Текст книги "Год лошади"

Автор книги: Лев Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

(В зале возгласы: – Гип-гип, ура!)

– В стране свободной частной инициативы свежие человеческие органы должны быть доступны всем и каждому! Удача в таком обширном начинании представляется мне, как daimonion, иными словами – как знамение Божье!

(Присутствующие в зале суда в едином патриотическом порыве встают и поют государственный гимн.)

Сообщение корреспондента: процесс не закончен. Окончательные выводы суда и приговор мы опубликуем в ближайших выпусках нашей газеты.

ЗАПОВЕДНИК

– Завтра мы с тобой полетим в Заповедник! – торжественно сказала Мать. – Я, наконец, получила разрешение. И я покажу тебе Цветок.

– Цветок – ?оживился Сын. – Разве в Заповеднике живут... эти самые... цветоки?

– Цветы – ?поправила Мать, засмеявшись. – Нет... Они там... не живут. Они – растут. И строго охраняются законом.

...Цветок был неописуем и не походил ни на один предмет, с которым приходилось сталкиваться Сыну за его долгую десятилетнюю жизнь.

– Он – белковый – ?деловито спросил Сын. – Его – едят?

– Нет... Это... это не едят. – Мать обеспокоенно покрутила головой на тонкой шейке, похожей на стебелек цветка. – Это считается красивым.

– Красивым? Что такое " красивый" – ?удивился Сын. – Это полезно?

– Не знаю... – смущенно призналась Мать. И повторила: – Это считается красивым. Поэтому в Заповедник так трудно попасть. Красота – она и есть Красота.

– Что такое красота – ?требовательно спросил Сын и бесшумно заскользил чуткими пальцами по кнопкам своего персонального миникомпьютера. – Оно передает какую-нибудь информацию? По какой программе?

– На Цветок нужно просто смотреть, – пояснила Мать. – Так делают все...

Сын склонил голову на бок и прислушался. Но Цветок был неподвижен и не проронил ни единого звука.

– Видишь: он состоит из пяти одинаковых частей... там, наверху? – деликатно подсказала Мать. – Они называются: ле-пест-ки!

– Ле-пест-ки – ?фыркнул Сын. – Смешное словечко! Где ты его выкопала?

– Я посмотрела в справочнике! – с гордостью сказала Мать.

– Интересно, как его окрашивают – ?вдруг забормотал Сын. – Совершенно необычное разложение спектра...

И еще раз вгляделся в удивительный венчик из пяти одинаковых лепестков, изысканно выкроенных неведомым дизайнером.

– А знаешь... он, пожалуй, похож на старинный микрофон... – бледно улыбнувшись, неожиданно сказал мальчик. – Я помню передачу по видику... Уникальная музыка двадцатого века...

– Да... – вздохнула Мать. – Это было очень давно. Говорят, раньше этих Цветов было много. И таких, как наш, и других. Самые разные! И они росли свободно... Даже в этих старых... Ага, вспомнила! – в самых старых садах и парках...?

– Вранье! – равнодушно откликнулся Сын. Мать сделала инстинктивный древний защитный жест: беспомощно пожала плечами.

...Взлетая, Сын еще раз взглянул на Заповедник: небольшой силиконовый купол, зажатый среди небоскребов, под которым жил непонятный ярко-красный Цветок. Внизу было видно, как извивалась огромная очередь желающих попасть в Заповедник. Мать и Сын так и не узнали, что Цветок назывался Тюльпаном. Домой они летели молча...

ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО

Когда-то, несколько веков тому назад, приморский городок, где на время своего короткого отпуска поселился Стенли Ньюмен, считался одним из самых модных и дорогих курортов. Сам городок почти не изменился: камни стареют медленно. Но вот море... Ньюмен помнил странное гомеровское определение Средиземного моря: "виноцветное". Теперь же за невысокой проволочной оградой, протянутой вдоль всего побережья, вяло шевелилось нечто, напоминающее жидкий асфальт. И ветер, иногда налетавший на берег с бывшего моря, пахнул именно разогретым асфальтом – и больше ничем...

– Ваш жетон, сэр! – предупредительно напомнил портье, выдавая Ньюмену ключ от номера. Бассейна при гостинице не было. Вернее, он был когда-то, в лучшие времена, но теперь на его месте сухо стелилась песчаная площадка для минитенниса. Жетон давал право на трехразовое получение строго нормируемой воды.

– Слышали новость – ?продолжил разговор портье. – В ответ на повышение цен на канадскую пшеницу русские в четыре раза повысили цену на байкальскую воду. Прямо за горло берут! Бог знает, что творится в мире! Желаю вам доброго отдыха, сэр! И все-таки, как говорилось в старопечатных книгах – весна брала свое! Всюду с завидной пышностью цвели розы. Впрочем, не следовало брать на веру эту картину буйного цветения. И пинии на горных склонах, и эти горделивые розы могли оказаться искусной пластиковой имитацией вездесущих экодизайнеров. Но вот цветущий дрок... Стенли помял в пальцах пронзительно желтые лепестки и втянул давно забытый запах детства. Нет, дрок не был подделкой! И он, умиротворенный, незаметно задремал, вытянувшись на теплой земле. Очнулся Ньюмен в полной темноте, продолжая лежать на спине и глядеть в неизменное звездное небо. Ему было хорошо...

За кустами цветущего дрока, сомкнувшимися пахучим монолитом, раздался явно приглушенный мужской голос. "Любовное свидание! Какая приятная неожиданность!" – подумалось Ньюмену. Вовсе не желая быть впутанным в чужие секреты, Стенли невольно прислушался и с удивлением осознал, что понимает сказанное: говорили не на уголовном арго и не на молодежном слэнге, а на вполне приличном русскоанглийском:

– Получили новую порцию первоклассного товара! – доносился до него торжествующий шепот. – Высший сорт! И недорого. Два транспорта прошли без потерь... "Торговцы наркотиками?" – настороженно подумал было Ньюмен, но быстро сообразил, что это почти невероятно. Люди стали панически бояться всего, что могло бы повредить их физическому состоянию. Здоровье, и только здоровье в моде! Здоровье – любой ценой, вот лозунг нынешних землян. Тем более, что за недавние полтора века СПИД скосил более трети населения земного шара, не считаясь с вероисповеданием и цветом кожи. Вот, кстати, почему нынешние курорты так пустынны. А для того, чтобы переспать с женщиной, требовалась целая куча справок об исследованиях и прививках, иначе никого не удавалось заманить в постель... Нет уж, какие тут наркотики! Но загадочный шепот за плотной стеной дрока продолжался:?

– Продукт доставили из заповедных областей... да... предгорья Тянь-Шаня... Качество неописуемое! Сногсшибательное действие на психику! Нет, никаких погонь... обошлось без жертв.

– И когда же? Где – ?голос второго мужчины был сипловат от явного возбуждения.

– Церемония в три часа ночи на поляне за развалинами Киноцентра...

Ньюмен хорошо знал эти развалины, знаменитые не менее, чем законсервированные руины древнеримского Колизея. Уже на электронной памяти человечества там проводились международные кинофестивали. Люди, тогда не боящиеся общения друг с другом, собирались в одном месте, чтобы посмотреть на экране плоские прыгающие картинки. Смешно... Но сердечная мышца Ньюмена, тем не менее, сделала несколько незапланированных сокращений. Да, да, он явно волновался! Что ни говорите, а проникновение в чужую тайну подсыпает перчику в пресную обыденность размеренного существования! Итак – подытожил свои выводы Стенли словно бы со стороны – имеется возможность понаблюдать за некой загадочной церемонией. На поляне в самый разгар южной ночи. Хм... Прямо шабаш ведьм на Лысой горе! Когда-то, в студенческие годы, Стенли штудировал конспективные изложения древних авторов...

...Он надежно укрылся в тех же щедрых дроковых кустах за час до назначенного срока. На всякий случай. Еще у себя в номере он натянул черное облегающее трико для гимнастических занятий, а на голову остроумно приспособил черный пластиковый мешок с прорезями для глаз. Вышла отличная маска, правда, в ней было душновато, но к этому, в конце концов, можно притерпеться. Зато он целиком слился с темнотой, и в гуще цветов и листьев ощущал себя в полной безопасности. От сильного запаха дрока – ночью его цветы, такие солнечно-желтые при дневном свете, пахли значительно интенсивней – слабо кружилась голова, и от этого казалось, что тело становится невесомым и словно бы парит над безмолвной поляной... Послышалось легкое шипение. Это в центре открытого пространства оседал на своих пневматических баллонах обычный планетоход на воздушной подушке. Задняя его часть откинулась и легла на землю, образовав неширокий пандус. У обреза грузовой кабины смутным металлическим блеском обозначились какие-то цилиндрические емкости. Послышался характерный звук откупориваемых с мягким чмоком крышек на пневмоприсосках. И сразу, словно именно этого своеобразного сигнала и ждали, со всех сторон к центру поляны, где почва была более светлой, как на арену, начали стягиваться смутные очертания человеческих фигур. Ньюмен нажал на рычажок наручных часов: в окошечке проступили бледные голубые цифры среднеевропейского времени. Ровно три часа. В абсолютной тишине, в полнейшем безветрии, когда не колыхнется ни один лист ни на одной ветке, до Стенли донеслось характерное негромкое бульканье, – словно бы капельки росы переливались в горлышке у маленькой ночной птицы...

Стенли изо всех сил вглядывался в темноту. Но уши говорили ему больше, нежели глаза. Вот еще мелодичное бульканье, и еще... В центре поляны ускользающие тени образовали подобие круга, и в ритмическом покачивании оттуда доносились цоканье и прищелкивание языками, и приглушенные, словно сквознячок, перебирающий листву, странные возгласы:

– Ква-ква! Ква-ква!

Ньюмен не выдержал. Любопытство оказалось сильнее чувства опасности. Он стянул с головы пластиковый мешок и сунул его меж стволиками, а сам, осторожно ступая, пристроился к последнему в уже небольшой очереди. В мерцающем свете звезд ему удалось разглядеть, что стоящие впереди него держат в руках небольшие чаши, а человек возле цилиндрической емкости погружает в нее нечто вроде ковша на длинной ручке и отмеряет каждому поровну в протягиваемые чаши. Но у Ньюмена чаши не было, и поэтому он с внутренним напряжением сложил ладони лодочкой и подставил их под струйку из ковша.

– Ква-ква! – слышалось вокруг него, словно шорох тростника. – Ква-ква! Стенли погрузил губы в жидкость, так возбуждающе холодившую его ладони и сделал несколько жадных глотков. И сразу понял, что люди вокруг не занимались ритуальным подражанием кваканью давным-давно вымерших лягушек, нет. Они, покачиваясь в экстазе, заклинали, произнося древнейшее на земле слово:

– А-ква! А-ква!

В ладонях Ньюмена оставались последние драгоценные капли, которые он слизнул языком. Ведь это была не обычная, синтезированная и безвкусная жидкость, которая выдавалась три раза в день по жетонам строгого учета. Это оказалась свежая, добытая из засекреченных высокогорных родников чистейшая вода...

И он закричал вместе со всеми:?

– А-ква! А-ква!

И догадался, какое тайное общество собралось на ночную церемонию на поляне за развалинами старого Киноцентра: это были акваголики – неуемные любители природной воды...

ПОЛИГОН

...Сознание возвращалось ко мне постепенно, пульсирующими толчками. Сначала я почувствовал, что меня сильно встряхнули и поставили на ноги, поддерживая подмышки. Ноги подгибались, как вареные макаронины, и без этой не слишком вежливой, но необходимой поддержки просто-напросто совсем бы разъехались – не собрать. Голова все еще кружилась, но мало-помалу я начал различать окружающее, как бы сквозь мутноватую пленочку переводной картинки. Я осторожно, с тайным опасением повернул шею налево, потом направо и зафиксировал с той и другой стороны два могучих тела в пятнистых маскировочных комбинезонах. Я говорю – тела, потому что их головы, видимо, располагались где-то довольно высоко надо мной... Преодолевая тошноту колоссальным напряжением воли, я сфокусировал взгляд на том, что находилось прямо передо мной.

А прямо передо мной в небольшой по размерам комнате без окна, с электрическим освещением, стоял обычный казенный письменный стол, за которым восседал человек в полевых полковничьих погонах: я смутно различал по три звездочки на его плечах. Выражение его лица было неопределенным и я бы сказал – выжидательным. Но поразило меня вовсе не это: я перевел взгляд под стол и увидел его ноги. Словно бы совсем независимо от представительной верхней полковничьей половины, ноги это весело шевелили босыми пальцами... От этого неправдоподобия мне снова сделалось кисло внутри, и все предметы опять поплыли куда-то вбок.

– Это уже третий... – задумчивый голос полковника был тем последним, что я подсознательно запомнил, ныряя в абсолютную черноту.

...Дорога, по которой я на собственном горбу волочил тяжеленный рюкзак с походным скарбом, и без того была ни то, ни се, во всяком случае – явно непроезжей для колесного транспорта. Вдруг я замер. Передо мной нелепо замаячил... дорожный знак. Умора! Я сначала не поверил собственным глазам и решил – обознался. Но подойдя вплотную, я потрогал четырехгранный шероховатый бетонный столбик и понял, что да... действительно. На этом столбике висело нечто круглое, проржавевшее от времени до полной неразличимости и продырявленное дробью случайных охотников так, что в целом оно напоминало большой дуршлаг. Не сразу я сообразил, что давным-давно этот ржавый дуршлаг являл собой так называемый запретительный знак, строго гласивший: "Въезд запрещен"... Куда? Кому запрещен?! Где здесь хотя бы слабое подобие дороги?! Я развеселился. Вокруг знака – ежели это и в самом деле бывший знак, а не чья-нибудь доморощенная хуторская шутка – тянулись сплошные встопорщенные заросли репейника и иван-чая, этакие добродушные среднерусские джунгли, душистые и плотные. Со стеблей иван-чая слетали от покачивания на случайном ветерке незамысловатые пушинки, а маленькие серо-зеленые ежики созревших репьев, круглые и кусачие, ощутимо и зло кололи руки и вгрызались в одежду. Под ногами потрескивали сухие ломкие будылья прошлогоднего малинника Неторопливо зудели тяжелые пчелы.

Любопытство одолело меня: куда может вести заброшенная дорога? В наши-то времена, когда уединение, хотя бы на время – роскошь, почти недоступная нормальному человеку! Давя листья лопуха и подорожника, я раздвинул сплетенные почти как в корзине ветви лозняка. Красные ивовые прутья оказались гибкими, холодными и скользкими на ощупь, к тому же упруго неподатливыми.

Я надавил сильнее, всей массой тела да еще с добавлением веса рюкзака. Правда, мне показалось, что было еще какое-то добавочное сопротивление: я ощутил его не столько телом, сколько лицом – так, словно бы на лбу осталось слабое прикосновение тонкой, но прочной паутины... Кстати, может, именно так и было, но я уже проломился сквозь заросли краснотала. Неожиданно из темного провала кустов сбоку на меня метнулась вытянутая пятнистая тень, я схлопотал сокрушительный удар по шее – и надолго отключился...

– Стало быть, это уже третий... – подытожил полковник. – Сначала ошалевшая бабка в поисках пропавшей козы, затем – чокнутый грибник, и теперь – вот этот... Обыскали?

– Так точно! – грянуло одновременно слева и справа над моей головой. – Одноместная палатка, припасы, соль, спички, рыболовные снасти, нож, топорик. Огнестрельного оружия и приемно-передаюших устройств не обнаружено. Еще... неопознанный предмет: металлический, закругленный, с завинчивающейся крышкой. Назначение непонятно.

– Фляга – – полковник вскочил из-за стола, быстро прошлепал босыми ступнями в угол, где сиротливо лежал мой рюкзак, засунул в него руку, нашарил фляжку, качнул ее, цепко открутил крышечку и заинтересованно глотнул. – Коньяк?! – ахнул он. – Самый настоящий коньяк! Мои стражи непонимающе молчали.

– Где взяли – ?спросил полковник.

– Там же... – неуверенно доложили сверху. – Там же, что и вы... В вещмешке.

– Да не флягу! – рявкнул полковник, – а вот его. Лазутчика где взяли?!

– У седьмого поста. На самой границе полигона. Он... он прошиб защитное силовое поле.

– Так... – печально сказал полковник. – Это уже закономерность... И с печальным же вздохом снова открутил крышечку фляги, которую продолжал держать в руках, и снова сделал два-три крупных глотка. Глотнул, причмокнул, отер губы ладонью, отставил фляжку на расстояние вытянутой руки, разглядывая ее как диковинку, вздохнул...

– Можете быть свободны! – махнул он фляжкой.

– Слушаемся! – опять дружно грянуло сверху, и мои бравые охранники направились к двери... старательно печатая шаги. Но... звук был не тот! Невольно я посмотрел на их ноги: там, где полагалось быть крепким армейским сапогам или хотя бы шнурованным ботинкам на толстой подметке с подковами, у них были... не слишком умело сплетенные лапти! Эх, лапти мои, лапти лыковые, лапти липовые...

Я долго и обалдело смотрел им вслед уже после того, как за ними захлопнулась дверь.

– Что уставился – ?сурово спросил полковник. – Кто таков? Я назвал себя.

– Документы есть? Я развел руками: ну кто, мол, в отпуск, в пеший поход берет документы? Нелепость!

– Так... Удостоверения личности нет, – подытожил полковник выводы явно не в мою пользу. – Адрес местожительства, работа, должность!

– Великий Устюг, Академгородок, старший научный сотрудник в НИИ эмбриональной трансплантации...

– НИИ... чего – ?ошарашенно переспросил полковник. Я повторил.

– Теперь: маршрут, цель и задачи... это самое... разведки. Выкладывай!

– Чего выкладывать-то – ?сердито спросил я. – Я уже все... выложил. И рукой потер все еще ноющую шею.

Полковник снова с нескрываемым удовольствием глотнул из фляжки.

– Армянский – ?с любопытством неожиданно спросил он.

– Греческий... – ответил я. – Еще даже лучше.

– М-да... – оживился полковник. – Неужели... наладили? В Греции – все есть! Потом посмотрел на меня внимательно, нацедил в колпачок до краев и протянул мне:?

– На! Поправь голову...

Я подошел ближе... Выпил коньяк – крепкую пахучую жидкость. И вплотную теперь смог разглядеть мундир полковника. Он был довольно ладно сшит из какой-то грубой материи, похожей на мешковину, окрашенную неумело и неравномерно. "Самодельное! – догадался я. – Все – самодельное!"

Рука моя невольно потянулась и помяла в пальцах рукав полковничьего обмундирования.

– Лен... – с гордостью пояснил он. – Настоящий натуральный лен! Женщины наладили ткацкое производство и окраску... Все – вручную!

– А как же... как же ваше силовое защитное поле?! – вылупился я. – Энергетика?!?

– Ты же его пробил... – насупился полковник и махнул рукой.

– Все невечно. Наши ядерные батареи иссякли... Защита ослабевала постепенно. Сначала ее прорвала... бабкина коза. Рогатая ведьма! Ты тоже прошел в незакрытый полем проход. В ослабевшую брешь... Теперь – конец!

– Конец – чему – ?глупо спросил я, вспомнив слабое сопротивление как бы паутины на лбу тогда – в ивовых кустах.?

– Всему... – растерянно оглянулся по сторонам полковник.

– Всему этому – конец...

– Да почему?! – ничего не понимая, закричал я. – Где мы находимся?! Полковник, не отвечая, опять качнул фляжку и надолго присосался к ней. Моя походная емкость скоро опустела, полковник вылил последние капли на ладонь, растер их, понюхал... Некоторое время мы молчали.

– Пошли... – вдруг печально сказал полковник. – Расстрелять тебя я все равно не могу. Пошли, агент! Турист! Лазутчик! – фыркнул он. Лицо его порозовело, глаза блестели.

Мы двигались по длинному однообразному коридору, стены которого были окрашены в ровный серый цвет. На одинаковых бронированных дверях с номерами помещений были укреплены входные устройства из десяти кнопок под соответствующими цифрами. В торце коридора дверь была пошире и помассивней. Полковник набрал особый код, настороженно ощупав меня взглядом, дверь открылась, и мы по наклонному асфальтированному подъему выбрались на поверхность земли.?

– Командный бункер... – указал назад полковник. – Три подземных этажа с полной автономией... На случай... – он вздохнул и сделал выразительную паузу, но не договорил. Впрочем, смысл фразы был понятен. – На всякий случай... – добавил он и конспиративно замолк. Аккуратно подметенная и посыпанная песком дорожка вела к длинным казармам, накрытым маскировочной сетью. На их стенах висели лозунги: "Десантник! Гордись своей принадлежностью к этому роду войск!"

"Поражай цель с первого выстрела!" "Наш девиз: быстрота и натиск, натиск и быстрота!" В стороне, за казармами виднелись безмолвные останки бронетранспортеров. Еще дальше, за несколькими рядами изрядно проржавевшей колючей проволоки слышались выстрелы – то одиночные, то очередями. Из кустов, отделявших стрельбище от жилой зоны, проступали пестро раскрашенные макеты танков.

– Стрельбище... – угрюмо пояснил полковник. – Совершенствование в боевой подготовке должно быть непрерывным.

– Зачем?! – никак не мог врубиться я. – И почему ваши десантники... босиком?!

– Мы – часть особого реагирования! – с гордостью выпалил полковник и даже сделал попытку встать по стойке "смирно".

– Наверно – быстрого – ?поморщившись и покопавшись в завалах памяти, переспросил я.

– Не только быстрого. Спе-ци-аль-но-го! – отчеканил босой полковник в самодельном мундире и вырезанными из консервной жести звездочками на погонах.?

– В чем же заключается ваша... специфика?

– В неотвратимости! В этом... как его... кинжальном ударе при любых условиях. Мы строго... строжайше засекречены и не имеем права... ни под каким видом... выходить в эфир. Чтобы не засекли. Приказ... приказ начальника особого координационного центра штабов! Мы подчинялись только ему. Непосредственно!

– Насколько я знаю... – неуверенно пробормотал я, – этот центр решением ООН упразднен лет этак шестьдесят-семьдесят назад...

– Я предугадывал это... – мрачно ответил полковник. – Еще когда был желторотым лейтенантишкой! Мы были обязаны... выжить и уцелеть даже в случае атомной бомбардировки. У нас резервы... аварийная автономная энергоподстанция... Запасы оружия и боекомплект к нему из расчета на сто лет. На целый век хватит! И у нас – собственное подсобное хозяйство: ферма, поля, огороды, подземные теплицы. Пекарня, разумеется... И мы держимся... держались под защитным куполом: ведь приказа о расформировании или передислокации_не поступало! А приказ – есть приказ! Он подлежит исполнению во что бы то ни стало!

– Значит – никаких проблем?! – потрясенно спросил я. – Как на обитаемом спутнике?!

– Нет... – смущенно насупился полковник. – Проблема возникла. Мы же не получали пополнения... Неподалеку... в зоне действия нашего купола... село. Пришлось наладить неофициальные контакты. Воспроизводство личного состава... Сейчас у нас служит третье поколение. Собственное... Вот только – обувь... Наладить производство уставных армейских сапог мы так и не сумели. Утрачен навык... Обходимся кто во что горазд. Зимой хоть валенки, а летом... – и он виновато пошевелил белыми пальцами с желтоватыми ногтями. – Форменное неудобство! Но достаточно крупное воинское подразделение должно уметь сохранить жизнестойкость и полную боеготовность. Выжить и уцелеть любым способом!

– Да вас... да о вас просто-напросто забыли! – со страхом завопил я. – Понимаете – забыли! С вашей сверхсекретностью вы не попали ни в какие списки демобилизации! А на земле... вокруг.. везде – полное разоружение! Уже давно! Еще до моего рождения!

– Я не могу прекратить тренировки и ослабить боевую подготовку вверенного мне соединения! – отрезал полковник. – Я – солдат. Воинский долг...

– Вот что, полковник... – ошарашенно соображал я. – Дайте мне только выбраться отсюда. Я обещаю вам... сообщить куда следует... Приказ отменят, зуб даю!

– Послушай, турист... А какой у тебя размер ноги – ?полковник горячим взором уставился на мои кроссовки.

– Сорок первый... – опасливо сообщил я, сразу же почуяв, куда он клонит.

– Жаль... – хмуро признал полковник. – Очень жаль. Малы будут. У меня – как-никак, сорок третий...

Полковник лично проводил меня до КПП – контрольно-пропускного пункта, как пояснил он. Там в хилой будочке дежурили два крепких десантника в уже привычных мне пятнистых комбинезонах, но эти были не в лаптях, а в некотором подобии плетеных веревочных тапочек... Створки ворот на хорошо смазанных петлях бесшумно открылись передо мной – но за ними не было никакой дороги. Я шагнул в душноватый зеленый полумрак. От меня, испуганно трепеща слюдяными крылышками, вразлет шарахнулись две стрекозы. Сделав несколько шагов, я подкинул рюкзак, устраивая его поудобней, и непроизвольно оглянулся: полковник в самодельной форме стоял несколько впереди ворот, на короткой траве, смотрел мне вслед и блаженно шевелил босыми пальцами...

ИСПЫТАНИЕ

... Земля – маленькая горделивая планетка, затерявшаяся на окраине своей Галактики, готовилась к длительной межзвездной экспедиции. Ее кодовое название "Поиск" было известно каждому жителю планеты, – от рабочих подводных плантаций в Саргассовом море до сотрудников курортного комплекса во внутренних областях Сахары, от высокогорных селений Тибета до рыборазводных ферм в верховьях Амазонки. На "Поиск" работала вся планета. В эту экспедицию Земля вкладывала лучшее из того, что у нее имелось: материалы и энергию, труд самых квалифицированных рабочих и дерзость самых выдающихся умов...

Но это было еще далеко не все. Как известно, сам человек создан не из самых безупречных материалов...

И пока на сборочном вакуум-стапеле за орбитой Луны достраивался будущий межзвездный крейсер – в жестких испытаниях на Земле отбирались кандидаты для будущего полета. Журналисты и фоторепортеры любят снимать улыбку. Она кажется им свидетельством неиссякаемого жизнелюбия, оптимистическим знаком качества, знаменем удачливой жизни. А уж герои Космоса, по их мнению, просто обязаны излучать ослепительные победоносные улыбки на все тридцать два или тридцать шесть зубов, сколько их там имеется у космонавтов... А знаете ли вы цену улыбке космонавта? И в наш ХХII век кинокадры, фотографии и описания восторженных очевидцев донесли представление о знаменитой гагаринской улыбке... Ах, как умел обаятельно улыбаться этот русский парень на разных континентах воистину маленькой Земли, которую он первым увидел из Космоса! Пусть – из ближнего, из домашнего Космоса, но он первым увидел и оценил ее реальные размеры и ее подлинную значительность. Он имел право так улыбаться – по-доброму и чуть виновато, словно извиняясь за свою вселенскую славу...

А в архивах Звездного городка, где рядом с гагаринским возник уже не один памятник, мне довелось увидеть уникальные исторические кадры учебной кинохроники тех лет. Делалось это просто: широкоугольная съемочная камера монтировалась почти вплотную к лицу космонавта и фиксировала малейшие его изменения во время испытаний. Уже тогда, на примитивной центрифуге, при ускорениях в четыре-пять "же", человек терял способность управлять лицевыми мускулами. У него, по профессиональному выражению космонавтов, начинало "течь лицо". И какие же непредставимые, жуткие, умопомрачительные гримасы, – гримасы, а не улыбки! – запечатлевала бесстрастная пленка... Человеческие лица сминались в неисчислимых фантасмагориях природы, подобно мягким резиновым маскамигрушкам, в шутовских целях надеваемым на пальцы... Перед этими нечеловеческими обликами, мгновенными скульптурными слепками сопротивляющейся плоти, кажутся робкими и наивными все прославленные фильмы ужасов! Таков был путь к улыбке еще в XX веке...

На этот раз будущих астронавтов, кроме всех положенных испытаний на физическую выносливость, ждало главное испытание, длительное и необычное: на тишину и одиночество. Кандидаты на межзвездный перелет должны были провести в полной совершенной изоляции ровно календарный год.

Существуют разнообразнейшие формы необходимого человеческого содружества на пределе сил и выносливости, где взаимоподдержка, доверие и готовность к самопожертвованию решают порою все. Это может быть и военная разведка, и альпинистская связка, и экипаж подводной лодки в длительном автономном плавании. Психологи давно называли такие прикидки на уживаемость друг с другом "экзаменом на сходимость" В сущности, то же самое испытываем и мы с вами всю нашу жизнь – в семье, в рабочем коллективе – с той только разницей, что всегда имеем возможность доброхотного выхода из игры, можем выйти в распахнутый, открытый мир, сменить обстановку... Испытуемые этого не могли: долгие годы они должны были провести в малом, конечном объеме корабля, в пустом безмолвном пространстве, наедине с собственными мыслями и с членами экипажа, которых нельзя было сменить по собственной прихоти в полете никем другим. Ко всему этому надо было быть готовыми, любая ошибка могла слишком дорого стоить... Кандидаты на полет соглашались на добровольное заточение в наземных макетах, имитирующих внутренность будущего ракетного корабля. Это были огромные цилиндры, напоминающие многократно увеличенные железнодорожные цистерны для перевозки нефтепродуктов.

Цистерны эти – числом двенадцать – располагались в специально оборудованном, необозримых размеров ангаре. Техники и обслуживающий персонал со свойственным им юмором окрестили эти цилиндры "кастрюлями"...

Нормальному человеку трудно представить и понять, что скрывается за сугубо бесстрастным термином: полная совершенная изоляция. В разных "кастрюлях" испробовались различные сочетания: по двое, по трое, по четверо. Были среди испытуемых и одиночки... В не столь уж отдаленные исторические времена одиночками назывались тюремные камеры для особо опасных государственных преступников. История политзаключенных в России, в казематах Шлиссельбурга или мрачных подземельях Петропавловской крепости, изобилует яркими тому примерами. Сидевшие в каменных мешках царских тюрем революционеры тоже, конечно, находились в изоляции. Но у них был, хоть и весьма ограниченный, выход в мир: в зарешеченном окошке день сменялся ночью, перемещались тени решетки по выщербленному тюремному полу, проплывали облака, доносилось воробьиное щебетание или воркование тюремных голубей... Наконец, слева и справа, за глухими стенами, были товарищи, сомышленники по партии, по борьбе, с которыми можно было переговариваться, перестукиваться нехитрым общеизвестным шифром. Существовал обмен новостями с волей. Вызывали на допросы. Даже общение с надзирателями, представителями враждебного, подавляющего правительственного аппарата, приносило известное разнообразие. Наконец, некоторым из заключенных разрешались прогулки в тюремном дворе. О, эти прогулки! Они могли следить за сменой времен года: за тюремные стены залетали, планируя по ветру, желтые листья берез или кленов или запархивали филигранные снежинки, совершенно независимые от окриков и штыков часовых... Какие могучие, если вдуматься, разноплановые проявления жизни! Это, хотя бы в малой степени, но как-то утоляло сенсорный голод... В контейнеры высшей защиты не проникало извне ни малейшего звука. Ни малейшего! Ни даже крохотной тени, ничтожной доли самого жалкого децибела! Искусственное освещение не было связано с естественным привычным суточным циклом: астронавты могли регулировать свой режим, как им заблагорассудится. Общение и любая связь с внешним миром исключались. О пауках и мышах, иногда, как известно, проникающих в тюремные камеры для развлечения заключенных, не могло быть и речи: внутри была полная стерилизация. Воздух, которым дышали космонавты, вернее – испытуемые, был строго дозирован и лишен вкуса и запаха. Ничего, ничего, ничего... Кроме постоянно глядящего вездесущего ока скрытой телевизионной установки: их видели, а они – нет...