Текст книги "Океан Бурь. Книга первая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Ушла бабушка и увела своего веселого внука; а Васька остался дожидаться неизвестно чего; а они сейчас идут себе по улицам, торопятся; а дома Павлушка, может быть, расскажет, какую он видел мохнатую куртку, похожую на медведя.
Расскажет и заливисто рассмеется – чего ему, любимому, согретому, накормленному. Ему хорошо. Вон, даже милиционеры играют с ним. Милиционеры! О родителях уж и говорить нечего.
А Ваську кто любит? Кому он дорог? Вот сидит, дожидается какого-то поворота своей мачехи-жизни.
Васька взял полосатую милицейскую палочку, и ему показалось, что она еще немножко теплая от пухлых ладоней Павлика. Это ребячье, домашнее тепло окончательно добило Ваську. Вдруг вспомнилось все, что пришлось пережить за последние дни, когда он только что, еще несмело, начал понимать, что он не последний в школе человек. Какое богатство держал в руках! И все сгорело сразу, в одну минуту.
Черноусый объяснил: «Этот по делу». Вот и все, что осталось. Дело. Васька – вор! Ох, и тяжело же бывает человеку в детской комнате, среди игрушек, за решеткой.
А Павлушке и милицейская палочка – игрушка, и милиционеры – добрые друзья. Хорошо жить на свете честному человеку!
До того Васька задумался-загоревал, что не заметил Василия Андреевича.
– Отогрелся? – спросил он.
– Ага… – Васька судорожно глотнул воздух и опустил голову, чтобы скрыть непрошеную слезу.
Но Василий Андреевич и сам не захотел замечать Васькиной слабинки, он даже отвернулся, чтобы подобрать разбросанные Павликом игрушки. Будто у старшего лейтенанта только и забот, что подбирать игрушки.
А Ваське нечем даже слезы утереть, они капают, себе да капают прямо на ковер. Пошарил по карманам, нашел варежки, которые Володя сунул ему в последнюю минуту, и еще больше расстроился. И на слезы обозлился.
– Совсем отогрелся? – спросил, наконец, Василий Андреевич.
– Со-совсем, – озлобился Васька, не в силах справиться с противной дрожью во всем теле.
– Да ты что же это?
– Не видите разве.
– Все я, брат, вижу.
– Ну и нечего тут.
– Я тебя, тезка, понимаю, ты не думай.
– А чего мне думать-то.
– Думать всегда не мешает.
– Вам хорошо, вы за решеткой не сидели.
– А ты сидел?
– А я сижу.
– Это еще не та решетка, за которой сидят. Это, учти, детская комната.
– А решетка?
– Решетка нам по наследству досталась. Придет время – снимем.
Засовывая варежки в карман, Васька спросил:
– В колонии тоже, скажете, решеток нет?
– В какой колонии?
– Будто не знаете.
– Я-то знаю, а тебе зачем знать?
– Куда же меня теперь?
– Вот я и сам думаю: куда же тебя теперь? – вздохнул Василий Андреевич. Он сел на стул против Васьки и, пристально глядя на него, спросил: – Куда тебя?
Васька растерялся. Еще ни один человек на свете никогда не раздумывал, куда бы его пристроить.
– А мне это все едино.
– Дома у тебя плохо… – продолжал Василий Андреевич.
– Сами знаете.
– Не все я еще знаю, вот беда.
Оба они задумались. Василий Андреевич безнадежно спросил:
– А в школе у тебя как?
– В школе! – Васька просиял и неожиданно для себя и для своего собеседника с откровенной гордостью проговорил: – Хорошо у меня в школе.
На одно только мгновение блеснула улыбка на измученном Васькином лице. И все его веснушки, и покрасневший от слез носик-репка, и глаза, и следы слез на щеках – все вдруг расцвело и заликовало.
И этого мгновения было довольно, чтобы заметить, как вдруг открылось в человеке все, что в нем есть самого лучшего.
Спрашивая о школе, по правде говоря, Василий Андреевич и не надеялся услыхать ничего сколько-нибудь утешительного. Ведь даже не зная Ваську, по одному только его виду каждый бы определил: да, мальчик этот не из первых учеников, школа для него тяжелая обязанность, и ходит он в школу только потому, что его посылает отец, а отец посылает, потому что нельзя не посылать. Попробуй-ка не пошли – неприятностей не оберешься, а их у базарного завсегдатая и без того хватает.
Васькино признание очень удивило Василия Андреевича. Он начал было расспрашивать, но Васька не мастер был объяснять тонкости своего душевного состояния, тем более, что и увлечение театром, и связанные с этим увлечением успехи свалились на его рыжую голову как снег с крыши.
Поэтому допрос несколько затянулся, пока выяснилось, что школа для Васьки с некоторых пор перестала быть обузой. Скорее наоборот, именно в школе нашлось для Васьки живое дело.
– А теперь я что-то тебя совсем не понимаю, – сказал Василий Андреевич.
– Все, по-моему, понятно.
– Это по-твоему.
– А по-вашему?
– А по-моему, заврался ты окончательно.
– Я вам всю чистую правду…
– Где же тут правда: хочешь стать актером, а таскаешь какие-то запасные части. Зачем они тебе? Вот если бы ты техникой увлекался, тогда бы я тебе поверил… Ну, чего притих? Наверное, говорить нечего.
– А если мне от вас доверия нет.
– Доверие, тезка, заслужить надо.
Спрятав нос в свой лохматый воротник, Васька тихо сказал:
– Убьет он меня, вот что.
– Отец?
– Он. Убьет.
– За что? Ты же еще ничего не сказал.
– Потому и не сказал.
– Отца прикрываешь? А я и без тебя все знаю. Хочешь, скажу? У вас там целая компания работала: одни воровали, другие продавали, а третьи прикрывали. Верно? Я вот не знаю только, чем ты занимался.
– Ничего я не делал.
– Правильно. Ты воров прикрывал. А это, знаешь, самое последнее дело. Молчишь. Тебе отец велел всю вину на себя принять, с маленького спросу меньше. Им – тюрьма, а тебе ничего не будет. Вот они тобой и прикрылись. Так ведь дело-то было?
– Так, – с отчаянием признался Васька. – Все так и было. А теперь мне что?
– А теперь иди домой и молчи. Спросят, говори, что никого не выдал. И никого не бойся.
Входная дверь скрипнула и захлопнулась. В дядиной комнате все притихли, прислушиваясь, но никто не вошел, ничьи шаги не прозвучали в сенях.
– Боитесь, – злобно прошептала тетка.
Муза тихонько заныла, заскулила, но тетка замахала на нее рукой, и она притихла.
Володя отодвинулся от двери. Хотя, как всем известно, человек он был не робкий, однако сейчас бы не решился один выйти в сени – неизвестно еще, кто там притаился в темноте и для чего притаился.
– Ага. А говоришь – нет бога, – прошептала Тая. – А сам боишься.
– Дура. Я жуликов боюсь. А вовсе не вашего бога.
Снова громко хлопнула входная дверь, но на этот раз послышались торопливые тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в комнату, трудно и часто сопя, вбежал дядя. Он так резво вбежал, что всем показалось, будто он с разгона не смог остановиться, и дал еще два круга по комнате. В самом деле, он бегал по комнате, осматривая вещи. Володе показалось, что он даже обнюхивает их, как большая собака. После такого беглого осмотра он повалился на стул и снял шапку.
– Что нашли? – хриплым шепотом спросил он.
– Да чего у нас-то искать? – ответила тетка. – Ничего и не нашли. Вот у соседа…
– А собака где? – перебил ее дядя.
Тая сказала:
– Я ее к Володе унесла. Сейчас привесу.
– Не надо. Пусть там постоит. Ты не возражаешь? – спросил он у Володи.
– А мне что? Пусть стоит, – согласился Володя.
Разматывая шарф, дядя посоветовал Музе:
– Шла бы домой. Капитон ждет.
– Пришел? – засуетилась Муза.
– Ступай, говорю, ступай, дожидается.
Заохав, Муза убежала домой.
– Намаялся я на сегодняшний день, – прогудел дядя и спросил у Володи: – Ваську не видал?
– В милицию увели.
– Убьет его Капитон.
– Ах, тошно мае, – прошептала Тая, прикладывая ладони к щекам.
Володя спросил:
– Как это убьет?
Не отвечая, дядя; сказал:
– Дураки. Воровать, берутся, а сами не умеют. Ну, ступай, Володька, домой.
В столовой ярко светила лампочка над столом. На сундуке стояла белая собака и удивленно посматривала на Володю. Он вздохнул.
– Эх ты, собака!
Плохо, когда человеку в одиночку приходится переживать такие невероятные неприятности. Плохо, и как-то труднее делается жизнь и без того сложная и во многом непонятная.
– Эх ты, собака, – повторил, он вслух. – Была бы ты живая, так хотя бы полаяла, и то веселее.
И вдруг раздался тяжкий, всхлипывающий вздох. Володе показалось, что это собака так вздохнула и даже издала короткий скулеж.
Он оглянулся. Собака по-прежнему смотрела на него пустыми черными глазами, недоуменно подняв бровь. Но Володе показалось, что концы желтого банта на собачьей шее легонько шевельнулись.
– Ты что? – спросил он.
Собака снова всхлипнула и вдруг человеческим голосом проговорила:
– Вовка, это я.
Володя вздрогнул и обернулся. На пороге спальни стоял Васька в своей мохнатой, облезлой куртке, растрепанный, опухший, от слез и, видать, очень обозленный.
– Это я, Вовка, – повторил он, судорожно вздыхая. – Я к тебе ночевать пришел. Ты меня не выдавай.
– Васька! Клянусь!
– Ворюга Капитон меня убить хочет.
– Это я знаю…
– Кто сказал?
– Дядя.
– Запри дверь, Вовка, – шепотом сказал Васька.
– Давай выключим свет, – тоже прошептал Володя.
В полной темноте они прошли в спальню. Васька снял свою куртку и бросил ее на пол. Они уселись тут же, на мягкой куртке. Неизвестно почему, но им казалось, что на полу они будут в большей безопасности.
Над ними слабо светился прямоугольник фонаря. Васька посмотрел на него и вздохнул так тяжело, как и полагается вволю настрадавшемуся человеку.
– Окно, чтоб на небо лазить, – сказал он.
– Звезды видно, – ответил Володя. – Вот лежу и будто надо мной небо. Всякие звезды…
– Здорово для тебя дед придумал. Вот оттого ты и растешь такой положительный.
– От звезд?
– Звезды. И обедаешь ты каждый день.
– Слушай, Васька, – предложил Володя, – ты знаешь что: переходи жить ко мне… Все равно я один.
– Так я бы с радостью.
– Давай. Места хватит.
– А что кусать будем? Тебя тетка накормит, а меня?
– Чего-нибудь сообразим. Ты не тушуйся.
– Я не тушуюсь. Мне домой все равно нельзя.
– Убьет?
– Убьет не убьет, а жить не даст…
– А за что?
Тогда Васька, уже не таясь, рассказал все, что он делал и что с ним произошло в милиции.
– Ну, сюда Капитон не сунется, – сказал Володя. – Не посмеет.
– А мне все равно. Я бы его сам убил, да силы мало.
– Я, Васька, тебе во всяком деле помощник…
Васька горестно махнул рукой.
– Слушай, Вовка, у тебя тут еда какая-нибудь найдется?
– Да я и сам, как из школы пришел, ничего еще не ел.
– Ты иди попроси, будто для себя. Смотри, не проболтайся только.
– Кому ты говоришь…
Володя осторожно пошел к выходу. Вдруг кто-то очень громко и нетерпеливо постучал в дверь. Послышался раздраженный Тайкин голос:
– Ты там уснул, что ли? Да Вовка же! Открой!
– Зачем?
– Да скорей же! Мне горячо!
– Тебе как?
– Горячо мне!
– Говори, чего надо!
– Я стучу ногами. Открывай скорей!
Володя открыл дверь. В прихожей стояла Тая с тарелками в обеих руках. Над тарелками поднимался пар.
– Дурак какой! – закричала она. Поставив тарелки на стол, она затрясла обожженными пальцами и спросила:
– Почему в темноте сидишь?
– А тебе-то что?
– А мне все равно. Еще и замыкается, подумаешь.
– Ну, чего ты расшипелась?
– Включай свет. Это нам с тобой обед и ужин, все сразу.
– Это и все?
– Сейчас хлеб принесу и каша еще будет. Не плачь.
– Хлеба тащи побольше.
– Проголодался?
– Сама знаешь, целый день не евши. Кашу накладывать будешь, смотри не растеряйся. Я, знаешь, как натерпелся за день.
– Ох, Володичка, бедненький! – вдруг жалостливо проговорила Тая, взявшись ладонями за щеки. – Уж накормлю тебя сейчас, накормлю!..
Вот и пойми их, девчонок: то шипела, как кошка, а то вдруг, смотри, какая ласковая сделалась. Как кошка.
Он это давно уже заметил: как бы мама ни сердилась, но стоит только ему прикинуться голодным или даже просто заскучать, как она сразу же начинает гладить по голове и говорить ласковым голосом. Но ведь то – мама. Наверное, все они такие: и маленькие, и взрослые.
Тая убежала за хлебом и за кашей, а Володя, не теряя даром времени, достал из буфета чистую тарелку и перелил в нее свой суп.
– Васька, – шепотом проговорил он, заглядывая в темную спальню, – держи борщ.
Принимая тарелку, Васька отчаянным шепотом предупредил:
– Вовка, держись.
– Сам знаю.
– Она вредная. Видал, как она к тебе ластится. Не поддавайся!
В сенях послышались шаги, Володя бросился к столу. Когда вошла Тая, он уже сидел на своем месте и делал вид, что глотает борщ и при этом захлебывается от жадности.
– Не мог уж дождаться, – заворчала Тая, очень довольная тем, что она разыгрывает старшую и ей подчиняется Володя, который обычно не очень-то баловал ее своим вниманием.
Он положил ложку. Отдуваясь и поглаживая себя по животу, попросил:
– Повторить бы с голодухи не вредно.
– Подожди, сейчас добавку принесу.
Пока она ходила за добавкой, Володя передал Ваське хлеб. Пришла Тая, принесла полную тарелку манной каши и, усаживаясь за стол, сообщила:
– А борща нет. Капитон все съел.
Сразу забыв, что он хочет есть, Володя поперхнулся кашей.
– Капитон?!
– Да, он давно уж у нас сидит.
– Он чего?
– Ну, чего… Водку пьют, ругаются. Нам потому ужинать здесь велели, чтобы мы не слушали. Ты ешь, ешь, а то остынет.
– Что ж ты сразу не сказала?
– А чего говорить? Ваську они очень ругают.
Как и всегда в минуту возбуждения, Володе захотелось выкинуть что-нибудь отчаянное. Он стукнул по столу ложкой.
– Васька находится в надежном месте, – сказал он, вспомнив пьесу из жизни разбойников.
Замирая от предчувствия тайны, Тая спросила:
– Он где? Володичка?
– Этого ты никогда не узнаешь. Он под защитой друга!
– Значит, он здесь! – решила Тая.
– Не болтай.
– Володичка, я никому чесслово! Он здесь. Да?
И вдруг она приложила ладони к щекам:
– Ох, тошно мне!
На пороге спальни стоял Васька, рыжий, лохматый, грозный.
– Замри, Тайка!
Она сильно затрясла своими косичками и для убедительности крепко зажмурила глаза:
– Замерла.
Не разжимая кулака, Васька потер свой припухший от переживаний носик и сказал:
– Теперь мне надо скрываться.
– Мы тебя не выдадим! – заверил Володя.
– От Капитона здесь не скроешься. Он учует. Нос у него, как у собаки. Надо бежать.
– Куда, Васька? – спросила Тая.
– Потом сообщу, – загадочно ответил Васька, будто еще не пришло время разглашать место своего изгнания. А на самом деле он просто и сам не знал, куда ему деваться.
– Ребята, – сказал Васька, – у кого сколько денег есть?
Уезжая; мама, сказала, что деньги она оставила у Елении и когда надо будет на тетради или в кино сходить, то чтобы обращался к ней. Володя недавно взял пять рублей и еще не все истратил.
– Вот, – сказал он, выгребая из портфеля скомканный рубль и сколько-то мелочи, – вот, все остатки.
– Кошкины слезки, – сказал Васька.
– А у меня все деньги в собаке, – сообщила Тая.
– Не жалко?
– Подумаешь.
Все поглядели на собаку, а Володя спросил:
– А как достать?
– Ножом, – деловито ответила Тая, – я всегда ножом. Денежки высыпаются, а рубли никак.
Васька презрительно усмехнулся:
– Эх ты. Тащи кашу.
– Зачем?
– Собаке дадим. Поест – раздобрится, может быть.
Он взял со стола нож и подошел к собаке. Она удивленно смотрела на него. Васька обнял собаку, положил ее на стол и провел ножом по каше.
– Ловись, рыбка, большая и маленькая, – приговаривал он, просовывая в щель лезвие ножа. Когда он осторожно вытащил нож, то за ним вытащилась рублевая бумажка, да еще две денежки пристало к каше.
– Здорово! – одобрил Володя.
– Дадим-ка собачке еще кашки, – подмигнул Васька. – Ловись, рыбка…
К ножу прилип уголок какой-то бумажки, вытащили, развернули.
– Десять, рублей! – воскликнула Тая.
– Ух ты! – сказал Васька. – Вот это рыбка, так рыбка!
– Откуда она взялась? – очень удивилась Тая.
Как попали в ее копилку такие крупные деньги? Отец давал ей мелочь и очень редко рубль или три, причем он всегда следил, что бы она опустила деньги в свою копилку. У нее сделалось такое удивленное лицо, совсем как у собаки. Володя рассмеялся:
– Это ей бог послал, такое собачье богатство!
– А ты не смейся, не смейся. Ох, смотри-ка, еще десятка!
Васька только сопел да вытаскивал бумажку за бумажкой. Тая стирала клейкие следы каши и раскладывала на столе.
– Вот какая богатая у тебя собачка, – сказал Васька. – А ты и не знала.
– А я и не знала. Это папка наверное без меня набросал. Он всегда по вечерам деньги считает.
– Откуда у него столько? – спросил Володя.
– В карты выигрывает, – ответила Тая, – он чуть не каждый вечер у Капитона выигрывает.
Васька засмеялся:
– В подкидного дурака. Мой батька тоже каждый раз выигрывает.
Ребята так увлеклись, что не заметили, как дверь тихо приоткрылась и из прихожей высунулась круглая, красная физиономия Капитона.
– Эге, – прохрипел он, – да у вас тут малина!
Тая сразу подняла визг. Это уж у девчонок обязательно: еще не поймут ничего, даже испугаться-то не успеют, а визг такой подымут, что все кругом испугаются. Капитон явно опешил и даже застыл в дверях. Вдруг он почувствовал, как его коротко и сильно ударили в лоб и сразу же что-то теплое и густое хлынуло на лицо, на глаза, и он сразу же ослеп и хрипло заревел:
– Убили! – И, как подкошенный, ударился об пол.
Весь вечер Володю подмывало совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Словно какая-то неведомая рука закручивала в нем тугую пружину нерассуждающей мальчишеской отваги, и не хватало только толчка, после которого уже ничем бы невозможно было удержать бурное раскручивание этой пружины.
Появление Капитона и мгновенно возникшая с этим появлением опасность для Васьки явились таким толчком, Пружина сработала безотказно и точно.
Володя схватил тарелку с кашей и метнул ее в голову Капитона.
– Васька! – заорал он. – Рви когти!
Тая визжала без передышки. Капитон хрипел у порога, отплевываясь белыми сгустками каши. Он все еще никак не мог сообразить, в какую же историю он влип, и только старался протереть хоть бы один глаз, чтобы увидеть, что тут делается.
Сидя на полу, он отплевывался кашей и ругался страшными словами. Вокруг бесновались и орали какие-то люди. Потом вдруг раздался тяжелый, глухой стук, что-то упало на пол, и сразу все затихло. Тишина наступила так внезапно, что Капитону показалось, будто это он вдруг еще и оглох.
Он страшно испугался и неожиданно прозрел. И сразу понял, отчего все замолчали. Он и сам онемел на минуту. И было отчего.
На полу около сундука, среди белых гипсовых осколков, возвышалась груда денег. Разноцветные бумажки, плотно сложенные для того, чтобы их ловчее можно было пропихнуть в узкую щель копилки. Денег было так много, что казалось просто невероятно, как они помещались в одной, хотя и очень большой, гипсовой собаке.
– Да тут малина! – снова воскликнул Капитон и, не поднимаясь с полу, потянулся к деньгам.
– Грабют! – истошно завопил дядя. – Частную собственность нарушают! Назад! Зашибу!
Он с размаха кинулся на груду денег, сел на них и торопливо начал подгребать их под себя вместе с гипсовыми осколками. А Капитон, хрипло рыча и завывая, проворно бегал на четвереньках вокруг, как большая жирная собака, и все норовил выхватить хоть одну бумажку, и в то же время он отмахивался от тетки, наседавшей на него.
Дядя отпихивал Капитона длинными ногами в валенках и громовым своим голосом свирепо завывал:
– Зашибу! Убери лапы!
– Дура, – хрипел Капитон, – я тебе помогаю…
Дядя все-таки изловчился и сунул валенком в жирную Капитонову морду. Зажимая разбитый нос, Капитон отлетел к двери и тут же услыхал над собой сердитый голос:
– Да будет вам безобразничать-то! Скудоумные!
В комнате сразу стало тихо, как в классе, когда входит учитель.
На пороге стояла грозная старуха Елена Карповна.
– Экие вы безобразные, – покачивая головой, повторила она. – И до чего скудоумие-то вас довело…
– Елена Карповна, уйди… – загудел дядя, стараясь сесть пошире, чтобы укрыть деньги. – Тут семейное дело совершается.
– Замолчи! Ты в чужую квартиру со своим семейным делом залез. Ну чего ты там поджимаешься на полу? Встань. А ты зачем тут? – обратилась она к Капитану.
– Да так я, мимоходом, – захрипел Капитон, подаваясь к двери. – Мимоходом я. Слышу, вроде шумок, народ, значит, пошумливает…
Он все ерзал, подбираясь к двери, и вдруг исчез, словно его здесь и не бывало. Это исчезновение так поразило дядю, что он сразу онемел и застыл в позе полного изумления и скорби. Володя подумал, что дядя сейчас похож на старый, замшелый памятник самому себе. Рядом стояла тетка и сморкалась в фартук, углубляя сходство с памятником: так и казалось, что она пришла поплакать на старой могиле.
– Я, голубчики, на все ваши безобразия долго глядела, – негромко продолжала Елена Карповна. – Да уж и я не выдержала. Сколько нечисти в таком доме развели!..
Она оглядела всех своими темными глазами и спросила у Володи:
– А ты зачем позволяешь в своей комнате безобразничать?
Порывисто дыша от возбуждения, Володя сообщил:
– Тут у них деньги. Смотрите, какая куча!
– Ну, ясно: где деньги, там и драка.
– Собака разбилась, а в ней все десятки да сотняги.
– Да не ври ты, не ври… – завыла тетка. – Девчонка по копейке собирала, греха себе не чуяла.
– Эх вы, уроды, и детей своих уродуете.
– А самого главного вы еще не знаете. Они тут Ваську запутали… – сообщил Володя.
– А ну, расскажи.
Володя рассказал. Елена Карповна спросила:
– Где он?
– Его уже нет.
– Как это нет?
– А так. Убежал в неизвестные тайные места. Капитон, вы сами знаете, какой.
– Знаю я Капитошку. С Васькой он – воин. А сам трус, каких мало.
– Елена Карповна, – вдруг подал свой отчаянный и тяжкий голос дядя, – давай по-доброму договоримся.
– Сиди, Асмодей, на ворованном да пока помалкивай; – сурово протрубила, Еления. – Дойдет и до тебя очередь…
– Ах, зачем же так сурьезничать. Давайте по-суседски…
– Ты уж не купить ли меня надумал?
– Зачем такие слова? – Дядя поднялся и на всякий случай отошел подальше от суровой старухи. К его мягким стеганым брюкам вместе с раздавленным гипсом плотно пристала пятирублевая бумажка, похожая на зеленую заплату.
Тетка сейчас же сорвала с себя фартук и начала торопливо складывать в него деньги.
– А ты чего стоишь! – прикрикнула она на Таю. – Помогай!
– Зачем такие слова? – проговорил дядя. – Ну ладно, открылись тут у меня кое-какие деньжонки. Частная, значит, собственность. А если у тебя поискать? Побольше найдется, я думаю, да поценнее.
– Что ты мелешь? Какие у меня деньги?
– Зачем деньги? У тебя другая собственность. Одинаково мы с тобой безобразные. Так что красотой-то своей не гордись.
Наступила тишина. Володе показалось, что темное лицо Елены Карповны сморщилось, как от кислой ягоды. Это показалось ему невероятным: дядя, который никого так не боялся, как свою соседку, вдруг перестал ее бояться и даже сказал ей что-то такое, отчего она сразу замолчала.
А что он сказал? В каком преступлении уличил ее? И тут вспомнилась темная комната, отгороженная от всех глухими ставнями. И там, в пыли, среди нафталинного запаха томится белый лебедь. Он рвется ввысь и никак не может взлететь. А сколько красивых вещей спрятано там еще. И дядя не побоялся сказать об этом. Верно, сказал он с перепуга. Но все же сказал.
Наконец Еления пришла в себя и твердо проговорила:
– С тобой, Гурий, я об этом говорить не намерена. Ничего ты не поймешь все равно. И на одну доску с тобой не стану. У меня ворованной пылинки не найдешь. Да что я говорю-то с тобой.
Она, по-прежнему грозная и величественная, наступала на дядю, но он твердо стоял перед ней и гулко, словно бил в большой барабан, смеялся:
– Гу-гу-гу-гу…
– И не ответчица я перед тобой. Перед таким!
– Верно! – продолжая смеяться, восхищенно воскликнул дядя. – Все верно говоришь. Грешник перед грешником не ответчик. Грешников бог не судит.
– Что-то взвеселился не по-веселому?
– Ты кто? – грохотал дядя. – Я, говоришь, вор, а ты кто?
– Сказала я тебе: не замахивайся!
Но дядя вдруг на весь дом заорал:
– Паучиха ты, вот кто!.. Паучиха!..
– Не дури, Гурий. Не дури!
– А, не любишь… Паучиха!
Володе показалось, что они очень похожи сейчас – эти совершенно разные люди. Это открытие его очень удивило. В самом деле, оба большие, горластые, пугают друг друга сердитыми словами, но почему-то никому не страшно, а, скорее всего, смешно. Еления гудит, как в трубу, а дядя бухает в барабан.
Стряхивая с денег гипсовую пыль, тетка проныла:
– Ох, да замолчали бы вы… Народ, гляди-ка, набежит. Что тогда?!..
Тая кидала в подол мелкие денежки, словно ягодки, и, поглядывая на расшумевшихся взрослых, украдкой посмеивалась. Тогда Володя решил показать, что он тоже никого не боится, и как мог громче крикнул:
– Замолчите сейчас же!
Он совсем и не собирался кричать на взрослых, как-то все получилось само собой. И он даже слегка смутился, когда вдруг наступила тишина. Тая взглянула на него с уважением, а тетка так пронзительно ахнула, будто прищемила дверью ногу.
Тяжело дыша, Елена Карповна отступила к двери, словно ее больше всех испугала Володина угроза.
– Лебеденочек!.. – прогудела она, но тут же снова выпрямилась и грозно сказала, указывая на Володю: – Вот перед кем я в ответе!
Володя растерялся, а Еления повторила:
– Перед тобой, Володимир, отвечу за все.
Дядя снова сел на сундук и проворчал:
– Ясно, он всего имения наследник.
– Ты даже не понял, Гурий, какие верные слова ты сейчас сказал, – прогудела Еления. – Он – наследник. И Васька наследник. И вот, – она указала на Таю, – тоже наследница.
– Эх ты, куда отпрыгнула, – засмеялся дядя, – слыхали мы эдакие-то слова на агитпункте.
– Разве тебя агитпунктом прошибешь?
– Это наследство умственное.
– Ах, да все равно тебе не понять!
– Где там, мы люди серые…
– Не ломайся, от Капитошки научился. А ты пойми, я все свое собранное им оставлю. Пусть владеют. А ты что оставишь?
И снова Володя не выдержал:
– Нам сейчас надо, а не потом. А вы все в темницу свою прячете. Зачем?
– Вот вопрос! – так и взвился дядя, стремительно срываясь с сундука. – Молодец, племянник! Давай ее!..
– А ты бы не подскакивал, Гурий, – посоветовала Еления и, глядя на Володю, невесело проговорила: – Сказала, отвечу, придет время – ничего не утаю.
Наверное, время, которое наметила она для ответа, еще не пришло, потому что она повернулась и тихо пошла к двери. А в это время в прихожей послышались уверенные шаги, голоса и прозвучал чей-то спокойный смех. Этот смех сразу успокоил Володю, но все остальные притихли, со страхом поглядывая на дверь.
Дверь распахнулась, на пороге стоял лейтенант Василий Андреевич. У него было такое веселое лицо, что всем сразу стало ясно, кто это там смеялся.
– Твоя квартира, Володя? – спросил он.
– Наша с мамой.
– Разрешишь войти?
– А то! Я не собственник.
– Правильно! – сказал Василий Андреевич и подмигнул всем присутствующим, словно собираясь рассказать что-то очень смешное.
– Ну, Гурий Семенович, давай казну делить. Пошли в твою квартиру. Севостьянов, – обратился он к милиционеру, – проводи хозяйку да помоги ей.
В дядиной комнате Василий Андреевич усадил всех по местам и начал считать деньги. Ему помогала Елена Карповна и еще один дедушка Филипьев из дома напротив.
Дядя сидел в переднем углу и все время так тяжело вздыхал, будто из футбольного мяча выпускали весь воздух. А тетка, тихонько подвывая, совалась, как слепая, из угла в угол и все что-то переставляла с места на место.
На Володю с Таей никто не обращал никакого внимания, и они смирно сидели на пороге и только поглядывали на милиционера Севостьянова. Но он на них и не смотрел, а просто сидел себе в сторонке и о чем-то думал.
Василий Андреевич не торопясь считал деньги и тоже ни на кого не смотрел. Он и на тетку не посмотрел, когда она зачем-то схватила голубую кадушку с пальмой, пытаясь и ее куда-то переставить.
– Севостьянов, – сказал Василий Андреевич, – подсоби хозяйке.
Милиционер встал, взял кадушку, осторожно поставил на пол около своего стула и опять уселся на свое место.
Дядя выпустил из себя весь воздух, а тетка ушла подвывать за печку.
Когда все деньги были сосчитаны, зачем-то Севостьянов вдруг поставил на стол пальму и приподнял ее за ствол вместе с землей.
– Есть, – сказал Василий Андреевич, заглядывая в кадушку. – Вы, Гурий Семенович, просто фокусник. – И вытащил из-под пальмы сверток, обмотанный прорезиненной материей. В свертке тоже оказались деньги.
Но дядя, казалось, ничего не видел и не понимал. Он окончательно обалдел и немного пришел в себя, только когда уже все ушли.
И Володя совсем собрался уходить, но тут как раз явился Капитон. Его толстое, красное лицо так налилось кровью, что казалось, будто оно светится в темноте.
– Что у вас? – прохрипел он.
– Конец жизни.
– Под метелку?
– Разделили. Им деньги, мне подписку о невыезде.
Капитон сел к столу и, мотая головой, мутным голосом простонал:
– Попадись он мне… ноги выдерну!
– Ну да, как же! – сказал Володя.
Но никто даже не посмотрел в его сторону. Ни дядя, ни Капитон. Они сидели по сторонам большого стола, похожие на двух друзей, которые встретились в пивной и уже здорово нализались по этому поводу. Между ними на столе – совсем как в пивной – возвышалась пальма. Она стояла так лихо накренившись в своем горшке, словно и ей перепало ради этой незабвенной встречи.
А из угла над ними склонился темнолицый бог. Он хмуро посматривал на друзей и, подняв два пальца, как бы сердито спрашивал: «Еще пару, что ли?»
Подошла тетка, всхлипнула и, взявши пальму за ствол, придала ей правильное положение.
– Дура, – гукнул дядя, – сама им деньги подсунула. Ну, погоди, нечистый твой дух!
Тетка, истово глядя на грозного бога, словно это не дядя, а он пригрозил ей, проворно закрестилась и зашепелявила:
– Да господи же! Да я-то что? Васька все, Васька-нехристь. Он милицию привел.
– У-ух, попадись он мне!.. – замотал башкой Капитон.
Володя снова сказал:
– Как же!
И опять никто ничего не ответил. Володе надоело стоять около двери, да и устал он от всех этих переживаний, которые свалились на него. Пожалуй, этого очень много для одного человека. Вот именно, для одного. Для одинокого.
В темной прихожей, слабо освещенной мутными расплывчатыми пятнами радуги, ему стало очень жалко себя – всеми покинутого человека. Ваоныч все еще не приехал, Еления спит в своей комнате. Спит, наверное, вполглаза, как Змей Горыныч, стережет свое добро. И томится там за тремя замками лебеденочек, заколдованный злой колдуньей, ждет, кто его выручит.
