Текст книги "Год лошади"

Автор книги: Лев Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Правда, к их услугам были микрофильмы, музыка всего мира, записанная на паутинной толщины проволоку, библиотека на кристаллах... Они могли слушать самых прославленных виртуозов всех времен, билеты на которых по сверхкосмическим ценам распродавались за год вперед. Они могли рассматривать, изучать, измерять по голографическим моделям – или просто любоваться объемными изображениями скульптур и храмов всей земли, лицезреть живопись всех прославленнейших музеев планеты. Они могли бы, если понадобиться, призвать на экраны считывания мудрость всех веков и народов, историю всех суеверий и побед духа. При желании они могли бы сделать вывод, что история человеческой цивилизации – это равно как история великих умов, так и история человеческой глупости. И именно – глупость обходилась человечеству дороже всего... Но вместо подобных размышлений они могли извлечь все сорта детективов, когда-либо вышедшие из-под пера или сработанные на личных писательских дисплеях последних моделей... Были у испытуемых и самые хитроумные тренажерные приспособления для мускульной игры, чтобы не утратить в невесомости радость движения. Они, кроме специальных занятий по научной программе, могли работать в гидропонных оранжереях.

Но – все звуки оставались здесь, внутри, все мысли – гасли или витали бесконечно, отходы жизнедеятельности, даже легкий пар от дыхания – улавливались, устранялись и перерабатывались регенерационными установками в сызнова усвояемые продукты... Наружу не проникало ни пылинки, ни молекулы, ни атома... И все вместе это называлось так: эксперимент на выживаемость в условиях замкнутой биологической системы жизнеобеспечения.

Каждый цилиндр-контейнер представлял собой, по сути, микро-планету с круговоротом веществ на ней, не возобновляемых со стороны. И главное: они должны были своими руками посеять, взрастить и собрать урожай, съесть его, после чего вернуть его в землю и подготовить ее, эту вечную кормилицу, к новому урожаю, к тому, чтобы на нее пришли другие...

Даже под открытым просторным небом, под щедрым солнцем и благодатным дождем, под луной и звездами сделать это – непростая задача. Каждый испытуемый – если бы захотел – мог вообразить себя богом внутри маленькой Вселенной, которая целиком зависела от его работы и от его сознания... Да, можно было бы считать себя Богом. Или – что еще труднее – человеком... А ведь испытуемые знали, что им не грозят никакие опасности: ни метеоритные потоки, ни пронизывающее жесткое излучение, ни безмолвные провалы черных дыр. На Земле – зеленой и голубой родной Земле, полной праздничного света, дыхания спящих детей и щебетания птиц, – их ожидали только тишина и одиночество. И еще – общение друг с другом... ... Первым не выдержал восьмой цилиндр.

В конце пятого месяца над пультом дежурного диспетчера загудел зуммер и налился тревожным багровым светом до того спокойный "глазок": в восьмом контейнере использовали свое право на свободный выход и прерывали эксперимент... Дежурный диспетчер, молоденькая девушка-биолог, недавняя выпускница МГУ, уткнулась кулачками в щеки и горько заревела от обиды: двоих из восьмой "кастрюли" особенно любили... В "восьмерке" находилась семейная пара – Тамара и Андрей Нефедовы. С точки зрения обитателей Городка, близко знавших их совместную жизнь, они идеально подходили друг к другу: оба красивые, рослые, спортивные, выносливые – из тех, на которых оборачиваются, когда они рядышком, рука об руку, идут по улице.

Тамара была женщиной, пожалуй, более знаменитой, чем ее муж – рядовой, в общем-то, пилот-межпланетник. Она была – шутка сказать! – неоднократной мировой рекордсменкой по фигурным прыжкам с парашютом. Дело это, надо сказать, впечатляющее и рискованное, зато вот уж кто умел улыбаться миллионными тиражами с многоцветных глянцевых страниц популярных журналов!

– А-а-а-а!!! – на одной пронзительной ноте, словно простая безвестная деревенская баба, бессмысленно вопила знаменитая парашютистка. – А-а-а-а-а... – словно теряла она силы в крике... – Ненавижу! Всех ненавижу... И его – тоже... Не мо-гу-у-у... Не хочу пить чужую мочу вперемешку со своей собственной...

Андрей, сразу посеревший и осунувшийся, с прорезавшимися на скулах резкими морщинами, стоял молча, вроде бы даже совсем безучастно глядя на бьющуюся в истерике жену. Так же молча он повернулся на каблуках и по-прежнему высокий, подтянутый, пошел, почти не размахивая руками, бесконечным проездом вдоль ангара. Техники, дежурные наблюдатели, диспетчеры, привыкшие видеть всякое, смотрели ему в спину и старались представить, какое у него сейчас лицо. И жуткий холодок пробегал у них самих вдоль спинного хребта.

– А ведь у них – сын... – почти беззвучно припомнил кто-то. – В пятом классе, кажется...

– Иногда, наверное, умереть – и то легче... – откликнулся другой голос. – В космосе бы схоронили с почестями – и все...

А Андрей уходил все дальше и дальше, неритмично покачиваясь на ходу, и его фигура издали напоминала движущуюся резиновую игрушку, из которой через крохотную микроскопическую дырочку выходит воздух...

... В седьмом цилиндре – цифра семь священна на Востоке! – испытуемый выглядел довольно экзотично: не в удобном тренировочном костюме, как предпочитали русские, французские или африканские кандидаты, а в белом просторном одеянии и в тюрбане. Это был индус из штата Пенджаб по имени Сингх Раджневи. В контейнере он был один, и выбрал одиночество не по жребию, как некоторые другие, – нет, он настаивал на одиночестве из собственных убеждений: последователь Будды, он хотел достичь высших степеней совершенства своего "я"...

На восьмом месяце в ежесуточном дневнике наблюдений в графе оценки поведения испытуемого появилась некоторая неуверенность тона. Аппетит не мог в данном случае служить надежным индикатором нормального состояния: индус всегда ел очень мало и нерегулярно.

Бритье тоже не было для него торжественно обставляемым пунктуальным ритуалом, как для четырех англичан ("Идеальная команда для игры в покер!" – шутили они...) из третьей "кастрюли": он и без того оброс непроходимой, жесткой даже на взгляд через экран телевизора, дремучей бородой. Но это было, в конечном счете, его личное дело... Потом он перестал стричь ногти... Это насторожило наблюдателей. Но когда вместо привычных напевов "Авесты" или "Махабхараты", древнего индийского эпоса, которые он, как молитву, обычно читал на сон грядущий, в динамик односторонней связи поперла полная бредятина, – испуганный дежурный диспетчер вызвал Главного психолога. Тот вслушался в мычание и несуразный хохот, информация в которых равнялась разве что суммарному смыслу гоготанья кайр на птичьих базарах полярных островов, пожевал губами, всмотрелся в укрупненное до предела изображение на телевизоре, хмуро хмыкнул – и вызвал санитарный транспорт...

Испытуемый кандидат в астронавты, индийский гражданин Сингх Раджневи, последователь буддизма и проповедник разумного одиночества сошел с ума!

Но это было еще не все. Бесстрастная лотерея человеческих судеб, вслепую раскрутив свой гигантский барабан с номерами, выдернула оттуда еще один черный шар, еще одну непредвиденную жертву. В контейнере под номером одиннадцать находился Евгений Солнцев, которому недавно исполнилось тридцать четыре года. Фамилия его удивительно соответствовала, так сказать, внутренней сущности. Это был человек, о котором друзья говорят с широкой улыбкой, а враги – у самых хороших всегда есть враги! – с кривой ухмылкой: золотой характер. По специальности он был психолингвистом, знатоком древних и мертвых языков: а кто знает, какие наречия и знаковые системы ждут нас в неизведанных глубинах Космоса? Евгений обладал удивительной способностью сходу устанавливать общий язык с любым живым существом в море и на суше – от осьминога до слона... Не говоря уж о людях! Вдобавок, он был трогательно конопат, и волосы его, имевшие не рыжий, а именно солнечный, золотой оттенок, своеобразным нимбом окружали его умную голову. С собой в контейнер он прихватил старинный музыкальный инструмент – простую деревянную гитару, нехитрое приспособление для извлечения нескольких аккордов, состоящее из деревянного корпуса и шести металлических струн. Вечерами он устраивал долгие концерты... исключительно для себя. Он был одновременно и исполнителем, и единственным слушателем... не считая, разумеется, многочисленной толпы, которая собиралась у динамика "одиннадцатого"... Повторялся он редко, тем более, что слушатели не могли заставить его спеть на "бис". А можете себе представить, сколько песен, и на скольких языках, может знать хороший лингвист?! Он ухитрялся исполнять даже песни и мифические предания папуасов маринд-аним... Любопытные песни, прямо скажем...

Девушки-операторы и техники-наблюдатели с трудом удерживались всякий раз, чтобы не захлопать в ладоши и не попросить по-свойски:

– Женечка, спой еще!

С ним, разумеется, все были на ты. Только он еще не знал этого... И само собой – не стоит добавлять, что он был всеобщим любимцем, и женское обслуживающее население ангара просто ссорилось за право дежурить на связи с его "кастрюлей"...

И он первым из испытуемых заканчивал свой срок без единого сбоя! Трагедия произошла на триста шестьдесят четвертый день эксперимента. Завтра, в двенадцать ноль-ноль по московскому времени, истекал календарный год, и люк одиннадцатого контейнера должен был победно распахнуться, выпустив уже не кандидата – первого астронавта! На землю, к цветам, друзьям, поздравлениям, улыбкам... Да, выпустив уже не испытуемого, первого члена будущего межзвездного экипажа! Но вы помните, какую цену платят за улыбку?

Готовясь к предстоящему выходу, Евгений Солнцев брился... О, это был целый процесс, театральное зрелище, достойное трансляции по общепланетному телевидению! Он снимал свою рыжеватую щетину не общепринятой гигиенической пастой, и не пользовался никакими механическими приспособлениями, вроде ультразвукового вибратора. Нет, он брился стариннейшим, прапрадедовским способом: бритвой... Он откопал этот процесс в исторических справочниках, реставрировал в мельчайших подробностях и уверял теперь совершенно всерьез, что это ритуальное действие благотворно действует на укрепление нервной системы...

Итак – он ловкими, сноровистыми движениями направил стальное лезвие, напоминающее складной нож, на специальной ленте из грубой кожи. Предварительно он поставил на электроплитку воду в металлическом стаканчике, чтобы подогреть ее до нужной температуры. После чего насыпал в металлическую же плоскую чашечку специальный мыльный порошок, влил туда горячую воду и хорошенько взбил смесь до пузырящейся пены кисточкой, сделанной из крепких волосков барсучьего хвоста. Он мог позволить себе такую антикварную роскошь...

После чего Евгений этой самой толстой и короткой кисточкой аккуратными круговыми движениями стал наносить пахучую мыльную пену себе на щеки и подбородок... Чтобы мыльная пена не попала в рот, он смешно поджимал губы, втягивал их так, что вместо рта образовывалась нелепая прямая щель.

... На этом самом месте дежурная операторша, не в силах постичь тайны этих мужских манипуляций, каждый раз счастливо фыркала, с трудом удерживаясь от неположенного смеха... Затаив дыхание, она следила за мужской рукой, совершающей непонятные и такие комичные движения: остро наточенная бритва, посверкивая в лучах лампы, скользила по подбородку, снимая щетину, а мыльную пену с остатками волос Евгений обтирал о край стаканчика, после чего всякий раз ополаскивал лезвие в горячей воде...

Когда же очередь доходила до щек, то здесь лицо космонавта могло бы поспорить по производимому эффекту с гримасами клоуна в цирке: чтобы лучше натянуть кожу на щеках, он оттопыривал их изнутри языком, отчего они вздувались неожиданными буграми... Операторша только мелко-мелко тряслась от беззвучного затаенного смеха. И ее ничуть не встревожило, когда испытуемый Евгений Солнцев, так и сияющий свежевыбритыми гладкими щеками, включил кислородный обдув своей каюты: это был, в общем, обычный прием перед активными физическими упражнениями.

Но сегодня Евгений Солнцев, завтрашний победитель, послезавтрашний астронавт, захотел предстать во всем блеске и превзошел самого себя: он открыл флакон заветного одеколона, намочил в нем ватный тампончик, протер себе щеки и подбородок, вдохнул острый свежий запах неведомых цветов – и не глядя бросил ватку в сторону.

Операторша не успела ни испугаться, ни ахнуть: ватка, смоченная одеколоном, попала на открытую раскаленную спираль маленькой электроплитки... Рванул взрыв...

Когда аварийная бригада вскрыла оплавленный люк одиннадцатого контейнера, все было кончено...

Но печальный итог: позор "восьмого", безумие "седьмого", смерть "одиннадцатого" – не остановила Эксперимента.

Земля – маленькая, гордая и целеустремленная планетка, считала возможным заплатить такую страшную цену за свое ослепительное будущее. Жизнь – это весьма агрессивная форма существования материи – не желала сдаваться! Испытание продолжалось.

ПОЕЗД В НИКУДА

Только что закончился грандиозный праздник по случаю открытия великого Трансокеанского Туннеля.

Здесь не время говорить об истории его постройки, но окончанию работ и пуску первого поезда радовались на обоих берегах Атлантического океана. Шесть тысяч километров пути из Европы в Америку отныне становились будничной дорогой, не зависящей от капризов погоды ни на море, ни в воздухе.

Трансокеанский суперпоезд ГВП-1 скромно и буднично стоял у платформы. Он представлял собою идеальный цилиндр длиною в полкилометра, густого темнолилового цвета, отполированный до зеркального состояния. В выпуклых его боках, словно в огромной комнате смеха, перемещаясь, отражались причудливо вытянутые карикатурные человеческие фигуры. Сквозь прозрачный купол ангара свободно проникали косые лучи вечереющего солнца, которые, словно бы в поисках театральных эффектов, выхватывали из толпы яркие цветовые пятна. Люди были одеты празднично и броско. Сильно пахло сиренью, густой запах плыл над платформой.

– А где же моторный вагон? – растерянно обратилась будущая пассажирка суперпоезда к провожающим, рассматривая тупую переднюю часть огромного цилиндра. Женщин всегда пугает необычное не внутренней своей сутью, а внешним видом.

– Не бойтесь, мадам! – улыбнулся мужчина в униформе, видимо, – кто-то из технического персонала поездного ангара. – Это не ошибка и не недосмотр транспортников. Нашему ГВП – гравитационно-вакуумному поезду – не требуется вообще никакого двигателя!

– Как же тогда? – старательно хлопая стрельчатыми ресницами с умопомрачительным разноцветным набрызгом, спросила образцовая представительница прекрасного пола. – Не понимаю, что же нас повезет?

– Исключительно сила земного притяжения! – серьезно ответил мужчина в форменном мундире. – Оно и доставит вас из Лиссабона в Нью-Йорк за сорок минут...

– Не может быть!

– ...если быть абсолютно точным; – то за сорок две минуты и одиннадцать секунд. И на это рекордное скоростное путешествие не потребуется ни единого грамма топлива!

...Гигантский цилиндр суперпоезда медленно втягивался в воздушный шлюз. Пассажиры не толпились у окон, и провожающие не притискивались к ним, договаривая последние слова: на зеркальных боках экспресса не виднелось ни единого отверстия. Наконец, огромный люк шлюза мягко захлопнулся, словно дверь банковского сейфа с драгоценностями.

– Нами выстрелят, как пулей, – пошутил пассажир с белокурой бородкой, усаживаясь в противоперегрузочное кресло необыкновенной, но очень удобной конструкции.

– Совсем нет... – возразил ему сосед из ближайшего кресла слева. – Туннель, насколько я знаю, почти незаметно выгнут к центру Земли. Так что мы будем словно бы непрерывно падать под действием естественной силы земного тяготения, но не как в колодец, а по большой хорде...

– Маятниковый принцип – ?задумчиво соображал первый пассажир. – Первую половину пути поезд ускоряется, а набрав достаточную энергию разгона, вторую половину пути движется с торможением?

– Примерно так. Не забывайте только, что мы будем двигаться почти в полном вакууме, подвешенные вдобавок в магнитном поле. И – никакого подвода внешней энергии для движения!

– У этого поезда даже колес нет?! – почти с отчаянием осведомилась пассажирка ,сожалевшая ранее об отсутствии двигателя.

– Ничего не поделаешь, мадам! – галантно ответил первый пассажир, наклонив бородку. – Имейте в виду, что никакие колеса просто-напросто не поспевали бы за вами... Вероятней всего, он был настоящим французом! Поезд тронулся незаметно, непрерывно возраставшее ускорение ощущалось только по тому, как пассажиров сильнее и сильнее вдавливало в противоперегрузочные кресла. Удивительной и непривычной была полная, совершенная бесшумность движения. Не подпрыгивали, не вздрагивали на бесчисленных стыках тяжелые колесные пары. Не лязгала сцепка, не грохотали, проносясь мимо, встречные составы. Не раздавались предупредительные, требовательные и отрывистые гудки. Не хлопали надоедливо двери переходов... Это был поезд без топлива, без двигателя, без сцепок и колес, и даже – без локомотивной бригады... Да и что, в самом-то деле, могли сделать люди на такой скорости?! Все управление было поручено бортовым ЭВМ, и туннель, в котором не было на всем протяжении ни единого сигнального огня, пронизывали только впередсмотрящие инфракрасные прожектора...

И вот... Когда суперэкспресс почти набрал максимально возможную на участке разгона скорость, когда в приглушенном смехе и негромких переговорах пассажиров словно бы по взаимному согласию возникла странная пауза, когда все словно бы набирали в грудь воздуха и сердца сделали по два-три лишних удара, так вот, в это самое мгновение абсолютно пугающей тишины космического пространства – в жерле грандиозного туннеля послышался какой-то неведомый звук: не то треск, не то хруст, не то стон, не то чавк... Нет, нет: это не был страшный для любого подземного работника – шахтера или туннельщика – скрежет проседающей кровли! Странный звук, незнакомый и непредставимый человеческим ухом возник вопреки всем законам физики – в полном вакууме, к тому же многократно усиленный, преломленный и искаженный гулким эхом туннельного дула, словно нацеленного в самое сердце мировой пустоты... Звук этот был широким, влажным и всеохватывающим сознание, но не нес в себе ничего трагического. Скорей всего кажущийся, кое-кому он напомнил бы момент касания двух космических кораблей в черноте межзвездного пространства, – но никто из пассажиров никогда не был свидетелем стыковки двух космических кораблей. А крик души – это не скрип и скрежет ломающихся конструкций...

И уж никому, разумеется, не было ведомо даже предположение, какой же именно звук раздается при непредсказуемой Разумом стыковке двух миров... Мы продолжаем считать, что черные дыры образуются беззвучно и так же беззвучно вспыхивают и сгорают Сверхновые. Но кто его знает, какие в действительности крики издает умирающая в корчах материя!

Поезда в безвоздушном пространстве туннеля должны были проноситься со скоростью управляемого метеора, – если можно представить себе метеор, взвешенный в магнитном поле. Положенное время истекло...

– Экспресс ГВП-1 на станцию назначения не прибыл... – доложил главный диспетчер Американской стороны, ошарашенно всматриваясь в пустой, серый экран монитора, на котором не возникло даже тени изображения.

– Что случилось – ?рявкнул Начальник Пути. – Авария? Срочно прозондируйте тело туннеля!

Лазерные датчики с неотвратимой очевидностью показали, что туннель – гигантская труба, заряженная цилиндрической пулей экспресса, так вот... этот туннель на всем своем протяжении от края Европы до берега Америки – пуст. Пуст, как ствол тщательно вычищенного после утренней тяги охотничьего ружья!

В это нельзя было поверить, не сходя с ума! Трансокеанский экспресс... исчез! Если бы он растаял, растворился, наконец – распылился на атомы – тончайшие приборы показали бы наличие скачка массы, ощупали бы молекулярное облако, – нет, ничего подобного самые совершенные анализаторы не показывали. На всем идеально гладком пути не было никаких свидетельств произошедшей катастрофы. Экстренный гравитационно-вакуумный поезд, гордость земной техники, пропал бесследно!

– Гигантская каверна? Разлом земной коры?! – предположил видный ученый Вильям Стетсон из Общепланетного геологического института, когда к нему обратились с мольбой о возможном объяснении. – Мгновенно раскрывшаяся бездонная трещина?! Это предположение очень понравилось газетчикам: оно было страшным, наглядным и понятным одновременно. Уже появились заголовки: "Бездонная дыра в ад", "Каменные челюсти поглотили трансокеанский экспресс", "Пропасть смерти"... Но специальная аварийная капсула, пущенная обследовать дно тоннеля, не обнаружила никаких следов предполагаемого разлома, пропасти или неожиданного провала, – туннель был в целости и сохранности, и ни малейшей трещинки, через которую, свистя, вырывался хотя бы воздух, не было отмечено на его безупречной несокрушимой облицовке... Все телестанции мира передавали только репортажи... чуть было не сказал "с места происшествия", – но в действительности это было невозможно. Никто не знал места загадочной катастрофы. Из гигантских концевых жерл туннеля, из наглухо запечатанных воздушных шлюзов на обоих континентах незримо просачивались только недоумение и Ужас... Ледяной ужас непонимания произошедшего замораживал человеческие сердца, словно воду в формочках с прямоугольными перегородками, предназначенных для приготовления коктейлей. Мировой холодильник ужаса... Планета погрузилась в общенациональный траур.

– Мы построили на Земле настоящее космическое чудо! – ровный голосом без эмоций повторял Сейто Накаяма, непривычно рослый японец, президент крупнейшей строительной фирмы. – И туннель остается туннелем. Он не поврежден! Так объясните же, куда делся поезд?!– Да, туннель... Туннель... Туннельный эффект... – как заклинание, бормотал и в такт своему бормотанью покачивал тщательно ухоженной бородой академик Николай Щеглов, член всемирного Совета, знаменитый физик, а в молодости – не менее знаменитый альпинист. Он взошел на Аннапурну без кислородной маски, после чего стал буддистом. Кажется, он серьезно верил в переселение душ...

– Если нет нормальных объяснений, следует принять самое невероятное! – вдруг вскочил он, стукнув по столу увесистым кулаком так, что жалобно взвизгнув, подпрыгнули многочисленные микрофоны. – Туннель! Я начинаю убеждаться, что мы нечаянно построили Туннель Перехода в Иное измерение! И он – сработал! Да, да, уважаемые земляне! Туннель в Иномир! В зале совещания Межправительственной комиссии настала такая неописуемая тишина, что стало слышно шуршание ленты в портативном диктофоне, который его хозяин забыл выключить. Присутствующие – строители, ученые, политики и репортеры, обычные жители Земли, почувствовали на своих лицах величественное и жестокое дыхание Неведомого, долетевшее до них из необозримых глубин Космоса...

... Главного инженера проекта – жизнерадостного и удачливого француза Мориса Жакоба – нашли утром следующего дня склонившимся над своим рабочим столом в кабинете. Воротничок его безупречной рубашки был залит... ах, если бы томатным соком! Посредине полированной столешницы из драгоценного черного дуба белел сиротливый листок бумаги, на котором прыгали крупные неровных буквы: "боже мой... боже мой... боже мой..." И больше ничего. И было не совсем понятно, что хотел сказать Главный в своей предсмертной записке. Неужели – он вспомнил создателя всего сущего?! Просил ли он отпущения грехов? Брал ли он на себя невыносимую ответственность в гибели... в исчезновении почти шести тысяч душ?! Или – просто пытался осмыслить случившееся, но так и не смог вынести этого напряжения?

Главный инженер был отличным работником, а настоящий профессионал не нуждается – во всяком случае, при жизни – в божественном одобрении. "Боже мой... – словно бы шептали его посиневшие губы. – Боже мой, боже мой!" Пистолет из правой руки Главного инженера после точного выстрела в висок упал на ковер. Небольшая, изящная, совершенно не зловещая вещица, похожая на взрослую игрушечную зажигалку...

Боже мой... боже мой... К кому же с последней мольбой обращался ни в чем не виновный представитель человечества?!

– Меня не посадят в тюрьму за это... за опоздание?! – чуть не плача, истерично верещал начальник Европейской станции в расшитом галунами мундире и с трясущимся желеобразным животом. Казалось, именно этот его живот совершенно отдельно от хозяина и трясся от страха...

– Зачем?! – почти равнодушно отмахнулся от него один из членов комиссии. И добавил словно бы про себя:?

– Может быть, там... в другом измерении... поезд пришел как раз по расписанию?!

ЗЕРКАЛО

Так покорно другим подставляют себя зеркала.

Вадим Шефнер

Зеркало – в принципе кусок обыкновенного стекла, вставленного в овальную раму – висело на белой кафельной стене в ванной комнате небольшой современной квартиры. У квартиры и у Зеркала был один и тот же Хозяин.

Каждое утро невыспавшийся человек с припухлыми веками, зевая и потягиваясь, склонялся к Зеркалу, равнодушно и без особенного удовольствия разглядывая в нем свое нездоровое лицо, отечные мешочки под глазами, склеротические жилки на щеках, легкое покраснение носа, – многое говорило Зеркалу и о плохой работе почек, и о привычке кое-что выпивать сверх нормы, и... Да мало ли что еще видело Зеркало, кусок стекла, вставленного в овальную раму, которая держалась на крепком витом шнуре зеленого цвета! И это стекло, которое Хозяин привычно считал обычным куском стекла, привычно и послушно отражало его лицо, одутловатые щеки и прыщик над губой, созревший за ночь, который он тут же принимался выдавливать.

Потом Хозяин брился, долго водя электробритвой по своему хмурому лицу, словно бы разглаживая наметившиеся морщины, чистил зубы, морщась, часто и обильно сплевывая в раковину, неохотно, как в детстве, умывался. На душ по утрам у него обычно не хватало времени. Когда в прихожей хлопала входная дверь и слышался щелчок замка, – Зеркало на целый день оставалось совершенно одиноким и предавалось размышлениям. Впрочем, эта философская самодеятельность свойственна многим одиноким натурам. Кстати, вот вечный вопрос, на который до сих пор не дано внятного ответа: имеет ли собственный характер то, что только честно и добросовестно отражает?! Планеты, как известно, не светят своим собственным светом, а всего-навсего отражают в пространство заимствованный солнечный свет, но ведь именно на них-то и зарождается Жизнь!

Иногда в ванную комнатку торопливо заскакивали странные существа, похожие и непохожие на Хозяина: у них были, как правило, более длинные волосы, они не брились, но зато пудрились перед Зеркалом, фукая на него со своих ваток и покрывая безупречно чистую плоскость стекла мельчайшей пылью, а потом – красили губы в яркие цвета, чего никогда не делал сам Хозяин. Бывало, что они принимали душ, развешивая на веревочке свои разноцветные шмуточки и бебехи. Впрочем, потом, по утрам, их лица в результате выглядели ничуть не лучше хозяйского... Случалось, что одно и то же лицо начинало отражаться в Зеркале и вечером, и утром в течение некоторого времени, но потом навсегда исчезало. Однако, Зеркало запоминало его, удерживая в своей памяти на молекулярном уровне... "Странно... – думало про себя Зеркало, когда оставалось одно. – не могу понять, ни чему они радуются, ни чему огорчаются, ведь я же абсолютно искажаю их внешний облик: левая рука во мне, в Зеркале, становится правой, а правая рука – левой; шрам над левой бровью переезжает на правую бровь, а часы с левой руки исправно перескакивают на правую, продолжая, впрочем, все так же отсчитывать время... Неужели они, эти существа, не замечают принципиальных процессов?! Это ведь жизнь наоборот, шиворот-навыворот! А ведь если изменяется их внешний вид, наверняка что-то меняется и у них внутри? Не может же это происходить безнаказанно?!" Зеркало постепенно накапливало опыт человеческих отражений... Однажды, – казалось бы, ни с того, ни с сего – Хозяин вечером схватил резную овальную раму дрожащими отчего-то руками, приблизил Зеркало к своему лицу почти вплотную, несколько мгновений пытался сфокусировать взгляд, потом – показал своему отражению противный, мокрый и синий, язык – и изо всех сил плюнул в своего двойника!

Зеркало тоже получило ошеломительный удар, – разумеется, не столько физический, ибо плевком нельзя разбить крепкое стекло, сколько моральный... И довольно долго неопрятная засохшая слюна обезображивала чистую поверхность, пока Зеркало незаметно не внушило Хозяину мысль о необходимости протереть его, для каковой цели он и использовал только что привезенное из прачечной мягкое полотенце. И Зеркало снова стало незамутненным...

"Ну, а если подойти к вопросу всерьез, – то почему это я, с философской точки зрения, должно непременно отражать – ?напряженно размышляло Зеркало. – Разве у меня нет свободы воли? И разве есть такой высший нравственный закон, чтобы бездумно и бесконечно отражать все, ничего не оставляя внутри себя?

Не впитывать, не задерживать, не накоплять, не обобщать, наконец?! Знания, впечатления, события? Почему у меня не может быть своей собственной Памяти? И что же тогда такое – мера разумного эгоизма? Собственное "я"?

Вы говорите – законы Физики? Но неужели физические законы выше нравственных?! Я еще понимаю – отражать солнечный луч, радовать неразумных детишек солнечными зайчиками, ведь по сути солнечный луч пуст и не несет никакой информации! Так, мелочевка, какие-то там фотоны... Подумаешь!

Но почему я так же равнодушно должно отражать человеческую радость? Одиночество? Гримасы боли или злобы? Отражать, не преобразовывая? Разве это – задача благородного Зеркала, представителя мира искусства?!

Ах, вы не согласны, что я принадлежу к миру искусств? Только к цеху ремесленников? Так сказать – артель по изготовлению зеркал и витражей... Не хамите! Вы просто-напросто ничего не понимаете. У вас душа серая и голая, как мышиный хвост, ненароком высунувшийся из норки. Да вы только посмотрите на мою резную ореховую раму! Это – как для иного человека образование! Тоже – рама, хоть иногда и непонятно, вокруг чего... А ведь у меня есть внутри светоотражающий слой, дорогая амальгама, натура тонкая...

И потом – ха-ха-ха! Эти, как вы говорите, – физические законы! Да смешно сказать: "угол падения равен углу отражения..."