Текст книги "Год лошади"

Автор книги: Лев Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Наконец он, довольно икнув, с осмотрительной осторожностью поднялся с табурета и, сделав несколько нетвердых шагов, мягко опустился у оштукатуренной стены на пол – и мгновенно захрапел.

– Ну вот... Один готов, – заметил кто-то. – Нализался. Сегодня больно быстро. С чего бы это?

III

Вдруг в раскаленном воздухе мирного полдня за уютными стенами трактира раздалась явная для опытного уха автоматная пальба. Обитатели трактира – одни с большим, другие с меньшим трудом – выбрались из прохлады на площадь. Незнакомец не оказался исключением. На площади с визгом шин затормозили два открытых джипа, из которых посыпались люди с автоматами. ...Бандиты тоже не пересекали контрольно-следовой полосы. Поэтому пограничный пост не поднял тревоги, ибо оснований для стрельбы из своих автоматов заграничного производства у солдат не возникало: внутренние разборки в суверенном государстве есть именно внутренние разборки, и проходят они совсем по другому ведомству... Увы, приехавшие на джипах оказались не респектабельными рэкетирами, находящимися почти что на государственной службе и собирающими с нив и пажитей частного предпринимательства узаконенную привычную дань. Не являлись они, к сожалению, ни флибустьерами, ни корсарами (какие красивые слова!), ни ковбоями, ни даже авантюристами открывателями новых земель.

Земля, а точнее – страна, породившая их, давно существовала, как географическое понятие, но – смотри упоминание выше – несмотря на всю свою суверенность и державность, была маленькой и бедной. Поэтому и бандиты соответственно были мелкими. И бедными... В обширном районе между Черным и Каспийским морями, в ущельях и теснинах, в речных долинах и на вольных перевалах жители высокогорных аулов называли таких угрожающим словом "абреки", а в большой северной стране, раскинувшейся вдоль берегов Ледовитого океана, подобных им титуловали более внятным термином: "портяночники"... На одиннадцать человек (штук?), считая вместе с водителями, у них имелось семь автоматов и два ножа с выбрасывающимися лезвиями. Прежде всего, не считая информационноустрашающей пальбы, в ход пошли именно ножи. Пять подвернувшихся под горячую руку куриц были мгновенно и виртуозно зарезаны, чуть только колеса автомашин перестали крутиться. Так же квалифицированно – и хрюкнуть не успела! – была поймана за задние ноги добродушная свинья, опрометчиво оказавшаяся поблизости. Уже в виде туши и в качестве бесспорного военного трофея ее кинули в один из джипов.

Постреливая для острастки над головами сельских пьяниц, двое из приезжих сборщиков теневых налогов мимо трактирщика прямиком рванули к ящику, заменяющему кассу, и сноровисто выгребли оттуда дневную выручку. Остальные тащили из близлежащих домов все, что попадалось под руку. В принципе, тащить то, что плохо лежит – работа, конечно, не для профессионалов...

Но когда один из бандитов в пестрой головной повязке выволок из церкви на площадь престарелого священника и заехал тому в челюсть, требуя выдать церковную кружку с подаянием паствы, незнакомец в монашеской рясе не выдержал и бросился к нему.

– Остановитесь! – воздел он руки к небу, ясному, как взгляд младенца. – Остановитесь, ибо не ведаете, что творите!

Бандит в повязке, казалось, не столько испугался, сколько удивился или, быть может, даже обрадовался такому невинному сопротивлению. Он цветисто и витиевато, но тем не менее, грязно выругался, смешав в одну словесную кучу свинячьи экскременты и Божью матерь и сорвал с себя автомат.

Посетители трактира дружно охнули и почти протрезвели. После чего последовали два одновременных события, рассказать о которых приходится, тем не менее, последовательно: мы ведь не документальное кино снимаем...

Бандит нажал на спусковой крючок и повел дулом автомата слева направо, выпустив длинную очередь поперек груди незнакомца, но тот не покачнулся, не упал, как следовало бы ожидать, прижимая руки к свежим ранам, а принимая смертельные выстрелы в упор, громко прокричал:

– Какою мерой вы мерите, такой и вам отмерится! М-да... Я ведь сказал: бандит выпустил почти всю обойму? Я ошибся... Пули стали с визгом отскакивать от груди незнакомца и, жужжа, словно разъяренные осы, точным рикошетом поражали бандитов на площади – всех, кроме тех двоих, куробоев и свинокрадов... Наконец, опустевший рожок трофейного автомата словно бы сам собой выскочил из фиксирующего паза и с необыкновенной силой влепился прямо в лоб стрелявшему боевику. Послышался хруст пробитой кости. И бандит, хрипя и дергая ногами в тяжелых ботинках десантника, выронил автомат и ткнулся носом в серую пыль. В пыль, смешанную с сухим конским навозом, козьими орешками и свежей человеческой кровью... Двое уцелевших куроловов и свинорезов прыгнули за рули своих машин и рванули прочь, даже не оглянувшись на трупы бывших подельников по рискованному ремеслу.

Мужчины деловито собрали автоматы убитых, сложили тела на крыльце церкви и повалили, как обычно поступали после любой тяжелой работы, в трактир – утешить себя и трактирщика и по мере возможности пополнить опустевшую было кассу. Хозяин заведения хлопнул своего нового необычного клиента по плечу:

– А ты молодец! И не трус, прямо скажу!

– Конечно, с таким бронежилетом ему никакой автомат не страшен! – подхватил другой питейный постоялец. – Небось, американский, а? Для спецназа... – завистливо и тоскливо добавил он.

– Пошли... – сказал третий, судя по сказанному – привычный лидер и стихийный дипломат.

– По такому случаю новичок угощает!

Но не успела теплая компания дойти до заветной двери, как за их спинами раздался истошный женский вопль. Растрепанная молодая женщина завывала как сирена, раскачиваясь из стороны в сторону и несла на вытянутых руках мертвого малыша в короткой рубашонке, еще совсем недавно игравшего в теплой пыли.

Его ладошки с пальцами, похожими на запачканные лепестки жасмина, вяло свешивались вниз и болтались, как у куклы. В самой середине его лба виднелась аккуратная черная дырочка: шальная пуля, выпущенная наугад, нашла-таки цель и погасила маленькую жизнь... Страшный материнский крик метался по площади и, казалось, протыкал барабанные перепонки. Незнакомец в необычном одеянии молча сделал несколько шагов навстречу женщине и та, вдруг перестав кричать, молча отдала ему своего ребенка. Он бережно уложил легкое тельце на землю и склонился над мальчиком, как бы всматриваясь и запоминая эту страшную жертву. Потом левой рукой он поддернул широкий рукав своей одежды, а правую положил на лоб мертвому малышу. Несколько мгновений он не шевелился, наконец губы его разжались:

– Встань... – негромко и ласково приказал он, словно бы легко дунул этим словом в лицо ребенка. – Встань и иди в дом свой...

И люди, неслышным полукругом стоявшие возле, заметили, как почти мгновенно затянулась и стала незаметной смертельная ранка, как дрогнули и поднялись тонкие прозрачные веки, открыв осмысленные глаза, как маленькая рука оперлась о землю и мальчик потянулся и сел... Люди, боявшиеся даже шумно вздохнуть, смущенные всей огромностью того непонятного, что навалилось на их нетвердый ум, не шевельнулись, и только мать, не дав сыну встать на ноги, смеясь и плача, подхватила его и прижала к груди инстинктивным жестом, одинаковым для всех матерей во всем мире – как в жизни, так и на иконах...

– Чудо! Чудо! – забормотала подслеповатая старуха в черном платке, схватив руку незнакомца и покрывая ее сухими поцелуями. – Спасибо тебе, господи, спаси нас и помилуй...

– Да будет тебе причитать, бабка! – одернул ее один из свидетелей произошедшего. – На чудеса у бога лимит вышел... Самый это нормальный экстрасенс. Их теперь в городах полнымполнехонько, хоть пруд пруди. И язвы излечивают, и слепцов прозревают, и калек плясать заставляют... Простой экстрасенс! Но они за так не работают, надо ему поставить. Пошли, братья, угостим нашего прохожего друга хорошим ужином. Заслужил! И все облегченно зашевелились, зашумели, довольные, что появилось такое простое и доходчивое объяснение.

– Зайди в дом мой, странник... – тихо попросила потрясенная мать – Я омою твои натруженные ноги и осушу их своими волосами. И вечно буду молиться за тебя... Но незнакомец покачал головой в знак отрицания и только улыбнулся Ей...

IV

От сельской площади до государственной границы было совсем рядом, – как говорится, рукой подать.

Незнакомец, за короткое время своего пребывания в селении успевший совершить столько необычных поступков, неторопливо и спокойно двигался именно в сторону границы. А все люди, ранее бывшие на площади, вместо того, чтобы направиться в трактир, по какой-то необъяснимой причине шли за ним на почтительном расстоянии, никак не вровень, не догоняя и не перегоняя, не решаясь что-либо сказать или предпринять.

Почти сразу же начались огороды. Здесь, независимо от изменений политического климата, земля маленькой страны добивалась больших производственных успехов и всячески показывала, на что она способна, когда ей не слишком мешают: по обеим сторонам дороги, превратившейся теперь в тропу, частоколом стояла кукуруза, а ее золотистые початки, так похожие на разрывные фугасы, подымались, разумеется, – выше человеческой головы; слава Богу, она-то не собиралась обрушивать свои плоды на эти хрупкие головы...

Подсолнухи тянули свои объемные модели солнечного диска к своему подобию в небесах; а за круглоголовой капустой и веселыми джунглями зеленого горошка, за рядами толстощеких томатов и зрелых баклажанов, сизых, как вяло свисающие носы горьких пьяниц, за грядками кабачков и тыкв землю пересекала всего лишь в принципе воображаемая линия на картах. Граница!

Точно такие же земные плоды произрастали и на той, другой стороне: такие же кабачки и тыквы, такие же сочные помидоры и баклажаны, таких же точно независимых ни от чего цветов зеленый горошек и красный перец. Они-то не перекрашивались... И точно так же подсолнухи тянулись к тому же солнечному диску.

Но... Граница обязывала.

На той, другой стороне жили точно такие же двуногие человеческие существа, ходили точно в такую же церковь и в такой же точно трактир, и даже площадь их городка носила точно такое же название!

Более того, люди говорили на одном, весьма схожем языке и носили даже одинаковые фамилии, но по обе стороны они, тем не менее, с трудом и заметным отвращением произносили знакомые сочетания букв, словно они, эти самые буквы, заставляли их блевать, буквально выворачивая их души наизнанку.

Просто – они были те же, но другими их заставляла быть граница. На той, другой стороне, за рекой она выглядела побогаче: там в несколько рядов тянулась колючая проволока на высоких бетонных столбах. Видимо, колючки вполне хватало для внутренних надобностей и еще оставалось вполне достаточно для нужд внешнего представительства. По ночам вдоль границы, гудя от яростного накала, светили мощные прожектора, и даже обычная синяя навозная муха, контрабандно перелетавшая границу, в их лучах вспыхивала и казалась благородным светляком...

Толпа, сопровождавшая незнакомца, остановилась у пограничного поста. Дальше пути не было: в этом месте мост через реку еще не построили и навряд ли проектировали. Дорога из внутренних районов страны умирала своей смертью на сельской площади. Перед ними налево и направо, сколько видел глаз, тянулась святая святых – тщательно ухоженная и разровненная граблями земля контрольно-следовой полосы.

Сколько тыкв и кабачков, сколько помидоров и кукурузы могло бы вырасти здесь, на этой впустую томящейся под солнцем земле, отвыкшей рожать! Она лежала, свеженькая и незапятнанная, как официальная биография популярного политика.

Бдительные пограничники во главе со своим бдительным, но ленивым непосредственным командованием дело знали туго: они с подозрением оглядели кучку своих соотечественников и решительно взяли оружие на изготовку, преграждая путь вполне вероятному пограничному инциденту.

– Целых четыре стража... – довольно внятно пробормотал тот, кого провожали, не то посчитав, не то пошутив словно бы про себя, но тем не менее все расслышали, как он повторил тот же непонятный счет: – Четыре стража...

Он даже не сделал попытки отстранить солдат рукой, а просто просквозил меж ними и ступил на разглаженную поверхность КСП, – надеюсь, вы запомнили, что означает это написание? Стража не шелохнулась. У начальника поста невольно отвисла челюсть, словно у резной фигурки щелкунчика – деревянных щипцов для колки орехов. Только деревянные щипцы никогда не потели так обильно!

Толпа надвинулась на пограничников вплотную, представляя собой несомненную угрозу безопасности страны, но не произвела никаких экстраординарных действий, а наоборот, загомонила просительно, даже умоляюще, заставив ошарашенных солдат опустить свои заморской конструкции автоматы:

– Не стреляйте в него! Он – добрый человек!

– Все равно бесполезно: на нем – американский бронежилет!

– Это экстрасенс! Он оживил ребенка!

– Он заговоренный! От него пули отскакивают...

– Точно, как горох от стенки!

– Не стреляйте! Не стреляйте! Но солдаты продолжали стоять по никем еще не виданной стойке "смирно", даже не моргая, и не повернули голов в сторону потенциального нарушителя границы... Увещевания и просьбы как-то сами собой утихли и потонули в общем дружном вздохе толпы.

– Смотрите... смотрите.. – зашелестело по ней, словно ветер заиграл сухими листьями кукурузы. – Он идет... он же не оставляет на земле следов! Этот, вначале недоверчивый, шепоток сразу же вырос в рев общего бессловесного потрясения и отчаяния: " А-а-а-а!!!"

И верно. Пришелец, а теперь – человек уходящий в самом деле прошел через аккуратно разровненную широкую ленту черной земли. И на этой самой поверхности, на этой контрольноследовой полосе не осталось ни малейшей вмятинки, ни самого ничтожного следа от запыленных ног путника, обутых в диковинные сандалии.

Так же неторопливо, не оглядываясь, он спустился на узкий песчаный приберег реки и, только чуть подобрав полу своего длинного одеяния, медленно пошел по воде, словно бы посуху...

Перешел реку и скрылся из глаз.

– Я знаю... Я знаю... – заикаясь от собственной догадки, лихорадочно забормотал недавний трактирный завсегдатай в соломенном сомбреро с продырявленной тульей, уже достаточно прочухавшийся на свежем воздухе. Он скинул шляпу, опустился на колени и в неизъяснимой тоске протянул руки вслед ушедшему по воде незнакомцу:

– Это – Бог! Это же – сам Бог! Он пришел посмотреть на нашу жизнь и наказать нас за грехи наши тяжкие!

Он заплакал мутными от кукурузного самогона слезами, продолжая тянуть дрожащие руки в пустоту:

– Это – Бог! И чувствуя, что ему не верят, он добавил последний, с его точки зрения неопровержимый аргумент:

– Это – Бог! Он превратил воду в вино...

Открытие несомненных истин и в менее драматических обстоятельствах частенько вызывает смех. Общий смех вызвал и последний довод (откровения ведь доступны далеко не всякому!).

– Молчи ты, пьянчуга! – презрительно оборвал кто-то из толпы крик души прозревшего, быть может – и потенциального апостола, кто знает. – Такая мразь подзаборная, как ты, не способна увидеть настоящего Бога! Продери свои зенки, как следует!

ГОД ЛОШАДИ

Повесть

ОТЕЦ И СЫН

– Сынок... – почти сразу после восхода солнца сказал Отец, наматывая на кулак сыромятную уздечку. – Ты прожил уже полный цикл... В этом году тебе исполнится двенадцать лет.

– Разве я родился в Год Лошади? – слабо улыбнулся Мальчик и мотнул головой, подражая годовалому игривому скакунку, от чего его белесая челка подпрыгнула, как живая.

– Я люблю лошадей!

– Да... – серьезно подтвердил Отец. – И я думаю... я уверен, что ты станешь таким же надежным и сильным работником, как лошадь. Я сегодня и завтра буду подымать новину, а Мать и Сестра должны окучивать репу.

Я доверяю тебе наш Источник Жизни! Следи за ним в оба глаза, ведь в аквавите залог нашего богатства... Я научил тебя владеть арбалетом, ты метко поражаешь камышовую мишень... Стреляй в каждого чужака и даже – своего, кто захочет украсть воду! Ты почти взрослый мужчина, и Закон – на твоей стороне! Я вернусь к часу Полуденной Воды. И он вышел из хижины, низко пригнувшись, чтобы не задеть за притолоку. Мальчик подмел земляной пол веником из горьковато пахнущей полыни и проверил, сколько топлива осталось в кладовой. 3вонкие березовые чурбачки лежали аккуратной поленницей, но их пока нельзя было трогать. А хвороста и сухого тростника оставалось немного. Мальчик взглянул на огонь и стал натягивать куртку из груботканного холста, – по сути, просто крашеной вручную мешковины...

Он знал, что по своему положению в Общине его семья принадлежит к состоятельным. Еще бы! Ведь у них – и это всего на четверых! – был собственный Источник жизни! В этом, конечно, заслуга его Отца – экстрасенса и лекаря. Он умел заговаривать зубы и снимать головную боль, а сильные головные боли постоянно мучили многих жителей селения – и взрослых, и детей. Из трав, ведомых только ему, Отец делал настойки и лекарства, и они утишали жуткие желудочные рези его пациентов. Конечно, ему платили, ибо нет платы – нет и лечения. Ведь и Отец тратил на лекарства воду из собственного Источника! Недаром в очаге под котлом почти круглосуточно горел огонь... Вода стоила денег и была главным богатством. У многих семейств Источники были в общем пользовании

– на две-три семьи, поэтому воды для скота всегда не хватало, и нельзя было держать стада побольше. Во всей Округе природной чистой воды, пригодной для питья, не имелось. Селение, правда, стояло на берегу Реки, но Река (некоторые из тех, кто помоложе, называли ее просто "ривер") – это было скорее просто имя, память о прошлом, но никак не суть: пить из Реки всем, под угрозой верной болезни и скорой смерти, категорически запрещалось. Небесная жидкость – ликва – еще орошала поля, но и она таила в себе опасность. Хорошим для земледельцев считался ветер с Севера. По слухам, там, далеко-далеко, за необозримыми пространствами сибирских пустынь и приполярных тундр, у самого полюса еще сохранялась ледяная шапка, хоть и очень сильно съежившаяся в размерах... Во всяком случае, ветры, приносящие влагу с той стороны, из северных районов, не давали таких кислотных дождей, как с Юга или Запада. От дождей, пришедших с западным ветром, гряды с капустой и репой приходилось накрывать пленкой... А пленочные антропогенные месторождения истощались прямо на глазах и добывать ее становилось все труднее и труднее. И так уже не покрытия, а сплошные заплаты... Листья на карликовых березах, и без того сморщенные от рождения, после сильных и затяжных кислотных ливней желтели, усыхали и осыпались тусклыми желтыми ошметьями, хоть до настоящей осени и было еще далеко.

Земледельцы молили небо, чтобы когда начинал колоситься хлеб, оно послало им чистый северный дождь. Но небо далеко не всегда откликалось на эти молитвы. И тогда хлеб родился горьким на вкус, дети морщились и отворачивались от него, а взрослые болели и умирали...

Конечно, имелись колодцы. Почти в каждом дворе. Неглубокие, без срубов, ямы в земле. Но во-первых, это были вoдoемы на случай пожара, и во-вторых, это был аварийный запас – на случай засух или... Об этом, конечно, старались не думать, это было самым страшным: если сломается Источник Жизни... Воду носили из дальнего озерца на коромыслах – в больших деревянных ведрах.

Было еще и Большое Озеро, и быстрый, прыгающий по камешкам Спринг, – но вода в нем была горькой. И отравленный ручей, пробивающийся из отравленных недр, нес свою ядовитую ликву в отравленное Озеро...

Сын гордился тем, что Отец, уходя в поле, доверил ему поддерживать работу Источника Жизни: следить, чтобы не гас священный огонь под котлом, вмазанным в очаг. Под тяжелой крышкой котла кипела и булькала "плохая вода", – "бэдвотер", предназначенная для очищения огнем. Ее брали из водяных ям, вырытых по краям болот или озера, а зимой, когда замерзали водоемы, использовали снег и лед. По металлической трубке водяной пар из котла отводился в отстойник-охладитель, конденсировался там, а затем капля за каплей просачивался сквозь особый многослойный фильтр из тонкого белого кварцевого песка, проложенного слоями мелкодробленого древесного угля... В сущности, это была примитивная установка для возгонки – приготовления и фильтрования дистиллированной воды. Но для Мальчика, как и для всех остальных жителей селения, эти установки были именно Источниками Жизни, и несколько ведер воды, получаемых ежесуточно в результате возгонки "бэдвотера", назывались уже "аквавитой" "водой жизни".

Вода строго нормировалась. Имелись специальные мерки, у взрослых – побольше, у детей – поменьше, и распределение воды было самой важной обязанностью, священнодействием главы семейства. Воду выдавали три раза в день: в час "Утренней воды", в час "Полуденной воды" и в час "Вечерней молитвы". В остальное время суток полагалось терпеть и усмирять жажду, и вода хранилась в особом сосуде с крепким надежным запором. Украсть воду – это было самым тяжким, непростительным грехом... А ведь нужно было поить еще и лошадь, и корову с теленком, и поросят, и даже куры требовали свою порцию воды, – хотя бы и несколько чашек в день, но все равно... А иначе где же взяться еде?!

Вот почему священный огонь под котлом с "бэдвотер" поддерживался практически круглосуточно...

Мальчик скинул с очага вязанку сухого тростника, поворошил огонь и подбросил свежего топлива. В топку шло все: солома и сухой навоз, болотная осока и хворост. Дерево берегли, потому что для смены фильтров постоянно требовался свежий древесный уголь, и дерево следовало сжигать особенно бережно и умело... Мальчик заглянул в специальный короб для угля – он был почти полон. Довольный, он схватил коромысло и два ведра и помчался к дальнему источнику: надо было перед приходом Отца на обед долить котел. Отец пришел усталый, пахнущий ременной сбруей и острым лошадиным потом, но веселый.

– Я вспахал участок за третьим логом, – сообщил он. – Теперь мы сможем посадить там немного корна на продажу... А для себя посадим потаты. Земля там хорошая, влажная... Мять сняла с огня чугунок с похлебкой, поставила на стол и каждый взял в руку свою деревянную ложку. Отец разлил дневную порцию воды по плошкам: Матери, себе, Мальчику и его сестре.

– Да будет благословенна всякая еда наша, да не кончится пречистая вода в доме нашем... – прошептала Мать привычную формулу и все сосредоточенно и молчаливо принялись за трапезу.

После обеда Отец и Сын сидели рядышком на земляной завалинке возле входа в хижину и, поглядывая на кучевые облака над Рекой, занимались каждый своим делом. Отец натачивал клинок тяжелого боевого ножа, равномерно шоркая лезвием по точильному бруску, время от времени поплевывая на него и проверяя остроту лезвия на ногте большого пальца; а Сын сплетал прочную веревку из пяти узеньких полосочек сыромятной кожи, быстро мелькая тонкими, сильными пальцами, словно бы играя на самодельной дудочке. Своими спинами они ощущали тепло нагретых солнцем обломков камней и кирпича, из которых была сложена передняя часть их жилища. Крепкая дверь из тяжелых сосновых плах сейчас был раскрыта настежь, и оттуда доносилось негромкое пение Матери и ритмичное постукивание ткацкого стана. Слева и справа от них виднелись хижины поселка, врытые в склон большого холма, полого сбегающего к Реке. Их плоские дерновые крыши весело зеленели коротко подстриженной травой, и легкий ветерок шевелил ее, словно распяленные на просушку овечьи шкурки.

На крыше ближайшего соседа – Кривонога – пасся маленький пестрый козленок. Время от времени он смешно взбрыкивал копытцами и тряс рожками с повязанным на них красным лоскутком.

Между хижинами по склону холма вились узкие натоптанные тропинки, сходящиеся к Центру: там, в тени огромного, морщинистого от старости священного Дуба собирались на общий Совет жители поселка. А в перегибе мужду двумя холмами, словно бы минарет мечети или как сухопутный маяк, возвышалась сверкающая на солнце общественная силосная башня. Ее воздвигли здесь в незапамятные годы, приспособив списанный в свое время несокрушимый титановый корпус межконтинентальной ракеты. Она предназначалась когда-то для нанесения ядерного удара по воображаемому противнику, но теперь использовалась в совершенно мирных целях... Но Мальчик не знал этого: для него она всегда была только силосной башней, в которой хранились общие запасы жителей селения для своего скота на случай вероятной бескормицы...

– Фазер, а наша Река... неужели она всегда была отравленной? – спросил Сын, глядя на грязно-бурую жижу, похожую на прокисший гороховый суп... – Неужели в ней никогда не было воды... Настоящей воды? Хватило бы на всех... – мечтательно вздохнул он. От Реки несло кислятиной: по берегам догнивали валы сине-зеленых водорослей, выплеснутые на берег волнами. Посередине Реки сиротливо торчал бетонный бык – бывшая опора моста. Мальчик знал, что когда-то, давным-давно, через Реку был перекинут мост, и по нему двигались самоходные повозки-кары. Но мост проржавел и рухнул, и земледельцы постепенно разобрали, распилили, растащили дорогое железо для своих нужд. Может быть, и свое небольшое поле потатов и корна они с отцом вспахивали плугом, перекованным из этого железнодорожного моста?! Железо! Оно было главным богатством Общины...

Прежде, чем ответить, Отец последний раз проверил острие ножа и спрятал его в самодельные ножны из свиной кожи, прикрепленные к поясу.

– Нет, сынок... – покачал он головой. – Конечно же, нет... На нашей земле, во все стороны, хоть на вест, хоть на ост, текли чистые реки и прозрачные спринги, а в морях и любых, даже самых малых лейках, водилась рыба...

– Рыба? – переспросил Мальчик. – Что это? ?Это... – споткнулся Отец, – это... Как бы тебе объяснить. В общем, это небольшие звери без меха, с очень вкусным мясом, живущие... нет, жившие в воде...

– В воде! – не поверил Мальчик. – Нo ведь вода...

– Тогда вода не была отравленной... – пояснил Отец. – И эти водяные существа... рыбы... могли дышать в воде и плавать в ней...

– Что значит: пла-вать? – уточнил Сын.

– Примерно так же, как птицы – ты ведь видел птиц? – плавают в воздухе. А в больших морях водились водяные звери огромных размеров, – оживился Отец. – Они назывались: киты...

– Да, я помню... – подтвердил Мальчик. – Я читал Книгу. Киты питались людьми... Они глотали их целиком!

– Иона в чреве кита? – спросил Отец и осторожно добавил: – Это не совсем так...

– Откуда ты знаешь все это? – наморщив лоб в мучительном раздумье, спросил Сын. Ты ведь не жил... тогда?

– Мне рассказал это мой Отец, а твой Дед. А Деду – его Отец. Так и тянется из дальних лет эта крепкая нить. Крепкая, как... как вот эта веревка, которую ты плетешь... Только нить памяти люди плетут все вместе... Община не может жить без памяти... Это – живая связь времен. Понятно тебе?

– Рассказывай еще, Фазер... – с тайным замиранием и холодом в груди попросил Сын.

ЧАС ВЕЧЕРНЕЙ МОЛИТВЫ

Отец бережно разлил по плошкам вечернюю порцию воды. Потом поднялся над столом, погрузил два пальца в свою плошку и символически брызнул несколько капель в каждый из четырех углов хижины...

– Дети! – торжественно сказал он. – Настал час вечерней молитвы. И пусть небо, дающее ликву, слышит нас!

И все четверо, негромко, но четко согласованным хором стали повторять слова "Молитвы Воде":

– Твердо верую во влагу животворящую, крепящую и сохраняющую все на земле сущее;

мати моя жизнедарующая, утоли жажду мою, и жажду поля моего, и жажду скота моего;

в час скорби сердечной омой печали мои струею своею, а за грехи мои отведи чашу твою от смрадных уст моих;

о Вода быстробегущая, оставь детям моим и детям детей моих во утоление им, а пред врагами нашими иссуши родники твои и отведи влагу от полей их! Мати моя пресвятая и пресветлая! Припадаю устами жаждущими к вечной струе твоей, да не иссякнут источники твои во имя хлеба, и зверя, и материнского чрева... И ныне, и присно, и во веки веков...

– Сегодня у нас праздник, – глядя на Мать и улыбаясь самыми краешками губ, объявил Отец. – Нашему Сыну исполнился полный Цикл... И я для жизни его и его детей поднял хороший кусок новины!

Сегодня мы можем себе позволить испить еще! И он щедро отмерил каждому еще по почти полной плошке чистой, холодной воды из большого глиняного кувшина...

А немного погодя, когда тускнеющее солнце, уставшее за день, клонилось к закату, а Мать с сестрой возились за занавеской, разделяющей хижину, Отец сидел на постели Сына и, глядя в несильный огонь в очаге, продолжал негромко рассказывать:

– Это было и странное, и страшное время, сынок... По бетонным дорогам, по железным рельсам, по небу днем и ночью мчалось, с ревом и грохотом давя людей, обезумевшее железо!

Но ведь самодвижущиеся кары не двигались сами по себе; и летающие аппараты самолеты, флаеры – не сами по себе подымались в воздух... Им всем требовался айрон и купрум для двигателей и газолин для их работы. Алюминий и айрон добывали из рудных гор, а на топливо для двигателей перерабатывали черную жидкость, текущую в жилах нашей земли – нефть, нафту... Но человеческая жадность становилась беспредельной, неуправляемой: хотелось всего, и причем – больше, больше и больше! Новых вещей, новых удовольствий! А айрона, нафты, угля и купрума становилось все меньше и меньше. Наконец, эти запасы иссякли....

– Совсем, совсем, навсегда кончились?! – не поверил Мальчик.

– Да. Ведь нельзя же бесконечно черпать из земли, ничего не давая взамен!

– Разве этого... такой простой вещи... не понимали жадные люди?

– Раздавались, конечно, здравые и трезвые голоса. Но их либо не слушали, либо их голоса тонули в общем хоре жадных потребителей. А отходы производства, вредные примеси уже отравили землю, и воздух, и воду. Вода – это самое большое сокровище природы – всюду стала отравленной, зловонной, опасной для жизни... Стали вымирать люди, начали рождаться уродливые дети. И чуть позже – стали ломаться хитрые приборы, выходить из строя самые умные и надежные автоматы. И остановились кары – сначала иссяк газолин, потом стали ржаветь кузова и распадаться двигатели. А заменить их было нечем, не из чего было делать запасные части... И не из чего стало делать крылья для воздушных аппаратов! Планета покрылась трупами машин и механизмов. Наша земля стала огромным кладбищем остановившегося наконец в своем тупом безостановочном движении неразумного железа...

Но было уже поздно, сынок. Отрава, проникшая всюду, быстро скосила на планете три четверти населения. А они были такими разными, люди планеты Земля – белые, как мы, и черные, и желтые, и красные...