Текст книги "Аня Каренина"

Автор книги: Лилия Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Запой

На сороковой день после смерти Анны Аркадьевны соседи прорвались её поминать. Алкаши, денно и нощно осаждавшие ларёк у автобусной остановки, явились в одиннадцать часов утра, принесли Дарье Стиву и настойчиво попросили похмелиться.

– Хозяйка, сороковой день… Святое дело помянуть… Надо бы по двести грамм, а то и по триста. Чтобы всё по-христиански, по-человечески было…

– Да! – вякнул лежащий на руках новых друзей Облонский. – Да-рррья! Накрывай на стол!!

Облонская стояла как истукан, балансируя между яростью и истерикой. Алкаши наблюдали за ней как за канатоходкой, которая вот-вот сорвётся, только непонятно, в какую сторону упадёт. Дарья вдохнула полную грудь воздуха, потом ещё раз… И… раздался оглушительный Гришкин плач. Облонская ещё раз вдохнула, а потом бессильно махнула рукой, развернулась и потопала в комнату. Было такое впечатление, что весила она тонну, потому что при каждом её шаге мебель вздрагивала, а висевшие на стенах там и сям дурацкие картинки подпрыгивали…

Дней пять назад поминание Анны Аркадьевны переросло в чудовищный запой, не прерывавшийся ни на минуту. Пивка, потом уже снова водочки, выпьем и снова нальём… И поехало. Анна Аркадьевна поминалась крепко и каждодневно.

– Надеюсь, она в своём гробу переворачивается, – проворчала себе под нос Дарья, захлопнув дверь в комнату и доставая Гришку из кроватки. – На, жри, кровосос! – досадливо кинула она младенцу, который тут же жадно впился в подставленный ему сосок. – Что же делать-то? – глубокая морщина прорезала переносицу Дарьи. Внезапно начавшийся алкоголизм мужа её вовсе не устраивал. Стива пропил практически всё, что осталось от Анны Аркадьевны и Ани, включая вибратор и убогую мебель, даже их сифозные шмотки сдал обратно в секонд-хенд! А деньги пропил! Пропил всё до копейки, гад!

– Хоть комнату освободил, – продолжала ворчать по ходу своих размышлений Дарья, – можно ремонт начинать делать – внутри голые стены, хоть шаром покати. Было бы только на что ремонтировать. Ох, убила бы! – Облонская повернулась в сторону кухни, откуда доносились пьяные голоса.

– Мама моя была… мученица! – ревел Стива. – Помянем! Хоть и стерва была, я вам щас расскажу… – послышался звон стаканов, а затем невнятное бормотание, за которым последовал взрыв хохота.

– Господи! Ну вразуми же Ты его! – Дарья подошла к окну и умоляюще воззрилась в хмурое осеннее небо. Небо висело низко-низко, тяжёлые грязные облака медленно ползли, угрожая взорваться и затопить весь район холодной водой. Да… Господь был явно не расположен помогать кому-либо на этой земле. Облонская машинально качала Гришку, впервые за долгое время задумавшись о Боге. По большому счёту она верила в него как большинство граждан постсоветской России: как бы Бога нет… А вдруг есть? Поставлю-ка свечку.

Приходя в церковь, Облонская немедленно ощущала умиротворение и святость всего собственного существа, запах ладана действовал на неё волшебно – она вся преображалась и дня два потом стойко сносила невзгоды, не роптала на отсутствие денег и пыталась помогать ближним. Затем благодать проходила, и Дарья снова принималась «роптать» благим матом и вести позиционную войну со всеми подряд. Таким образом Бог принимался как успокоительное, в основном под Рождество. Или же вызывался в качестве скорой помощи в случае какой-нибудь стрёмы. Всё равно не поможет, но надо возопить – а вдруг?

Если же спросить Дарью, верит ли она в Бога, – Облонская незамедлительно скажет: «Да. Нам без Бога никак. Лишили людей веры на семьдесят лет – и вот что вышло!» А к батюшкам (попам) вообще отношение как к святым мощам и святым духам одновременно. Слово – закон и обсуждению не подлежит, однако к исполнению тоже не обязательно, чай не статья.

В то же время Облонская верит в переселение душ, в удивительные способности китайских буддистов и индийских йогов, в энергетических вампиров, в существование чёрных колдунов, обладающих огромной силой, в чудодейственных бабушек, которые заговором и молитвой могут вылечить человека от рака и СПИДа, в инопланетян, что следят за людьми и решают, когда же весь этот клоповник грохнуть. «Секретные материалы» смотрит с замиранием сердца как документальный фильм, на выборах голосует с полной уверенностью, что всё это ничего не значит, а в правительстве вечный масонский заговор. Говорит, что астрология и карты Таро – фигня, а гороскопы слушает и к гадалке ходила.

В общем, эх, мать крёщена Русь! Перуна на тебя нету… Монахи в кельях на стенах кресты рисуют. От кикимор берегутся. Крестные ходы делают на Ивана Купалу.

Дарья смотрела в окно. Стекло покрылось мелкими каплями со стороны улицы. Тоскливо почему-то, а почему – неясно. И даже как-то всё равно, что Стива запил.

– Всё достало… – сказала она Гришке, который уже заснул у матери на руках. – Может, у меня депрессия? – спросила Долли у восьмимесячного сына. – Хотя с чего ей взяться? Всё нормально – Степан попьёт и перестанет, мать всё-таки схоронил. Зато комната теперь свободная. Будешь там уроки учить, телевизор смотреть, компьютер мы тебе потом купим. Человеком станешь нормальным, в институт поступишь, закончишь его. В армию тебя не отдам. Только если уж совсем плохо станешь себя вести. Тогда пошлю для дисциплины, чтобы мужика из тебя сделали. Понял? – Долли уткнулась лицом в Гришкин живот. – Ух ты, котёнок мой. Веди себя только хорошо, учись. На тебя надежда вся. Кому мать твоя будет в старости нужна? Пенсия грошовая, папаша твой годам к шестидесяти ещё и в маразм впадёт, если не сопьётся… Что я буду делать? А тут ты у меня – олигарх! Поможешь матери, не дашь с голоду помереть. Господи… Всё это ради того, чтобы в старости с голоду не помереть. Вот жизнь настала… – Дарья вздохнула и положила сына в кроватку. Потом посмотрела на часы – только половина первого. «Таньку из сада забирать надо в шесть… Может, поспать до трёх?» – Облонская потянулась.

Спать ей осенью хотелось хронически. Завела будильник на три часа, легла на кровать и мгновенно уснула.

Через полчаса хлопнула входная дверь. Алкаши пошли в ларёк за пивом. Водка кончилась. Закрыли дверь, а Облонский как спал, положив голову на кухонный стол, так и остался спать. Алкаши сбегали за «беленькой», забыли, в какой квартире гуляют. Стали звонить по всем квартирам, расположенным аналогично Стивиной на всех этажах, правда делали они это в соседней парадной. В последней квартире на них спустили собаку. «Синяки» обиделись и вынесли постановление: никто не имеет права травить их собакой, даже если у него мать померла. Если мать померла – то тем более. Надо стол накрыть, водки налить, помянуть, короче, по-человечески. Мать всё-таки.

[+++]

На шестой день запоя Дарья обнаружила, что пропали их обручальные кольца. С большим скандалом и слезами выкупила их за стоимость двух бутылок водки в ларьке у остановки, потом распатронила свою заначку, ту, что держала «ну на самый крайняк», (а этот крайняк, безо всякого сомнения, пришёл), и вызвала команду врачей по объявлению «прерывание запоев». Стиве сделали какой-то укол и накачали через зонд раствором марганцовки, с чего Облонского торкнуло так, что он блевал без перерыва около часа. Потом его затрясло, пришлось укрывать всеми одеялами, пальто и куртками, что нашлись. Через час снова сделали укол. Галоперидол, кажется…

Облонский уснул мёртвым сном, проспал почти сутки, а в воскресное утро ничего не помнил. Дарья дала ему выпить таблеток, что оставил врач, но Стива вопреки обещаниям нарколога не заснул.

Через сутки Облонский, весь фиолетово-зелёного цвета, стоял в дверях, глядя на зад Долли.

– Слушай… – Дарья, полоскавшая в ванной бельё, вздрогнула, но не разогнулась, испугалась почему-то. – Даш… У нас деньги есть?

– На что тебе? – продолжая стоять раком, зло огрызнулась Дарья.

– Мне это… Поправиться маленько…

– Поправиться?! Ты что, хрен собачий, ни черта не помнишь, что ли?! – Долли еле разогнулась, потирая поясницу, она злилась, но при одном взгляде на мужа её страх вырос как ядерный гриб. Стеклянные глаза, всклокоченные волосы, щетина, руки, болтающиеся где-то на уровне колен.

– Не ори! Чё ты разоралась? Деньги давай!

– Деньги тебе?! Вот! – Облонская, не успев подумать, сунула мужу под нос мыльный кукиш.

– Ах ты дрянь! – Стива неожиданно для себя самого с размаху съездил жене по морде кулаком.

– А-а-а!!! – Долли закричала, пытаясь закрыться от сыплющихся на неё ударов.

– Где деньги?! Деньги где?!! – орал ничего не соображающий Стива.

– Не дам!! Детям жрать нечего!!! Тане в сад надо пластилин покупать, краски!! – Долли вопила, лёжа на полу и закрывая руками голову, ничего не соображая от ужаса.

– Какой ещё пластилин?! Я сказал – давай деньги!! – Стива ничего не видел, в глазах стоял красный туман.

Он пинал жену ногами. Гришка поднял рёв, Таня с выпученными глазами, белым как мел лицом, залезла на табуретку и пыталась открыть дверь. Ничего не получалось, у девочки тряслись руки, её спина покрылась холодной испариной.

– Вниз тяни! Таня, вниз тяни! Пимпочку чёрную – вниз! – Долли увидела, что дочка пытается убежать.

– Куда?! – Стива обернулся и сквозь застилавший ему глаза туман увидел, что кто-то хочет выбраться из квартиры.

Кто это? Таня? Нет… Таня в детском саду… Значит, это Долли… Она пытается убежать с деньгами… А почему она такая маленькая? Это же Анька! Ничего не видно – в глазах мутно…

– Анька, сука! Мать убила! Задушу! Убью!!! – Облонский схватил на кухне табуретку и рванул на неясный силуэт, замахнувшись со всей силы. Раздался дикий детский крик. Потом яростный женский вой.

– Па-а-а!!!! – всё стихло одновременно.

Таня хрипела, держась за горло. Отец рухнул у её ног, удар табуреткой пришёлся в дверь, обломки «орудия» валялись вокруг. Долли стояла как истукан, тупо глядя на неподвижное тело мужа и держа в руках горлышко от разбившейся зелёной бутылки. Той самой, из которой они пили шампанское в день смерть Анны Аркадьевны. Тёмные толстые осколки лежали на теле Стивы.

[+++]

Вытянуть из Тани хотя бы слово было невозможно ни уговорами, ни угрозами. Более того, когда Долли попыталась на неё крикнуть, девочка упала в обморок. Дарья подумала было о разводе, позвонила в агентство, спросила, на что они могут рассчитывать при размене квартиры. Ей сказали, что максимум – это две ужасные комнаты в коммуналках, где соседей человек этак пять-шесть. Облонская сначала разревелась, но потом, как истинно русская баба, приняла решение лечить мужа.

Открыла бесплатную газету на предпоследнем развороте. Всё печатное пространство занимала реклама «лечения алкоголизма, наркомании и ожирения». Долли пробежала глазами по нескольким сотням убористых строчек: «выведение из запоев, прерывание запоев, лечение алкогольной зависимости и т. д.» Облонская вздохнула, и ей почему-то стало спокойнее – раз столько народу этим занимается, значит, всё это очень много кому нужно. Наконец она выбрала строгое объявление в чёрной рамочке, которое гласило, что институт исследования резервных возможностей человеческого организма проводит снятие алкогольной и наркотической зависимости в кратчайшие сроки. Долли вздохнула и набрала номер.

– НИИ резервных возможностей человеческого организма, – ответил на том конце провода милый, если можно так сказать, даже смазливый голос какой-то барышни.

– Здравствуйте, – Дарья заранее напряглась. – Я хотела бы у вас узнать, сколько стоят ваши услуги и какие вы даёте гарантии.

– Простите, а что конкретно вас интересует? – барышня нисколько не смутилась тоном Облонской. Жёны алкоголиков вызывали у секретарши НИИ сочувствие и неизменное ощущение собственного превосходства. Вот её муж – не только не пьёт, но даже и не курит, а если бы начал вдруг пить (курить ещё ладно) – она бы немедленно с ним развелась.

– Ну, у вас тут написано – снятие алкогольной зависимости.

– А… – барышня как будто сама только что вспомнила, чем занимаются в их конторе, и затарахтела: – У нас проводится комплексное лечение больных алкогольной зависимостью, которое включает в себя гипнотическое воздействие, осуществляемое специалистами-психиатрами, врачами, имеющими соответствующее образование, кроме того, в адаптационный период мы подкрепляем воздействие препаратами, вызывающими стойкое отвращение к алкоголю. Кроме того, данное воздействие осуществляется в согласовании с православными канонами, наши действия очень одобряются церковью.

– Да? То есть у вас не какое-то там кодирование? – степень доверия Долли к НИИ сразу повысилась. – У вас нормальные врачи работают?

– Да, у нас работают только врачи, никакого там, как везде, знахарства, – фыркнула барышня. – У нас проводится направленное гипнотическое воздействие на опредёленные участки головного мозга, несущие ответственность за алкогольное привыкание.

– Ну хорошо, – Долли окончательно поверила, что лечение, предлагаемое в НИИ, не кодирование. – Так, а сколько стоит?

– Базовый курс лечения, включающий в себя предварительную диагностическую беседу, сеанс гипноза и курс медикаментов, стоит три тысячи. Вот есть время на два часа.

– Давайте на два, – выдохнула Долли.

– Хорошо, значит, в четверг, в два часа. Всё, я вас записала.

– Девушка! – опомнилась Дарья. – Девушка, а у меня ещё такой вот вопрос. Деньги сразу приносить?

– Нет, предварительная диагностическая беседа у нас бесплатная.

– А побочные эффекты от лечения бывают?

– Ну…

– Что?

– Если это, конечно, можно считать побочным эффектом, – некоторые очень верующими стали, – барышня слегка замялась.

– А, это! Ну, это ладно. Главное, чтобы не пил! А если верующий, так ещё и лучше. – «Может, хоть начнёт вести себя по-человечески!» – подумала Долли. – Ну ладно, значит в четверг, в два?

– В четверг, в два.

– До свиданья.

– Всего доброго.

Долли положила трубку и выдохнула. Три тысячи! Это все деньги, какие у неё есть!

– Если твой папаша после этого хоть пять грамм, хоть посмотрит в сторону бутылки – я это НИИ с землёй сровняю! – пригрозила Гришке Долли. – Фу-у-у-х… Господи, вот с Танькой теперь непонятно что будет. Вот урод! Это же надо – собственного ребёнка чуть не зашиб! До белой горячки допился! Нет – если бы не жильё, развелась бы, на хрен. Лучше уж одной.

Облонская вдруг заплакала. Ей стало невыносимо жалко и детей своих, и себя.

Тут раздался телефонный звонок.

– Алло, – устало выдохнула в трубку Дарья.

– Дарья?

– Да… Мама?

– Это я.

Впервые за четыре года родители Облонской пригласили дочь к себе в гости с внуками и даже выслали денег на билеты.

Дарья не могла поверить своему счастью. Как только она положила трубку, то тут же грохнулась на колени:

– Господи! Спасибо!

Проблема с детьми решилась самым чудесным и невероятным образом. Таня в больнице, где ей предстоит провести… некоторое время. А Гришку можно будет оставить у матери. Не выгонит же она своего родного русского внука!

Мама-антисемитка

Дарьина мама, впрочем, была не слишком рада тому, что приехавший погостить внук остаётся на неопределённое время, да ещё и с расчётом на полное содержание.

Алла Демьяновна – желчная старуха с землисто-серым цветом лица, в лиловом платье и кирзовых сапогах – недовольно смотрела на лежащего на кроватке русского внука, которому, поди, надо у Любки каждый день молоко покупать от её коровы. Ох уж эти хохлы и евреи, всё зло от них!

Любка-хохлушка так разжирела на своём сыре, твороге и сметане, что еле ходит, сволочь. Да ещё на рынок возит продавать! И все дачники у неё подъедаются. За прошлое лето у Любки появился и сарай новый, и электрокосилка. А за пять лет, что эта хохла тут живёт, нажито ею столько, сколько родители Дарьи не смогли за всю жизнь заработать!

– Папа, а чего вы в город-то не едете? – спросила Дарья. – Уже сентябрь, холодает.

– А картошку кто выкопает? – тут же взбеленилась Алла Демьяновна. – Бомжи? Это тебе хорошо. Живёшь на всём готовом, а нам тут не до жиру, быть бы живу!

– Мам…

– Что «мам»?! Не буду у Любки молоко покупать! Не буду, сказала! – и Алла Демьяновна стукнула кулаком по столу, а затем скрестила руки на груди. Ни дать ни взять злая карикатура: «Керенский в женском платье изображает Наполеона».

Долли вопросительно уставилась на мать, последний пассаж остался не совсем ясен. Дарья только сделала вывод, что, видимо, Гришка останется на неделю без парного молока, которое тут можно по дешёвке покупать у какой-то хохлушки Любки.

– Мам! Ну а как Гришка без молока? Тем более по семь рублей! Парное! Да у нас бы его с руками оторвали, это ж можно целый трёхлитровый бидон купить за двадцать один рупь, а у нас столько литр стоит. Причём литр пакетного! Там молока-то с гулькин нос, вода всё.

– Подкидываешь, значит, родителям?! С мужем разладилось, значит, всё? Дети не нужны? Вот все вы современные матери – кукушки такие!

– Мам, ну это же ненадолго… Вот Стива поправится…

– Поправится… Дождёшься! Если мужик запил – это всё. – Алла Демьяновна злобно смотрела на дочь.

– Ну что ты так смотришь?! Дырку протрёшь! – наконец вскипела Дарья. Затея с приездом к родственникам перестала казаться ей такой блестящей. По всей вероятности, ей придётся возвращаться обратно с Гришкой.

– Вот! Я тебе говорила: Облонский – значит, еврей! – наконец прорвало Аллу Демьяновну.

– Да что ты к евреям прицепилась, мама! Русский он!

– Откуда такая уверенность?

– Алкаш! Ты когда-нибудь видела алкаша-еврея?

– А что, все русские алкаши, что ли? И вообще, жид – это не национальность! Это состояние души!

– И чем же Степан жид?

Алла Демидовна вспыхнула как бенгальский огонь:

– Да всем! Одна рожа чего стоит!

– Рожа у него что ни на есть самая русская! Волосы светлые, глаза голубые. Всю жизнь только шляется, пьёт и не работает! Русский стопроцентный!

– Дура ты набитая! Как была всю жизнь дура, так и осталась! – Алла Демьяновна вскочила и быстро пошла на кухню. – Тьфу! – обернулась она в дверях.

– А ты не плюйся! Если дура – значит, есть в кого! – Дарья сжала руками голову.

Её прежняя жизнь навалилась внезапно всем своим грузом. Когда-то Долли сбежала из этого дома с одним-единственным намерением – никогда больше сюда не возвращаться. И вот – как будто всё началось заново.

– Н-да-а… Поговорили называется, – вошедший отец поставил в угол возле печки ведро с углём.

– Зачем было вообще меня приглашать? Да ещё с детьми!

– Ну-ну… – Николай Борисович сделал успокаивающий жест руками. – Не шуми. Вас вдвоём с матерью нельзя оставлять. И потом – как, ты думала, она отреагирует? Являешься через пять лет с ребёнком и говоришь, что твой муж лечится и Гриша пока у нас поживёт! Я, признаться, тоже не ожидал.

– Папа! Ну а где мне ещё его оставить?! – Долли с мольбой воззрилась на отца.

– Где-где… Я что, сказал что-нибудь? Пусть остаётся на сколько потребуется… – отец потянул себя за правый ус.

– Ты действительно не против? – Дарья знала, что отец против, потому что мял в руках шапку и хмурил брови, время от времени разглаживая складку на лбу пальцами. – Папа! Но это же ваш внук! Можно подумать, я много прошу! Всего месяц, пока Стива не вылечится!

– Да… но…

– Что «но»? Давай говори прямо! Не юли.

– Дарья, послушай, мы с мамой совсем не уверены, что сможем ухаживать за Гришей…

– Ты из-за денег, что ли? Из-за денег, да?

– Нет… В общем… А-а, хрен с ним! – отец махнул рукой, побагровел, неловко развернулся и вышел.

Долли грустно улыбнулась, глядя ему вслед. Странно, но она совершенно не волновалась за Гришку. Коль уж он выжил со свекровью да своим папашей, то уж с бабушкой и дедушкой и подавно нормально проживёт!

Через несколько дней, садясь в поезд, Дарья почувствовала, как у неё внутри что-то кольнуло. Высокая фигура отца, махавшего своей огромной ручищей вслед отъезжающему поезду, становилась всё меньше. Перед тем как платформа скрылась из виду, Долли увидела, что с краю стоит Алла Демьяновна с внуком на руках. Она якобы не пошла провожать дочь – обиделась. Облонской показалось, что мать плачет.

В голове у Долли мелькнула злая мысль, что мать рыдает из-за того, что в конце концов, несмотря на всё сопротивление, у неё на руках оказался младенец сомнительного происхождения по фамилии Облонский, то есть возможно – еврей.

Дарья уснула. Сквозь полудрёму предъявляла паспорт на двух границах, а на следующий день уже видела родные полусгнившие бескрайние поля, на которых колосья то ли сжали, то ли просто смешали с землёй трактором. Странно, но, думая о будущем, Облонская не представляла, что когда-нибудь поедет по этой дороге ещё раз. Впрочем, эти мысли раздражали Долли, поэтому она успешно от них избавилась. Взяла стакан и пошла за кипятком, вагонное однообразие ужасно располагает ко сну. Вернувшись со стаканом, Долли долго-долго размешивала в нём сахар, тыкала ложкой разбухший чайный пакетик, глядя осоловелыми глазами за окно. Мыслей не было никаких.

К вечеру они прибыли на Витебский вокзал. Дорога до дома показалась Дарье ужасно утомительной. Однако как только она вошла в пустую тёмную квартиру, где не было слышно ни звука; как только Долли ощутила, физически ощутила блаженство оттого, что не надо сразу становиться к плите, не нужно ничего стирать, не нужно кормить Гришку… Она закрыла лицо руками и тихонько засмеялась. Медленно разделась, прошла на кухню, открыла холодильник и с наслаждением увидела, что оставленное ею масло, кетчуп, горчица, мясо в морозилке – всё на месте, никто ничего не сожрал. Дарья открыла кухонный шкаф и снова заулыбалась – пакеты с крупами были полны, макароны на месте. В раковине нет посуды. Оба чайника – большой и заварной – вымыты. С большого чайника даже удалось отодрать почти весь нагар, стала видна белая эмаль и даже какие-то цветочки. У Долли ещё остались деньги из тех, что прислали родители для того, чтобы она «навестила их с детьми». Облонская решила, что завтра же купит на них себе новый электрический чайник, чтобы больше не ждать по полчаса, пока вскипит эта ржавая эмалированная рухлядь.

Впервые за всю свою жизнь Долли оказалась одна. Одна в пустой двухкомнатной квартире, зная, что никто не придёт ни с работы, ни из школы, ни с собрания радикальных феминисток, ни из детского сада – ниоткуда никто не придёт. Дарья с наслаждением потянулась и стала не спеша заваривать себе свежий чай, который будет пить только она, со своим печеньем, глядя в телевизор с дивана, на котором можно даже развалиться, и никто не начнёт гнусавить, что не видно и негде сесть.

Счастье…

Чудодейственный профессор

Настало время забирать Стиву.

Облонского вывели к Дарье в состоянии явно ненормальном. Он еле передвигал ноги и, казалось, вообще плохо ориентировался в происходящем. У Стивы отросла клочьями борода, сквозь жёсткую неопрятную растительность проглядывала серо-зелёная кожа, глаза отсутствующие, сознание, что называется, «на автомате».

– Что с ним? – встревожилась Дарья.

– Ничего особенного. Тизерцин.

– Что?

– Таблетки, чтобы на людей не бросался больше.

– Он что, теперь всегда такой будет? – спросила с явной претензией Долли. – Нам сейчас к врачу идти, а он, похоже, ничего не соображает!

– А вы что, хотите, чтобы он ещё на кого-нибудь с табуреткой бросился? – огрызнулась медсестра, заглядывая в Стивину карту. – И вообще я вам рекомендую с ним поговорить. У нас теперь принудительного лечения, к сожалению, нет, если только родственники смогут убедить. Пусть он заявление напишет, мы его в диспансер положим.

– Ага, щас! Наслышаны мы про ваши методы, – сердито буркнула Дарья. – Чтобы вы его там до полной дебильности залечили?

– Он у вас, по-моему, и так не академик. Что у вас в карточке? «Степан Облонский, 29 лет, безработный…»

– А это, знаете, вообще не вашего ума дело!

– Женщина! Вы мне тут не хамите, пожалуйста! Такие, как ваш муж, представляют угрозу для общества! Если вам на своих детей плевать – так мне, например, совсем не хочется, чтобы этот ваш так называемый муж однажды на мою внучку накинулся!

Дарья втянула воздух и уже хотела было выпалить стерве в белом халате всё, что она о ней и их репрессивной медицине думает, но медсестра её опередила.

– С вами всё. Выходите, не задерживайте очередь!

– Выйду! Врачи называется… Ещё небось клятву Гиппократа давали. Душегубы!

– Женщина! Забирайте своего алконавта и выходите! Следующий!..

[+++]

Стива шёл очень медленно, ни на что не реагируя. Долли с трудом затолкала его в автобус.

– Блин! Вот горе!

С трудом добрались до НИИ. К удивлению Дарьи, научный институт исследования резервных возможностей человеческого организма располагался в общежитии текстильной фабрики и занимал всего половину этажа.

– Мы на два записаны, – сказала Облонская огромной как дом женщине.

– Сейчас, – неожиданно тоненьким голосочком ответила бабища, наверное, размера семидесятого. У Дарьи поползли вверх брови.

– Извините… А это вы по телефону отвечаете?

– Да я. А что?

– Извините… Я вас почему-то по-другому себе представляла, – странно, но Долли даже обрадовало, что в НИИ секретарь не какая-то ссыкуха, а такая во всех смыслах солидная и основательная женщина.

– Странно, вы сегодня уже третий человек, который мне это говорит, – толстуха надела очки и посмотрела в расписание. – Та-а-ак… Эрнст Петрович вас сейчас примет. Присядьте на секунду.

Долли села, Стива продолжал стоять.

– Эрнст Петрович! – громко и надсадно, как сирена сигнализации, зазвенела тётка. – К вам уже пускать?!

– Пускайте! – ответил им из коридора мягкий голос.

– Проходите, – секретарша показала рукой в сторону кабинета. – В пятый проходите.

– Спасибо, – Долли, улыбаясь и кланяясь, попятилась к выходу, потянув за собой Стиву.

– Ну, здравствуйте! – приветствовал их лысый старичок, у которого на висках и затылке сохранилась ещё какая-то совершенно седая растительность. Зато лицо его украшала гладкая, густая, постриженная с аккуратностью английского газона бородка. Очки в тонкой золотой оправе, фонендоскоп на шее, голубая рубашка с серым галстуком.

Дарья облегчённо вздохнула. Все её сомнения относительно надёжности лечения в данном НИИ улетучились.

– Давайте знакомиться! – старичок подался вперёд и заглянул Стиве в лицо. Тот не отреагировал.

– Ему таблеток каких-то дали, – смущённо вставила Долли. – Чтобы не буянил.

– А… Понятно. К сожалению, наша традиционная медицина всё ещё идёт по пути снятия симптомов, а не лечения болезни. Ну-с, как вас звать-величать? – старичок снова обратился к Стиве, и снова безрезультатно.

– Степан его зовут.

– Стёпочка, значит? Хорошо… Очень хорошо. Редко теперь встретишь традиционные русские имена.

– Да уж, – согласилась Долли.

– А вас как, простите?

– Меня? А, меня… Дарья. Дарья Облонская, а он – Степан Облонский.

– Да ну?

– Да, правда, – Облонская даже покраснела.

– Значит, Степан да Дарья? Почти Иван да Марья, хе-хе, – старый перец разразился сухим трескучим смешком. Потом резко перестал. Выпрямился, насупился и необыкновенно серьёзно представился: – Меня же зовут не так поэтично. Я всего лишь Эрнст Петрович Либих, доктор медицинских наук, врач-психиатр с сорокалетним стажем. Алкогольные зависимости – тема моей докторской диссертации.

– Ох… – Дарья с нескрываемым восхищением воззрилась на старикашку.

– Это так… Это так… – Эрнст Петрович Либих кивал не просто головой, а всей верхней частью туловища. – Это правильно… Это хорошо… А что, голубчик, – снова неожиданно обратился Либих к Облонскому, – давно пьём? – Стива тем временем уже заснул, сидя на стуле, и начал крениться вбок.

– Да не пьёт он! – воскликнула Дарья, ударив себя одной ладонью по груди, а другой возвращая Стиву в «прямосидячее» положение.

– Да? Правда? А что же вы тогда ко мне пришли? Хе-хе, – Эрнст Петрович снова затрещал своим скрипучим, как старая телега, горлом. – Вам тогда в клуб физкультурника надо. Хе-хе! Как я пошутил? – старикашка подмигнул Долли.

– Понимаете, – Долли сглотнула и жалостливо воззрилась на доктора медицинских наук, – у моего мужа умерла мама. Выбросилась из окна, и после этого…

– Ой-ёй-ёй! Всё! Дальше можете не рассказывать! – Либих замахал руками, как будто на него пчелиный рой набросился. – Посттравматический стрессовый синдром с персистирующим аффективным коллапсом, реакцией по типу флэш-бэк, диэнцифальная недостаточность в медиобазальных отделах промежуточного мозга с симптомами Спасокукотского-Кочергина. Так? Я ничего не упустил?

У Долли один край рта пополз вверх, а другой вниз.

– Гы… Ыгы… – она тоже кивнула всей верхней частью туловища.

– Ну что ж… Могу вас поздравить! У вашего мужа, нашего замечательного Степана Облонского… Диэнцифальная недостаточность в медиобазальных отделах… Милая! Ну я же не буду вам сейчас рассказывать весь специальный раздел общей нейроморфофункциональной пропедевтики диэнцефальных расстройств.

– Да нет! – Дарья махнула рукой, и тут Стива грохнулся со стула.

– Ой, голубчик! Что же вы так неаккуратно! Так ведь можно и внутрикожную субдуральную распространённую билатеральную гематому набить! – доктор наук кинулся поднимать Облонского, но Дарья решительно отстранила корифея лечения алкоголизма и сама принялась водружать своего супруга обратно на серийное столярное изделие, предназначенное для тазового отдела.

– Что нам дальше делать?

– Как что? Я вам уже, кажется, дал понять, что у вашего мужа есть реальные шансы на излечение. – Либих надулся и сел обратно за стол, сложив руки домиком, приподняв брови и опустив вниз углы рта.

– Правда?! – Дарья уселась обратно на своё место и сдула растрепавшиеся волосы с лица. – Доктор! Вы гений!

– Ну… не то чтобы гений, – тут же расплывшись в смущённой улыбке, развёл руками Эрнст Петрович, – но за сорок лет, поверьте, уж в своей области! Утю-тю! – погрозил он пальцем Дарье.

– И когда?

– Что «когда»?

– Ну, когда мы сможем… приступить к лечению?

– А это к Лидии Вениаминовне! – Либих показал в сторону коридора. – Организационными вопросами у нас ведает она, – Эрнст Петрович выразительно посмотрел на Дарью поверх очков.

– Извините, – опять смутилась Дарья.

– Ну что ж, было приятно побеседовать с вами, голубчик! – доктор снова подался всем корпусом к Облонскому, тот в ответ хрюкнул. – Вот и славно! Очень хорошо.

– До свиданья, доктор, – Дарья кланялась и пятилась задом к двери. Либих тоже ей кивал. Тут Стива снова упал со стула. – Ой! Чуть мужа у вас не оставила! – Облонская хлопнула себя по лбу, возникла некоторая неловкая заминка, пока Долли пыталась привести Стиву в вертикальное положение и отбуксировать в коридор. Наконец она повернулась к профессору красная как рак и ещё раз поклонилась: – До свиданья!

– До свиданья, до свиданья, – снова закивал всем корпусом Либих.

– До свиданья! – крикнула Дарья уже из коридора.