Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 4"

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Юхванка въ это время нашелъ, что борона лежитъ не на м ѣст ѣ, онъ поднялъ и поставилъ ее стоючи, прислонивъ къ плетню.

– Поди сюда, – крикнулъ Николинька. – Что эта лошадь старая?

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, в ѣдь такой смоляной зубъ бываетъ, а ужъ я...

– Молчать! Ты лгунъ и негодяй, потому что честный мужикъ не станетъ лгать, ему не зач ѣмъ. Ну на чемъ ты вы ѣдешь пахать, когда продашь эту лошадь. Тебя нарочно посылаютъ на п ѣшія работы, чтобы ты поправлялся лошадьми къ пахот ѣ, а ты посл ѣднюю хочешь продать, в ѣдь другимъ обидно за тебя земляную работу работать, а главное зач ѣмъ ты лжешь?

Юхванка во время этой нотаціи опустилъ глаза внизъ, но и тамъ они ни на секунду не оставались спокойными.

– Мы, Ваше Сіятельство, – отв ѣчалъ онъ, – не хуже другихъ на работу вы ѣдемъ.

– Да на чемъ ты вы ѣдешь?

– Ужъ будьте покойны, Ваше Сіятельство, голышами не будемъ, – отв ѣчалъ онъ, безъ всякой надобности нукая на мерена и отгоняя его. – Коли-бы не нужда, то сталъ-бы разв ѣпродавать.

– Зач ѣмъ-же теб ѣнужны деньги?

– Хл ѣба н ѣту-ти ничего, да и Болхи отдать долгъ надо.

– Какъ хл ѣба н ѣту? Отчего-же у другихъ, у семейныхъ еще ѣсть, а у тебя у безсемейнаго н ѣту? – Куда-жъ онъ д ѣвался?

– Ѣли, Ваше Сіятельство, а теперь ни крохи н ѣтъ, лошадь я къ осени передъ Богомъ куплю.

– Лошадь продавать и думать не см ѣй.

– Что-жъ, Ваше Сіятельство, коли такъ, то какая-же наша жизнь будетъ, и хл ѣба н ѣту, и продать ничего не см ѣй, – отв ѣчалъ онъ, кинувъ б ѣглый, но дерзкій взглядъ на лицо Князя.

– Не сдобровать теб ѣ, Ѳео ѳан, ежели ты не исправишься, – сказалъ Николинька медленно, – потому что такихъ мужиковъ, какъ ты, держать нельзя.

– На то воля ваша, – отв ѣчалъ онъ спокойно, – коли я вамъ не заслужилъ. А кажется за мной никакихъ качествъ не зам ѣчено. Изв ѣстно, ужъ коли я вашему Сіятельству не полюбился! только не знаю за что?

– А вотъ за что: за то, что у тебя дворъ раскрытъ, ѣсть нечего, навозъ не запаханъ, плетни поломаны, а ты сидишь дома, да трубочку покуриваешь.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, я и не знаю, какія он ѣтрубки то бываютъ.

– Вотъ ты опять лжешь.

– Какъ я см ѣю лгать Ваше Сіятельство.

– Все это: трубки, самоваръ, сапоги, все это не б ѣда, коли достатокъ есть, да и то нейдетъ, a б ѣдному мужику, который посл ѣднюю лошадь продаетъ – это не годится. Опять сколько разъ я теб ѣговорилъ, чтобы ты въ городъ не см ѣлъ отлучаться безъ спросу; а ты опять въ Четвергъ ѣздилъ барана продавать и съ фабричными по кабакамъ шляться. В ѣдь я про тебя все знаю, не хуже твоихъ сос ѣдей. Теб ѣстаруха полный дворъ отдала и скотины, и лошадей, всего было довольно, а ты его раззорилъ, такъ что теб ѣ3-хъ душъ кормить неч ѣмъ, да еще и ее почитать не хочешь. И баба твоя тоже, ч ѣмъ бы работать, когда у васъ хл ѣба н ѣтъ, только знаетъ, что въ платки, да въ коты наряжается. Ты мужъ, ты за ней смотр ѣть долженъ. Ежели ты мужикомъ хорошимъ хочешь быть, такъ ты свою фабричную жизнь, и трубочки, и самоварчики оставь, да занимайся землей и хозяйствомъ, а не т ѣмъ, чтобы съ объ ѣздчиками казенный л ѣсъ воровать, да по кабакамъ зипуны закладывать. Коли теб ѣвъ чемъ нужда, то приди ко мн ѣ, попроси прямо, что нужно и зач ѣмъ а не лги, тогда я теб ѣне откажу ни въ чемъ, что только могу сд ѣлать.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, мы кажется можемъ понимать, – отв ѣчалъ онъ, улыбаясь, какъ будто вполн ѣпонималъ всю прелесть шутки Князя.

Николинька понялъ, какъ мало д ѣйствительны могутъ быть его ув ѣщанія и угрозы противъ порока, воспитаннаго нев ѣжествомъ и поддерживаемаго нищетой, съ тяжелымъ чувствомъ унынія вышелъ на улицу. На порог ѣсид ѣла старуха и плакала.

– Вотъ вамъ на хл ѣбъ, – прокричалъ Николинька на ухо, кладя въ руку депозитку въ 3 р., только сама покупай, а не давай Юхванк ѣ, а то онъ пропьетъ.

Старуха собралась благодарить, голова ее закачалась быстр ѣе, но Николинька уже прошелъ дальше.

«Давыдка Козелъ просилъ хл ѣба и кольевъ», значилось въ книжечк ѣпосл ѣЮхванки. —

«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отв ѣтитъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интересн ѣе ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мн ѣбудетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего н ѣтъ для васъ <интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ плать ѣ, ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви н ѣтъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи о томъ, какъ баба выкинула, какъ мужики живутъ и дерутся. – Р ѣшительно н ѣтъ тутъ ничего достойнаго вашего высокаго образованія и тонкихъ чувствъ. Вамъ, я думаю, надо ѣло слушать, какъ супругъ или папенька вашъ возится съ мужиками; а можетъ быть даже вы никогда и не думали о нихъ; притомъ ихъ такъ много ⁹/ ₁₀нашего народонаселенія, такъ чтоже это за р ѣдкость: что же для васъ можетъ быть пріятнаго читать такую книгу, въ которой больше ничего н ѣтъ, какъ мужики, мужики и мужики. – А можетъ быть въ васъ больше сердца, ч ѣмъ высокаго образованія и тонкихъ чувствъ, тогда читайте, милая добрая читательница, и примите дань моего искренняго къ вамъ удивленья и уваженья. Итакъ, я см ѣло веду васъ вм ѣст ѣсъ Николинькой къ Давыдк ѣБ ѣлому, избранные читатели, хотя изба его далеко на краю околицы. Но кто этотъ небольшой челов ѣкъ съ двумя крошечными, но густыми черными клочками усовъ подъ самымъ носомъ (по мод ѣ) съ большимъ брюхомъ, съ тяжелой палкой въ рук ѣ, въ клеенчатой глянцовитой фуражк ѣ, въ длиннополомъ оливковомъ сертук ѣ, изъ кармана котораго торчитъ фуляръ, въ часахъ съ ц ѣпочкой и въ голубыхъ узкихъ панталонахъ со стрипками? Онъ медленно величественной походкой идетъ намъ на встр ѣчу и не отв ѣчаетъ на поклоны крестьянъ, которые издали набожно кланяются ему. Ужъ не старый-ли это Князь? Онъ больше похожъ на Князя, ч ѣмъ нашъ худощавый Николинька, который в ѣчно торопится и ходитъ не слишкомъ чисто. Такъ по крайней м ѣр ѣдумаютъ Хабаровскiе мужички и дворовые при вид ѣчасовъ, платковъ, торчащихъ изъ кармана, и пуза, которое отростилъ себ ѣЯковъ Ильичь – прикащикъ. Завид ѣвъ Николиньку, который остановился, чтобы подождать прикащика, Яков Ильичь сбросилъ съ себя величіе, какъ негодящійся при такихъ обстоятельствахъ предметъ, и скорыми шагами, спрятавъ платки въ глубину кармана, тяжело дыша отъ необычайной толщины, подошелъ къ Князю и снялъ блестящую фуражку.

– Над ѣнь Яковъ.

Яковъ над ѣлъ.

– Гд ѣизволили быть, Ваше Сіятельство?

– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д ѣлать?

– А что, Ваше Сіятельство?

Князь разсказалъ ему б ѣдность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерад ѣніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.

– Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор ѣподушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже нич ѣмъ не зам ѣченъ. Въ третьемъ год ѣопекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тягл ѣисправенъ былъ. Нешто хм ѣлемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землем ѣръ, кто бывало за ѣдетъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —

– То-то и б ѣда, – отв ѣчалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сд ѣлаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и д ѣлать что съ нимъ, не знаю.

– Вотъ вы съ опекунами, – продолжалъ онъ горячо, – Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. – Вм ѣсто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать – изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.

– Да в ѣдь не годится, – тихо отв ѣчалъ Яковъ Ильичъ, – разв ѣне изволили зам ѣтить, у него зубъ переднихъ н ѣтъ?

– В ѣрно нарочно выбилъ?

– Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.

– Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними д ѣлать? – сказалъ Николинька.

– Надо постращать, коли онъ такъ себ ѣпопустилъ, – сказалъ, подд ѣлываясь Яковъ Ильичъ.

– И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не ум ѣю, да мн ѣи противно съ нимъ возиться.

– Слушаю-съ, – сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, – сколько прикажете дать?

– Чего сколько? – спросилъ съ изумленіемъ Николинька.

– Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?

– Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб ѣговорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать тел ѣсно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>

– По нашему, по деревенскому, не такъ-съ...

– Какой ты несносный челов ѣкъ, Яковъ!

– Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?

– Н ѣтъ, къ Давыдк ѣБ[ ѣлому].

– Вотъ тоже лядъ-то. Ужъ эта вся порода Козловъ такая; чего-чего съ нимъ не д ѣлалъ, ништо не беретъ. Вчера по полю крестьянскому про ѣхалъ, у него и гречиха не пос ѣяна. Что прикажете д ѣлать съ такімъ народомъ. Хоть бы старикъ-то сына училъ, а то такой-же и себ ѣ, и на барщин ѣтолько черезъ пень колоду валитъ. Въ прошломъ год ѣпередъ вашимъ прі ѣздомъ земли вовсе не пахалъ; ужъ я его при сходк ѣдралъ, дралъ.

– Кого? неужели старика?

– Да-съ, такъ в ѣрите-ли, хоть бы те что, встряхнулся, пошелъ и то осьминника не допахалъ, и в ѣдь мужикъ смирный и не куритъ.

– Какъ не куритъ?

– Не пьетъ. Эта вся ужъ порода такая, вотъ Митрюшка тоже ихней семьи, такая жъ лядъ проклятый.

– Ну, ступай, сказалъ Князь и пошелъ къ Давыдк ѣБ ѣлому.

Давыдкина изба криво и одиноко стоитъ на краю деревни, выстроенной въ линію. Около нея н ѣтъ ни двора, ни авина, ни амбара. Только какіе то грязные клевушки для скотины л ѣпятся около съ одной стороны, съ другой кучею наваленъ л ѣсъ, и высокій, зеленый бурьянъ растетъ на томъ м ѣст ѣ, гд ѣкогда-то былъ дворъ.

Никого не было около избы кром ѣсвиньи, которая лежала у порога; Николинька постучался въ разбитое окно, никто не отзывался, онъ подошелъ къ с ѣнямъ и крикнулъ: «хозяева», – тоже самое; потомъ прошелъ с ѣни, заглянулъ въ клевушки и вошелъ въ отворенную избу; тощій, старый п ѣтухъ и дв ѣкурицы, забравшіяся на столъ и лавку въ тщетной надежд ѣнайти какія-нибудь крохи, съ кудахтаньемъ, распустивъ крылья, забились по ст ѣнамъ, какъ будто ихъ хот ѣли р ѣзать. 6-аршинную избенку всю занимала съ разломанной трубой печь, ткацкій станъ, который не былъ вынесенъ, потому что некуда было его поставить, почерн ѣвшій столъ и грязная лужа около порога, образовавшаяся во время дождя въ прошлую нед ѣлю отъ течи въ потолк ѣи крыш ѣ. Полатей не было. Трудно было подумать, чтобы м ѣсто это было жилое, такой р ѣшительный видъ запуст ѣнія и безпорядка носила на себ ѣ, какъ наружность, такъ и внутренность избы; однако тутъ жилъ Давыдка Козелъ и даже въ настоящую минуту, несмотря на жаръ Іюньскаго дня, увернувшись съ головой въ полушубокъ, кр ѣпко спалъ, забившись въ уголъ печи. Даже испуганная курица, вскочившая на печь и б ѣгавшая по спин ѣего, нисколько не м ѣшала ему. —

Николинька хот ѣлъ уже выйдти, но сонный, влажный вздохъ изобличилъ хозяина.

– Ей! кто тутъ! – крикнулъ онъ.

Съ печки послышался другой протяжный вздохъ.

– Кто тамъ? поди сюда.

Еще вздохъ, мычанье, з ѣвокъ.

– Ну, что-жъ ты?

На печи медленно зашевелилось, наконецъ спустилась одна нога въ лапт ѣ, потомъ другая, и показалась вся толстая фигура Давыдки Б ѣлаго, сид ѣвшаго на печи и протиравшаго глаза. – Медленно нагнувъ голову, онъ, з ѣвая, взглянулъ въ избу, и увидавъ Князя, сталъ поворачиваться скор ѣе, ч ѣмъ прежде, но все еще такъ л ѣниво, что Николиньк ѣтотчасъ вспомнился зв ѣрь Ай, про котораго онъ читалъ въ д ѣтской натуральной исторіи. – Давыдка Б ѣлый былъ д ѣйствительно б ѣлый; и волоса, и т ѣло, и лицо его: все было чрезвычайно б ѣло. Онъ былъ высокъ ростомъ и очень толстъ, толстъ, какъ бываютъ мужики, – т. е. не животомъ, a т ѣломъ, – но толщина его была какая-то мягкая, нездоровая. Довольно красивое лицо его съ св ѣтлоголубыми спокойными глазами и съ широкой окладистой бородой носило на себ ѣособенный отпечатокъ бол ѣзненности: на немъ не было зам ѣтно ни загара, ни румянца, оно все было какого-то бл ѣдно-желтоватаго цв ѣта съ лиловымъ отт ѣнкомъ, какъ будто заплыло жиромъ или распухло. Руки его были пухлы, желты и сверхъ того покрыты тонкими б ѣлыми волосами. – Онъ такъ разоспался, что никакъ не могъ совс ѣмъ открыть глазъ, стоять не пошатываясь и остановить з ѣвоту.

– Ну, какъ же теб ѣне сов ѣстно, – началъ Николинька, – середь б ѣлаго дня спать, когда у тебя дворъ разгороженъ, когда у тебя хл ѣба н ѣтъ... и т. д.

Какъ только Давыдка протрезвился и сталъ понимать въ чемъ д ѣло, онъ сложилъ руки подъ животомъ, опустилъ голову, склонивъ ее немного на бокъ и сд ѣлалъ самую жалкую и терп ѣливую мину. Выраженіе его лица можно передать такъ: «знаю! ужъ мн ѣне первый разъ это слышать. Ну, бейте-же, коли хотите. Я снесу». Онъ, казалось, желалъ, чтобы Николинька пересталъ говорить, a поскор ѣе избилъ бы его и оставилъ въ поко ѣ. – Зам ѣчая, что Давыдка, привыкшій къ однимъ побоямъ и брани, не понимаетъ, къ чему клонятся его уб ѣжденія и сов ѣты, Николинька разными вопросами старался вывести его изъ апатическаго молчанія.

– Для чего же ты просилъ у меня л ѣсу, когда онъ у тебя вотъ ужъ скоро м ѣсяцъ ц ѣлый и самое свободное время, какъ лежитъ? а?

Давыдка моргалъ глазами и молчалъ.

– Ну, отв ѣчай-же.

Давыдка промычалъ что-то.

– В ѣдь надо работать, братецъ: безъ работы что-же будетъ? вотъ теперь у тебя хл ѣба ужъ н ѣтъ, а все это отчего? оттого, что у тебя земля дурно вспахана, да не передвоена, да не во время зас ѣяна – все отъ л ѣни. – И вотъ ты просишь у меня хл ѣба, ну положимъ, я теб ѣдамъ; потому что нельзя теб ѣсъ голоду умирать; да в ѣдь этакъ д ѣлать не годится. Чей хл ѣбъ я теб ѣдамъ, какъ ты думаешь? а?

– Господскій? – пробормоталъ Давыдка, робко и вопросительно поднимая глаза.

– A господскій то откуда? разсуди-ка самъ, кто подъ него вспахалъ, заскородилъ, кто его пос ѣялъ, убралъ? Мужички? такъ? Такъ вотъ видишь-ли, ужъ ежели раздавать хл ѣбъ господскій мужичкамъ, такъ надо раздавать т ѣмъ больше, которые больше за нимъ работали, а ты меньше вс ѣхъ – на тебя и на барщин ѣжалуются – меньше вс ѣхъ работалъ, – а больше вс ѣхъ господскаго хл ѣба просишь. За что-же теб ѣдавать? а другимъ н ѣтъ? В ѣдь коли-бы вс ѣкакъ ты на боку лежали, такъ мы давно съ голоду бы померли. – Надо, братецъ, трудиться; а это дурно, слышишь, Давыдъ?

– Слушаю-съ, медленно пропустилъ онъ сквозь зубы.

Въ это время мимо окна мелькнула голова крестьянской женщины, несшей полотна на коромысл ѣ, и черезъ минуту въ избу вошла Давыдкина мать, высокая женщина л ѣтъ 50, но довольно еще св ѣжая и живая. – Загор ѣлое, изрытое рябинами и морщинами лицо ея было далеко не красиво, но вздернутый носъ, сжатыя тонкія губы и быстрые, черные глаза, выражали энергію и умъ. – Угловатость плечь, плоскость груди, сухость рукъ и развитіе мышцъ на черныхъ босыхъ ногахъ ея свид ѣтельствовали о томъ, что она уже давно перестала быть женщиной, стала работникомъ. Она бойко вошла въ избу, притворила дверь, обдернула поневу и сердито взглянула на сына. Князь что-то хот ѣлъ сказать ей, но она отвернулась отъ него и начала креститься на почерн ѣвшую икону, выглядывавшую изъ за стана. Окончивъ это д ѣло, она оправила с ѣроватый платокъ, которымъ небрежно была повязана ея голова и низко поклонилась Князю.

– Съ праздникомъ Христовымъ, Ваше Сіятельство, – сказала она, – спаси тебя Богъ, отецъ ты нашъ.

Увидавъ мать, Давыдка зам ѣтно испугался, согнулся еще более вс ѣмъ т ѣломъ и еще ниже опустилъ голову.

– Спасибо, Арина, – отв ѣчалъ Князь, – вотъ я сейчасъ съ твоимъ сыномъ говорилъ объ хозяйств ѣобъ вашемъ... Надо...

Арина или какъ ее прозвали мужики еще въ д ѣвкахъ – Аришка-бурлакъ, подперла подбородокъ кулакомъ правой руки, которая въ свою очередь опиралась на ладонь л ѣвой и, не дослушавъ Князя, начала говорить такъ р ѣзко и звонко, что вся хата наполнилась звуками ея голоса, что ушамъ становилось тяжело ее слушать и со двора могло показаться, что въ хат ѣгорячо спорятъ безчисленное множество бабьихъ голосовъ.

– Чего, отецъ ты мой, чего съ нимъ говорить, в ѣдь онъ и говорить то не можетъ, какъ челов ѣкъ. Вотъ онъ стоитъ, олухъ, – продолжала она, презрительно указывая головой на жалкую и см ѣшную фигуру Давыдки. – Какое моехозяйство? батюшка, Ваше Сіятельство, мы – голь, хуже насъ во всей слобод ѣу тебя н ѣту: ни себ ѣ, ни на барщину – срамъ, а все онъ насъ довелъ. Родили, кормили, поили, не чаяли дождаться парня. Вотъ и дождались, хл ѣбъ лопаетъ, а работы отъ него, какъ отъ пр ѣлой вонъ той колоды, только знаетъ на печи лежитъ, либо вотъ стоитъ, башку свою дурацкую скребетъ, – сказала она, передразнивая его. – Хоть бы ты его, отецъ, постращалъчто-ли, ужъ я сама прошу, накажи ты его, ради Господа Бога, въ солдаты ли: одинъ конецъ. Мочи моей съ нимъ не стало.

– Ну, какъ теб ѣне гр ѣшно, Давыдка, доводить до этаго свою мать, – сказалъ Князь, обращаясь къ нему.

Давыдка не двигался.

– В ѣдь добро-бы мужикъ хворый былъ, а то в ѣдь только смотр ѣть на него, в ѣдь словно боровъ съ мельницы, раздулся. Есть, кажись, чему-бы и работать – гладухъ какой! Н ѣтъ, вотъ пропадаетъ на печи лодыремъ, возьмется за что, такъ гляд ѣть мерзко: коли поднимется, коли передвинется, коли что, – говорила она, растягивая слова и переваливаясь съ боку на бокъ. – В ѣдь вотъ нынче старикъ самъ за хворостомъ въ л ѣсъ у ѣхалъ, а ему вел ѣлъ ямы копать, такъ н ѣтъ вотъ, и лопаты не бралъ! – На минуту она замолчала. – Загубилъ онъ, шельма, меня, сироту, – взвизгнула она, вдругъ размахнувъ кулаками и съ угрожающимъ жестомъ подходя къ нему: – «гладкая твоя морда, лядащая, прости Господи!» – она презрительно отвернулась отъ него и обратилась къ Князю съ т ѣмъ-же одушевленіемъ и съ слезами на глазахъ, продолжая размахивать руками.

– В ѣдь все одна, кормилецъ, – старикъ-отъ мой хворый, старый, а я все одна, да одна. – Камень и тотъ треснетъ. Хоть бы помереть, такъ легче бы было; одинъ конецъ, а то сморятъ они меня, отецъ ты нашъ, мочи моей ужъ н ѣтъ. Нев ѣстка съ работы извелась, и мн ѣтоже будетъ.

– Какъ извелась? отчего?

– Съ натуги, кормилецъ. Взяли мы ее запрошлый годъ изъ Бабурина, – продолжала она слезнымъ голосомъ, – ну баба была и молодая, св ѣжая, смирная: важная была баба, родной. Дома-то у отца за заловками въ хол ѣжила, нужды не видала, а какъ къ намъ поступила, какъ нашу работу узнала, и на барщину, и дома, и в ѣзд ѣ, она, да я. Мн ѣчто? я, баба привышная, она-жъ тяжелая была, да горе стала терп ѣть, а все маялась – работящая была – ну, надорвалась, сердешная. Стала чахнуть, да чахнуть. Л ѣтось петровками еще на б ѣду родила, a хл ѣбушка не было, кой-что, кой-что ѣли, работа-же сп ѣшная подошла. У ней груди и пересохли. Д ѣтенокъ первинькой былъ, коровенки н ѣту-ти, да и д ѣло наше мужицкое, гд ѣрожкомъ выкормить, а кормить неч ѣмъ; ну изв ѣстно, бабья глупость, она этимъ пуще убиваться стала. А какъ мальчишка померъ, ужъ она съ этой кручины выла, выла, голосила, голосила, да нужда, да работа, все таже, да такъ извелась, сердешная, что къ Покрову и сама кончилась. Онъ ее пор ѣшилъ, бестія. Что я тебя просить хот ѣла, Ваше Сіятельство – продолжала она, низко кланяясь.

– Что?

– В ѣдь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? В ѣдь онъ теб ѣне мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.

– То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это д ѣло.

– Сд ѣлай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, – и, сд ѣлавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вм ѣст ѣгрохнулась въ ноги Князя.

– Зач ѣмъ-же ты въ землю кланяешься, – говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. – Разв ѣнельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть нев ѣста на прим ѣт ѣ.

Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка посл ѣдовалъ ея прим ѣру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.

– Нев ѣсты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Мих ѣйкина, д ѣвка ничего, да в ѣдь безъ твоей воли не пойдетъ.

– Разв ѣона не согласна?

– Н ѣтъ, кормилецъ, коли ̀по согласію пойдетъ?

– Ну, такъ чтожъ д ѣлать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот ѣ, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого н ѣтъ, да и гр ѣхъ это большой.

– Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли д ѣло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и д ѣвку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. В ѣдь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? – прибавила она, недов ѣрчиво качая головой. – Разсуди, Ваше Сіятельство.

– Такъ что же я могу сд ѣлать?

– Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, – повторила уб ѣдительно Арина, – что намъ д ѣлать?

– Да что же я могу обдумать? Я тоже ничего не могу сд ѣлать для васъ въ этомъ отношеніи. Вотъ хл ѣба вы просили, такъ я прикажу вамъ отпустить и во всякомъ д ѣл ѣготовъ помогать; только ты его усов ѣсти, чтобы онъ свою л ѣнь-то бросилъ, – говорилъ Николинька, выходя въ с ѣни, старух ѣ, которая кланяясь сл ѣдовала за нимъ.

– Что я съ нимъ буду д ѣлать, отецъ? В ѣдь самъ видишь, какой онъ. Онъ в ѣдь мужикъ и умный, и смирный, гр ѣхъ напрасно сказать, художествъ за нимъ никакихъ не водится; ужъ это Богъ знаетъ, что это съ нимъ такое попритчилось, что онъ самъ себ ѣзлод ѣй. В ѣдь онъ и самъ тому не радъ. Я, батюшка, Ваше Сіятельство, – продолжала она шопотомъ, – и такъ клала и этакъ прикидывала: неиначе, какъ испортили его злые люди.

– Какъ испортили?

– Да какъ испортили? Долго ли до гр ѣха. По злоб ѣвынули горсть земли изъ подъ сл ѣду... и нав ѣкъ не челов ѣкомъ исд ѣлали, в ѣдь всякіе люди бываютъ. Я такъ себ ѣдумаю; не сходить-ли мн ѣкъ Дындыку старику, что въ Воробьевк ѣживетъ, онъ всякія слова знаетъ и порчу снимаетъ, и съ креста воду пущаетъ; такъ не пособитъ ли онъ!

– Н ѣтъ, онъ не поможетъ; а я подумаю о твоемъ сын ѣ, – и Князь вышелъ на улицу.

– Какъ не помочь, кормилецъ, в ѣдь онъ колдунъ, одно слово колдунъ.

Давыдка Б ѣлый мужикъ смирный, непьющій, неглупый и честный, онъ лучше многихъ своихъ товарищей, которые живутъ не такъ б ѣдно, какъ онъ. Но несчастный въ высшей степени лимфатическій темпераментъ или апатическій характеръ, или проще[?] насл ѣдственная непреодолимая л ѣнь, сд ѣлали его т ѣмъ, что онъ есть – лодыремъ, какъ выражается его мать. И она совершенно права, говоря, что онъ самъ этому не радъ. Онъ родился лодыремъ и в ѣкъ будетъ лодыремъ, ничто не изм ѣнитъ его. Но родись онъ въ другой сфер ѣ, въ которой безпрерывный тяжелый трудъ не есть существенная необходимость, кто знаетъ, ч ѣмъ-бы онъ былъ? Разв ѣмало встр ѣчаемъ мы этихъ запухшихъ, вялыхъ, л ѣнивыхъ натуръ безъ живости и энергіи, которые были такими-же лодырями, родись они въ б ѣдности? Но средства къ существованію ихъ обезпечены, временный умственный трудъ въ н ѣкоторой степени возможенъ для нихъ, и они спокойно погружаются въ свою безвыходную апатію, часто даже щеголяя ею, и, неизв ѣстно почему, называя славянскою л ѣнью.

Но нищета, трудъ крестьянина, принужденнаго работать изъ вс ѣхъ силъ и безпрестанно, невозможны съ такимъ характеромъ. Онъ убиваетъ надежду, увеличиваетъ безпомощность. А безпрестанные брань, побои вселяютъ равнодушіе даже отвращеніе [къ] окружающему [?]. Наконецъ, чтó грустн ѣе всего, къ безсилію присоединяется сознаніе безсилія: и б ѣдность, и побои, и несчастія д ѣлаются обыкновенными необходимыми явленіями жизни, онъ привыкаетъ къ нимъ, и не думая о возможности облегчить свою участь, ничего не желая, ничего не добиваясь. Давыдку забили. Онъ знаетъ, что онъ лодырь, что ему ѣсть нечего. Что-жъ, пускай, бьютъ, такъ и сл ѣдуетъ, разсуждаетъ онъ. —

«Но что мн ѣд ѣлать съ нимъ, думаетъ мой герой, грустно наклонивъ голову и шагая большими шагами внизъ по деревн ѣ. – Ежели останутся такіе мужики, то мечта моя вид ѣть ихъ вс ѣхъ счастливыми никогда не осуществится. Онъ никогда не пойметъ, чего я отъ него хочу, онъ отъ меня ничего не ожидаетъ, кром ѣпобой. Такъ и быть должно. Его 20 л ѣтъ били, а я только годъ стараюсь сов ѣтовать и помогать ему. – Въ солдаты, – подумалъ онъ, – но за что? онъ добрый мужикъ. Да и не примутъ, подсказало ему чувство разсчетливаго эгоизма. Взять во дворъ? Да, вотъ», и онъ съ удовольствіемъ челов ѣка, разр ѣшившаго трудную задачу, остановился на этой мысли. – «Тамъ онъ будетъ на глазахъ. Я въ состоянии буду всегда сл ѣдить за нимъ, и можетъ быть кротостью, ув ѣщаніями, выборомъ занятій усп ѣю пріучить его къ размышленію и труду. Такъ и сд ѣлаю». – Успокоившись на этотъ счетъ Николинька вспомнилъ, что ему надо зайдти къ Болх ѣи отдать об ѣщанные 50 р. – «Хотя Шкаликъ обманулъ меня, – говорилъ онъ самъ себ ѣ, – но я долженъ исполнить свое слово, ежели хочу внушить къ себ ѣдов ѣріе». И онъ отправился къ Болх ѣ.

Болхиныхъ семья большая и дворъ исправный. Во всей вотчин ѣ, почитай, первый мужикъ. Л ѣтось другую связь изъ своего л ѣса поставилъ, господъ не трудилъ. Теперь есть, гд ѣсъ семьею распространиться. Коней у него, окромя жеребятъ, да подростковъ, троекъ 6 соберется, а скотины, коровъ, да овецъ: какъ съ поля гонятъ, да бабы выйдутъ на улицу загонять, такъ въ воротахъ ихъ то сопрется, что у-у! Б ѣда! до француза старикъ садилъ – тамъ у нихъ пчелы, осикъ важный! Люди говорятъ, что у старика и деньги есть и деньги не маленькія; да онъ про то никому не сказываетъ, и никто, ни д ѣти, ни нев ѣстки не знаетъ, гд ѣон ѣу него зарыты. Должно на осик ѣ, больше негд ѣ. – Да какъ имъ справнымъ не быть? Старикъ-атъ Болха мужикъ умный, разчетливый и порядки всякіе знаетъ. Съ молодыхъ-то л ѣтъ онъ на станціи на 3-хъ тройкахъ л ѣтъ 8 стоялъ. Ну, какъ сошелъ и лошадьми, и снастью справился, и въ мошн ѣто не пусто было, батрака нанялъ, за землю принялся. Пчелами занялся. И назвать, что пчеловодъ! противъ него, другаго мастера по всей окружности н ѣтъ. – Далъ Богъ ему во всемъ счастія и на хл ѣбъ, и на лошадей, и на скотину, и на пчелъ, и сыновья-то ребята знатные выросли, да и баловаться то онъ имъ больно повадки не давалъ, куратный мужикъ! Какъ пришла пора, и сыновей женилъ, одну бабу взялъ у своихъ, а двухъ въ сус ѣдей на свой коштъ[?] откупилъ. Просить тогды некого было – опека была. Ну, изв ѣстное д ѣло: какъ настоящій хозяинъ въ дому: да семья большая, нев ѣстки-то полаются, полаются, а все ладно живутъ и мужики зажиточные. Старикъ-отъ, годовъ 5 тому будетъ, было лугами по малости займаться сталъ, съ Шкаликомъ въ долю пошелъ, да не посчастливилось. 300 р. на Шкалику пропало, и расписка по сю пору у старика лежитъ, да получить не чаетъ; такъ и бросилъ. Меньшіе ребята – Игнатка, да Илья – теперь каждый годъ на 5 тройкахъ зиму въ извозъ ѣздятъ, а старшего Карпа старикъ хозяиномъ въ дом ѣпоставилъ. «Старъ, мылъ, ужъ мн ѣне по силамъ, и мое д ѣло около пчелъ». Карпъ то мужикъ и похвальный, да все проти старика не будетъ: да и хозяинъ-отъ онъ неполный. Неспорно старикъ и передалъ все ему, да деньги не открываетъ, ну, изв ѣстно, хоть пока живъ, да деньги у него, въ дому-то все стариковъ разумъ орудуетъ. Этакъ-то они и славно живутъ, коли бы не старикъ. Куды? —

Въ новыхъ тесовыхъ воротахъ, которыя съ скрипомъ отворились, Николиньку встр ѣтилъ Илья. Онъ велъ поить 2 тройки кр ѣпконогихъ, гривистыхъ и рослыхъ коней. Лошади хотя были сыты и веселы, были уже не совс ѣмъ св ѣжи. У н ѣкоторыхъ широкія копыта, потные колени погнулись, и во многихъ м ѣстахъ видны были старые побои на спин ѣи бокахъ. Лицо Илюшки Болхина, одно изъ красив ѣйшихъ лицъ, которыя когда либо мн ѣудавалось вид ѣть. Все, начиная отъ св ѣтло-русой головы, обстриженной въ кружокъ, до огромныхъ тяжелыхъ сапогъ съ сморщенными широкими голенищами, над ѣтыхъ съ особеннымъ ямскимъ шикомъ на его стройныя ноги – все прекрасно.

Онъ средняго роста, но чрезвычайно строенъ. Правильное лицо его св ѣже и здорово; но беззаботное и вм ѣст ѣумное выраженіе ясныхъ, голубыхъ глазъ и св ѣжаго рта, около котораго и пушекъ еще не пробивается, дышитъ какою-то необыкновенно пріятною русскою прелестью. Можетъ быть бываютъ фигуры изящн ѣе фигуры Илюшки, но фигуры граціозн ѣе и полн ѣе въ своемъ род ѣжелать нельзя: такъ хорошо его сотворила русская природа и нарядила русская жизнь. Какъ хорошо обхватываетъ косой воротъ б ѣлой рубахи его загор ѣлую шею и низко повязанный поясокъ его мускулистый и гибкій станъ. Какая ловкая и ув ѣренная походка, несмотря на эти огромные сапоги. Порадовалась душа Николиньки, глядя на него, когда онъ, поклонившись ему, бойко встряхнулъ св ѣтлыми кудрями. На широкомъ двор ѣподъ высокими нав ѣсами стоитъ и лежитъ много всякаго мужицкаго добра, тел ѣги, колеса, ободья, сани, лубки... Подъ однимъ изъ нихъ Игнатка и Карпъ прилаживаютъ дубовую ось подъ новую троичную тел ѣгу. – Игнатъ побольше, поплотн ѣе и постарше Ильи; у него рыжеватая бородка клиномъ, и онъ од ѣтъ не по степному: на немъ рубаха пестрая, набойчатая и сапоги, <сапоги р ѣзкая черта въ мужицкомъ быт ѣ– они всегда что нибудь да значатъ> но, несмотря на сходство съ братомъ, онъ не хорошъ собой. Карпъ еще повыше, еще поплотн ѣе, еще постарше, лицо его красно, волоса и борода рыжія, а на немъ пасконная рубаха и лапти.

– Игнатъ, – сказалъ Князь.

– Чего изволите, – отв ѣчалъ онъ, бросая подушку на землю.

– Вотъ, братецъ, я принесъ теб ѣденьги, – сказалъ Князь, опуская глаза и доставая знакомую намъ смятую пачку ассигнацій, – которыя об ѣщалъ дать теб ѣотъ Шкалика. Смотри-же, забудь все, что онъ сд ѣлалъ, и не им ѣй на него больше зла. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, – прибавилъ Николинька для популярности р ѣчи.

Игнатъ молчалъ и, улыбаясь глазами, съ любопытствомъ сл ѣдилъ за движеніемъ рукъ Николиньки, которыя тряслись, разбирая смявшуюся въ лепешку пачку ассигнацій. Молчание, продолжавшееся все это время, было крайне тягостно для моего заст ѣнчиваго героя. По какой-то странной причин ѣонъ всегда терялся и красн ѣлъ, когда ему приходилось давать деньги, но теперь въ особенности онъ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Наконецъ 15 р. отсчитаны, и Николинька подаетъ ихъ, но тутъ Игнатъ начинаетъ улыбаться, чесать затылокъ и говорить: «на что мн ѣего деньги? Ваше Сіятельство, я и такъ попрекать не стану. Съ к ѣмъ гр ѣхъ не случается».