Текст книги "Изменники Родины"

Автор книги: Лиля Энден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Неизвестно до сих пор, кто первый придумал печь лепешки из перезимовавшей картошки, многократно перемерзшей и истлевшей под снегом, но на поиски этих разноцветных кусочков грязного крахмала с отставшей тонкой шкуркой высыпал весь город и все окрестные деревни. Тысячи женщин и ребятишек копались в весенней грязи и с торжеством возвращались домой с полными ведрами. В трудную весну сорок второго года этой прошлогодней картошки оставалось в земле великое множество, и многих спасла она от голодной смерти.

Вскоре жесткие лепешки, которые при наличии «голодка» казались очень вкусными, получили от народной мудрости прозвище «тошнотики». Это название пережило войну на много лет: отзвучали бомбежки, отстроились пожарища, прошел не один мирный год, а по весенней грязи в тех краях все еще «ходили в тошнотики», так же, как летом «ходили по грибы», «в орехи», «в малину»…

– Теперь живем, поповна! – продолжала ликовать Маруся, уплетая очередной блин. – А то мама моя совсем загоревала: как она не экономила, а все ресурсы к концу пришли, а раздобытчики мы с ней никудышные…

– Соль кончается – вот что плохо!.. – вздохнула Анна Григорьевна.

– Соленых щепок принести? – предложила Лена. – У меня их порядочно – могу поделиться.

– Какие такие соленые щепки? – удивилась Анна Григорьевна.

– Один бывший мастер сырзавода изрубил солильные чаны и формы и открыл торговлю солеными щепками. Мне он по старому знакомству принес полную корзинку. Суп варить хорошо: щепочку положишь – и вода соленая… Я вам принесу – это лучше удобрения…

– Какого удобрения?

– А разве Маруся вам не рассказывала? Около станции лежали суперфосфат и калийная соль. Их еще до войны там выгрузили и забыли… Теперь эти кучи вылезли из-под снега, и кто-то попробовал солить… Народ сразу набросился… Шеффер распорядился продавать за деньги… Там уже полный базар открылся.

– Вот не знала! Что же ты мне не сказала? Я бы сходила… А не отравишься, если им солить?

– Все может быть!

– Целы будут! – усмехнулась Маруся. – «Голодок» – лучшее противоядие, без него мы и этими блинами могли бы отравиться, а с голодком – мнем так, что только за ушами трещит!..

Все помолчали.

– А у нас вчера гость был! – сообщила Маруся. – Сам господин шеф-полицай явился с визитом. Меня-то дома не было… Он тут с мамой сидел битый час, рассуждал о политике, а как только мама на минуту из хаты вышла – сразу полез проверять под полом и под печкой: жиденят наших искал…

– Откуда же он узнал?

– Милые соседушки! – Маруся мотнула головой в сторону дома Пузенковых. – Лидочка с мамашей, больше некому! Недаром они нос воротят от этих блинов, а мы с тобой, хоть и большие должности занимаем, едим да похваливаем…. От трудов праведных не наживешь палат каменных, а за помощь в борьбе с жидами и партизанами платят продуктами.

– А где же они были, ваши жиденята?

– Опоздал немного господин Лисенков! Как раз накануне Сара Осиповна пришла и их забрала. Сказала, что в деревне где-то устроилась, а мне сдается, что она к партизанам пошла в Вороний Мох…

– А знаешь, я завтра тоже пойду в Вороний Мох! – неожиданно сказала Лена.

В глазах Маруси отразилось удивление и даже испуг.

– В Вороний Мох?… Ты?… Тебя-то зачем туда понесет нелегкая?

– Пойду Моховский сельсовет переписывать!

– Кто тебя посылает? Неужели больше не могли переписчика найти? Это же самое партизанское гнездо!

– В том-то и дело! Туда никто не хочет идти: боятся… А никаких сведений оттуда нет с января. Надо же узнать, что там делается.

– Это ты сама, сумасшедшая поповна, набилась туда идти?

– Конечно! Но мне туда идти легче, чем другим: это мой бывший сельсовет, я там два года работала, все ходы и выходы знаю… Кроме того, мне интересно выяснить, жив ли Гнутов – его не было в церкви на Пасху.

– Эх, поповна, поповна! – задумчиво проговорила Маруся. – А ведь и в самом деле интересно посмотреть, как теперь Вороний Мох выглядит!.. Добрый путь!..

Глава 19
Лесная советская власть

В шести километрах от города начинался лес. Высокие березы чередовались с мохнатыми елками., по краям дороги стеной стоял орешник.

Лена шла по мокрой весенней дороге, шлепая по лужам большими солдатскими сапогами.

Под кустами и в лощинах еще сохранился почерневший снег; на земле ковром лежали полуистлевшие прошлогодние листья, сквозь которые зелеными иголочками пролезала молодая травка, а сверху над головой уже распускались новые листочки, мелкие, блестящие, нежно-зеленые…

Послышался шорох; впереди из зарослей орешника вышли на дорогу два человека и пошли Лене навстречу. Один из них был молодой парень, почти мальчик, с полупустым мешком за плечами, другой – уже пожилой бородатый человек с топором в руках.

– Здравствуйте, – сказал молодой, поравнявшись с Леной.

– Здравствуйте, – ответила она.

Старший ничего не сказал, только смерил путницу внимательным взглядом, и ей показалось, что она где-то встречала этого человека, в котором, несмотря на деревенскую одежду, явно чувствовалось что-то не деревенское.

Пройдя сотню шагов, Лена обернулась: на дороге уже никого не было, очевидно, встречные опять свернули в заросли орешника.

Она пошла дальше.

А из-за кустов за ней следило множество невидимых глаз.

– Бургомистриха!.. Венецкого жена новая!.. Она прежде агрономом работала… Она и теперь аграном, только у немцев… Куда это ее понесло?.. Задержать ее надо, товарищи!..

– Ни в коем случае! – властно вмешался тот самый пожилой человек с топором, который выходил на дорогу. – Следите за ней, куда она пойдет!.. Но чтоб никто не смел ее пальцем тронуть!.. Куда бы она ни шла, она должна вернуться в Липню целой и невредимой!..

А Лена все шла и шла вперед, километр за километром, наломала мимоходом вербы, которая цвела только теперь, через три недели после Вербного восресения, собрала букет сиреневых подснежников, и не подозревала, что за каждым ее движением следит неотступный, невидимый конвой.

Между деревьями замелькали крыши домов. Дорога свернула вправо и уперлась в околицу деревни Новое Мохово.

Во время первых фронтов половина этой деревни выгорела, но строительного материала здесь было более чем достаточно, и со всех сторон весело смотрели маленькими, по военному времени, окошечками недавно срубленные, еще желтые хаты.

Кое-где на дворах и огородах копались люди; на Лену многие оглядывались и провожали ее взглядами. Встречная баба с ведрами поздоровалась с ней.

– Михайловна! Никак это ты к нам в гости пожаловала? – послышался из-за высокого плетня знакомый голос.

На огороде стоял с лопатой в руках высокий, грузный, с курчавой бородой, Прохор Гнутов.

– Прохор Ермолаич! Здравствуйте! Значит, вы живы? – радостно воскликнула Лена.

– Жив! Да и помирать не собираюсь!.. А разве меня в Липне уже за упокой поминают?..

Он воткнул лопату в мягкую землю огорода и вышел к калитке.

– Заходи в хату, Михайловна!.. Я все расскажу про наши дела… Даша! Принимай гостью!..

Последние слова относились к вышедшей на крыльцо высокой женщине лет тридцати пяти.

– Это хозяйка моя, Дарья Николаевна! – представил ее Гнутов. – Молодовата, правда, для такого старого лешего, как я, да в войну и не то бывает.

Хозяйка ответила «старому лешему» веселой усмешкой, которая ясно говорила, что она придерживается несколько иного мнения, а затем обратилась к гостье:

– А я помню вас, Михайловна: вы при советской власти к нам в колхоз приезжали от райзо… Еще мне помогли льняные семена сортовые достать…

Лена вгляделась в лицо Дарьи Николаевны и тоже ее вспомнила: до войны эта женщина командовала льноводным звеном в колхозе имени Сталина, одном из девяти колхозов этого наименования.

– Давай, Даша, обедать, и гостью с дороги покорми! Хотя теперь разносолов нету, а все же у нас посытнее будет, чем в городе… Ты пешком шла, Михайловна?

– Пешком! Я эту дорогу хорошо знаю!

– А лесовиков не встретила?

– Каких лесовиков? – удивилась Лена.

– Да партизанов!.. Их тут в нашем лесу, что грибов… Под каждым кустом по партизану… Нам без ихнего разрешения никуда ходу нет – останавливают, спрашивают: куда, зачем?… Захотят – пропустят, захотят – назад воротят!.. Может, они тебя нарочно пропустили… Ну, садись, кушай, а после потолкуем.

Хозяева и гостья уселись за обед.

– А знаете, Ермолаич, почему я думала, что с вами что-нибудь случилось? – сказала Лена между двумя ложками похлебки. – Потому что вы не были в церкви на Страстную и на Пасху.

Гнутов рассмеялся.

– Вот чего ты меня в покойники-то зачислила? А мы с Вербного свою церковь открыли – в Старом Мохове на кладбище.

Яркая улыбка озарила лицо Лены.

– Правда? Я хотела завтра домой идти, а раз так – до воскресенья останусь, хочу в вашей церкви побывать!..

– Хорошая церковь!.. Хоть за это немцам спасибо приходится говорить, что верующим волю дали!..

Покончив с обедом, Дарья ушла на огород, а Прохор облокотился на стол и заговорил:

– Ну, теперь давай, Михайловна, говори, с чем пришла?..

Лена раскрыла свой видавший виды довоенный портфельчик и вынула бланки.

– С переписью, ермолаичююю Зимняя уже недействительна. Теперь все изменилось.

– С переписью, говоришь? – Гнутов взял бланк и начал разглядывать. – Лошади, коровы, гектары… Взялись, значит, опять немцы за сельское хозяйство?… Ну, это примета неплохая!.. Только не знаю я, что мне писать в эту твою перепись – половину правды или четвертую часть?…

– Не половину, не четвертую часть, а то, что есть на самом деле!..

– Нет, Михайловна! То, что есть на самом деле, я не могу писать!.. Рад бы, да не могу! Мне бы самому лучше иметь одно начальство, да ничего не выходит… Два надо мной царя – один в Липне, «шпрехен зи дойч», другой – в лесу под березой – «за Сталина, за совесткую власть»!.. И у обоих царей на мою шею припасены веревки… С работы меня ни один не гонит – люб я обоим… Немцы говорят: командуй, и партизаны тоже говорят: командуй!.. Ну, я и командую… А спрашивают с меня обои, и кормить надо обоих, а подчастую и самим жрать нечего… Коли я тебе тут, в этом талмуде, напишу, что столько-то у меня есть коров, телков, коней, свиней, поросят, курчат… а лесовики завтра пожалуют да половину себе на жаренку заберут – чем я в твоем Крайсландвирте отчитаюсь?… Глазами светить буду?… Сказать немцам, что у нас партизаны хозяйничают – себе хуже сделать: наедут, все позаберут под метелку, чтоб, мол, партизанам не досталось… да еще, чего доброго, как тут в Хохловке было, да в Вершинине – хаты пожгут, а людей повыгоняют, куда Макар телят не гонял… Может, еще и вздернут кого-нибудь, чья морда не понравится… Если партизанскую руку держать – еще того хуже: они нам не защита, они пошебаршат да и в кусты!.. А деревенские – отдувайся за ихние дела!.. Вот я, Михайловна, и прилаживаюсь; как немцы к нам приедут, говорю им – нету у нас партизанов! За лес, говорю, не отвечаю, лес большой, может, где, говорю, и сидят, а в деревню они не ходят… А как те гаврики заявятся, договариваюсь так: берите жратву и еще, коли вам нужно, только поблизости от нас никакой каверзы не устраивайте!.. Они мне это обещали: тут дорог ходовых нет, мостов нет, складов нет, взрывать им нечего… Если немцы какие приезжают – они их не трогают, им самим не с руки свою штаб-квартиру выказывать, а немцы далеко от дороги в чащу не лазают – побаиваются… Так вот и живу, под двумя царями…

Этот разговор «по душам» был прерван приходом сына Гнутова, высокого, широкоплечего парня, довольно хмуро посмотревшего на гостью. Прохор замолчал, взял бланки и начал над ними раздумывать, сколько ему чего показать в наличии, чтоб «и на правду походило, и немцам хватило, и лесовикам досталось, и мужикам оставалось».

* * *

А вечером того же дня, когда Лена уже спала в теплой хате Моховского старосты, в ее городской квартире раздался стук в окно, выходившее на огород.

– Кто там? – спросил, подходя к окну, Николай Сергеевич.

– Венецкий! Открой и впусти! – послышался явственный, требовательный голос.

В распахнутое окно влез бородатый человек в домотканном армяке. Он быстро закрыл за собой окошко, опустил маскировочное одеяло, и только тогда повернулся лицом к хозяину дома.

– Здравствуй, товарищ Венецкий!

– Шмелев! Александр Федорович!.. Вот не ждал!.. Откуда ты взялся? – и Венецкий крепко обнял старого сослуживца.

Шмелев слегка отстранился и внимательно посмотрел ему в лицо.

– Ты, кажется, в самом деле рад меня видеть?… Тем лучше!.. Я к тебе по делу! Разговоры будут большие.

– Я сделаю для тебя все, что смогу!

– Очень хорошо!

Хозяин и гость прошли в комнату, освещенную маленькой лампочкой, и сели у стола. Шмелев скинул свою потрепанную шапку и оглянулся на открытую дверь в соседнюю темную комнату.

– Разговор будет такой, что нас никто не должен слышать!

– Я один… Сегодня даже моей жены нет дома…

– Знаю! Твоя жена сегодня в деревне Мохово у старосты Гнутова, – сказал Шмелев и, встретив удивленный взгляд Венецкого, добавил. – Как видишь, у меня более свежие сведения, чем у тебя!.. За нее можешь не беспокоиться, она вернется целой и невредимой… Но я нарочно выбрал для своего прихода день, когда ее нет дома. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о нашем разговоре, даже твоя жена!

Николай хотел было возразить, что Лена не чета его весьма болтливой первой супруге и умеет молчать лучше многих, но потом сам счел за лучшее промолчать.

Он поправил нагоревший фитиль коптилки и приготовился слушать.

Шмелев заговорил, тихо, медленно, выделяя и подчеркивая каждое слово.

– Ну вот, Николай Сергеевич, слушай: немцы тебя назначили бургомистром Липни, и ты на это согласился… Согласился, без сомнения, скрепя сердце, потому что ты – советский человек и не можешь быть предателем!..

Венецкий потемнел.

– Что ты хочешь этим сказать, Александр Федорович? – спросил он деланно безразличным тоном.

– Только то, что ты слышал! Хотя ты не был членом партии, но я всегда считал тебя настоящим беспартийным большевиком!.. У нас о тебе был спор: некоторые товарищи доказывали, что ты изменник, что ты продался немцам… Но я-то тебя знаю, и я был другого мнения! – Поэтому я к тебе и пришел… Пришел, как к советскому человеку! Ты должен работать вместе с нами! То, что ты находишься на должности бургомистра, что немцы тебе доверяют – это как раз очень хорошо для нашего дела! Тебе придется еще некоторое время продолжать играть свою роль бургомистра, пусть немцы воображают, что ты их преданный слуга!.. А задание, как действовать, получишь от нас…

– От кого это «нас»?

Шмелев посмотрел на нахмуренное лицо Венецкого, вслушался в его ледяной тон и на секунду задумался; затем улыбнулся и сказал:

– Ты что, мне не доверяешь? Что ж, в такое время действительно трудно сказать, кому можно верить, кому нет… Но меня-то ты знаешь!.. И я говорю с тобой, товарищ Венецкий, от имени подпольного райкома коммунистической партии, от имени партизанского штаба, который руководит всеми действиями партизан в нашем районе!..

– И что хотят от меня подпольный райком и партизанский штаб?

– Очень многое! Первое задание: достать шестнадцать немецких паспортов по этому списку!

Венецкий взял список, приблизил его к огню лампочки и стал читать:

– Иванов Григорий, столяр, 1920 год;

Семенов Александр, механик, 1916 год;

Андреев Федор, шофер, 1922 год;

Антонов Иван, возчик, 1919 год;

Петров Алексей, плотник, 1915 год…

– Однако, фантазии у вас маловато: почему все фамилии именные?

Шмелев немного смутился.

– Правильно! Это я недосмотрел!.. Давай, переделаем фамилии!.. Документы ты передашь мне. Когда кто-нибудь из этих людей придет к тебе – ты его устроишь на работу, поближе к немцам, а также обеспечишь квартирой, продовольствием и всем необходимым!.. Кроме того, достань для партизан килограмм пятьдесят соли…

– Соли?!.. – вдруг взорвался Венецкий. – Пятьдесят килограмм соли?… Да ее во всем районе столько нет!.. Много вы знаете в своем подпольном райкоме, а то, что люди минеральным удобрением щи солят – это вам неизвестно?… Соль – это теперь золотая валюта, дороже всякого золота!.. Вот суперфосфата могу дать в неограниченном количестве!.. Им приладились солить, и вам невредно попробовать!.. А насчет липовых документов – вы поздно спохватились… То время давно прошло, когда немцы по моим шпаргалкам паспорта выдавали!.. Они теперь ученые!..

– И все же, – он заговорил спокойнее. – Если бы эти документы нужны были людям, чтобы жить, я бы в доску разбился, а документы достал бы!.. Но вы жить, как люди, не собираетесь, а в лесу документы не требуются!..

– Они нужны для подпольного райкома!

– Для подпольных райкомов и партизанских штабов я ничего делать не стану! – резко сказал бургомистр.

Шмелев встал.

– Значит, я в тебе ошибся! – сказал он хмуро и горько. – Выходит, правы были те товарищи, которые говорили, что ты – изменник родины!

– Товарищи могут говорить все, что им угодно! Никаких ваших заданий я выполнять не собираюсь! – отчеканил Венецкий.

– Николай Сергеич! Не верю я, что ты продался фашистам! Хоть убей меня – не верю!.. Я тебя знаю слишком хорошо!.. Я помню, как ты работал!.. Ты никогда всоей личной выгоды не искал, всегда выше всего ставил интересы дела…

– А я и теперь выше всего ставлю интересы дела, потому и не хочу с вами связываться!

Сильная рука Венецкого тяжело легла на плечо гостя и заставила его снова опуститься на стул.

– Садись, Александр Федорович! Я тебя выслушал, теперь ты слушай меня!

Венецкий прошел несколько раз взад и вперед по полутемной комнате и остановился перед Шмелевым, который внимательно смотрел на него и ждал.

– Когда меня выбрали бургомистром, – заговорил Венецкий. – Не все бургомистры могут сказать, что их «выбрали», но я имею право сказать это слово! Так вот, когда меня выбрали – тут в то время были развалины после трех переходов из рук в руки; была полная анархия после полугода без всякой гражданской власти… И были тогда здесь на весь район два немца, причем такие, что их даже нельзя было назвать военными: сельскохозяйственные, крайсландвиртовские… И хотя у вас принято считать, что все немцы – мерзавцы, только потому, что они – немцы, но эти немцы были неплохие люди, с ними можно было договориться… Они искренне хотели не разрушать, а строить… И вот я начал работать с этими немцами, мы начали приводить в порядок разгромленный район, восстанавливать нормальную человеческую жизнь… Привлекли к работе многих, кто мог и хотел работать… Нелегко это было, но за какие-нибудь два месяца, только своими силами, без всякой помощи извне мы сделали очень много… Я знаю, твердо знаю, что если бы тут не впутались вы со своей партизанщиной, на сегодняшний день мы восстановили бы почти все довоенные производства, обеспечили бы все население работой и заработком, снабдили бы все разоренные деревни семенами и продовольствием, ликвидировали бы голод, отстроили бы заново не все, конечно, но очень многое из того, что было сожжено и разрушено! Все это было начато, и дело спорилось!.. Вы помешали!.. Из-за вас приехали сюда карательные отряды!.. Из-за вас здесь, за сотни километров от фронта, сожгли и разорили Ковалевский, Марковский, Федотовский сельсоветы!.. А это были лучшие деревни, уцелевшие от фронта, – они полрайона могли накормить хлебом! На той недели мы похоронили четыреста двадцать шесть человек, растрелянных и повешенных этой зимой, – эти люди погибли из-за вас!.. Их всех обвиняли в партизанстве и помощи партизанам… А кто из них действительно у вас работал, кто просто под руку попался – никому неизвестно!.. Вы подстрелите из-за угла какого-нибудь зазевавшегося немца – и в кусты!.. А вместо вас вешают людей, которые и близко-то не были!.. Об этом вы думаете, когда совершаете свои подвиги? Чем виноваты те, которых вешают вместо вас?

– А хотя бы тем, что остались у врага! – хмуро ответил Шмелев. – Лес рубят – щепки летят…

– Вот как?! Значит, кто остался у врага, тот не человек, а щепка, и им можно пользоваться, как заслонкой? Подставить вместо себя на виселецу?… А я считаю своим долгом заботиться именно об этих людях, которых вы же сами оставили у врага, а теперь щепками считаете!..

– Если они остались у немца, – возразил Шмелев. – И хотят себе при немцах мирную жизнь устраивать – то таких нечего жалеть, если их и повесят!.. Это даже не щепки, а балласт, лишний груз, который только мешает!.. А если они настоящие советские люди – они должны не подлаживаться к оккупантам, а помогать нам с ними бороться!..

– А во имя чего, скажи, пожалуйста, бороться?

Этого вопроса Шмелев не ожидал.

– Как «во имя чего»? Ты еще можешь спрашивать!.. Во имя родины!..

– Родина здесь, мы на ней находимся!..

– Во имя советской власти!

– Так бы сразу и сказал! Родина – это одно, а советская власть – другое!.. Когда здесь была советская власть, я работал, и ты прекрасно знаешь, что я честно работал, честнее многих коммунистов!.. Но теперь советской власти здесь нет!..

– Есть советская власть! – горячо воскликнул Шмелев. – И я пришел к тебе от имени советской власти, от имени партии!

– Я беспартийный!

– Но ты русский!.. Ты советский человек!.. Если ты верен родине, ты должен помогать нашей работе!

– Не ваша ли работа со Щелкановским мостом? – осведомился Николай с чуть заметной усмешкой.

– А ты думаешь, мост сам собой взлетел на воздух? Конечно, это сделали те, кто борется с фашистами за нашу советскую власть!

– Нет здесь советской власти! – хмуро, но твердо проговорил бургомистр. – Не советской власти, и я не стану рисковать ни своей, ни чужими головами для того, чтобы она вернулась! Свет клином не сошелся на советской власти, можно жить и без нее!.. Вы говорите, что немцы жестоки, немцы несправедливы, немцы вешают невинных людей – и это все правда!.. Но чего же от них требовать – они же завоеватели!. И очень трудно ожидать, что они будут говорить спасибо за Щелкановские мосты!.. Но скажи, Александр Федорович, почему при советской власти, при своей власти, при власти, которая провозглашает себя справедливой, к тому же не в военное, а в мирное время, погибло столько невиныых людей? Мало сказать – невинных, людей, которые всю жизнь, всю душу свою положили за советскую власть!.. И хорошую от нее награду получили!.. Конечно, их открыто, посереди города не вешали – это было бы слишком просто!.. Их объявляли «врагами народа», «вредителями»! А потом – «приговор приведен в исполнение» и весь Советский Союз обязан выражать свое одобрение, аплодировать и лить на головы осужденных грязь, всю клевету, какую сумеют выдумать!.. Не стоит советская власть того, чтобы за нее бороться! Чтоб жизнью людей жертвовать ради ее возвращения!.. Немцы вешают и расстреливают, но хоть не требуют аплодисментов палачам!..

– Стой, Венецкий! У нас говорили, будто твой отец всю жизнь работал и боролся за советскую власть, сидел в царской тюрьме, был на каторге, воевал в гражданскую войну – а через два десятка лет получил «врага народа» и бессрочную высылку, где вскоре и умер от туберкулеза, которого у него никогда в помине не было!..

Наступило молчание.

– Ну, что ж, бургомистр! – сказал, наконец, Шмелев. – Я в твоих руках, со мною даже оружия нет… Я шел к тебе как к другу… Зови своих полицаев, выдай меня немцам! Я командир партизанского отряда – такая добыча им не каждый день попадается!..

Венецкий широкими шагами подошел к двери и распахнул ее настежь.

– Иди, Александр Федорович!.. Видно, разошлись наши дороги… Ты у меня не был, я тебя не видел и с тобой не говорил!..

Шмелев взглянул настороженно, как бы желая проверить, не скрывается ли за красивым жестом бургомистра какой-нибудь подвох, потом перешагнул порог, и уже на улице обернулся и тихо сказал:

– Спасибо и за это!

* * *

На другой день бургомистра остановили на улице двое полицейских; оба были не местные: один из пленных, другой из беженцев.

– Николай Сергеевич! Пойдите сюда! Мы человека задержали: одна баба сказала, что это здешний коммунист Шмелев… Мы-то не здешние, в лицо его не знаем… Так мы этого человека завели вот сюда, в этот дом, пока его кто-нибудь точно опознает, а то, если отвести в полицию, Лисенков сразу потащит в жандармерию, а там и правого, и виноватого в расход пустят…

– А где он? Я-то Шмелева хорошо знаю – три года с ним вместе работал.

Полицейские указали на полуразрушенную хатку.

– Ну, показывайте вашего Шмелева! – громко проговорил Венецкий, переступая порог хатки и наклоняясь, чтоб не стукнуться головой о притолоку.

В пустой комнате с пробитым давешней бомбежкой потолком сидел на подоконнике полицай с винтовкой, а посередине на каком-то ящике – Шмелев со связанными за спиной руками.

При входе бургомистра он поднял голову, и на его лице мелькнуло что-то вроде усмешки. Он хотел заговорить, но не успел.

– Это – Шмелев? – спросил Венецкий сопровождающих его полицейских, и в голосе его явственно звучало удивление.

– Да, этот самый! – отозвался полицай.

– Какой дурак вам это сказал? Вот уж действительно, усердие не по разуму! Хватают кого попало!..

– Значит, это не Шмелев?

– Конечно, нет!.. Даже сходства никакого нет! Что это вашей бабе почудилось?.. Как вас зовут? – обратился он к Шмелеву.

– Беляев Иван Петрович! – назвал тот первую фамилию, какая пришла в голову. – Я из Маркова.

– Немедленно отпустите его! – приказал бургомистр. – И никому не рассказывайте, а то сами же окажетесь в дураках!..

– Спасибо, Николай Сергеич! – сказал один из полицейских, а другой проговорил, перерезая веревки на руках пленника:

– Ну, дядька, иди своей дорогой, да благодари Бога, что все так хорошо обошлось!..