Текст книги "Год лошади"

Автор книги: Лев Куклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Падение – это чисто человеческое свойство! Вот, я слышало по вашему говорящему ящику в той, предзеркальной жизни: падшая женщина, падший ангел, падение нравов, падение правительств... Это что – законы физики?! Как прикажете такое отражать?! А вот Зеркала не бывают падшими! Конечно, случается, что и они срываются... не в смысле жизненных искушений, конечно. Но выскакивает из стены гвоздь или ломается крюк... Не об этом ли печально говорят люди: судьба, разбитая вдребезги? Но разве сломанный крюк – это судьба?! Да не хочу я отражать ничьи падения! Само я вишу надежно... разве что размочалится и перетрется мой шнур...

И я, может быть, не простое рядовое Зеркало, купленное в галантерейном магазине, а – Зерцало Судьбы?!" – вдруг с некоторым даже испугом и приятным холодком в молекулярных своих слоях подумало Зеркало...

И забормотало, шаманя и рифмуя для самого себя совершенно неожиданно: "Зерцало – бряцало – мерцало – прорицало... Или – отрицало?!" – впало оно в творческое беспокойство и смущение, "Ведь ежели – прорицало, то и отрицало? Отрицало, прорицая, или же – прорицало, отрицая? Какая неожиданная проблема!"

В одно хмурое и тоскливое утро Хозяин долго вглядывался в свое отражение. Как всегда, оно его не радовало, но в этот раз оно, вдобавок, показалось ему каким-то расплывчатым, мутным... "Надо бы обновить амальгаму", – как-то вскользь, нехотя подумал он. Он и не догадывался, что Зеркало потускнело от невыносимой скуки этого мира! "Может, мне просто противно отражать ваши дурацкие физиономии, ваши уродливые предметы, ваши идиотские события! Да почему это вы считаете, что я обязано это делать?! – раздраженно думало Зеркало. – Мы что – договаривались? А ведь во мне, безусловно, скрыта божественная Сущность... – продолжало размышлять Зеркало, – ибо мы, Зеркала, порождаем образ Бесконечности. Именно – мы! Поставьте друг против друга два чистых незамутненных Зеркала и между ними – свечу; и вы увидите, как отражение рождает отражение, которое рождает отражение, которое рождает отражение, которое... Впрочем, стоп! Этого описания положения с отражением, этого загадочного состояния, этой неисчерпаемой коллизии бытия вполне хватит на любую книгу, лишь бы хватило у наборщиков терпения набирать литеры для этого отражения."

А ведь, в отличие от терпения Зеркал, человеческое терпение – не бесконечно... В один из вечеров, когда в ванную комнату доносилась лихая музыка, у Зеркала задержалось новое длинноволосое существо. На губах у него виднелись остатки помады, остальное было размазано по щекам. В руках его был цветок. Зеркало с любопытством следило за невиданными ранее действиями длинноволосого существа: оно отрывало по одному белые кусочки от желтой серединки и пришепетывало: "Любит – не любит... Любит – не любит..." Последний кусочек, похожий на крохотную сморщенную тряпочку, оторвался под разочарованный вздох: "Не любит..."

"Ничего не понимаю! – с раздражением призналось Зеркало самому себе. – Даже самое мое страшное кощунство проходит, в сущности, незамеченным! В моем отражении сердце, которое стучало в левом боку, за кармашком костюма, из которого так изысканно выглядывал уголок платочка или же за этой... как ее... – припухлостью у длинноволосого существа, – так ведь даже сердце перемещается на правую сторону! Это же попросту мгновенно переворачивает жизнь, – а еще говорят, что в сердце помещаются сердечные склонности! Ах, уж эта мне Любовь! Ишь ты, любит – не любит... Когда левая рука не ведает, что творит правая... Ну, конечно же, и библейские пророки имели в виду божественное Зеркало!"

Зеркало преображалось.

Это был сугубо внутренний процесс, можно было даже сказать: процесс духовного (или – душевного?) перерождения.

Ибо внешне Зеркало выглядело вполне благополучно: не перекосилась рама, не откололся кусочек стекла, не отшелушилась, слава богу, с другой стороны драгоценная амальгама. Нет, материальных потерь не наблюдалось. И тем не менее... В то памятное утро Хозяин провел перед Зеркалом гораздо больше времени, нежели обычно. Он пожурчал электробритвой, проверил гладкость щек, провел под носом, аккуратно состриг два диких волоса, вылезших на белый свет из левой ноздри, – тут же, кстати, превратившейся в правую! – и прочистил фитильком, свернутым из ватки, углубления в обоих ушах... Зеркало заинтересованно наблюдало всю последовательность этих операций. Затем Хозяин втер в кожу ароматный крем, помассировал лоб и подбородок, и после всего этого занялся странной актерской гимнастикой. Он пробовал разные выражения лиц, словно бы примерял на себя мгновенно меняющиеся маски: прищур приценивающегося к женщинам гуляки; строгий взгляд делового человека; сладкую улыбку опытного и удачливого ходока-сердцееда; скорбное выражение, уместное на гражданской панихиде; беззаботную широкую улыбку рубахипарня...

Но ни одна из примеряемых масок, казалось, сегодня не удовлетворяла Хозяина. Он нахмурился, поковырял в носу, вытащил оттуда увесистую козявку, внимательно осмотрел ее – и вышел из ванной...

Слегка запотевшее от отражательных усилий Зеркало исправно отразило напоследок его бледные пупырчатые ягодицы, которые, кстати сказать, отражались только в Зеркале. Делать это было совершенно необязательно, да к тому же и абсолютно бесполезно, потому что ни одного человека в мире не заботит выражение своих собственных ягодиц! Но, видимо, это и оказалось той самой каплей, которая, как известно, переполняет чашу, или той самой соломинкой, которая ломает спину верблюду... И через некоторое время произошло событие, до сих пор оставшееся необъясненным. И именно оттого, что не нашлось разумных доводов и веских причин, и не выяснились окончательные, до полной ясности, обстоятельства, приведшие к событию, я смею назвать то, что произошло, с известным допущением, разумеется, но все равно – Чудом. Самым нормальным Чудом, непонятным и даже, смею заметить, оскорбительным для человека, который по-прежнему считал себя полновластным Хозяином Зеркала... В чем же самый, так сказать, гвоздь события? А вот в чем: когда самым обычным утром Хозяин по привычке – многолетней, вкоренившейся привычке! – приблизил свое лицо с очередным налившимся прыщиком к Зеркалу – там не было ничего... Что значит – ничего – ?спросите вы. А вот именно что – ни-че-го! В доме не оказалось другого зеркала: как вы уже догадались, Хозяин был заслуженный холостяк. И он остался при недоумении и страхе.

Разумеется, никто не мог понять, что произошло, иными словами – какие структурные изменения вдруг привели к столь невероятному результату, к этакому необъяснимому поступку со стороны Зеркала.

И никому, никому, включая самого Хозяина, и его-то, пожалуй, прежде всего, итак – никому не могло придти в голову, что Зеркало просто-напросто устало отражать пустоту...

Но ведь и разбивать Зеркала – это не выход!

АДСКИЕ БУРИЛЬЩИКИ

На Сверхглубокой буровой заканчивался долгий многодневный подъем колонны бурильных труб – рискованная и трудная работа.

Крупные голубоватые цифры автоматического счетчика проходки показывали рекордную глубину забоя: 24,778. До долгожданной проектной отметки оставалось чуть больше двух сотен метров... Шестой год уникальная бурильная установка пробивалась в неведомые глубины подземного Космоса. Шестой год!

Гигантская лебедка – высотой с трехэтажный дом – аккуратно, виток за витком укладывала на вал трос толщиной в руку.

Легкие и прочные бурильный трубы из титанитового сплава медленно, метр за метром, утратив весь свой нарядный блеск, вытягивались из таинственной земной утробы. Казалось, металлические опоры буровой вышки, похожие на фермы для запуска межпланетных ракет, дрожат от напряжения, как ноги штангиста-тяжеловеса перед последним решительным рывком.

И вот, наконец-то, внушительных размеров подъемная серьга взлетела к верхнему блоку.– Стоп лебедка! – раздалась команда в здании буровой – обширном помещении, похожем на ремонтный ангар для самолетов. – Подводи захват! Смена заканчивалась близко к полуночи, но белая заполярная июньская ночь давала еще много рассеянного, как бы люминесцентного света, процеженного сквозь легкие, почти невесомые облачка. В широкое западное окно буровой башни косо били лучи низко стоящего над горизонтом, но незаходящего солнца. Снаружи оно окрашивало белую башню буровой в самый изысканный розовый тон, на котором весьма эффектно смотрелась крупная надпись: "Уралмашзавод". Это не было рекламой: кто ее прочтет в безлюдных заполярных широтах? Это была спокойная, уверенная в себе, горделивая информация. Для непосвященных: Сверхглубокая находилась на западе Кольского полуострова, в угрюмом и малопривлекательном углу Северной Европы. Для посвященных – буровая прочно стояла в тектонически-незыблемой зоне на выходе древнейших метаморфизованных гранито-гнйсах Балтийского щита. Здесь по сути обнажался первобытный кристаллический череп планеты Земля. Сверление земной коры в научноисследовательских целях и в самом деле напоминало трепанацию черепа, только в гигантских невиданных масштабах, и на двадцатипятикилометровой глубине работа велась уже на самом пределе технических возможностей.

Отбирать керн – целые столбики горной породы – на такой глубине стало делом безнадежным: в керноприемник шла дробленая порода, – кусочки кварца, полевых шпатов, чешуйки мелкодробленой слюды и просто буровой шлам, полугрязь-полупесок.– Осторожней, ребята! Ради бога, осторожней! На забое черт те что творится! Температурный градиент зашкаливает в два раза выше расчетного! Прямо адское пекло на забое! Как бы резьбу не размягчило! Только не дергайте! Голос главного буровика доносился из динамика со всеми придыханиями – словно бы он подымался на цыпочки и пытался, сощурясь, заглянуть вглубь... Из устья скважины, в которое легко, как в люк, мог бы проскользнуть человек, подымалась последняя свеча бурильных труб с буровым снарядом, – своеобразной торпедой с автономным двигателем внутри. Наконец, весь в горячей грязи, шестиметровый цилиндр вынырнул из черной дыры и его мгновенно подхватила цепкая металлическая лапа свинчивающего устройства. Надсадно вопящая, словно бы на последнем издыхании, могучая лебедка стихла. Прекратила хлестать грязевым гейзером горячая глинистая промывочная жидкость. Во внезапно наступившей полной, неправдоподобной тишине словно бы прямо по туго натянутым барабанным перепонкам гулко ударили тяжелые капли, стекающие со стенок бурового снаряда. На торце его, там, где полагалось быть буровой коронке, армированной алмазами, что-то чернело...– Эй! – весело крикнул кто-то из буровиков. – Кажись, спецовку из скважины вытащили!– Снимите посторонний предмет с бурового снаряда! – негромко, но веско уронил в переговорник буровой мастер.

Ближайший из рабочих вплотную подошел к поднятому над бетонной площадкой снаряду и брезентовой верхонкой попытался сбить прилипшее тряпье.

– Ух, и воняет! – успел только сказать он. И тут... тут произошло невообразимое. То, что всеми принималось за случайно вытащенную из скважины черную спецовку, вдруг... шевельнулось! Парень ойкнул и отшатнулся, инстинктивно прикрыв лицо рукавицей, потом попятился, слепо натыкаясь спиной на стоявших поодаль.

Черная омерзительная тварь вывернула голую, гибкую, как резиновый шланг, шею и из острого страшного клюва раздалось почти змеиное злобное шипение. Одно широкое складчатое перепончатое крыло развернулось с явным шорохом, словно бы японский автоматический зонтик и зачиркало концом по полу, а второе судорожно дергалось, пытаясь освободиться: его зажало буровой коронкой, видимо, частично втянув внутрь снаряда. Рывок, еще рывок...

Все остолбенели и не могли выдавить ни слова. И тут перепончатый зверь, похожий на чудовищных размеров летучую мышь, упал на землю, подпрыгнул на когтистых коротких лапах и развернул мощные крылья, отливающие черным муаром. Кроваво-красные глаза его горели, как аварийные стоп-сигналы, а сзади... сзади извивался тонкий, как у дога, хвост, но с острой кисточкой на конце. Ударив хвостом по бетонному полу и подняв облачко белесой пыли, чудовище медленно взлетело к потолку буровой... Клюв щелкнул! Затем послышался глухой удар и звон посыпавшихся вниз стекол, – словно бы сосульки обрушились с крыши. Это метавшееся под потолком чудище изо всей силы врезалось в оконный проем...

– Черт, черт! – завопил кто-то, теряя последние остатки самообладания. – Это же черт!

– А-а-а!!! – раздался общий отчаянный вопль насмерть перепуганных мужиков, и они дружно рванули к раскрытым воротам буровой.

Но, опередив их, над их головами скользнула черная стремительная тень, пахнуло не то тухлым яйцом, не то – пережженной серой, и кошмарное видение, едва не задев концами крыльев широко распахнутые створки, выскользнуло на волю. Оно косо метнулось вдоль белой обшивки буровой башни, – словно бы сумасшедший рисовальщик черканул черным углем быстрый штрих на гигантском листе бумаги – и сверху раздался буквально леденящий душу, ужасный, хриплый и гипнотизирующий крик...

Буровики улепетывали, не стесняясь друг друга, словно мальчишки, в которых выпалили солью из дробовика во время кражи яблок из чужого сада. Перепончатая тварь заложила крутой вираж на фоне закатных облаков: сверкнули ее кровавые стоп-сигналы – и она исчезла за ближайшей сопкой... ... Хрипя и задыхаясь от непривычного кросса в резиновых бахилах и негнущихся коробящихся брезентухах, буровики, не глядя друг на друга, поодиночке собирались к дверям буровой.

– Во! Птеродактиль! – брякнул кто-то из более начитанных. – Типичный птеродактиль!

– А – хвост? Хвост ты видел?! – возразил другой.

– Черт! Черт это, самый натуральный! – чуть не плача и все еще дрожа от нечеловеческого страха, уверял третий.

– Конечно, черт... – вдруг согласился молоденький буровой инженер, поддавшийся панике и резво убежавший вместе со всеми. – Просто-напросто добурились мы с вами, ребята, до ада. До самой... как это... до самой преисподней!

Все ошарашенно притихли.

– Как... как же это? – не то спросил, не то икнул кто-то, трясущимися руками пытаясь добыть сигарету из пачки. – Бога нет!

– Бога-то, может, и нет, – хмуро согласился старший буровой мастер, пристально, как бывалый охотник, вглядываясь в вершину сопки, за которой исчезла летучая тварь. – В нашей жизни Бог – он как бы до востребования. А вот черт – он точно есть.

– Точно! Вы вспомните, какая температура была на забое! – горячился начитанный. Гораздо выше расчетной! Откуда, а? За счет чего?

– От сковородок, что ли, раскаленных? – недоверчиво хмыкнул второй. – На которых грешников поджаривают?

– Сковородки там или не сковородки, а самое правдоподобное объяснение: мы проткнули скважиной какую-то полость в земной коре. Пещеру, может, гигантскую. Купол... Мало ли что еще... Откуда тогда эта... – он подыскивал слово, но так и не нашел, и махнул рукой. Совершенно адская страхолюдина!

– Эй, мастера! – вдруг послышался из переговорника голос старшего дежурного смены. Что у вас там стряслось? Чего бригада у дверей толчется?

– Да ничего особенного... Так, перекурить вышли... На закат поглядеть... – забормотал в микрофон старший мастер. – Все нормалек!

– Тогда ладненько! – помягчел голос непосредственного начальства. – Приведите там внутри все в полный ажур: американцы, сообщили, едут. Нашим опытом сверхглубокого бурения очень мистеры интересуются.

– Понял... – коротко кинул мастер. – Пошли, ордынцы?

– Да... И вот что, бурильные духи... – медленно сказал молодой буровой инженер, недавний выпускник престижного горного вуза. – Вы... это самое... Забудьте о том, что видели. Если начнем рассказывать – будут над нами смеяться до самой смерти на всех буровых от Карпат до Сахалина. Об американцах я уж не говорю: они хоть люди и верующие, но недоверчивые...

– А как же – черт?! – ахнул кто-то. – Ведь был же! Научное открытие!

– Был, был... Задолдонил, чалдон! – досадливо пробормотал старший мастер. – А чем докажешь? Может, кто-нибудь на пленочку успел это чудище заснять? Шосткинской фабрики? А?!

Все потрясенно молчали...

– Скажут: коллективная галлюцинация. Еще и в психушку загремим. Всей бригадой!

– Н-да... Положеньице...

– И бабам своим не вздумайте языками трепать. Пойдет слух по поселку. Скажут: коллективная пьянка, вот до чертиков и допились, ханыги. И прогрессивки за квартал нам тогда не видать по причине бытового разложения...

Это был, согласились все молчаливо, серьезный резон, весомый материальный довод...

– А все же жаль... – вздохнул буровой инженер, следя за тем, как могучий механический захват отвинчивал стершуюся о гранитный череп Земли алмазную коронку. – Это ж какая общепланетная сенсация был бы: буровая товарища Тихомирова Эр Эн... в составе... первыми в мировой буровой практике... добрались до самого ада! Сатана там правит бал! Теперь им, так сказать, сам черт не брат!

– И – Нобелевская премия... – почти серьезно поддакнул старший мастер. – Бригада адских бурильщиков перевыполнила план текущего квартала...

– Эх, Михалыч, скучный ты человек! Без всякого полета воображения!

– То-то и оно... без полета? – глухо пробормотал мастер и невольно пригнулся. Оба они, не сговариваясь, опасливо взглянули на недвижные розоватые облака, стоящие над той самой сопкой, за которой скрылось адское страшилище.

Но на фоне облаков, свистя крылышками, быстро пронеслась только пара чирков в сторону ближайшего озера...

На Кольском полуострове, на краю Северной Европы, стояла тихая белая заполярная ночь...

НА КЛАДБИЩЕ ДИНОЗАВРОВ

Дни, неотличимо похожие один на другой, были знойными и мутными. Ветер, родившийся где-то в глубине материка, нагретый яростным солнцем на жаровне великой пустыни, сильно разогнавшись, упорно подметал плоское плато словно бы гигантским помелом. Тончайшая пыль, как горячий туман, висела в воздухе, розовой пудрой покрывала потные лица, запорошивала стекла очков и биноклей, цементировала слюну. Казалось, – еще бы совсем немного, и плевки стукались бы об окаменевшую от времени и зноя землю, точно глиняные шарики...

Сквозь тонкодисперсную взвесь вдали скорее угадывались, чем виднелись, гигантские предгорья, а за ними – высочайшие пики, от холодных вершин которых ломило зубы, как от мороженого: срабатывало образное восприятие. По контрасту... Тусклым воспаленным красным бельмом вечерами сквозь пыльную пелену глядело заходящее солнце. Туда, в сторону заката, уносился, неумолчно насвистывая свою песню без слов, ветер.

Третью неделю экспедиция профессора Прохорова, известного палеонтолога, вела раскопки обширного кладбища динозавров в долине высохшего безымянного ручья. Первый, весьма ощутимый удар по стройному зданию палеонтологии, опирающейся, как известно, на строгие колонны временной последовательности, нанес Клим Рыжов. При его почти двухметровом баскетбольном росте и ладонях величиной с малую совковую лопату, он был до странного застенчив, может быть, у него это был своеобразный комплекс слона, который боится своим неосторожным движением причинить вред ящерице... Клим уже на склоне дня робко остановился перед походным рабочим столиком, покрытым выгоревшим и выщербленным по краям голубым пластиком. На пластике лежал, как пудра на щеке, налет розовой пыли, и он машинально провел по ней пальцем. "Опереточное сочетание, как-то нехотя успел подумать он про себя. – Голубое и розовое..." Его научный руководитель – Клим был аспирантом профессора Прохорова – досадливо оторвался от бинокуляров, на которые упала размытая тень.

– Чего тебе, Клим?

Тот достаточно осторожно положил пред научные очи своего профессора аккуратно выломанный штуф серого мелкозернистого песчаника...

– Что это? – недовольно спросил шеф.

Клим несколько раз качнул каменный обломок с боку на бок. В нем, привычном и невзрачном, отсвечивало нечто стеклянным блеском с явным благородным синеватым оттенком.

– Линза от телеобъектива, по-моему... – шепотом ответил Клим, сам испугавшись своего ответа.

– Вы что, с ума сошли?! – визгливо завопил почтенный профессор Прохоров, вскакивая и опрокидывая походный стульчик на шатких алюминиевых ножках. – Шуточки у вас, боцман, прямо скажем, дурацкие!

Но тем не менее – цепко схватил находку. И – застонал от охватившего его страха непонятного: в горную породу, типичную для тех мест, где они ковырялись, крепко впаялась торчащая более чем наполовину над срезом камня – синеватая линза оптического стекла без оправы!

– Где... – профессор поперхнулся. – Где... взяли? Клим так же молча положил на стол второй обломок, в котором четко виднелся след от вдавленной некогда туда линзы и накрыл им первый обломок камня, как футляром.

– В траншейном раскопе. Я ударил молотком... – объяснил аспирант. – Он раскололся. И вот... внутри... – он беспомощно развел руками.

– Розыгрыш! – обрадованно засмеялся профессор, потянувшись так, что хрустнули суставы.

– Склеили, небось? Хвалю...

Клим виновато покачал головой. Профессор снизу вверх взглянул на его вспотевший лоб, припудренный розовой пылью, что придавало аспиранту глупый вид, оценил ненаигранную растерянность – и кинулся к бинокуляру. Да... никаких признаков подделки – клея или свежих подпилов. И все-таки...

– Артефакт... нонсенс... – сердито ворчал профессор, в буквальном смысле слова не верящий своим глазам. – Скорее всего, редчайший вид вулканического стекла, вымытый и принесенный ручьем... Случайная природная шлифовка! А, Климушка? – и жалобно взглянул на своего ученика. Тот вздохнул...

Это была даже не ересь. Вулканы в разумную схему никак не укладывались.

Но окончательный нокаут до того безупречному и незыблемому научному авторитету профессора Прохорова нанесла следующая находка. В русле древнего ручья, в незапамятные времена, видимо, медленно пробиравшегося сквозь густые заросли и болотистые берега, обнаружили огромную промоину, ямищу, в которую мог бы целиком поместиться экспедиционный "Урал " со всеми своими тремя ведущими осями. В этом провале, перекрытом позднейшими глинистыми наносами, как защитным чехлом, находился сохранившийся в целости скелет жуткого хищника – тиранозавра. Он лежал на боку, выпячивая гигантские, как у кита, полуарки своих ребер, а его пасть, размерами с добрый экскаваторный ковш, была крепко стиснута, словно в предсмертной судороге. Профессор лично руководил расчисткой, закреплением и разборкой чудовищного черепа. А пока рабочие возились с обработкой скелета, два следопыта во времени – Клим и Вахтанг Акопян, страстный охотник на водоплавающую дичь и одновременно кандидат геологоминералогических наук, расследовали давнюю трагедию, произошедшую в незапамятные времена,

– то ли в юре, то ли в триасе.

Дело в том, что по дну древней долины, ныне превращенной в каменистую породу

– песчаник, от ямищи тянулись две цепочки окаменевших следов. Углубления эти были хоть и сглажены ветром, но достаточно отчетливы. Первый ряд следов явно принадлежал отпечаткам лап тиранозавра, а вот второй... Параллельно первому ряду тянулись следы неизвестного существа. Обоих охотников смущало полное отсутствие членения этих следов: ни когтей, ни перепонок... Просто – небольшие продолговатые ямки со странным ребристым узором на дне каждой ямки.

– Вообще-то говоря, похоже на отпечатки кроссовок! – брякнул Клим.

– Головку надо беречь, дорогой! – не очень вежливо отозвался Акопян – Солнышком напекло?

Последние несколько десятков метров перед ямой-могильником оказались самыми интересными: гигантские следы тиранозавра перекрывали небольшие ямки с ребристыми отпечатками.

– Догнал... – невольным шепотом сообщил кандидат наук.

– И проглотил? – так же шепотом, оглянувшись назад, предположил Клим. И тут впереди, от ямы со скелетом, раздался истошный вопль профессора Прохорова.

... В огромной пасти зверя, теперь раскрытой, подобно тяжеленному саркофагу, вполне отчетливо виднелась смятая страшными зубами, но тем не менее безусловно и однозначно идентифицируемая... видеокамера!

Профессор Прохоров дотронувшись до нее и отдернув руку, словно от раскаленной плиты, медленно оседал на землю...

Когда профессора отпоили рюмкой заначенного, из абсолютного НЗ, армянского коньяку, состоялась импровизированная научная конференция.

– Ну, коллеги... – еще достаточно слабым голосом предложил профессор. – Выкладывайте свои соображения.

Их окружила плотным кольцом почтительная и заинтересованная аудитория: коллекторы, рабочие, шоферы, бульдозерист и даже – завхоз, не спавшие, разумеется, как на академических ученых советах, но тем не менее – торжественные и безмолвные.

– Инопланетяне! – всхлипнул Вахтанг. Его глаза зажглись сумасшедшим желтым огнем, а усики встопорщились, как у боеспособного кота в теплую мартовскую ночь. – Инопланетяне – да, шеф?!

Профессор Прохоров молча придвинул к нему вывинченный телеобъектив камеры, по ободу которого бежали четкие вдавленные буковки. В них кое-где еще виднелись крупинки золочения. Буквы эти складывались весьма легко в недвусмысленную надпись: "ГОМЗ – Государственный Оптико-Механический Завод"...

Вахтанг не то ахнул, не то пискнул. И было невозможно понять, то ли эта реакция организма вырвалась у него от восхищения, то ли наоборот – от возмущения.

– Что... что это... – хрипло выдавил он бледное подобие вопроса. – Что это значит?!

– Путешественники во времени! Вот что это значит! – взмахнул руками Клим, словно собираясь взлететь. – Документальные съемки! Нащупали золотую жилу – и нагрянули. Разумеется, без оружия... – Торопливо и вдохновенно бормотал он, распаляясь все больше и больше. – Они же... это самое... гуманоиды! Только с видеокамерами... Чтобы, значит, бабочку не спугнуть, не нарушить тонкого взаимодействия времен. Помните, – у Рэя Бредбери? Ну, а стегозавры-то об этом самом... гуманизме... еще не ведали ни ухом, ни рылом! Взаимных обязательств не принимали... И этот наш красавецтиранозавр... тем более! Считаю, что он проглотил... этого... оператора... – Клим брезгливо покосился на металлические останки, принадлежащие соотечественнику, – целиком. Замкнул, так сказать, пищевую цепь! Людишки там... в будущем, видать, хлипкие! А вот аппаратурой подавился...

Профессор Прохоров ничего не сказал и, тяжело ступая, медленно побрел к своей палатке. Чувствовалось, что ему все на свете осточертело...

ГРИБЫ

Город у нас, ежели честно признаться, без особых достопримечательностей. Не для интуристов. Старинное место, историческое, да в прошлую войну раздолбан так, что камня на камне не осталось. В путеводителях сообщают скуповато и вроде бы вскользь: "промышленный центр". Ну, центр там или не центр, а для нас, которые здесь родились и живут, в самый раз. Зато река у нас! Одно слово – водная артерия. Но – красотища... А на площади над рекой

– площадь-то сама небольшая, соразмерная – памятник военному Герою стоит. Издали хорошо смотрится, да и?вблизи впечатляет. В общем – вписывается. И памятник этот вроде и не просто памятник, а служит, можно сказать, эмблемой нашего города. И на цветных видах, на открытках его печатают, и в газете нашей городской он заместо герба. Ну, цветы, как положено, в праздники к подножию кладут, молодожены после загса приходят торжественно сфотографироваться на память будущей совместной жизни перед товарищеским ужином. Оживленное, в общем, место.

А я, как старожил, мимо этого самого памятника Герою кажинное утро на работу иду. Ну, когда горит или опаздываю – в?транспорт втиснешься, а обычно – пешочком. Это и для здоровья, пишут, полезно – на своих двоих пройтись, кислородом заправиться, и к тому же у меня от дома до проходной – три автобусных остановки. Так что мы с Героем соседи и старые знакомые, во всякую погоду я его видывал – и когда солнце палит, и когда дождь поливает, и когда у него на голове теплая снежная шапка нахлобучена.

А тут в понедельник у меня – отгул. Ну, думаю, высплюсь сразу за все авралы да сверхурочные! Конец квартала только что был, горячка – сами понимаете. Будильник я специально не завел, но на всякий случай – в ящик, под белье, сунул: а вдруг, черт его знает, в нем какая-нибудь автоматика сработает?!

Ну, сплю это я, значит, тороплюсь на всю неделю вперед отоспаться. Но и во сне – а какие у меня сны? Сплошные производственные отношения с комплексной механизацией! И во сне, говорю, чувствую, что на работу иду. Мимо этого самого памятника. Герою, стало быть. И вдруг чудится мне: позвали. Это с утрянки-то!

– Послушай, браток... Оглядываюсь, вокруг – никого. А это – сам памятник заговорил:

– Браток... – таким тихим, но довольно отчетливым голосом Герой это сказал, а внутрях у него что-то звякнуло металлически, – как бы заготовки сгружают. – Можно тебя на минуточку?

– Чего тебе? – бурчу я в ответ, да не слишком-то вежливо, потому как и во сне словно бы на работу спешу, и в то же время со стороны-то соображаю, что такой разговор может быть только во сне. – Закурить, что ли, хочешь?

– Нет... – он усмехнулся, вроде бы со значением. – Некурящий я. Вернее сказать – курил в войну, да теперь-то... При моем нынешнем положении... Давно, браток, бросил. Завязал...

– А чего тогда не стоится? Ты что – Всадник Медный из одноименной поэмы А Эс Пушкина?

– Проходили в школе... – снова звякнул Герой. – Да какой из меня Всадник? И лошади у меня нет. По штату не положено. А жаль... Было бы с кем поговорить... Знаешь... – и этак довольно прямо легко согнулся он в своей металлической пояснице. – Застоялся я. Тяжелое это дело, оказывается – эмблемой работать...

Тут я ничего сказать не мог. Помолчали, да вдруг он как врубит:

– Ты как думаешь – грибы в лесу сейчас есть?

– Грибы?! – я чуть не поперхнулся. А потом – остыл, дошло: ничего, вполне нормальный вопрос.

– Растут... – отвечаю. – Куда им деться? В прошлую субботу ездил.

– Не за Михалево? – тихо так спрашивает Герой, я бы даже сказал – с грустинкой.

– Ну, за Михалево, – согласился я, а потом с ходу спохватился:

– Слушай, а ты-то сам откуда эти места знаешь? И на него смотрю уже чуть ли не с подозрением. Как на конкурирующую фирму...

– Случалось бывать... – отвечает. – В положенное по уставу время. Теперь-то, поди, и мест тех не узнаю. Слушай, земляк... А не махнуть ли нам с тобой по грибы? Вот прямо сейчас, а? Будь другом – возьми меня с собой!

И так он попросил, что – не поверите! – враз уговорил меня, дурака. У меня даже в носу защипало...

– А как же это самое... Служба твоя? – поинтересовался только да и то – больше для порядка.

– Ничего, – отвечает и глазом подмигивает. – Не спохватятся...

Я домой мигом смотался, сбегал, благо недалеко, я уж поминал – всего три автобусных остановки. Разыскал на антресолях корзинку ивовую плетеную, сапоги натянул. Резиновые, с портянками, как полагается, – места там сыроватые. Надо же – портянки... Это во сне-то! Принес корзинку к памятнику. А Герой, между прочим, меня ждет: сидит этак аккуратненько на нижней ступеньке своего гранитного... этого... пьедестамента. И в руке живой цветок вертит. Осторожненько так. И не понять, то ли и впрямь нюхает, то ли рассматривает. Корзинке он обрадовался – трудно сказать, как! На ладони своей бронзовой подкинул, поймал, засмеялся и на согнутый локоть повесил. Ну, пошли мы с ним. Разговариваем о том, о сем. Я и ухом не веду, что иду по своему родному городу не один, а с памятником, да еще Герою... Шутка сказать! Правда, хоть и во сне, а окружающую обстановку секу четко – на выезде из города я его мимо поста ГАИ все же стороной обвел, на всякий, знаете, пожарный случай, мало ли чего. Еще прицепятся... Скажут, что памятник увел в личных целях, на продажу за рубеж в виде сырья цветного металла. Потом не отскребешься...