Текст книги "Изменники Родины"

Автор книги: Лиля Энден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Сюда придти сумела, а назад – боишься, что не пропустят? Ну, идем ко мне – я-то рядом живу…  – И она увела Валентину.

Николай и Лена остались вдвоем.

Лена давно знала Венецкого в лицо и по фамилии, так часто он бывал в райисполкоме, а райзо, где она работала, помещалось в том же здании, но разговаривать ей с ним сегодня пришлось в первый раз; мысль о каком-нибудь романе с ним ей никогда и в голову не приходила, и только теперь, после глупой выходки ревнивой жены, она посмотрела на льнокомбинатского инженера более внимательно, как бы желая уяснить самой себе – а могло ли быть какое-нибудь основание для такой ревности?

Да, он действительно был хорошо собой и – теоретически в него влюбиться, пожалуй, можно было (практически – для себя лично, она этой возможности не допускала).

И еще Лена подумала, что Валентина Федоровна своей глупой и злобной ревностью вряд ли завоюет любовь мужа, скорее наоборот, оттолкнет его от себя…

Николай, по-прежнему стоявший около стола, поднял на Лену глаза и тихо сказал, виновато улыбнувшись:

– Елена Михайловна! Не сердитесь на нее! Пожалуйста!.. Она очень ревнива, а я сам виноват: я сегодня после конца работы не пошел домой… Она меня ждала, ждала… потом прибежала сюда и вообразила неведомо что…

Он не пошел домой именно потому, что хотел уклониться от очередных объяснений с женой, но жена явилась сама, да еще устроила такой глупый скандал!..

Лена молча улыбнулась и кивнула головой в знак того, что она не будет сердиться; а Николай смотрел на новую знакомую и невольно сравнивал ее со своей женой: Валя, безусловно, была красивее, ярче, эффектнее этой «Леночки из райзо», она умела одеваться, умела подчеркивать свою красоту, умела казаться лучше, чем на самом деле, особенно с первого взгляда…

А Лена была незаметной и неяркой, к ней надо было приглядеться, чтоб увидеть, что она хороша, даже очень хороша, с лучистыми серыми глазами, с пышной темно-русой косой… Хотя лицо ее было далеко от классической красоты, но именно такое, оно было особенно милым и симпатичным.

И Венецкий невольно подумал, что, если бы на месте его жены была бы эта почти незнакомая девушка, она никогда не позволила бы себе тех нелепых сцен, которыми отравляла его жизнь Валентина Федоровна.

* * *

С восходом солнца начались одна за другой воздушные тревоги. В кустах между Ясной и полотном железной дороги был разыгран настоящий бой: одни изображали врага и нападали на город, другие его защищали.

Войска были вооружены палками, сделанными в столярной мастерской в форме винтовок, только былыми: их не покрасили, потому что краска не успела бы высохнуть к началу военных действий. Володя Белкин притащил еще более грозное оружие: самодельный пулемет, который стрелять не умел, но зато трещал оглушительнее настоящего.

На санитарных постах, кроме «условных» раненых, побывало немало настоящих пострадавших с ушибами и ссадинами.

В семь-восемь часов утра началась новая работа: на всех дорогах, ведущих в районный центр, останавливали и поворачивали обратно колхозников, ехавших на базар.

Потом начали на улицах и около магазинов задерживать домохозяек и детей и загонять их в первые попавшиеся свои и чужие дома.

Больше всех распоряжался и командовал во всей этой кутерьме тот же неугомонный Виктор, хотя его никто не назначал командиром, но так само собой получилось.

Витька Щеминский был с детских лет своего рода районнной знаменитостью: не было в Липне, кажется, ни одного сада, где бы он не крал яблок; не бывало в школе ни одной шалости, ни одной проделки без его активного участия.

Способности у него были прекрасные, память исключительная, но и лень тоже исключительная. Он никогда не готовил уроков и три раза оставался на второй год, но стоило ему чем-нибудь всерьез заинтересоваться, и он мог по этому предмету ответить лучше всех.

Учителям он доставлял немало мучений. Несколько раз его хотели исключить их школы за хулиганство, но в таких случаях он говорил: «Я больше не буду!», сопровождая эти слова неотразимой, притворно-застенчивой улыбкой и – обезоруживал педагогов.

А на следующий день он опять принимался за прежнее. Наконец, с трудом и скандалами школа у него осталась позади.

Витька был способен и талантлив во всех отношениях, но феноменальная лень была в нем сильнее всех талантов.

Он хорошо пел, играл по слуху на всех музыкальных инструментах, какие подворачивались под руку, хорошо рисовал, изумительно схватывая сходство, но как только дело доходило до изучения нот, или правил перспективы, – и музыка, и живопись теряли для него всякий интерес.

Будучи еще в восьмом классе, он свел знакомство с вернувшимся из заключения вором Костей Петушенковым по прозвищу «Кот». Вместе они шныряли по базару, обчищали карманы пьяных и, наконец, обокрали магазин «Многолавку» на Советской улице.

Друзей судили. Кота отправили обратно в то место, которое он называл «дом родной» и «хата мамина», а Витьку по молодости лет помиловали, поверив ему на слово, что он «больше не будет».

Окончив с грехом пополам школу, Виктор Щеминский пробовал работать в разных местах, но нигде не мог удержаться дольше одного-двух месяцев: либо его увольняли за прогулы и разные выходки, либо он увольнялся сам, потому что работа ему надоедала.

И он снова садился на иждевение своей матери, Антонины Петровны, которая работала баньщицей, и одновременно торговала и спекулировала всем, чем придется.

Пробовала Щеминчиха посылать своего ненаглядного сыночка в Москву за дефицитными товарами. – Иногда он доставал очень много и ловко, а другие разы неизвестно куда растрачивал деньги и приезжал в Липню зайцем, с пустыми руками.

Взяли Витьку в армию. Многие, в том числе и мать, надеялись, что там-то его научат уму-разуму, но он попал в запевалы, и в этой незаменимой должности ему прощалось многое такое, что никогда не простили бы другому.

Демобилизовавшись, он опять несколько месяцев болтался без дела, пока с помощью Маруси Маковой не устроился в Дом Культуры баянистом и художником.

На этой работе, которая льстила его самолюбию, он задержался.

* * *

Беспокойный выходной день перевалил за полдень. Около двух часов дня было, наконец, объявлено по радио, что военная игра закончена.

Председатель райисполкома Иван Константинович Куликов, уставший, но довольный проведенным днем, зашел в свой кабинет и позвонил по телефону в Днепровск.

Узнав в трубке голос одного из областных партийных руководителей, он сообщил бодрым тоном:

– Докладываю, что в Липне военная игра проведена на высоком уровне! Население показало прекрасную дисциплину; во время воздушных тревог…

– Вы что, с ума сошли? – тихо проговорила телефонная трубка, но в звуке этого тихого голоса было что-то такое, что, несмотря на жаркий день, Куликова мороз продрал по коже. – Какая еще у вас «игра»? Война началась!..

– Что? Что вы сказали?

– Ничего!.. Война началась!

– Какая война?… С кем?

– Да что вы дурака валяете? Не знаете, что ли?… Немцы перешли границу!.. Где вы были в двенадцать часов, когда Молотов говорил?

Трубка зашипела и звякнула; Куликов растерянно положил ее на стол.

– … Молотов говорил?… В двенадцать часов?….

Он силился вспомнить, что в это время было, почему он не слышал того, что слышала вся страна?… …

… Да, верно, в двенадцать часов дня Липнинский радиоузел был отключен от центральных радиостанций…

Когда по всему Советскому Союзу передавалась речь Молотова о том, что немецкие войска перешли границу и бомбили Киев и Житомир, – в это самое время в разгар военной игры из всех репродукторов Липни увлеченно звенел голос Маруси Маковой:

– Враг в Моховском сельсовете!

– Враг занял Завьяловский сельсовет!..

– Враг подходит со стороны Молотиловского сельсовета!

– Враг приближается к Липне!..

А в этот самый час настоящий, не «условный», не игрушечный враг уже шел по советской земле.

Через один только месяц этот враг пройдет победным наступлением по Моховскому, Завьяловскому, Молотиловскому и прочим сельсоветам, с огнем и смертью войдет в тихую Липню, и придется ей, незаметной и маленькой, до самого дна испить горькую чашу всех бед и несчастий, которые обрушивает война на головы людей, именуемых «гражданским населением», если эти люди оказываются у ней на дороге.

* * *

Глава 3
Тучи грозовые

– Ты должен сегодня же ехать в Днепровск хлопотать, чтоб тебе дали бронь! – твердила мужу Валентина Федоровна Венецкая. – Ты имеешь на это все права: ты главный инженер, заместитель начальника строительства…

– Врид заместителя! – хмуро поправил Николай Сргеевич.

– Уже два года, как ты «врид»!..Какое противное слово!

– Согласен, что противное, но ничего не поделаешь!

– Во всем виновата твоя бесхарактерность! Ты до сих пор не сумел добиться, чтобы тебя назначили постоянным заместителем!

– Я не добивался, и не собираюсь добиваться! Мне это заместительство надоело хуже горькой редьки…

– Ты прекрасно справляешься с этой работой! – авторитетно заявила жена. – А теперь началась война – нового человека не пришлют; тебе надо хлопотать о том, чтобы получить бронь…. Ведь не могу же я это сделать за тебя!

– Кажется, тебя об этом никто не просит!

Валентина с отчаянием всплеснула руками.

– Невозможный человек! Ты палец о палец не хочешь ударить, чтобы обеспечить себя от призыва!.. Дождешься, что тебе пришлют повестку!

– Пускай присылают! – отозвался Венецкий, перебирая листки первой попавшейся, давно им прочитанной книги и желая всей душой, чтобы жена оставила его в покое; но она не унималась.

– Как «пусть присылают»? Что же ты тогда будешь делать?

– Что буду делать? Пойду на фронт, как все люди; я же не калека…

– Не калека, так хочешь стать калекой! А я должна буду тогда с тобой всю жизнь мучаться?!.. Ты эгоист!.. Самый настоящий эгоист!..Ведь у нас есть ребенок – ты о нем должен подумать!.. Что я буду делать одна с ребенком, если тебя мобилизуют?

– У других женщин тоже есть дети – что же они будут делать, если их мужей уже мобилизовали?

Он подчеркнул слово «уже».

Валентина заплакала злыми слезами.

– Ты эгоист, дурак, бессердечный человек! – повторяла она, захлебываясь и сжимая кулаки. – Ты можешь получить бронь! Можешь!.. Ты нарочно хочешь нас бросить!.. Меня ты не любишь, это я давно знаю… Но Миша!.. Ты обязан о нем позаботиться!

Она ждала, что муж начет ее утешать и уговаривать, как не раз бывало раньше; но он не сделал этого, а только внимательно посмотрел на нее, молча встал и направился к двери.

– Николай, куда ты?

Он не ответил, вышел на улицу и крупными шагами пошел по направлению к месту своей работы, хотя рабочий день давно кончился и ему там решительно нечего было делать. Он просто хотел уйти подальше от семейных дрязг.

Шесть лет тому назад, будучи на последнем курсе столичного института, Николай Венецкий женился на красивой, изящной девушке, студентке первого курса.

Обоим казалось тогда, что они любят друг друга и будут любить вечно; но увлеченье скоро начало остывать, сталкиваясь с неприятными мелочами жизни, и оказалось, что в их любви не хватает самого главного фундамента: общих интересов и взаимного понимания.

Первая крупная размолвка произошла из-за того, что Николай, окончив курс, согласился поехать на работу в Сибирь. Валя доказывала, что он, как один из лучших учеников, должен добиваться работы в Москве, да и отец его, занимавший крупный пост в приволжском городе Сабурове, мог бы похлопотать за сына… Но все ее доказательства не подействовали: Венецкий поехал в город Белоярск; жена с ворчанием, слезами и жалобами бросила ученье и последовала за ним.

На новом месте ей все не нравилось, все было не так, и семейные ссоры следовали одна за другой.

Рождение сына улучшило их отношения, но ненадолго. К тому же Валентина, чувствуя охлаждение мужа, решила, что тут виноваты другие женщины, и начала его ревновать ко всем, кто попадется на глаза, большей частью без всякого основания. Этим она окончательно оттолкнула его от себя.

Наконец, из-за каких-то пустяков произошла крупная ссора (с чего все началось, ни он, ни она впоследствии никак не могли вспомнить); и Валя уехала в Москву, забрав с собой маленького Мишу.

Прошел год. За это время Венецкий из сибирского города Белоярска переехал на противоположный конец Советского Союза, в город Липню Днепровской области. Почему он забрался в это захолустье, никто не знал, удивлялась этому и Валентина, когда ей вдруг вздумалось вернуться к своему супругу.

Злые языки говорили, что она в Москве сходилась с каким-то новым мужем, который бил ее смертным боем; некоторые уверяли, что этих мосвовских мужей было не то два, не то три. Она сама с возмущением говорила, что все это ложь и грязные сплетни, что просто ей отказали продлить прописку.

Николай Сергеевич никогда ее об этом не спрашивал; он очень любил Мишу и был рад, что мальчик снова с ним вместе.

Если бы Валентина была более наблюдательной, она увидела бы, что Николай за время их разлуки очень изменился, стал замкнутым, нераговорчивым, что на его лбу залегла резкая складка, а в темных волосах уже кое-где проблескивают серебристые ниточки ранней седины; но она наблюдательностью не отличалась и ничего не заметила.

Первое время после приезда в Липню Валентина Федоровна была очень добра, покладиста и ласкова, но потом опять начались сцены; она следила за каждым шагом мужа, терзалась ревностью, если он разговаривал с женщинами, ворчала, что он не умеет жить, что его бывшие товарищи работают в больших городах и вдвое больше получают, а он сидит в этом медвежьем углу на грошевой зарплате; нередко она пилила мужа целыми днями, не понимая, что каждый супружеский «теплый разговор» только расширяет между ними пропасть.

А Николаю часто хотелось удрать на край света от своего семейного счастья, и только привязанность к сыну удерживала его от окончательного разрыва с женой.

Когда она начала приставать к нему с хлопотами о броне, у него мелькнула мысль пойти в военкомат самому, не ожидая повестки, и записаться добровольцем, чтоб скорее разрубить запутавшийся узел семейных отношений.

Но этого делать не пришлось.

Повестка пришла на следующее утро. Весь день Венецкий спешно сдавал дела, а еще через день он уже стоял, обстриженный под машинку, «с кружкой и ложкой» на станции у эшелона, отправлявшегося на фронт.

– Здравствуйте, товарищ начальник штаба! – приветствовал его Витька Щеминский. – Тоже с нами едете?

– С вами, с вами! – отвечал Венецкий, пожимая руки целой компании знакомых молодых ребят, в числе которых, кроме Виктора, были Андрей Новиков и Володя Белкин; все были коротко острижены, с загорелыми лицами и белыми головами.

– … Наша Липня начало войны проиграла в войну, значит, липинцы должны воевать лучше всех! – ораторствовал Витька, пытаясь шутками заглушить досаду, вызванную потерей великолепного чуба – предмета зависти всех его товарищей.

Рядом с ним стояли: его мать, еще не старая женщина, очень похожая на сына, сестра-подросток и хорошенькая Зиночка Тимченкова, смотревшая на него большими влюбленными глазами, полными слез.

– Витя, а вдруг ты не вернешься? – тихо говорила она.

– Я-то? Я в огне не горю, и в воде не тону! – хохотал Витька на весь вокзал.

К Венецкому подошел Шмелев.

– В добрый час, голубчик! – проговорил он, крепко пожимая руку своего уже бывшего заместителя. – Пришлось, все-таки, с тобой расстаться… Трудно мне будет без тебя, но что же делать?

– Всего вам хорошего, Александр Федорович!

– Возвращайся здоровым и невредимым! Это главное!.. И задайте немцам жару, чтоб не совались, куда не просят!..

Последние слова Шмелев произнес не совсем уверенно: немцы уже заняли почти всю Белоруссию; через Липню непрерывным потоком двигались беженцы – спрева эшелоны, затем машины, а накануне показались обозы на лошадях и, наконец, просто пешие, убегавшие от врага вглубь страны, бросив все свое имущество. Газеты и радиопередачи были переполнены рассказами о жестокости немцев и об издевательствах над мирным населением; русские войска отступали и отступали, и у всех, кто говорил бодрые слова, на сердце было неспокойно.

Валентина Федоровна плакала и опять упрекнула и своего мужа, и Шмелева за то, что они не сумели достать бронь…

Николай держал на руках сына и говорил со всеми: с мальчиком, со Шмелевым, с другими знакомыми и незнакомыми людьми, со всеми, кроме жены… Он был единственным, вероятно, в толпе отъезжающих и провожающих, кто с нетерпением ожидал отправления поезда.

Андрея Новикова провожали мать и маленький брат; мать все время ему что-то толковала, но он слушал ее напутствия очень рассеянно и все время с тоской и надеждой поглядывал то на дверь вокзала, то на дорогу, ведущую с платформы прямо в город…

Паровоз загудел и несколько раз двинул взад и вперед ряд красных товарных вагонов. Все бросились к поезду.

Венецкий, поцеловав Мишу, передал его жене и вскочил в вагон одним из первых, за ним последовали Виктор, Володя и другие.

Андрей прыгнул на подножку вагона последним и повис, держась рукой за дверь и продолжая вглядываться вдаль.

Вдруг его глаза вспыхнули радостью, он спрыгнул вниз и стремительно бросился навстречу стройной женской фигурке в светлом платье.

– Маруся! Все-таки пришла…

– Еле вырвалась с работы… хотела на моего дурака еще раз посмотреть…  – проговорила запыхавшаяся от бега Маруся.

Андрей крепко обнял ее и поцеловал; она наспех ответила на этот поцелуй и сдернула с его головы пилотку.

– Оболванили!.. Ну и чудной же ты стриженный!.. Как галченок!.. Андрей отступил. Его губы по-детски обиженно дрогнули; Маруся это заметила.

– Уже обиделся? Смеху не понимаешь!.. Будто не знаешь, что я всегда шучу… Ты и в самом деле с волосами гораздо лучше был…

Андрей хотел что-то сказать, но в эту минуту поезд тронулся, и он еле успел вскочить на ходу.

– Прощай, Маруся! До свидания! Пиши! – кричал он, махая пилоткой.

Ему хотелось крикнуть, что он ее любит больше всех на свете, и будет любить вечно… но кругом было столько народу… А главное – Маруся могла опять ответить какой-нибудь насмешкой…

А поезд набирал скорость, скрипел на ходу буферами старых, потрепанных вагонов, и уже увозил Андрея вместе с его недосказанным словом любви – навстречу войне и смерти…

Он стоял около широко раскрытой двери вагона, рядом с Венецким и Белкиным; Виктор Щеминский сзади обнял их всез троих на плечи и затянул «Если завтра война». Песню подхватил весь вагон.

Мимо них проплыл приземистый вокзал с надписью «Липня», потом водокачка, багажный склад, ларек. Толпа провожающих слилась в одно пестрое пятно.

Поезд шел все скорее и скорее; замелькали серенькие домики с цветущими картофельными огородами, кирпичный завод, МТС…. Затем потянулись засеянные поля, луга, частью скошенные, частью бело-лиловые от ромашек и колокольчиков… Деревня на пригорке, другая – в лощине… и от горизонта начал надвигаться дремучий старый лес, где водились волки, медведи и лоси… лес, носивший название «Вороний Мох»…

… «Если завтра война, всколыхнется страна, От Кронштадта до Владивостока…»

Пел весь вагон; в общем хоре выделялись два голоса: высокий, заливистый тенор Виктора и звучный, бархатный баритон Венецкого; песня ширилась, подпевали соседние вагоны, аккомпанировал стук колес…

 
… «Всколыхнется страна, велика и сильна,
И врага разобьем мы жестоко…»
 

Недоезжая леса был переезд и маленькая будка; поезд замедлил ход.

По дороге с горы спустилась к переезду стройная девушка в синем ситцевом платье и белом платочке и остановилась у шлагбаума, пережидая поезд; вагоны один за другим проходили мимо нее.

Венецкий вдруг узнал ее: это была «Леночка из райзо», та самая, которую приводили к нему часовые на игрушечной войне, к которой его приревновала Валя…

Он сорвал с головы непривычную пилотку и махнул несколько раз; другие тоже махали, и Лена в ответ махнула рукой, и Николаю очень хотелось, чтоб это прощальное приветствие было послано именно по его адресу, но он знал, что это маловероятно: гораздо правдоподобнее было считать, что оно относилось к кому-то другому в поезде, или ко всем вместе, а его лично она даже вряд ли узнала…

* * *

Кончился памятный июнь 1941-го года. Наступил июль. Стояло жаркое, но не засушливое лето; хлеба на полях поднялись стеной, ожидался огромный урожай, такой урожай, какого в малоплодородном Липнинском районе самые старые старики не помнили.

Но теперь об урожае почти никто не думал.

В деревне и в городе люди работали, но работали по инерции, потому что не было еще ничего такого, что остановило бы привычную работу, но каждый уже чувствовал, что работает он впустую…

Война с каждым днем подступала все ближе и ближе; нескольким сокрушительным бомбардировкам подвергся областной город Днепровск.

Однажды какой-то немецкий самолет, по-видимому, заблудился и залетел в Липню, в которой отродясь не было никаких военных объектов.

Он минут десять кружил над городом, строчил из пулемета по крышам и сбросил одну небольшую бомбу. Пулеметной очередью убило поросенка, а бомба поломала амбар и разворотила картошку на двух смежных огородах.

В общем, потери были небольшие, но страху с непривычки натерпелись липинцы немало…

* * *

Во дворе райисполкома все служащие, вооружась лопатами, копали траншеи, которые почему-то назывались «щелями»; согласно тоненькой брошюрке о правилах противовоздушной обороны, эти щели полагалось рыть зигзагами.

И зигзаги заняли половину двора, огород уборщицы Степановны и заехали в неогороженный сад соседнего так называемого «Ольховского» дома, где до революции жил помещик Ольховский, а теперь размещались почта, телеграф, телефонная станция и радиоузел.

Около самой стены Ольховского дома копала Маруся, рядом с ней оказалась Лена Соловьева.

Маруся работала торопливо, с ожесточением нажимая на борт лопаты подошвой туфельки с высоким каблуком. Лена копала спокойно, даже как будто медленно, но ее работа продвигалась быстрее Марусиной.

– Как я их ненавижу! – сказала Маруся, с сердцем отбрасывая очередную порцию глины. – Фашисты проклятые!.. Вот так бы и убила фашиста своими руками, если бы подвернулся!..

Лена промолчала.

– Слушай, Лена, как ты можешь так?.. Минск эти мерзавцы взяли, Бобруйск взяли, того и гляди к нам пожалуют!.. А ты спокойна, хоть бы что!..

– Тем, что я стану беспокоиться, я все равно немцев не остановлю…  – большая лопаты глины аккуратно легла на край траншеи.

– Не беспокоиться надо, а действовать! – перебила Маруся. – В армию надо идти!..

– Чего же ты не идешь в армию?

– Да я ходила в военкомат, а там толку не добьешься: я хочу в связисты, а меня на курсы медсестер посылают… а мне медицина хуже горькой редьки…

Некоторое время они копали молча; потом Маруся опять заговорила.

– Я бы так хотела на фронт!.. Знаешь, мне кажется, если бы сказать нашим солдатам (она мечтательно улыбнулась), они бы перестали отступать, ринулись бы вперед на немцев и разбили бы их вдребезги….

Лена засмеялась.

– Значит, если ты скажешь солдатам ринуться – они тебя сразу послушают и разобьют немцев?.. А я и не знала, что у нас в Липне имеется такая Жанна д'Арк!

– А почему нет? Жанна д'Арк была простая крестьянка, а стала во главе армии…

– Ну, что же, попробуй!.. К тому же ты можешь с ними говорить по радио, а у Жанны такой возможности не было.

– У тебя, Ленка, не поймешь, когда ты всерьез говоришь, а когда смеешься! – с досадой проговорила Маруся; она забыла, что сама была первой насмешницей.

Снова последовало молчание. Обе подруги усердно копали землю.

– Лена, пойди сюда, посмотри! – вдруг позвала Маруся.

Лена с трудом протиснулась мимо нее в узкой траншее и посмотрела: оказалось, что Маруся, копавшая у самой стены Ольховского дома, углубилась ниже фундамента; потом, из-за своего всегдашнего любопытства, она выгребла из-под этого фундамента землю, и ее лопата неожиданно прошла насквозь в пустоту.

– Как ты думаешь, что там такое?

– Вероятно, подвал… Только почему он ниже фундамента? Странно…

– Давай посмотрим!

И Маруся принялась энергично расширять лопатой отверстие, а когда оно оказалось достаточно большим, полезла исследовать; Лена немного подумала и тоже полезла.

Все остальные в это время копали зигзагообразную траншею на противоположной стороне двора и ничего не видали.

Вскоре исследовательницы вылезли обратно: ничего интересного не оказалось, это был самый обыкновенный подвал, низкий, сырой и темный, а в том месте, где снаружи в стену уперлась траншея, с внутренней стороны у самой стены была вырыта яма для хранения овощей; на дне ее были остатки гнилой картошки.

– А знаешь, – сказала Лена, обчищая юбку от земли. – По-моему, от бомбежек гораздо лучше можно спрятаться в таком подвале, чем в этих канавах.

– В подвале прятаться нельзя! – авторитетным тоном возразила Маруся. – В случае прямого попадания может засыпать!..

– Это в инструкции так написано? А в этом зигзаге что от тебя останется в случае прямого попадания?

Маруся на минуту задумалась, внимательно оглядела «зигзаг», потом лихо тряхнула своими темными кудрями с шестимесячной завивкой и ответила:

– А, вероятно, останутся рожки да ножки, как от бабушкиного козлика.

– Вы кончили? – спросил сверху чей-то голос.

– Сейчас кончим! – откликнулась Маруся и начала поспешно заделывать глиной лазейку под фундаментом и уничтожать следы своих исследований.

* * *

Дня через три после этих земляных работ, Лена пришла утром на работу и поднялась на второй этаж райисполкомовского дома. Но в помещение райзо, находившееся в конце коридора, она пробралась с большим трудом: коридор был набит битком, толпа осаждала двери Куликовского кабинета.

Женщины, многие из которых привели с собой детей, старики (последние большей частью евреи), требовали предоставить им транспорт для эвакуации.

– Товарищи, не устраивайте паники! – кричал Куликов, стараясь покрыть общий шум. – Машин у нас нет: все машины мобилизованы под военные перевозки!..

Шум усилился.

– Что же нам делать? Пропадать, что ли, с малыми ребятами? – послышались плачущие женские голоса. – Пусть лошадей дают, если нет машин!.. Немцы уже к Днепровску подходят!.. Беженцы оттуда идут… говорят, Днепровск весь разбомбили…

– Товарищ Куликов, нам никак нельзя оставаться! – доказывал мужской голос с сильным еврейским акцентом. – Мы – евреи, а немцы евреев убивают…

– Вы обязаны мне предоставить транспорт! – выделялся из общего крика высокий резкий женский голос, показавшийся Лене знакомым. – Мой муж на фронте, у меня ребенок…

– Вы-то еще почему ко мне явились? – огрызнулся Куликов. – Идите к Шмелеву – у него свой транспорт…

«Ах, это та ревнивая жена…» – вспомнила Лена, узнав по голосу Валентину Венецкую.

Дверь Куликовского кабинета хлопнула; он заперся на ключ.

Крик в коридоре стал еще сильнее.

– Давайте машины!.. Лошадей давайте!.. – слышались голоса. – Уже из Мглинки беженцы поехали – там немцы подходят!.. Что нам делать?… Всех немцы перебьют!.. Не пешком же бежать с малыми детями?!.. Мой муж у вас работал… Мужья на фронт пошли, а нас с детьми немцу оставляют!.. Сами-то начальники уедут, а до нас, до рабочих, им дела нет!.. Они себе машины берегут!..

Тут злосчастный председатель райисполкома не выдержал, распахнул дверь и выскочил в коридор

– Уходите все отсюда! – закричал он срывающимся голосом. – Никаких немцев в Липне никогда не будет!.. Слышите?! Никогда!.. А кто распускает панические слухи, того я отправлю в трибунал!..

Лена отошла от коридорной двери в комнате райзо и подошла к окну; с высоты второго этажа был очень хорошо виден двор соседнего дома, где жил Куликов.

На этом дворе стоял трехтонный грузовик, выше кабинки нагруженный домашними вещами; жена Куликова вскидывала на машину еще и еще какие-то узлы, о чем-то спорила с шофером; потом она села в кабинку, держа на коленях большую сумку, а сын ее, пятнадцатилетний долговязый парень, влез на самый верх и лег ничком на вещи, держась обеими руками за веревки.

Машина тронулась, тяжело переваливаясь, развернулась прямо под окном, в которое глядела Лена, и выехала на улицу; между тюками, чемоданами и мебелью белела кора во все щелки напиханных, мелко нарубленных березовых дров, а выше всего трепетали по ветру широкие листья огромного фикуса.

Когда машина с семьей и имуществом председателя райисполкома скрылась из виду, Лена снова вышла в коридор.

Куликов уже не кричал и не шумел, в коридоре его не было; дверь в его кабинет была закрыта.

Все посетители столпились вокруг худощавой женщины средних лет, с тонким, уже увядшим лицом и добрами лучистыми глазами; на ее поношенной жакетке блестел орден – Знак почета. Она всех опрашивала и заносила в список.

Это была Евдокия Николаевна Козловская, директор средней школы и депутат Верховного Совета по Липнинскому избирательному округу.

– Обязательно всех отправим, – слышался ее негромкий, но уверенный голос. – Никто не останется здесь, если придут немцы. В первую очередь эвакуируем тех, кто с маленькими детьми. Первый эшелон я постараюсь организовать завтра утром; на станции мне обещали дать вагоны…

Дверь председательского кабинета распахнулась и Куликов показался на пороге.

– Евдокия Николаевна! Сейчас же прекратите эту панику! – снова зашумел он. – Иначе я обращусь, куда следует: вы мне срываете работу, разлагаете труддисциплину!.. Уже есть случаи побегов с производства… Это возмутительно!.. Люди уезжают, бросают работу, хотя их не уволили!.. А если вы начнете эвакуировать детей, за ними побегут родители и некому будет работать!..

Козловская выпрямилась и посмотрела на него в упор.

– Я буду эвакуировать детей! – сказала она твердо. – Почему вы до сих пор не организуете эвакуацию предприятий? Хотите, чтоб все досталось немцам?

– А вы ждете немцев? Не дождетесь!.. Их сюда никто не пустит!..

– Если в Днепровск пустили, вполне могут и сюда пустить. – послышался голос подошедшего Шмелева. – Я сегодня ночью отправил все оборудование и механизмы, а стройматериалы передал воинской части…

– Кто вам разрешил? Вас судить надо за самовольство!.. В Днепровске нет никаких немцев!.. За такие разговоры!..

– В Днепровске – немцы! – уверенно сказал Шмелев. – И твоя жена, Иван Константинович, лучше тебя осведомлена: я ее на дороге встретил – едет на машине и везет все свое барахло; даже фикус прихватила…

Куликов вспыхнул, схватился за голову и поспешил скрыться в кабинете.

Вечером, в очередной сводке московское радио сообщило, что после ожесточенных боев наши войска оставили города: Днепровск, Родославль и Мглинку.

На очереди была Липня.