-то экзотической графини.
В других комнатах, где помещались почта и телеграф, было тихо, по крайней мере, до изолированного, с отдельным ходом, помещения радиоузла, никакого шума не долетало.
Михаил Михайлович передал «последние известия», Красную площадь и Интернационал, закончил передачу и ушел в соседний пустой кабинет, где стоял большой диван; вскоре оттуда донеслось легкое похрапывание.
Ночь брала свое, и Маруся, недочитав объяснения графини с коварным злодеем, также задремала, опустив голову на стол.
– Марусенька! – в комнату вбежал, запыхавшись, моторист льнозавода Андрей Новиков. – Маруся!.. У нас на заводе ребята хотят, чтоб как-нибудь проявить себя… Устрой что-нибудь!..
– А ну тебя, Андрюшка, разбудил! – недовольно проворчала Маруся, лениво поднимая упавшую на пол книгу. – Что у вас там на заводе?… Рабочие все налицо?.. Дежурят?..
– Конечно, дежурят, но…
– Ну, и все в порядке!
– Так скучно же! Спать хочется! Уже многие спят на кипах, – доказывал Андрей.
– Ах, скучно? Спят на кипах? – встрепенулась Маруся. – Ну, подождите же! Я их расшевелю!..
И она взялась на микрофон.
– Внимание! Внимание! Воздушная тревога! – зазвенел ее голос по пустынным улицам. – Вражеские самолеты над территорией льнозавода!.. Они сбрасывают парашютистов!.. Всем дежурным немедленно идти на поиски десантников!.. Пусти, ну тебя!..
Последние слова относились уже не к микрофону, а к Андрею, который с восторженным возгласом: «Ой, Маруська, молодец! Вот здорово!» крепко обнял ее.
Она его толкнула в бок, довольно больно ударила его по рукам, но это было только для вида: она не сердилась, она знала, что курносый, кучерявый Андрюшка влюблен в нее по уши; и он ей нравился, хотя не был красивым, а еще больше ей нравилось его дразнить.
– Марусенька моя! – прошептал Андрей, неловко, но крепко целуя ее. – Ты лучше всех на свете!.. Самая замечательная!..
Маруся милостливо и серьезно позволила себя поцеловать, а затем рассмеялась:
– Самая замечательная? Еще бы! На всем земном шаре такая только в одном экземпляре имеется!..
– А ты меня, все-таки, любишь!..
Андрей сел на соседний стул и перетащил ее к себе на колени.
– Тебя любить совершенно не за что! – заявила Маруся.
– Хоть и не за что, а любишь! Теперь уже никуда не денешься! Возьму и женюсь на тебе!
– Дурачок! Ведь ты же моложе меня на целых три года!.. А главное, чтоб на мне жениться, моего согласия спросить надо!..
Маруся хотела еще что-то добавить, но в дверях выросла длинная худая фигура председателя райисполкома Куликова.
– Товарищ Макова! Кто вам разрешил поднимать тревогу? Еще только десять минут второго, а тревога назначена на четыре часа утра…
Андрюшка готов был провалиться сквозь землю, но Маруся нисколько не смутилась. Слегка отстранив Андрея, она снова взяла микрофон.
– Внимание! Говорит Липня! Объявляется отбой воздушной тревоги!.. Вражеский десант обнаружен и обезоружен!..
Она подчеркнула нечаянную рифму.
– Товарищ Макова! Что это за нелепые шутки?!
– Скучно же, Иван Константинович!.. Надо расшевелить дежурных, а то они уже двенадцатый сон смотрят… А в четыре часа можно будет еще парашютистов сбросить…
Куликов молча пожал плечами, повернулся и вышел.
* * *
Лена Соловьева, агроном Липнинского Райзо, возвращалась домой из Молотиловского сельсовета, где она была в командировке. На попутной машине, на которой она ехала, в дороге отказал мотор, и ей пришлось около пяти километров идти пешком.
Когда она подошла к окраине города, был первый час ночи. Сперва она не заметила ничего особенного, только удивилась полной темноте улиц, но предположила, что виной этому какие-нибудь неполадки на электростанции.
Но недалеко от больших, недостороенных корпусов льнокомбината она услышала неожиданный окрик:
– Стой! Руки вверх!
Из густой тени выступили два человека. Один из них подошел вплотную к Лене, которая остановилась, но рук не подняла и стояла, как б раздумывая, стоит это делать, или нет.
– Руки вверх, а то стрелять буду!
В вытянутой руке подошедшего что-то сверкнуло.
– Витька! Что это еще за хулиганство?! Хорошо, что я не трусиха, а то можно так до смерти напугать, – сказала Лена, стараясь не показать вида, что она тоже немного испугалась.
– Не хулиганство, а военна игра! Вы арестованы, гражданка!
Виктор Щеминский говорил резко, отрывисто и необыкновенно важно.
– Какая военная игра?
– А разве вы не знаете? – спросил второй «часовой», Володя Белкин, столяр со строительства.
– Откуда же я могу знать? – отозвалась Лена. – Я иду из Молотилова, была в командировке…
– Все равно! Сегодня ходить по улицам после десяти часов воспрещается! Могут оказаться шпионы и диверсанты!.. Мы вас арестуем и отведем в штаб для выяснения личности! – решительно заявил Виктор и вновь направил на Лену свое оружие: это был детский игрушечный пистолет, стреляющий пробкой, привязанной на нитке; он почти целиком прятался в Витькиной ладони.
– Но ведь вы оба меня знаете, зачем же вам выяснять мою личность?
– Что мы вас знаем, это не считается! Идемте, гражданка, в штаб!
– Да никуда я не пойду! Отвяжитесь! Я домой иду!
Но тут вступил в разговор рассудительный Володя:
– Ну, пожалуйста, пойдемте с нами!.. Это не в серьез, так только… Мы с Витькой – часовые, патруль…. Понимаете, патруль?.. Мы обязаны всех задерживать, с нас спрашивают… А до дому вы все равно не дойдете: не мы, так другие вас остановят…
Лена сдалась.
– Ну, ладно, идем! Где ваш штаб?
Но оказалось, что никакого «штаба» не было: это слово как-то нечаянно само собой слетело с языка Виктора.
Часовые заспорили.
– Надо вести ее в райисполком! – заявил Виктор.
– Куда же это, через весь город? – возразил Володя. – Удостоверение-то у тебя есть?
– Нет, не успел взять…
– И у меня нет… Нас арестуют с ней вместе!..
Лена рассмеялась:
– Ну и часовые!.. А поближе где-нибудь штаба нет?
– Да пошли в нашу стройконтору! – предложил Володя. – Пускай там будет наш штаб!..
– Пошли!.. Быстро!..
И ретивые часовые повели свою пленницу. Поднять руки они ее так и не сумели заставить.
Они прошли, спотыкаясь о кирпичи и доски, через широкий темный двор новостройки и вошли в контору, где сидело несколько человек дежурных. Около самой двери сидела знакомая Лены, Клавдия Ивановна Сомова, машинистка; на рукаве ее старенькой темно-коричневой жакетки белела повязка с красным крестом.
– Леночка! Как же вы к нам попали? – начала она было удивленно, но Щеминский резко прервал ее:
– С арестованными не разговаривают!.. Кто здесь начальник штаба?
– Какие арестованные?.. Нет тут никакого штаба!
Но Венецкий, сидевший на подоконнике в глубине комнаты, встал, выступил вперед и сказал отчетливо и строго:
– Кажется, эта почетная должность поручена мне! Я – начальник штаба!
Виктор вытянулся, приложил руку к виску, одновременно совсем не по-военному поправив кудрявый чуб, и отрапортовал, слегка заикаясь от смеха:
– Товарищ начальник штаба! Мы арестовали подозрительную гражданку, которая ходила по улицам в запрещенное время!.. Предполагаем, что она вражеский шпион… Следует выяснить ее личность…
Тут он не выдержал и расхохотался.
– Вольно! – сказал Венецкий серьезным тоном, без улыбки. – Штаб займется выяснением личности этой гражданки. Можете идти – там по улицам еще шпионы ходят!
Патрульные неохотно удалились. Клавдия Ивановна наблюдала всю эту комедию, вытаращив глаза.
– Что это за глупости такие? – возмущенно заговорила она, как толшько за усердными часовыми закрылась дверь. – Эти мальчишки людям проходу не дают! Скажите, пожалуйста – «шпиона арестовали»… Это же Леночка из райзо, я ее прекрасно знаю!.. И вы тоже хороши, Николай Сергеич! Какой же вы начальник штаба?
Николай Сергеевич пожал плечами.
– Я такой же начальник штаба, как ваша знакомая – шпион… Если придумали военную игру – приходиться играть… А мальчишки обрадовались, что власть в руки попала – хоть игрушечная, да власть. Куда вы шли? – обратился он к Лене. – Сегодня же нельзя ходить по улицам!
Лена объяснила все обстоятельства дела.
– Хорошо! Личность ваша установлена! Товарищ Сомова подтверждает, что вы действительно «Леночка из райзо»…
– Соловьева Елена Михайловна! – поправила Сомова.
– Соловьева Елена Михайловна! – повторил Венецкий. – Но придется вам остаться у нас, пока не закончилась война районного масштаба, а то эти лаботрясы так разыгрались, что опять вас задержат, если пойдете домой… Вот, надевайте! – он протял ей повязку с красным крестом. – Теперь вы будете не шпион, а медсестра.
Лене пришлось покориться.
А лаботрясы в самом деле разыгрались не на шутку: не прошло и получаса, как дверь с грохотом распахнулась и в контору снова ввалился неугомонный Виктор; на этот раз он вместе с электромонтером Васей тащил на строительных носилках Володю, лежавшего в самой нелепой позе, свесив голову и ноги в разные стороны и ухватившись руками за борта носилок.
– Где перевязочный пункт? Принимайте раненого!
Испачканные кирпичом носилки были взгромождены на письменный стол так стремительно, что мнимый раненый не выдержал:
– Да осторожнее, ребята! Вы и здоровому все бока отбьете!.. А попадись вам настоящий раненый, вы его живо угробите!..
– Лежи смирно! Ты без сознания! – командовал Виктор. – Медсестры! Перевязывайте!
Клавдия Ивановна нерешительно подошла к столу, вертя в руках бинт.
– Что перевязывать-то? Куда он ранен? – спросила она сквозь зубы.
– У него семнадцать онестрельных ран… Нет, осколочных… У него пробит череп, сломано пять ребер, оторваны обе ноги…
– Обе ноги и одна голова! – в тон подхватил Венецкий. – Он погиб на поле брани, и нести его надо не на перевязку, а на кладбище: на такого заведомого мертвеца и бинтов тратить не стоит!..
Виктор немного смутился.
– Да нет, он живой! – запротестовал он. – Ну, я через край хватил… Пусть у него будет не семнадцать ран, а, скажем, три: одна на голове, другая на ноге, а третья… ну пуская где-нибудь в середке… Перевязывайте!
Он не отстал, пока Володю не обкрутили бинтами во всех направлениях, израсходовав, к большому огорчению Клавдии Ивановны, целый пакет.
– Такие хорошие бинты… их так трудно достать… в аптеке и по рецепту не достанешь… а тут приходится тратить на всякую глупость!.. – ворчала она.
– Внимание, внимание! – вдруг заговорил черный круг репродуктора. – Воздушная тревога!.. Вражеские самолеты над территорией льнозавода!.. Они сбрасывают парашютистов!.. Всем дежурным немедленно идти на поиски десантников!.. Пусти – ну тебя!
Последние слова расслышали только сидевшие под самым репродуктором Клавдия Ивановна и Лена, и обе дружно расхохотались.
Виктор метнулся к двери.
– Живо!.. На улицу!.. Ловить десантников!.. Васька! Володька!
– Витя, я же раненый! – подал голос перебинтованный Володя.
– Лодырь ты, а не раненый!.. Поспать захотелось? А ну долой бинты!.. Сорванные бинты полетели на пол. Клавдия Ивановна поспешно подобрала их, аккуратно свернула и сунула в карман. Молодежь исчезла за дверью.
– Сейчас десантников приволокут! – смеясь, проговорил Николай Сергеевич и тоже направился к дверям. – Пойду посмотрю, что у них на улице делается…
Но не успел он выйти из-под лесов новостройки, как на него в темноте набросились несколько человек и повалили на землю.
– Лови десантника!.. Держи!.. Вяжи ему руки! – кричал на всю улицу не в меру расшалившийся Витька.
– Да ты с ума сошел! Это же Николай Сергеевич! – воскликнул Володя. Виктор смущенно отступил: арестовать «начальника штаба», которому он только что рапортовал о своих подвигах, даже у него не хватило нахальства.
Венецкий встал и молча пошел назад в контору. При падении он напоролся ладонью на гвоздь, торчавший из какой-то доски.
– Не успел выйти, как попал в десантники и получил рану, причем настоящую, – проговорил он, входя в контору. – Клавдия Ивановна! Окажите помощь пострадавшему!
Но Клавдии Ивановны не было: она и все остальные пошли посмотреть тревогу в соседнее неосвещенное помещение, выходившее окнами на улицу. В конторе оставалась одна Лена, которой и пришлось оказывать помощь; она промыла маленькую ранку от гвоздя, помазала йодом и начала перевязывать.
В эту минуту в дверь вбежала красивая и нарядная молодая женщина.
– Коля! Неужели так трудно было зайти домой? – раздраженно начала она, и вдруг остановилась, увидев Лену, которая завязывала бинт на руке Венецкого.
– Теперь мне все понятно! – воскликнула она трагическим тоном. – Значит, под предлогом этих дурацких воздушных тревог у тебя тут назначено свидание с этой…
– Валя, перстань! – крикнул Венецкий, желая предупредить или хотя бы заглушить тот град оскорбительных слов, который, как он хорошо знал, уже готов был посыпаться с языка его ревнивой жены на голову ни в чем неповинной Лены.
Но было уже поздно.
– Я все видела, я все видела! – визгливым голосом закричала Валентина Федоровна, подскакивая к Лене с кулаками. – Ты, паршивая сволочь, женатому человеку свиданье назначила!.. Я все знаю!.. Все вижу, все!.. Вы тут, в темноте, целуетесь, думаете – жена не видит!.. Я всему городу расскажу!.. – Она захлебывалась от злости. – Я тебе, гадюка, морду набью!.. Мерзавка!..
Лена стояла ошеломленная и не могла произнести ни слова, так неожиданно и нелепо было это нападение.
– Дура ты, дура! – раздался в дверях спокойный голос Клавдии Ивановны. – Бегаешь за мужем хвостом, ревнуешь как кошка, так что все люди над тобой смеются… А если бы я, старуха, тут была с твоим Сергеичем – ты его бы и ко мне приревновала?… Иди домой спать и не смеши людей!
Валентина сразу сникла.
– Как же я домой пойду? Там не пропускают. – пробормотала она невнятным голосом, совсем непохожим на недавние крики.