Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 4"

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Глава 4-я. Ближайшій сосѣдъ.

Помолившись надъ прахомъ отца и матери, вм ѣст ѣпохороненныхъ въ часовн ѣ, Митя вышелъ изъ нея и задумчиво направился къ дому; но, не пройдя еще кладбища, онъ столкнулся съ семействомъ Телятинскаго пом ѣщика.

– А мы вотъ отдавали визитъ дорогимъ могилкамъ, съ прив ѣтливой улыбкой сказалъ ему Александръ Серг ѣичь. Вы в ѣрно тоже были у своихъ, Князь?

Но на Князя, находившагося еще подъ вліяніемъ искренняго чувства, испытаннаго въ часовн ѣ, повидимому непріятно подействовала шуточка сос ѣда; онъ, не отв ѣчая, сухо взглянулъ на него.

– Признаюсь вамъ, Князь, – продолжалъ Александръ Серг ѣичь, пріятнымъ, вкрадчивымъ голосомъ, – въ нашъ в ѣкъ такъ р ѣдко видишь въ молодыхъ людяхъ это похвальное религіозное чувство, что особенно бываетъ пріятно встр ѣчать...

– Извините, Князь, что я васъ задерживаю, – прибавилъ онъ, зам ѣтивъ, что Митя хот ѣлъ раскланяться съ нимъ, – у меня до васъ есть нижайшая просьба... Изволите вид ѣть, когда я еще весной утруждалъ васъ своимъ пос ѣщеніемъ, я им ѣлъ въ виду переговорить съ вами объ этомъ обстоятельcтв ѣ; но ваша любезность заставила меня тогда совершенно забыть о д ѣл ѣ, да притомъ, сознаюсь вамъ, Князь, я над ѣялся, что вы не пренебрежете мной и что удостоите пос ѣтить и мой скромный домикъ, – сказалъ, необыкновенно тонко складывая свои крошечныя губы.

– Я очень виноватъ передъ вами, – сказалъ Митя краснея, – но пов ѣрьте, что это произошло нисколько не отъ пренебреженія, я, напротивъ, очень благодаренъ за честь, которую вы мн ѣсд ѣлали; но откровенно скажу вамъ, что, живя въ деревн ѣи занимаясь хозяйствомъ, я взялъ себ ѣза правило изб ѣгать вс ѣхъ, даже пріятныхъ знакомствъ.

– Помилуйте, князь, я и не см ѣю претендовать, очень хорошо понимая, какъ много много трудовъ у васъ должно быть теперь по хозяйству. Им ѣнье ваше, Князь, действительно золотое дно, но между нами, во время опеки оно сильно поразстроилось. Я, какъ ближайшій сос ѣдъ, могу судить объ этомъ. Не знаю, какъ теперь, но прежде не только запасовъ, но пов ѣрите-ли, Князь, – съ сладкой улыбочкой сказалъ Александръ Серг ѣичь, – у меня мелкопом ѣстнаго сколько разъ брали на обс ѣмененіе и теперь еще есть за вашей экономіей.– В ѣдь не акты же совершать – взаимныя одолженія!

– Сд ѣлайте одолженіе, я вовсе не къ тому говорю, – продолжалъ онъ, перебивая Князя, хот ѣвшаго сказать что-то, – вы извольте спросить своего прикащика; но главное, усердные трудолюбцы наши – мужички, откровенно скажу, раззорены были у васъ, Князь; а это главное, главное...

– Итакъ, – продолжалъ Александръ Серг ѣичь, придавая своему лицу вдругъ д ѣловое выраженіе, – нижайшая просьба, съ которой я обращаюсь къ вамъ, относится къ церковному д ѣлу. Изволите вид ѣть, Князь, ежели вы потрудитесь бросить на него внимательный взглядъ, общій нашъ деревенскій храмъ годъ отъ году приходитъ въ большую ветхость и упадокъ, такъ что не только чувству больно смотр ѣть на это разрушеніе, но разрушеніе это представляетъ даже н ѣкоторую опасность для прихожанъ. Во изб ѣжаніе такого несчастія, я, какъ постояннейший пос ѣтитель зд ѣшней Церкви, позволилъ себ ѣобратить вниманіе нашихъ прихожанъ на это обстоятельство, и предложить имъ содействовать общими силами, не употребляя на это церковныхъ суммъ, которыя у насъ слишкомъ незначительны, и вс ѣнаши дворяне, принявъ мое предложеніе и принеся посильныя лепты на общее душеспасительное д ѣло, удостоили меня быть сборщикомъ и возобновителемъ нашего храма. Поэтому над ѣюсь, что и вы, Князь, какъ главный нашъ. пом ѣщикъ, не откажете содействовать общему душеспасительному д ѣлу.

– Какже-съ я очень радъ, – сказалъ Митя. – И непременно подпишу то, что въ состояніи...

– Истинная жалость, – продолжалъ Александръ Серг ѣичь т ѣмъ же п ѣвучимъ голосомъ, – допустить до разрушенія этотъ скромный домъ Божій, въ которомъ силшкомъ сто л ѣтъ приносились теплыя молитвы Всевышнему. Не такъ-ли. Князь? Согласитесь, что единственная радость и ут ѣшеніе для вс ѣхъ этих трудолюбцовъ, – сказалъ онъ, указывая на крестьянъ выходившихъ изъ церкви, – составляетъ религія и Церковь, и пов ѣрьте, что ежели бы не это чувство руководило мной, я никогда не взялъ бы на себя такую хлопотливую обязанность.

<Съ праздникомъ Христовымъ, батюшка Александръ Серг ѣичь, – сказалъ въ это время невысокій, плотный мужичокъ въ синемъ армяк ѣи поярковой шляп ѣ, которую онъ ловко снялъ, проходя мимо разговаривающихъ.

– Изволите знать этаго молодца? – сказалъ Александръ Серг ѣичъ, обращаясь къ князю. – Это банкиръ нашъ – я всегда его такъ называю – дворникъ съ большой дороги.

– Къ несчастію знаю и даже на дняхъ подалъ на него прошеніе.

– Ахъ какъ это непріятно. В ѣрно по случаю этой гнусной ссоры съ вашими крестьянами, какъ это непріятно!

– Напротивъ, я очень радъ, что им ѣю случай разъ навсегда избавить зд ѣшній край отъ этаго вреднаго челов ѣка.

– Да-съ это совершенная правда; но извините меня, Князь, – съ этими людьми трудно, да и какъ то... глу... непріятно судиться. – Вотъ вамъ отецъ Петра Николаича Болхова ум ѣлъ съ ними ладить, разспроситъ, дознается, призоветъ къ себ ѣ, да и расправится съ нимъ въ 4-хъ ст ѣнахъ безъ свид ѣтелей. И прекрасно!>. [106]106
  Со слов:Съ праздникомъ кончая:И прекрасно! зачеркнуто крест-на-крест.


[Закрыть]

– Однако, не см ѣю задерживать васъ дол ѣе, – сказалъ онъ, посмотр ѣвъ на жену, которая съ покорнымъ выраженіемъ лица стояла около экипажа. – Позвольте над ѣяться, что до пріятнаго свиданія.

–

IV. ХАРАКТЕРЫ И ЛИЦА.

Командиръ части – хорошій человѣкъ.

Капитанъ Б ѣлоноговъ уже 4 года командуетъ батареей. Онъ высокъ ростомъ, толстъ, потенъ, черты лица его грубоправильны, но залиты какимъ-то пьянымъ и нечистоплотнымъ жиромъ. Руки его велики, пухлы, но чрезвычайно хороши, хотя в ѣчно грязны: не только ногти и пальцы, но даже мякоть. Волоса его густы, русы, сальны безъ сала и кольцообразно лежатъ на вискахъ и на поднятомъ хохл ѣ. Голосъ громокъ, звученъ и им ѣетъ почти всегда какое-то повел ѣвающее, даже ссорющееся, выраженіе. (Я просто скажу, что Б ѣлоноговъ сильно Андрей Ильинъ, но для другихъ я долженъ объяснить еще, что такое Андрей Ильинъ? Андрей Ильичь управляющій, его идеалъ – исправникъ, и онъ въ достиженіи его дошелъ до того, что его принимаютъ иногда за пом ѣщика, иногда за отставнаго поручика. Андрей Ильичь у-у-у-мный челов ѣкъ;голова. Одно – пьётъ. Онъ мастеръ ходить по судамъ, ему доставляло большое удовольствіе запутать ясное д ѣло, глубокомысленно потолковать съ секретаремъ о смысл ѣ365 статьи, напиться чаю или мадеры съ столоначальникомъ и верхъ наслажденія предоставить подарочекъ такому лицу; которому не каждый съум ѣетъ предоставить. – За то ужъ когда онъ запьетъ – б ѣда! Онъ разд ѣвается до гола и отправляет[ся] – зимой или л ѣтомъ все равно – въ одну изв ѣстную клумбу въ саду, ложится тамъ на животъ и плачетъ; потомъ приходитъ домой, проситъ, покупаетъ или крадетъ водку, пыхтитъ, багров ѣетъ, бранитъ свою жену и дочь, которыя считаютъ его геніяльн ѣйшим челов ѣкомъ и боятся безъ памяти, и снова уходитъ въ клумбу. Такъ проходятъ нед ѣля, иногда дв ѣ– Андрей Ильичь бол ѣнъ. – Выздоравливая, онъ становится смиренъ, проситъ у вс ѣхъ прощенья; а потомъ вдругъ переходитъ къ нормальному, самодовольному и самоув ѣренному состоянію. Въ д ѣлахъ по хозяйству помещика, семейныхъ и общечелов ѣческихъ Андрей Ильичь въ сущности мотъ, деспотъ, жестокъ и вообще большой подлецъ, но онъ добръ и уменъ. Онъ такъ сильно уб ѣжденъ въ томъ, что онъ умн ѣйшій челов ѣкъ, что ему и въ мысль никогда не приходитъ укорять себя въ чемъ [бы] то ни было. Онъ такъ часто ув ѣряетъ другихъ въ своей высокой добродетели, что самъ иногда отъ души в ѣритъ въ нее. Онъ никогда не видитъ полученной услуги, во вс ѣхъ же своихъ д ѣйствіяхъ видитъ безвозмездныя благод ѣянія, за которыя онъ не думаетъ и не хочетъ получать благодарности, которой по его мн ѣнію н ѣтъ въ людяхъ. Андрей Ильичь поетъ горловымъ басомъ, но съ такой самоув ѣренностью, что многіе убеждены, что действительно всегда такъ надо петь. Андрей Ильичь любитъ пышность и такъ называемый русской разгулъ, но вместе съ т ѣмъ онъ считаетъ себя тонкимъ знатокомъ московской политики, которую, по его мненію, сейчасъ можно отличить отъ Тульской). Б ѣлоноговъ говоритъ хорошимъ русскимъ языкомъ – иногда только запинаясь и то тогда, когда ему слишкомъ захочется ввернуть любимое словечко, какъ напримеръ, перстъ, теплое чувствои т. д. <Вообще въ его разговор ѣсильно отзываются фельетоны русскихъ газетъ, те же – самоуверенность, красота[?] дурнаго вкуса и грязность. – Разговоръ его былъ бы пріятенъ, ежели бы не былъ слишкомъ гибокъ: заметно, какъ онъ, смотря по противоречіямъ и выраженіямъ, которыя ему встречаются, изм ѣняетъ самую мысль.> И часто громко смеется – своему см ѣху. – Онъ нечистоплотенъ до последней крайности и безъ малейшаго сознанія.

Онъ служилъ когда-то въ штабахъ, писалъ бумажки и, какъ целый известный классъ у насъ въ Россіи людей средняго образованія, гордится и счастливь темъ, что мастеръ сочинить тонкую канальскую бумажку.– Меньшой братъ его, челов ѣкъ въ его же род ѣ, старшій адъютантъ, и когда они сходятся, разговоръ ихъ сейчасъ же принимаетъ видъ форменной переписки.

– Ужъ ты мн ѣне говори, братюга, – говоритъ старшій братъ, – чтобъ Начальникъ Девизіи могъ изменять распоряженія начальника Артиллеріи.

– Да ужъ я тебе говорю, что можетъ: на это законъ. – Онъ подписываетъ мн ѣ, положимъ, 3-ю легкую отправить на поправку, а 7-ю легкую оставить на позиціи, я и пишу ему: «На основаніи предписанія В[ашего] П[ревосходительств]а им ѣю честь донести, что такъ какъ 7-я легкая находясь тамъ то, сд ѣлавъ такіе то и такіе то походы, пришла въ разстройство, а 3-я легкая находилась на м ѣсте, я предписалъ во исполненіе предписанія В[ашего] П[ревосходительства] 4-ой легкой заступить м ѣсто 7-ой легкой, а 3-й легкой остаться на прежней позиціи». Нумеръ и число и баста.

– Хорошо я пишу, – говоритъ старшій братъ, – что «такъ какъ Вашему Превосходительству неизв ѣстны распред ѣленія артиллеріи, то и считаю неум ѣстнымъ вм ѣшательство Вашего Превосходительства и предлагаю исполнить въ точности предписаніе отъ такого числа за № такимъ то». Ну, что ты говоришь?

– Да такъ. Ну ты, в ѣдь уже все говоришь по своему —

– Да такъ, – говоритъ старшій братъ и, нахмуривая брови, съ самодовольнымъ см ѣхомъ и стуча по столу, говоритъ: – а ежели ты предписаніе мое не исполнишь, то пишу... И снова, не запинаясь, диктуетъ выговоръ. Не былъ, братецъ, и не служилъ въ штаб ѣ. Коли Старшій А[дъютантъ] не дуракъ, такъ Н[ачальникъ] Д[ивизіи] п ѣшка. Младшій братъ стучитъ кулакомъ по столу и диктуетъ еще бумагу. И такъ продолжается разговоръ часа 2, до т ѣхъ поръ, пока оба брата вспот ѣютъ и охрипнутъ. —

Б ѣлоноговъ любитъ Царя и Россію, но страннымъ образомъ: онъ безъ слезъ не можетъ говоритъ о Царскомъ смотр ѣи юбиле ѣМихаила Павловича и Исакьевскомъ Собор ѣ, но солдатъ и мужикъ въ его глазахъ скотъ, презр ѣнное созданіе. Онъ честенъ, не затаитъ чужихъ денегъ, не будетъ унижаться ни передъ к ѣмъ, но брать съ казны все, что можетъ, и сносить всякаго рода оскорбленія отъ старшаго онъ считаетъ своей обязанностью. Онъ хорошій семьянинъ, любитъ свою жену и д ѣтей, но «ужъ н ѣтъ», и онъ ударяетъ кулакомъ по столу – «мужъ глава, и юбки молчи». Онъ любитъ выказывать себя: всякую услугу онъ д ѣлаетъ съ эфектомъ и даже обязанность свою, пріятную для другихъ, выполняетъ какъ благод ѣяніе. Онъ хочетъ казаться челов ѣкомъ, подъ личиной грубости и сальности скрывающимъ высокія чувства патріотизма, молодечества и умъ, тогда какъ онъ въ самомъ д ѣл ѣне доброд ѣтеленъ, не патріотъ, не молодецъ и недалекаго ума, а просто грубъ и саленъ. У него ноги немного иксомъ и сапоги всегда стоптаны, но онъ любитъ казаться русскимъ молодцомъ, встряхивающимъ русыми кудрями, и передъ фронтомъ глаза у него разгораются, и походка д ѣлается гордая. Онъ забылъ все, что зналъ, и, какъ челов ѣкъ съ умомъ изворотливымъ, доказываетъ безполезность образованія, однако говоритъ «коклеты» и «палталоны» и огорчился бы очень, ежели бы ему сказали, что говорятъ «панталоны». Онъ считаетъ обязанностью брать съ лошадей и едва ли удерживается отъ пользованія съ людей, но считаетъ это дурнымъ и стыдится того, ежели и д ѣлаетъ. Съ людьми онъ не жестокъ, но считаетъ жестокость достоинствомъ: всписатъ 300– лихо. Съ офицерами онъ снисходителенъ, слабъ, но грубъ до крайности. Его правило общежитія – считать себя выше вс ѣхъ. – Въ немъ есть и рыцарство: онъ сочувствуетъ угнетеннымъ и противится угнетателю, но перваго онъ оскорбляетъ своимъ сочувствіемъ, передъ вторымъ изобличаетъ свою слабость – раздрожительностыо. – Онъ каждый день пьянъ къ вечеру, но тепелъ [?], откровененъ, ребячливъ, за то утромъ шал ѣетъ и боится своего наканун ѣ. Никто не можетъ любить его очень, но это одинъ изъ т ѣхъ характеровъ, отъ которыхъ мало [?] требуютъ и которыми вс ѣдовольны. Его любятъ —онъ офицеръ хорошій.

–

КОММЕНТАРИИ

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ.

СЕВАСТОПОЛЬ В ДЕКАБРЕ МЕСЯЦЕ.

Севастопольские рассказы возникли из задуманного в октябре 1854 г. Толстым и кружком его приятелей офицеров-артиллеристов Южной армии – плана издания военного журнала. Ходатайство инициаторов, поддержанное главнокомандующим кн. М. Д. Горчаковым, не было удовлетворено военным министром; вместо того чтобы дать разрешение издавать собственный самостоятельный журнал, военный министр, передавая распоряжение Николая I, предложил офицерам посылать свои статьи в «Русский инвалид». Расстроенный неудачей и чувствуя, что для такого специально-военного издания собранные кружком материалы не подходят, Толстой предложил Н. А. Некрасову в письме от 11 января 1855 года постепенно передавать военные статьи и материалы в редакцию «Современника». Он предполагал доставлять Н. А. Некрасову ежемесячно от двух до пяти листов и, в случае его согласия, обещал на первый раз прислать статьи: «Письмо о сестрах милосердия», «Воспоминания об осаде Силистрии» и «Письмо солдата из Севастополя», не указывая, кто были авторы этих статей. [107]107
  «Архив села Карабихи». М. 1916, стр. 190—193.


[Закрыть]В ответе на это письмо, [108]108
  См. «Альманах Круг», кн. 6, М. 1927, стр. 196—197, письмо Н. А. Некрасова от 27 янв. 1855 г.: «Письмо ваше с предложением военных статей получил и спешу вас уведомить, что не только готов, но и рад дать вам полный простор в Современнике – вкусу и таланту вашему верю больше, чем своему».


[Закрыть]достигшем Толстого только в марте, Некрасов просил присылать ему статьи военные, как отмечено в дневнике Толстого под 20 марта 1855 года. [109]109
  См. ниже комментарии к «Проекту журнала Солдатский Вестник».


[Закрыть]Но очевидно, кружок офицеров-инициаторов в то время уже распался, по крайней мере Толстой тут же приписал. «Приходится писать одному – напишу Севастополь в различных фазах и идиллию офицерского быта». Эту запись надо считать первым выражением мысли о будущих очерках защиты Севастополя. В это время Толстой находился со своей батареей на Бельбеке, изредка наезжая в Севастополь: в январе он побывал на хорошо им изученном впоследствии 4 бастионе, в марте, с 10-го на 11-е, участвовал в одной из вылазок в Севастополе.

Скоро после получения письма Некрасова работа над рассказом двинулась, и из записи Дневника 27 марта видно, что к этому дню уже было написано начало «Севастополь днем и ночью»; из этого начала «днем» развился рассказ «Севастополь в декабре»; часть же, названная «ночью», была отброшена и через три месяца написана совершенно заново, как описание определенного события, имевшего место ночью с 10 на 11 мая. 29 марта Толстой отправился в Севастополь квартирьером своей батареи, которая вступила туда 2 апреля. С этого дня до 15 мая Толстой не выезжал из Севастополя, неся службу на 4 бастионе, увлеченный своею деятельностью и «духом защитников Севастополя». Настроение Толстого, которое сквозит в его Дневнике, отчетливо отражается в рассказе, и в известной мере рассказ можно считать автобиографическим. В этом отношении интересны следующие слова рассказа: «Главное отрадное убеждение – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу России». Слова эти, для нас так странно звучащие из уст Толстого, которые уже при перепечатке рассказа в 1856 г. он несколько видоизменил и сократил, потому что уже далеко отошел от тех сильных, совсем особых переживаний, которые он испытал в апреле 1855 г., почти совершенно соответствуют мыслям, которые записаны им в Дневнике: «Держимся мы не только хорошо, но так, что защита эта должна очевидно доказать неприятелю [невозможность] когда бы то ни было взять Севастополь». Это было записано как раз во время писания «Севастополя», 2 апреля. Но работа над рассказом повидимому шла не очень спорко: события и служба, а потом нездоровье не давали Толстому писать так, как бы хотелось, а тут еще кроме «Севастополя» одновременно у него шло и писание «Юности». «Кроме того, – писал он 11 апреля, – меня злит особенно теперь, когда я болен, то, что никому в голову не придет, что из меня может выйти что-нибудь кроме chair à canon [110]110
  [пушечного мяса]


[Закрыть]и самой бесполезной». 12 апреля на 4 бастионе он записал: «Писал С[евастополь] д[нем] и ночью, и кажется недурно и надеюсь кончить его завтра». И действительно 13-го на том же 4 бастионе (который ему «начинает очень нравиться»), он «окончил С[евастополь] д[нем] и н[очью]. Это была первая редакция рассказа еще без отделения описания ночи от описания дня. «Постоянная прелесть опасности, – добавляет он в дневнике, – наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом войны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более, что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет». 14 апреля он назначает себе работу – «начать отделывать Севастополь и начать рассказ солдата о том, как его убило». «Боже, – приписывает он, увлеченный и вдохновленный своей работой, – благодарю тебя за твое постоянное покровительство мне. Как верно ведешь ты меня к добру. И каким бы я был ничтожным созданием, ежели [бы] ты оставил меня. Не остави меня, Боже! Напутствуй мне и не [для] удовлетворения моих ничтожных стремлений, а для вечной и великой, неведомой, но сознаваемой мной цели бытия». Начав в это время окончательно обрабатывать рассказ, Толстой выделяет из него изображение ночи, оставив в нем изображение севастопольского дня. В течение недели Толстому удалось написать набело только два листа Севастополя (запись 21 апреля), потом в два дня на бастионе же он отделал несколько листочков (запись 24 апреля); вероятно, тут написано было много, потому что через день, судя по дате при издании, – 25 апр., «Севастополь» уже был закончен и вскоре отослан в Петербург (цензурное разрешение помечено 30 апреля).

«Севастополь в декабре месяце» был напечатан в № 6 «Современника» с подписью Л. Н. Т. и с подстрочным примечанием от редакции об обещании автора ежемесячно присылать картины севастопольской жизни в роде предлагаемой. «Редакция Современника, – говорится в том же примечании, – считает себя счастливою, что может доставлять своим читателям статьи, исполненные такого высокого современного интереса, и притом написанные тем писателем, который возбудил к себе такое живейшее сочувствие и любопытство во всей читающей русской публике своими рассказами: Детство, Отрочество, Набег и Записки маркера». «Севастополь в декабре» в отдельном оттиске, до выхода книжки «Современника» в свет, был представлен П. А. Плетневым Александру II [111]111
  Письмо И. И. Панаева к Толстому 31 мая 1855 («Красная новь», 1928 кн. 9).


[Закрыть]и произвел на него сильное впечатление: [112]112
  П. И. Бирюков. Биография. T. I. Берлин. 1921, стр. 267.


[Закрыть]он распорядился перевести его на французский язык. [113]113
  Дневник Толстого 29 июня 1855 г. Рассказ был напечатан с сокращениями в Брюссельской газете «Le Nord» (№ 7, 7 июля 1855 г.) под названием «Une journ'е à Sebastopol» и затем перепечатан в «Journal de Francfort» 14 июля. 1855 г. № 167 (Supplément).


[Закрыть]Известие о чтении рассказа государем «польстило» Толстому, как записал он в своем Дневнике [114]114
  Дневник Толстого 29 июня 1855 г. Рассказ был напечатан с сокращениями в Брюссельской газете «Le Nord» (№ 7, 7 июля 1855 г.) под названием «Une journ'е à Sebastopol» и затем перепечатан в «Journal de Francfort» 14 июля. 1855 г. № 167 (Supplément).


[Закрыть]15 июня, получив в Бахчисарае известие об этом от Панаева; в этот же день в числе своих недостатков за ближайшие дни он отметил «тщеславие, что рассказывал Столыпину про свою статью». Рассказ Толстого был вскоре по выходе перепечатан в военной газете «Русский инвалид» в больших извлечениях (№ 122, от 5 июня 1855 г.). В этом извлечении рассказ первый раз был прочтен Тургеневым и уже в этом виде привел его «в совершенный восторг»: «Дай бог таких статей побольше» (письмо к И. И. Панаеву 27 июня 1855 г.); [115]115
  Собр. соч. И. И. Панаева, т. VI, стр. 428.


[Закрыть]когда же до Тургенева дошел № «Современника» – он писал ему же, что «статья Толстого о Севастополе – чудо», что он «прослезился, читая его и кричал ypa!».

–

«Севастополь в декабре» печатается по тексту, напечатанному в книжке «Военные рассказы гр. Л. Н. Толстого». СПБ. 1856 с исправлением некоторых опечаток и поправок, внесенных корректором в текст Толстого, попавших в это издание вследствие того, что автору не пришлось лично просматривать его корректур. Несмотря на некоторые неисправности текста, считаем это издание заслуживающим предпочтения перед изданием «Современника», так как, с одной стороны, редактор «Современника» из опасения преследований цензуры, с другой стороны, вероятно, сам цензор «Современника», В. Н. Бекетов всячески смягчали выражения, казавшиеся им то слишком резкими, то насмешливыми по отношению к русской армии: напр.: вместо «белобрысенький» мичман напечатано «молоденький», вместо «валяются ядра» – «лежат», выпущены слова «неровно гребут неловкие солдаты», «неприятные следы военного лагеря», «вонючая грязь», «грязный» бивуак и пр., что могло современникам дать мысль о нерадении начальства в Севастополе, или повод к смеху. Но с текстом «Современника» приходится считаться, так как многое там напечатано несомненно правильнее. Все допущенные нами поправки опечаток и правок корректора в издании 1856 г., с одной стороны, с другой, исправления текста и разночтения по «Современнику» перечислены в вариантах. Что касается до поправок, которые введены в текст рассказа в «Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого» издания Т-ва И. Д. Сытина под редакцией П. И. Бирюкова, [116]116
  См. т. II. примечания 278—279.


[Закрыть]то мы решили их также ввести в текст; основываемся на том, что, когда Э. Моод, издавая перевод Севастопольских рассказов на английский язык, обратился к Толстому «с просьбой разъяснить ему происхождение некоторых фраз, вошедших в рассказы и совершенно не соответствующих ни общему их содержанию, ни отношению самого Льва Николаевича к описанным событиям» (слова И. И. Бирюкова), Толстой ответил ему, что все указанные Моодом места «или изменены или добавлены редактором в угоду цензору и потому лучше исключить их. В рассказе «Севастополь в декабре» эти введшие Моода в сомнение места следующие (по изд. 1856 г.):

1) ... но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили еще следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства.

2) И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине каждого, – любовь к родине.

Обе эти фразы уже при пересмотре текста для издания 1856 г. обратили на себя внимание автора. Во второй Толстой прибавил к тексту «Современника» слова «стыдливое в русском», в первой – отнес слово «войны», относившееся в тексте «Современника» к слову «признаки», к слову «страдания» и непосредственно предшествующие этой фразе слова «простота и твердость» заменил словами «простоты и упрямства». Таким образом в указанных местах мы отступаем от общего правила давать начальный Толстовский текст, на котором Толстой остановился, – чтобы с другой стороны не итти против его позднейших указаний. Правда, если мы вспомним, что о переводе в Крым из Кишинева, как Толстой пишет в письме к брату, [117]117
  См. т. 59.


[Закрыть]он просил главным образом «из патриотизма», который в то время «сильно напал» на него, что он «предоставил начальству распоряжаться своей судьбой», [118]118
  Там же.


[Закрыть]что, наконец, как видно из его дневника того времени, его тогда захватывали и война, и военная служба, и боевая жизнь, и опасности, – то можно думать, что и слова, которые так шли в разрез со всеми мыслями его в 1890-ых—1900-ых гг., были естественны в 1855 г.