Текст книги "Океан Бурь. Книга первая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
Зима кончается так: утром сквозь проталинку в окне Володя увидел необыкновенный снег, он переливается нежнейшими оттенками – голубым в тени и розовым на солнце.
На снегу у самого забора хлопочут зяблики, выклевывая семечки из сухих стеблей. Тут же на пушистой целине ровная строчка мелких следов: интересно, какой это звереныш пробежал?
Нет, в такое утро дома не усидишь. Наскоро одевшись, Володя выскочил на крыльцо. Солнце уже выглянуло из-за крыш все в розовых туманах, и по небу текут белые и голубые столбы дыма из далеких заводских труб.
И тут, стоя на крыльце, Володя поднял голову и увидел чудо. Березы за сараем, в глубине двора, развесили свои длинные ветви, и сквозь них просвечивает очень голубое небо. За ночь каждая веточка обросла кристалликами инея, который чуть подтаял, и ветви стали похожи на блестящие нити ожерелья. Все березы вдруг засверкали, заискрились, стоят, позванивая от легкого ветра.
Только три-четыре минуты продолжалось это чудесное видение. Поднялось солнце, растопило иней, и березы стряхнули свой блестящий наряд. Ветки выпрямились и поднялись. Володе даже показалось, будто березы легко вздохнули и закачались на ветру. Он все стоял и смотрел, не понимая, что с ним произошло: никогда еще ему не было так легко и вместе с тем отчего-то очень тоскливо. Может быть, оттого, что мама еще не приехала. Очень ему надоела одинокая жизнь, от тоски даже горло вдруг сжалось.
Тут на крыльцо выскочила Тайка и разогнала все настроения и переживания.
– Ох! Вот он где! Пошли завтракать.
Когда дядю арестовали, тетка устроилась в какой-то цех домостроительного комбината уборщицей. Теперь по утрам Тая сама готовила завтрак. А чего там готовить, когда и без нее все приготовлено. Она просто доставала из печки сваренную картошку или кашу да подогревала на плитке чай. Вот и все ее труды. Но она, конечно, задирала нос, вроде она здесь старшая.
– Ты ешь, ешь, поторапливайся! – то и дело приговаривала она, хотя Володя и так даром времени не терял.
– А сама-то что же?
– Я сегодня в школу не пойду.
– С чего это?
Тая прижалась, лбом к столу, и ее тонкие косички задрожали. Она плакала.
– Да что ты?
– Папе сегодня суд, мама велела дома сидеть, дожидаться…
Есть сразу расхотелось. Припомнились все события той страшной ночи: и черный подвал, где при свете фонаря поблескивали какие-то части машин; милиционер; белая собака, набитая сторублевками, и отчаянные слова дяди Гурия. Все это, казалось, произошло так давно, что все об этом забыли и занялись каждый своим делом. А вот, выходит, не забыли.
И Васька сегодня не пришел в школу. Наверное, он тоже сейчас в суде.
Вернувшись из школы, Володя пообедал в одиночестве и вышел во двор.
По тропинке, проложенной в глубоком снегу, он прошел до навеса, заваленного снегом почти по самую крышу, заглянул под навес – там было темно и пахло пылью и кроличьими клетками.
Звонко стукнула калитка, Володя обернулся. Во двор влетел Васька.
– Вовка! – заорал он отчаянным голосом. – Спасай меня, Вовка!
Перемахнув через сугроб, он скрылся под навесом. Когда Володя скатился по сугробу вниз, Васька стоял в самом дальнем углу за пустыми клетками.
– Бежать мне надо, – торопливо проговорил он, – скрываться. Я в суде все рассказал…
В это время кто-то громко завыл на дворе. Выглянув из-за сугроба, Володя увидел тетку. Подняв к сияющему небу свое опухшее от слез лицо, она бежала к дому. Ее руки были подняты, словно она сдавалась в плен. Рядом, с ней бежала Муза и обеими руками держалась за теткину талию. Это она поддерживала тетку, а было похоже, будто они исполняют какой-то бойкий танец.
– Скорей в избу, тетя Муза, ведите.
Они скрылись в доме. Васька прошептал из угла:
– На два года посадили дядьку-то.
– А твоего?
– Вывернулся. Он скользкий. Два года условно.
– Как это условно?
– Да вроде строгого выговора. Теперь он ободрился и так мне задаст…
Володя тяжело задышал в воротник:
– Так уж и даст!
– Не думай, не испугался. Знаю я его, бандита. Жить не позволит.
– Знаешь что, – горячо заговорил Володя, – давай жить вместе. Переходи к нам и живи. Мама ничего, я ее уговорю. Или еще можно тайно на вершице жить. Скрываться. Кормить будем я и Тайка. Она вредная, но никогда не выдаст, хоть ее режь.
Слушая его речь, Васька только всхлипывал и вздыхал. Потом он строго сказал:
– Нет, нажился я в людях.
– Так ведь тайно. Никто и знать не будет.
– Да пойми ты, Вовка, нельзя мне здесь.
– Хочешь, я с тобой?
– Зачем тебе? – рассудительно заметил Васька. – Тебе этого не надо. У тебя жизнь хорошая. Разошлись наши дорожки, разбежались в разные стороны.
Володя подумал и тоже рассудительно пояснил:
– Жизнь у меня одинокая.
В ясном зимнем небе летел самолет. Он забирался все выше и выше, оставляя длинный белый след.
– Хорошо ему, – судорожно вздохнул Васька.
Володя тоже посмотрел, как в необозримой вышине исчезает темная точечка, и согласился:
– Хорошо. Летай себе и летай…
– И бояться никого не надо.
Улетел. Остался только один неторопливо расползающийся белый след.
– Я тебе письмо пришлю, как устроюсь. Тогда ты и приедешь. Знаешь, как заживем. Во! Понял? Выгляни-ка за ворота, Капитон, может быть, там сидит – караулит.
Капитон и в самом деле сидел на скамейке у ворот и смотрел на белый самолетный след. Глаза у него были пустые и скучные. Володя подумал: «А ведь Капитон тоже был мальчишкой, и тоже смотрел, как пролетают самолеты, и, может быть, тоже хотел пойти в летчики». Но он сейчас же отогнал от себя эту явно нелепую мысль.
А Капитон оглянулся с таким видом, словно поджидал Володю, зная, что тот сейчас выйдет. Задыхаясь больше, чем всегда, он спросил:
– Ваську не видел?
– Видел, ну и что?
– Где он?
– А зачем?
– Где видел?
– Видел…
– И больше не увидишь. У нас теперь другая наука начнется. Сам учить буду.
Володе показалось, что сразу потемнело сияющее праздничное небо.
– Только посмей! – выкрикнул он и пошел прямо на Капитона.
А тот, большой, жирный, покачнулся и захрипел:
– Ох, отойди ты сейчас от меня… ох, лучше отойди…
– Как же, – отрывисто дыша, с ненавистью сказал Володя и твердо сел рядом.
– Ух-х ты! – яростно выдохнул Капитон. Он вскочил с места и жирными кулаками сильно ударил по скамейке.
Володя даже не пошевелился. Он сейчас ничего не боялся. Он был полон той победоносной, упрямой решимости, которая всегда помогала ему в трудную минуту.
– Уйди отсюда! – прошептал Володя.
– Убью!
Володя спросил, суживая глаза:
– Кого? Вечканова? Я – сучок дубовый!
– Ух-х ты какой, ух какой! – захрипел Капитон, отступая к своим воротам.
Когда Володя вернулся под навес, там по-прежнему было тихо и особенно темно после ослепительного блеска снега.
Володя призывно свистнул. Ответа не последовало.
– Васька, это я! – позвал он.
И снова не получил ответа. В сумраке пахло прелым деревом и кроликами. Володя тоскливо и зло еще раз позвал:
– Васька!
Хотя для него было совершенно ясно: кричи не кричи – все равно никто не отзовется. Не видать ему больше Васькиных золотистых веснушек, не слыхать шепелявого голоса, которым тот говорил в пьесах. Да и самой пьесы никто теперь не увидит: без Васьки – какой же может быть спектакль?
Вот так и получилось, несмотря на все старания взрослых. А может быть, получилось бы лучше, если бы они так не старались. Может быть, надо было бы собраться всем ребятам да рассказать взрослым, как их ловко обманывает Капитон. Неужели сами-то они ничего не видят? Неужели нет на свете такого человека, умного и решительного, друга-товарища, который бы все сразу понял и кинулся бы на помощь?
Так думал Володя, стоя под навесом и вытирая озябшими ладонями горячие мальчишеские слезы.
А Васька сначала просто летел по улицам без оглядки, ничуть он не сомневался в том, что если Капитон его догонит, то непременно убьет. Отдышался только в трамвае, уносившем его в сторону вокзала. Это он успел сообразить. Он даже впервые за всю свою жизнь потратил три копейки на билет, опасаясь столкновения с кондукторшей.
Еще было совсем светло, а вокзал уже сиял огнями. Это смутило Ваську – как бы его не заметили при таком-то освещении. Он осторожно пробрался в огромный зал. Тут было тепло и так людно, что он немного успокоился. Огляделся, чтобы хоть понять, куда идут люди, но оказалось, что понять этого нет никакой возможности. Шли кто куда. Многие вообще никуда не шли, а стояли в очередях, в кассы или к буфету. Некоторые разглядывали огромные расписания поездов, а некоторые ничего не делали, а просто сидели или лежали на широких диванах. Васька сообразил, что именно здесь, в зале ожидания, и есть то самое место, где никто не обратит на него внимания.
Он забился в дальний угол, тут отыскалось подходящее местечко между диваном и стенкой. Можно посидеть на полу и без помех все обдумать.
Только начал думать, куда ему теперь направиться, как вспомнил, что еще ничего не ел с самого утра. Деньги у него были – те, что Тая дала ему из своей копилки. Человек он был осторожный и тогда же зашил их в подкладку пальто. Достал, пятерку и отправился разыскивать буфет.
Так началась его самостоятельная жизнь, требующая обдуманных действий. Это для Васьки явилось такой ошеломляющей новостью, что он даже перестал жевать.
Раньше, все было ясно – что делать, куда пойти. А сейчас он даже не знал, с чего начать, с кем посоветоваться. Он нисколько не боялся людей, но и не очень им доверял. И он сразу сообразил, что мальчишка, в одиночестве гуляющий по вокзалу, обязательно заинтересует взрослых. Это не на базаре, где у каждого свое дело и на мальчишек не обращают внимания. А пассажиры – народ прежде всего любопытствующий. На этом Васька чуть было и не погорел.
Эту пассажирку в черной меховой шубке он даже не сразу и заметил. Сидит в самом дальнем конце дивана и читает «Огонек» так внимательно, будто не в зале ожидания, а у себя дома.
Как раз это Ваське и надо. Он стоял тут же и спокойно доедал бутерброд с колбасой. И вдруг услыхал:
– А ты смотри, не подавись…
Он и в самом деле чуть не подавился от неожиданности.
– Зачем же ты стоя ешь? Садись. – Она убрала свой маленький чемоданчик, поставив его на большой, и повторила: – Да садись же.
Заглатывая непрожеванный кусок, Васька невнятно пробормотал:
– Чего там, постою… – А сам подумал: «Не смыться ли? Нет, поймают, народу хоть и много, а тесноты нет. Поймают».
Осторожно присев на самый краешек, покосился на свою собеседницу. Вроде ничего плохого она не думает. Красивенькая. Из-под розовой вязаной шапочки выглядывают темные блестящие завитки волос, а щеки такие розовые, чистые, румяные, ну просто – кукла. В школе так бы и прозвали – «кукла».
Обмахиваясь «Огоньком», как веером, она спросила:
– Куда же ты, мальчик, едешь?
Этот вопрос еще не был продуман, но Васька уже слегка осмелел и бойкой базарной скороговоркой ответил:
– В Крым-пески-туманы-горы…
Она рассмеялась открыто и весело, как девчонка.
– Смешной ты какой-то!
– Я – веселый, – совсем осмелел Васька. – Охота мне в теплых странах пожить.
– Ты беспризорный?
– Нет. Я – самостоятельный.
– Какой же ты самостоятельный? Сам не знаешь, куда едешь. Вот мы с мужем, например, едем на Кавказ. А ты неизвестно куда.
– А там цирк есть?
– Не знаю. Я еще никогда не бывала на Кавказе, наверное, где-нибудь есть.
Васька представлял себе Кавказ, Крым-пески и вообще все «теплые страны» только по халтурным Капитоновым коврам. Там было все: синее море, пальмы с листьями, похожими на искривленные гребенки, толстые красавицы в прозрачных голубых и розовых платьях, а иногда и вовсе без платьев.
– В Теплом городе есть цирк, – сказала «кукла». – Это я знаю. Очень хорошо знаю.
Она почему-то нахмурилась и вздохнула, но Васька не обратил на это никакого внимания. Он пылко заявил:
– Ну вот я и поеду в Теплый город.
– А для чего тебе цирк? – спросила она.
– В артисты поступлю.
– Да ты же еще маленький.
– Ну, тогда в обезьянки. Я способный, я все могу.
Она снова заливисто рассмеялась:
– Нет, ты определенно смешной. О господи, в обезьянки!
Но вдруг, перестав смеяться, она наклонилась к нему и таинственно спросила:
– Ты из дома удрал, да?
– Нет у меня никакого дома, – ответил Васька с такой горькой решительностью, что она сразу же все поняла.
– Убежал. Бедный человечек…
– Дома я был бедный, а сейчас ничего. Сейчас я – житель. Начинающий житель.
– Очень плохо тебе жилось, начинающий житель.
– Чего там, – Васька с отчаянием взмахнул рукой. – Никакой жизни не было…
Она потребовала:
– Расскажи по порядку.
Не очень-то он любил рассказывать о своей жизни. Бесполезное это дело, да и небезопасное. У него не слишком показательная жизнь выдалась. Вот у Вовки Вечканова – это жизнь. Хоть в рамку вставляй всем на удивление. Сучок дубовый…
Но, начиная новую жизнь, Васька решил говорить одну только чистую правду, и поэтому он почти ничего не утаил, разве что самые неприглядные случаи. Да и того, что он сказал, было достаточно для одной ребячьей жизни. Его слушательница загрустила.
– Все-таки лучше бы тебе вернуться к тому милицейскому лейтенанту.
– К дяде Васе? Нет. Теперь он в детский дом меня определит. Или в интернат. А на клоуна учиться надо с детства, а то кости затвердеют.
– Ну зачем же клоуном? – воскликнула она удивленно и даже, кажется, испуганно.
– А что? – удивился Васька. – Вы думаете, что я не смогу?
А она продолжала удивляться:
– Вот еще! Кто это тебя надоумил?
– Мечта такая… – Васька усмехнулся.
Наклонив голову, словно прислушиваясь к каким-то своим тревожным мыслям, она печально говорила:
– Ты еще маленький и не все понимаешь. Мечта… Ты думаешь, клоуну очень жить весело? Был у меня один знакомый клоун… Ох, как мне трудно было с ним!.. – Но тут она вдруг рассмеялась и торопливо прошептала: – Вот идет мой муж. Мы ему ничего не скажем про клоуна. Хорошо? Смотри же…
Муж! Васька насторожился. К ним приближался не очень-то молодой человек в сером пальто и серой каракулевой шапке.
– Занял очередь. Ну как ты тут? Не очень скучала?
– Вот мальчик, – сказала она.
– Мальчик! – воскликнул он восхищенно. – Да неужели? – Смешно двигая бровями, он начал разглядывать Ваську, как что-то очень необыкновенное. – Да, пожалуй, это и в самом деле мальчик.
«Уж не клоун ли это?» – подумал Васька, но «кукла» остановила мужа.
– Я серьезно говорю. Зовут его Васей. Совершенно одинокий. И мечтает сделаться актером.
И она рассказала все, что только что сама узнала от Васьки. Про его нелегкую жизнь и про мечту, которая началась от цирковой обезьянки. И так трогательно все это у нее получалось, так вздрагивал ее нежный голос, что Васька только поеживался. Ему было очень неловко все это выслушивать, так неловко, будто она при всех кормила его с ложечки тепловатой кашкой.
Ему очень хотелось убежать подальше, но теперь, когда только что начиналась новая жизнь, он решил все перетерпеть.
– Да, – проговорил муж, – биография для актера, прямо скажем, самая подходящая. Слушай, а ты не врешь?
– Провалиться мне…
Тот подождал немного, с интересом поглядывая на Ваську, словно ждал – провалится он или нет.
– Не провалился, – серьезно отметил он. – Значит, надо бы тебе помочь…
– Надо, надо! – горячо воскликнула женщина. – Я очень хочу ему помочь.
Он ласково взглянул на нее и восторженно улыбнулся:
– Если королева хочет… Ладно, билет я тебе возьму, но только, – он погрозил Ваське пальцем, – только уговор: ты меня не выдавай. А то что же у нас получается: ты сбежал из дома, а я тебе помог. Меня привлекут за соучастие. Тебе ничего не будет, потому ты – несовершеннолетний. А меня так припекут…
– А я как раз вас и не знаю, – заторопился Васька, опасаясь, как бы неожиданный его благодетель не передумал. – Никого не знаю, никогда не видел, ничего не слышал…
– Ну, я вижу, с тобой не пропадешь. А тебя-то мы запомним. Вот если задуманное сбудется и ты станешь артистом, мы придем к тебе и скажем…
Она перебила мужа:
– Мы скажем: «Здравствуй, Вася!..» – заливисто засмеялась и замахала руками – ну совсем как девчонка. А он говорил: королева!
Провожая Ваську до вагона, «куклин» муж так сказал молоденькой проводнице:
– Вот этот мальчишка отстал от мамы. Мы тут собрались и купили ему билет, а вы уж присмотрите, чтобы все было в полном порядке. Едет он до Теплого города. Смотри, Вася, нигде больше не выходи из вагона.
– Беда с этими мальчишками, – сказала проводница и покраснела.
– А что, донимают?
– Да уж… – Она взмахнула фонарем и, строго сдвинув подрисованные бровки, приказала: – Полезай, парень, в вагон. Да чтоб у меня не баловаться! – И добавила: – С мальчишками беда.
Мужчина рассмеялся и добрым голосом заверил:
– Замуж выйдете, все пройдет.
– Посватайтесь.
– Уже женат! – воскликнул он так ликующе, что проводница очень расстроилась.
– Все, кого не встретишь, женаты…
– Вас как зовут?
– Нюра. А что? Да вы не беспокойтесь, доставлю в целости.
– Вот что, Нюра. Это не простой мальчик. Его мать в цирке дрессировщица.
– Ну!! Со зверями?
– Звери у нее всякие, а главное, обезьяны…
– О, господи! – воскликнула Нюра. – Зверей подчиняет, а собственного сына что же?..
– Да так получилось. Вы уж присмотрите. Ну, Вася, будь здоров.
Он подмигнул Ваське и ушел. Нюра посмотрела вслед, потом осветила Ваську своим фонарем и, вздыхая, приказала:
– Иди в вагон. Седьмое купе…
Васька сообразил, что у молоденькой проводницы что-то там не заладилось с личной жизнью, но долго думать ему было некогда – сон мгновенно его свалил. Так намаялся за день, что не слыхал даже обычных поездных шумов, а проснувшись, не сразу сообразил, куда это его занесло. А когда разобрался, то слегка загрустил: один ведь он теперь на всем белом свете! Один, и никому до него дела нет.
Поезд бежит, вагон покачивается, стучат колеса. Пассажиры внизу пьют чай, о чем-то разговаривают и, конечно, не думают о нем. Но это, пожалуй, даже и лучше, что не думают. Не замечают. А то начнутся допросы да соболезнования – этого он хотя и не очень опасался, но не хотел.
И зачем это «куклин» муж сказал, что Васька отстал от матери-дрессировщицы?.. Теперь придется изображать «циркового мальчика».
А может быть, это даже и лучше – ничего не надо придумывать самому, хотя придумывать придется. Не станешь же всем рассказывать о своем бегстве.
Какая же это новая жизнь, если все еще надо изворачиваться и врать? И, как бы отвечая на его мысли, внизу басовито сказали:
– Хватит тебе врать-то.
Осторожно заглянув вниз, Васька увидел немолодого тощего и толстоносого мужчину. Рядом с ним сидела большая, полная женщина с таким белым лицом, словно непропеченный калач, густо обсыпанный мукой. И полные ее руки, обнаженные до локтей, тоже были белые и непропеченные.
Тощий мужчина басовито проговорил:
– Довольно врать-то. Вчерашняя выручка сто двадцать, а ты нам по десятке сунул. А где остальные?
Белотелая лениво ела булку, запивая чаем. Она равнодушно сказала:
– За десятку, Гуталин, сам аккомпанируй и сам пой цыганские романсы.
Гуталин – необыкновенное какое имя! На верхней полке напротив лежал совсем молодой парень, черноволосый и смуглый. Он только что проснулся и, потягиваясь, зевал во весь рот, вздрагивая при этом, как собака. У него было такое нечистое лицо, будто по нему и в самом деле прошлись сапожной щеткой. Он долго зевал, широко разевая большую розовую пасть с мелкими нездоровыми зубами. Кончив зевать, он сказал:
– Будете спорить – и этого не получите. – Улыбка вспыхнула и погасла на его темном лице.
– Мы больше не будем выступать, если так, – пригрозил тощий.
– Да, – подтвердила белотелая. – Такого нахальства мы не ожидали.
Гуталин пошевелил пальцами в продранных носках.
– Бунт? Смешно. Надоело мне с вами… Можете возвращаться в свой Дом культуры, выступать бесплатно, раз десятки вам мало.
Из дальнейшего разговора Васька понял, что эти двое – муж и жена. Он – баянист, она певица, исполнительница цыганских и русских романсов. А Гуталин у них главный. Он и администратор, и кассир, и конферансье. И, кроме того, он – главный жулик. Это Васька сразу определил. Насмотрелся на таких нахальных.
Белотелая допила чай и, облизывая ложку, неторопливо проговорила:
– В Доме культуры мы, по крайности, жили спокойно, как птички в клетке. Уговорил ты нас, завлек. Гуталин ты и есть. И душа у тебя гуталиновая.
Снова мгновенная улыбка пробежала по лицу жуликоватого администратора.
– Птички… – Увидев, что Васька поднял свою вихрастую голову, он спросил: – Видал канареек? А ты откуда взялся?
– Из цирка, – ответил тощий баянист. – Проводница ночью сказывала. От своих отстал.
Это сообщение почему-то очень заинтересовало Гуталина.
– Нет, правда? – спросил он. – Ты не акробат?
– Укротитель, – ответил Васька.
– Ну это ты, скорей всего, заливаешь.
– Слушать не заставляю.
– Ого! Самостоятельный, – проговорил Гуталин и глаза его переливчато блеснули. – Кого же ты укрощаешь, тигров?
– Обезьян. – Зная, что с таким по-хорошему нельзя, Васька грубо сказал: – Отожмись, дай человеку сойти. Высунулся, как змей…
Внизу хихикнули и притихли. Притаились. Ждут, что будет.
Гуталин засмеялся, ловко спрыгнул на пол.
– Вот, птички-канарейки, как настоящие-то люди разговаривают. Слыхали? А тебя, молодчик, как звать?
– А это тебе не надо знать.
– Законно. Занимательный ты парень. Жрать хочешь?
От еды Васька еще никогда не отказывался. Тогда Гуталин предложил:
– Ресторан тут есть. Живопырка. Но жрать можно, если, конечно, при деньгах.
Ну, это и младенцу ясно – прощупывает он Ваську, под его деньги подкапывается.
– Нет, – сказал он, – ресторан твой, живопырка, не по нашим деньгам.
– Ну, тогда давай чай с ситником пить… – Гуталин приказал белотелой певице: – Мадам, можно вас попросить…
На это Васька согласился и отправился умываться. По пути его перехватила проводница, не та, что дежурила вечером, а другая, постарше.
– Это ты цирковой мальчик? – спросила она.
– Я. А где тетя Нюра?
– Отдыхает твоя тетя. Накормить тебя велела.
– А чего меня кормить? У меня свои деньги есть.
– Деньги свои держи при себе. Вот тебе полотенце, умойся да заходи сюда.
Проводница накормила его вареной картошкой с огурцами, дала чаю и очень вкусную булку.
Аппетит у Васьки всегда был хороший, а за весь вчерашний день ему удалось наскоро проглотить лишь пару бутербродов на вокзале. Глядя, как он ест, проводница – женщина, видать, нежалостливая – расспрашивала Ваську про маму. Как это она не боится зверей. Васька и сам этого не знал и потому старался отвечать как можно туманнее.
– Привыкла.
– И не боится?
– Звери ее боятся. Как завидят – воют от страха.
– О, господи! Бьет она их?
– Нет. Этого у нас не полагается, – неохотно объяснял Васька. Вот ведь, не хотел врать, заставляют.
– А как же она с ними?
– Взглядом действует. Гипнозом. Посмотрит в глаза, они все и выполняют.
– Есть же на свете женщины… – завистливо вздохнула проводница. – Мне бы такую силу в глазах…
– Зверей укрощать?
– Каких зверей? – Она вздохнула и засмеялась. – Пассажиров. Такие, бывает, попадаются, что твои звери.
И Васька засмеялся так, что заблестели все его многочисленные веснушки. Даже неулыбчивая проводница вроде как бы просияла:
– Ох ты, конопатенький! Как тебе щеки-то позолотило к весне…
– А я и зимой такой же, – сообщил Васька и поблагодарил за угощение. – Спасибо, тетя, за хлеб, за кашу, за милость вашу…
– Ну, иди, отдыхай, веселенький. – Проводница погладила его рыжие волосы. – А с этим, с чернявым, соседом своим, поосторожнее. Жуликоватый он. Да и все они – грызутся все время. И чего это Нюрка тебя к ним сунула?
В купе ждал его Гуталин. На столике уже был приготовлен завтрак: белый хлеб, колбаса, чай.
– Давай садись. Угощаю, как артист артиста.
– Да я уж позавтракал, – сказал Васька. – Проводницу встретил знакомую. Так что благодарим за ваши старания.
Сказал и полез на свое место. Оттуда хорошо видно все, что делается за окном вагона, А делается там такое удивительное, что Васька забыл все на свете. Еще только вчера вечером он лег спать, покинув зимний город, прошла одна ночь, и вот уже поезд проносится через весну. Чернеет обнаженная земля, весело зеленеют озими, колышется под теплым ветром прошлогодняя бурая трава, и ветки пробегающих деревьев усыпаны темными почками. Ворона, блестя на солнце черным пером, гонится за поездом, каркает, как бы приветствует Ваську со скорым прибытием в Теплый город для новой жизни.
Новая жизнь. По пути к ней тоже разные встречаются люди и не со всеми можно разговаривать душа в душу. И вообще, никогда не мешает держать ухо востро.
