Текст книги "Океан Бурь. Книга первая"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
А утром, когда Володя еще лежал в постели, он услыхал распевный голос Елены Карповны. Она говорила тетке:
– Ваших дел я не касаюсь, и вы куда не надо не лезьте. Ты тут прибери, ишь, нагадили как. Молчи, божья лампадка, я в доме не хозяйка, а ты и подавно. И еще сама запомни и мужу своему скажи: Капитона и на порог не пускать. Ну да я сама его отважу.
Вспомнив Змея Горыныча, стерегущего несметные свои сокровища, Володя подумал, что теперь он тоже, кажется, попал в число этих сокровищ и что теперь и его собираются стеречь.
А тут явился перед ним сам Змей Горыныч в своем сером холстинковом платье с красивой набойкой и трубным голосом подтвердил Володины опасения:
– Встаешь, Володимир? Ну, будь здоров.
– Здрасте, – поежился Володя под одеялом.
Разглядывая фонарь, прорубленный в потолке, она приказала:
– Как соберешься в школу, ко мне зайдешь.
– Зачем?
Она не ответила на его вопрос, но снова приказала:
– И каждое утро заходить будешь, пока мать не вернется. Понял?
Володя ничего не понял, но сделал все, как она велела. Перед тем как идти в школу, он постучал в ее дверь. Просто ему было интересно – зачем. Это он так внушал себе, будто ему интересно, а если по правде, то какой уж тут интерес?
Елена Карповна строго осмотрела его со всех сторон, и Володя тоскливо подумал, что сейчас она стряхнет с него последние пылинки и запрет в темную комнату, как вещь, которую она только что купила. Он немного струхнул, а она строго проговорила:
– Вечером, как уроки выучишь, зайдешь: я проверю. Куда пойти захочешь, мне доложишься. Понял?
– Понял, – хмуро ответил Володя.
Вот он и попался, да так, что не вырвешься и не охнешь. Он вспомнил, что вчера Еления говорила о какой-то своей ответственности перед ним. Может быть, поэтому она вдруг начала о нем заботиться?
В чем тут дело – этого Володя никак не мог понять, пока Тая все ему не открыла. Пританцовывая от нетерпения, она ожидала его на крыльце. Едва Володя показался, замахала рукавичкой и зашептала, оглядываясь на дверь:
– Ой, что я узнала, Володичка, что узнала!.. Идем скорее, здесь нельзя говорить.
Едва за ними со звоном захлопнулась калитка, как она огорошила его первым открытием:
– Вовка, она тебя боится!
– Кто? Еления!?
– Ну да. Все говорят. И я сама вчера заметила. Когда ты крикнул на них, чтобы замолчали, все так и примолкли. А она, ты не заметил, так испугалась, так испугалась!..
Испугалась. Это верно. Он только не мог понять, почему.
– А знаешь, почему? – спросила Тая, заглядывая ему в глаза. – Знаешь?
– Нет.
– Ну, слушай, слушай. Вот ты вчера ушел от нас, а папка и говорит Капитону: «Еления, говорит, боится, как бы с квартиры не согнали». Понимаешь?
– А кто ее сгонит?
– Как кто? Да ты же! Дом-то ведь твой, ты – наследник. Вот она и начала тебя приласкивать.
– Ого! Она так приласкает – сам из дома убежишь.
– Да ты слушай, слушай. Я еще самого главного не сказала: она боится, что ты отберешь у нее дедушкино подарение.
– А что он ей подарил?
– Не знаю. И никто не знает. А вчера говорили, что дедушка твой отдал ей на сохранение все свои вещи. Кто говорит, отдал, кто говорит, она сама прибрала. Только вещи все очень прекрасные. Очень дорогие.
– Какие вещи? – снова спросил Володя.
– Наверное, золотые или из драгоценных камней. Он их все сам сделал. Все у нее в темной комнате под замком.
Вот сколько наговорила. И пойди разберись, где тут правда, где выдумка. Вчера Володя ничего этого и слушать бы не стал, ну а сегодня так просто не отмахнешься.
– Ты, главное, не переживай, – посоветовала Тая.
– Очень надо.
– Где-то наш Васька? Не знаешь?
– Он в надежном месте, – важно сказал Володя, хотя сам и понятия не имел, что это за место.
– В милиции?
Володя опять промолчал.
Но тут на школьном крыльце их встретил мальчик, очень похожий на Ваську, такой же рыжий, в такой же лохматой шубейке, но вместе с тем и не очень похожий. Настоящий Васька никогда не был так чисто умыт, так гладко причесан. А все-таки это оказался Васька, только какой-то обалдевший от переживаний.
– Ребята, – встревоженно зашептал он, – что я вам расскажу! Не поверите… Я теперь у Марии Николаевны живу! Она сама меня купала. В теплой ванне!
Эта новость так поразила Володю и Таю, что в первую минуту они даже подумали: а не врет ли Васька? Самая строгая учительница, которую даже родители побаиваются, купает в ванне самого последнего ученика. Нет, этого не может быть.
Они забежали в раздевалку, и там под лестницей, около бачка с водой, Васька и рассказал все, что с ним было.
Вчера вечером, выбежав из Володиного дома, Васька кинулся в милицию искать спасения от беспощадной отцовской руки. А там уже сидела Мария Николаевна. От своей матери – Павлушкиной бабушки – она узнала, что Васька арестован. Она явилась в милицию и потребовала, чтобы ей объяснили, за что арестован ее ученик. Василий Андреевич начал было ей рассказывать, но тут и влетел сам Васька.
Учительница сказала своим школьным строгим голосом:
– Я беру его к себе.
И Василий Андреевич по-учительски одобрил:
– Это очень правильное решение.
Павлик встретил Ваську как старого знакомого. В это время его с трудом загоняли в постель, а он не хотел спать. Отец в зеленой пижаме заглянул в спальню и зверским голосом прошипел:
– Ты, беглец, лучше спи. А то так всыплю!
Васька привычно подумал, что сейчас будет порка, но Павлик почему-то очень обрадовался:
– Папа, всыпь… ну немножко.
Там у них началась такая возня, что Мария Николаевна выглянула из ванной и строго крикнула:
– Виктор, прекрати игру, а то он всю ночь не уснет.
Она расхаживала по квартире в голубом халате и всеми командовала. В ванной шумела вода. Павлушкина бабушка шила, сидя на диване, а Васька молча посматривал на всех и замирал от переживаний.
Потом его мыли в горячей воде, потом кормили, потом укладывали спать на раскладушке. Засыпая, он слышал, как на кухне решали его судьбу.
Мария Николаевна сказала теплым, домашним голосом:
– Надо устроить его в интернат, а пока пусть поживет у нас.
Ее муж сказал:
– Взял бы его к себе на строительство, да мал он еще.
Бабушка зашивала прорехи в его шубейке.
– Уж и не знаю, что к чему пришивать. Одни ремки.
А утром Васька шел в школу чистый, накормленный, согретый. Павлик поцеловал его на прощание и сказал: «Приходи скорей», бабушка сунула в его карман завтрак. Он шел в школу как человек, и по дороге Мария Николаевна строго ему внушала:
– Хорошо учиться должен каждый настоящий человек.
Выслушав Васькин рассказ, Тая вздохнула:
– Бывают же люди…
И Володя тоже вздохнул:
– А говорят, она с нас шкуру спускает.
– Дураки говорят, вроде Капитошки, а я теперь для Марии Николаевны сам из своей шкурки вылезу.
Настало утро. Ничего не изменилось, а Володе казалось, будто все кругом стало не такое, как было вчера, будто он вырос за одну ночь и у него прибавилось силы и отваги. Его сначала удивило, что в классе никто не замечает этого, а потом он понял, что и все в классе изменились и притихли. Все стали очень вежливые и какие-то гордые за то, что именно у них такая учительница, которая никогда не оставит своих учеников в беде.
И все очень старались, чтобы все было если уж не отлично, то хотя бы хорошо. И чтобы Мария Николаевна поняла, как ее любят все и уважают. Конечно, за Васькой все так ухаживали, будто он для всех стал родным и самым близким человеком.
Непонятно только, как это в школе все узнали, что произошло? Сам Васька никому не рассказывал, а Тая клянется, что никому ни словечка не сказала. А все равно все узнали и только делали вид; что никто ничего не знает.
Пока Васька жил у Марии Николаевны, все о нем очень беспокоились и хлопотали, как бы определить его в интернат. То есть беспокоились все, а хлопотали, конечно, не ребята, а взрослые, но пока ничего из этого не получилось, потому что в интернате не было места.
А Васька теперь очень хорошо учился и образцово вел себя. Он никому не рассказывал, каково ему живется на новом месте, но видно было, что неплохо. Его часто встречали на улице с малышом в коричневой шубке, подпоясанной красным пояском.
Васька подружился с маленьким Павлушкой с того самого вечера, когда Мария Николаевна впервые привела его к себе домой. Он относился к Павлушке, как к младшему брату: любил его, но держал в строгости, и Павлушке нравилась именно эта братская любовная строгость. Он без разговоров выполнял все Васькины распоряжения. Никто в доме не располагал такой властью – ни бабушка, ни мать, ни отец. А Васька только скажет, как Павлушка готов сделать все: съесть, что дают, лечь спать без разговоров, умыться, даже не вздохнув при этом.
Но недолго продолжалась такая расчудесная жизнь.
Один раз, когда Володя бежал в школу, его остановил Капитон. Он вышел из своей калитки и прохрипел:
– Постой-ка, студент!
Если бы он даже и не позвал, то Володя все равно бы остановился – таким необыкновенным предстал перед ним Капитон. На нем была очень старая, затрепанная стеганка; брюки, которые как будто нарочно сшили из одних заплат; шапка, очень облезлая, с потрескавшимся кожаным верхом. И все это густо заляпано известкой и пятнами разноцветных красок. В руке он держал ведерко, из которого торчали кисти.
– Чего шарики-то растопырил? – удушливо рассмеялся Капитон. – Это мне и самому удивительно, как скоро меня перевоспитали. Васька там как?
– Ничего…
– Пошли, нам по дороге. Я тут на строительство пристроился. Маляром. Золотое дело – пролетарии всех стран! Так что Ваське скажи, пусть прекратит, домой пусть вертается. Лупить, скажи, не стану. У нас теперь другая мода пойдет.
– Ладно, скажу, – пообещал Володя, недоверчиво поглядывая на Капитоновы толстые ежовые щеки.
– Это ты правильно, – лениво заговорил Капитон, волоча ноги по утоптанному снегу, – правильно делаешь, что мне не веришь, сомневаешься. А ты никому не верь, вот и будешь житель. Человек любит обмануть другого человека для своей выгоды. А есть некоторые дураки, и так обманывают, для удовольствия. Обманул – вроде это он в театр сходил. Вот этого не надо…
– Не все же обманывают, – возразил Володя.
Капитон лениво согласился:
– А кто же говорит, что все. Если все обманывать друг дружку начнут, тогда уж никого не обманешь. Так скажи Ваське-то.
Володя передал Ваське приглашение отца, ничего не сказав насчет обмана. Но Васька и сам все понял.
– Придуривается, – поморщился он, – да мне наплевать. В интернате все равно места для меня никто не приготовил.
– Значит, ты теперь домой?
– Куда же еще?
– А у Марии Николаевны что же?
Васька строго, как взрослый, проговорил:
– Пожил – и хватит. Там, понимаешь, я к товару нагрузка.
Володя не понял, Васька объяснил:
– Ем я много. Стараюсь поменьше, а все равно не получается. Бабушка-то все замечает: говорит – ты ешь, ешь, не стесняйся. А в первые дни не говорила. Понял?
– Ясно. А Мария Николаевна?
– Да ты не думай, шибко удерживать не станет.
Но все было совсем не так. Мария Николаевна не хотела отпускать Ваську и советовала пожить у нее хотя бы до суда. И он согласился, но Капитон очень настаивал, чтобы сын вернулся домой. Он надевал свой самый лучший костюм, приходил в школу, в гороно и везде говорил, что теперь все будет очень хорошо, пусть, кто хочет, придет и проверит. И все подумали, что Капитон с перепуга исправился и Ваське теперь дома будет и в самом деле неплохо.
Тогда Мария Николаевна сама отвела Ваську к отцу, и после этого начали Ваську обследовать. Сначала пришла высокая женщина в желтой мохнатой шубе, подпоясанной кожаным ремнем, и в серой каракулевой папахе. Отстегивая ремень и распахивая шубу, она сообщила, что является инспектором гороно. Это она сказала таким Суровым голосом, что Капитон, и без того подавленный всеми событиями, бестолково забегал по комнате, как будто он испугался, что его сейчас начнут стегать этим самым ремнем.
Женщина достала из портфеля толстую тетрадь в черном переплете и, указывая карандашом на Васькину мачеху, спросила:
– А это что?
– Супруга это.
– Сама вижу, что супруга. Я спрашиваю, почему капот на ней, как тряпка. И кругом грязь. В такой обстановке жить ребенку нельзя.
– Это у нас временно, – все еще суетился Капитон, – в связи с переживаемым моментом.
– А где твое рабочее место? – спросила она Ваську.
Он стоял у окна и подтягивал свои лыжные брюки. Ослабла резинка, и брюки все время сползали. Он непочтительно сопел и, разглядывая нечистые доски пола, молчал. У него еще никогда не было своего места, а кроме того, он не любил отвечать на вопросы.
– Что же вы не отвечаете? – прохрипел Капитон, обращаясь к Ваське на «вы», желая, наверное, подчеркнуть свое уважение к происходящему событию. – Ответьте товарищу инспектору, что за время вашего отсутствия столик временно прибран…
– Ладно, – сказала женщина и что-то записала в свою тетрадь.
Еще приходили из школы, от родительского комитета, из горздрава – все вокруг заинтересовались Васькиным житьем-бытьем. Капитон привык и уже не так тушевался. Муза постирала свой халат и каждый день со стонами и вздохами прибирала в комнате, загоняя сор в такие места, куда обследователи не заглядывали. Ваське купили по дешевке, через скупочный ларек на рынке, поношенную, но вполне приличную форму. И все, кто только не обследовал Ваську, в один голос говорили, что жизнь у него вполне приличная, а не такая ужасная, чтобы надо было срочно определять его в интернат.
И Капитон подтверждал:
– Правильно, жизнь у нас нормальная, а если чего и вспыхнет, так из вас каждый детей имеет и знает, насколько они ангелы, особенно мальчишки. А если вы желаете коснуться моего ошибочного заблуждения в смысле художественной продукции, то, как видите, осознал. Переключился.
Он так все это убедительно говорил, что все ему верили. Один Васька не верил и часто говорил Володе:
– Это он перед судом красоту наводит.
Вечером постучала какая-то старушка и сказала, что пришла она просто так, проведать Васю. Но Капитон сразу смекнул, что старушка эта забрела неспроста, старушка эта скорей всего самая опасная. Он не растерялся и принял ее со всеми почестями. Когда же оказалось, что старушка эта всего-навсего Павлушкина бабушка, то Капитон и тут не растерялся и начально объявил:
– Ходят тут всякие, высматривают…
– Ну, ну, – сияя всеми своими добрыми морщинками, проговорила Павлушкина бабушка, – а ты все еще не уходился? На-ко вот почитай, кто я для тебя буду.
Из своей клетчатой сумки она достала удостоверение, где сказано, что она является внештатным сотрудником детской комнаты при милиции. Капитон снова не растерялся, но только сразу так вспотел, что даже редкие волосы на его круглой голове потемнели и закрутились в мелкие колечки.
– Ходят, говорю, тут всякие, а настоящего человека, знающего, только вот сейчас и увидел. Проходите, дорогая наша гражданка…
Рассказывая все это, Васька каждый раз повторял, что Капитон очень боится суда, а потому так и старается. Он хочет, чтобы все увидели, что не такой-то он пропащий человек, что дома у него все идет хорошо, и тогда его не так строго накажут. А Володя и сам знал, какой Капитон хитрый человек, и очень сочувствовал Ваське.
По дороге из школы Тая спросила:
– Пойдешь к Елении проверяться?
Володя ничего не ответил. Попробуй-ка не пойти! Сама небось только увидит Елену Карповну, так и замрет, как птичка. А еще спрашивает.
Повздыхав и помаявшись около ларя в полутемных сенях, Володя вежливо стучал в дверь старухиной комнаты.
Елена Карповна сидела на одном и том же месте у стола и читала. Отодвинув книгу, она сразу же начинала спрашивать уроки.
Выслушав его ответы, она покачивала головой, будто поклевывала своим длинным носом корм, который Володя рассыпал перед ней. Неважный, наверное, этот корм, потому что вид у нее не очень-то довольный. А может быть, ей очень хочется сделать замечание, отругать его, но она никак не может ни к чему придраться. Выяснив, что с уроками все обстоит вполне благополучно, она переходит на дела домашние:
– Что сегодня ел?
Глядя на ее клюющий нос, Володя перечисляет все, чем сегодня кормила тетка. Здесь тоже придраться не к чему.
– Ну, это еще ладно, – недовольно прерывает его Еления и снова задает вопрос: – А пуговицы все на месте?
– Не знаю, наверное.
– Проверь. Если что неладно – скажи.
– Все ладно.
– А ты сначала подумай, а потом говори.
Володя подумал и сказал:
– Спать я хочу…
Елена Карповна вдруг усмехнулась:
– Лебеденочек, а смотришь волчонком… Чем я тебя разобидела?
Володя ничего не ответил, а она продолжала:
– Гурий тебя растревожил дурацкими своими словами. Так ты ему не верь. Пустой он человек. И слова его пустые. Все, что у меня спрятано в той комнате, это я от гибели спасла. Люди красоту любят, да не всегда ее настоящую цену знают. Многие думают: красивая штучка, безделка на копейку. Таким все равно – что настоящее мастерство, что Капитошкина халтурная поделка. А мне вот надо человеку настоящее открыть. Я для того и накапливала это богатство. Всю жизнь. Как человек силу копит, как ум! У меня это отнять – лучше убить. Твой дед, Великий Мастер, отлично понимал это. Он человек был необыкновенный, а умом ребенок. Он говорил, будто народу надо наше старинное мастерство. Вот как ошибался! Сейчас всякие модные штучки в ходу.
Слушая ее неторопливую гудящую речь, Володя думал, что Тая, пожалуй, и не очень ошиблась насчет Елении. Побаивается она его. А почему? Что он может ей сделать?
– Сегодня сын приехал. Вот что он из Северного города привез. Я тебе покажу.
Она выдвинула ящик стола и начала доставать оттуда белых и ярко раскрашенных и раззолоченных куколок. Она торопливо расставляла их на темной скатерти, и Володе казалось, что с появлением каждой новой игрушки в комнате становилось веселее. А лицо Елении, наоборот, все больше и больше темнело. Обиженным голосом она спросила:
– Вот и тебе, я вижу, нравится? Это потому, что ты ничего еще не понимаешь. А ты приглядись: сделано под старину, форма соблюдена, а раскрашено, как модная тряпка. Отдать их Капитошке на потеху. Ему в самый раз по его разумению.
На темных щеках Елении вспыхнули пятна злого румянца, глаза ее сверкнули, она так раздула ноздри, что Володе показалось, будто из них повалил дым, как у настоящего Змея Горыныча. Володя даже попятился к двери на всякий случай. А в это время без стука вошел Ваоныч.
– Что тут у вас?
Елена Карповна замахала на него руками:
– Иди к себе, иди!
– Что случилось-то?
– Кому ты этот мусор привез?
– Не нравится?
– Нет. Подделка. Модерн.
– А по-моему, интересно, новое осмысливание старой формы…
Но Елена Карповна грозно прикрикнула на него:
– Да замолчи ты, замолчи! Болтать-то от пигалицы своей как выучился. Раньше ты проще был и оттого много талантливее…
– Трудно мне с тобой спорить, – отмахнулся Ваоныч.
– А и не надо. О старинном, о русском, со мной тебе не под силу спорить. Ох, как портят некоторые старое-то мастерство. До чего додумались: на лаковых шкатулках копии с картин малевать начали. Даже портреты! Вот что получается, когда ум убог, а рука блудлива. Русское мастерство – гордость наша, пример красоты. Хранить его надо в чистоте, как святыню.
– Все совершенствуется…
– Слушать-то тебя не хочется. Как ты, например, станешь совершенствовать Репина? Или Голикова? Их искусство оберегать надо от этого твоего совершенствования. В искусстве, запомни, каждый мастер все начинает сызнова, на новом месте, будто до него ничего и не было. Он зачинатель неповторимого. Тогда он мастер.
– Значит, ты против современности?
– А ты словами не разбрасывайся. Сейчас надо новые свойства вещей открывать, а не старые раскрашивать. Ну, а теперь иди.
– А я пришел рассказать тебе про выставку. Думал, тебе интересно послушать. Тем более, там открывали новые свойства вещей.
Ваоныч только что вернулся из Северного города. Он ездил туда на открытие областной выставки картин.
Еления сказала:
– Если так, то рассказывай. – Посмотрев на Володю, добавила: – А ты иди, сложи книги да спать.
Уложив книги в портфель, Володя решил еще немного почитать перед сном, но тут пришел Ваоныч и спросил:
– Что у вас произошло? Мать жалуется на Гурия. Он тебя на какую-то диверсию подбивает?
Поглаживая небритые с дороги щеки, художник слушал Володины объяснения и посмеивался:
– Здорово, значит, его припекло. Гурия-то. Если он так ожесточился. Он ведь трус, как и всякий жулик.
Володя спросил:
– А может быть, она и сама боится.
– Кого? Гурия-то? Нет…
– А Тайка сказала, как будто это она меня боится, – сказал Володя и засмеялся, чтобы Ваоныч не подумал, будто он верит в эту девчоночью болтовню. Но Ваоныч даже не улыбнулся. Это удивило и насторожило Володю.
– Боится? Нет. Она, знаешь, любит тебя.
Любит! Всего Володя ожидал от Елении, только не любви. Никогда он не замечал никакой любви. Она даже внимания на него не обращала. Это Ваоныч, должно быть, выдумал, чтобы посмеяться.
Но художник очень серьезно сказал:
– Не веришь? А ведь она добрая. Только характер у нее тяжелый. Она, если в чем уверена, будет стоять железно. Знаешь, как она зовет тебя? Лебеденочек. Редко, правда, раз в год.
А ведь и верно, зовет. И даже совсем недавно называла, сегодня. Но он не обратил на это никакого внимания.
Ваоныч продолжал:
– И любит она тебя тоже скуповато. Раз в год. Себя любит чаще, а свой музей всегда. Так что ты очень-то не переживай.
– Да я нисколько.
– И не надо. Будь ты постарше, она бы тебя на одно дело подбила. Уж она бы уговорила. Я знаю.
– Какое дело? – спросил Володя.
И Ваоныч снова ошеломил его новым сообщением:
– Хлопочет она, чтобы в этом доме музей открыть.
– Какой музей?
– Музей народного искусства. Хорошо придумала?
– Очень хорошо, – согласился Володя.
– А мама? Она что скажет?
– Я ее уговорю…
Похаживая по комнате, Ваоныч говорил, что это было бы замечательно: в таком красивом доме, который уже сам по себе является чудесным изделием русского мастерства, открыть музей. Все, что накопила Елена Карповна за свою жизнь, все свои драгоценные коллекции она согласна передать в новый музей, и все будут приходить, все будут любоваться на красоту и говорить: «Вот что могут золотые руки великого мастера – русского народа!» Надо так и назвать: «Музей Великого Мастера»!
– Вот это здорово! – согласился Володя. – «Музей Великого Мастера». Так и на вывеске написать.
Ваоныч спросил:
– А нарисовать, на вывеске знаешь что?
– Знаю! – восторженно подхватил Володя.
– Что?
– Лебеденочка!
– Ага. Раскинул крылья широко, широко. Сейчас полетит…
– А за ним солнце, – продолжал Володя.
Ваоныч, как песню, подхватил:
– Алое, горячее. А лучи золотые.
Володя снова повторил:
– Это очень хорошо! Это просто здорово!
Ваоныч сказал:
– Но это очень трудно.
– А если все возьмутся?
– Тогда легче. Но все равно трудно.
И он начал перечислять все, что надо проделать для открытия музея. Надо решение городского Совета, квартиры всем, кто живет в доме, деньги на ремонт, постройка выставочного помещения, очень много всего надо. А Володя слушал его и думал, что взрослые так умеют усложнять простые, хорошие и всем понятные вещи, что о них делается даже скучно мечтать.
А Ваоныч все ходил по комнате и говорил о том, как трудно открыть «Музей Великого Мастера», что за это дело взялась пока одна Елена Карповна, но даже и она со своим железным характером вряд ли добьется успеха, если ни от кого не будет поддержки.
Володя спросил:
– А вы?
– И я, конечно. Хотя у меня и своих дел в Союзе художников хватает. Вот был я в Северном городе на выставке. Это не простая выставка всяких картин. Это, как тебе объяснить… Ну, в общем, все художники собрались и решили нарисовать картины про богатства северной природы. И чтобы эти богатства сохранить и умножить. Два года работали, и у некоторых замечательные получились картины. Самые лучшие у Снежкова…
– Михаил Снежков? – спросил Володя.
До него словно издалека донесся удивленный голос Ваоныча:
– А ты его знаешь?
Володя твердо ответил:
– Да. А он хороший художник?
– Ого! Художник – дай бог! А ты откуда его знаешь?
– Он, когда в госпитале лежал, нарисовал мамин портрет.
Володя повел Ваоныча в спальню. Включил свет. Далекая, далекая мама посмотрела на него со старого рисунка.
– Любимая сестра Валя! – удивленно воскликнул Ваоныч.
Володя спросил:
– А вы разве знаете?
– Знаю. Снежков недавно картину написал и назвал ее «Любимая сестра Валя». И лицо там вот это. Точь-в-точь. А я думал, мне показалось… Подожди, я сейчас тебе покажу.
Он принес журнал, где были напечатаны две картины художника Снежкова. На первой нарисованы сосны, а среди них широкая такая поляна, вся засаженная маленькими зелененькими и пушистыми, елочками, сразу заметно, что они не сами выросли, что их тут посадили правильными рядами. Стоят, как пионеры на линейке. А день разыгрался солнечный, горячий: каждая веточка сверкает, как свечка, и старые сосны вдали вскинули под самые облака свои золотистые ветки. И все так удивительно нарисовано, что кажется даже, кругом запахло нагретой смолой. Среди молоденьких елочек по рядкам идут двое: маленькая скуластенькая женщина в красном платочке и высокий рыжебородый мужчина. Наверное, это они насадили эти елочки, вон как внимательно их осматривают и, наверное, радуются.
– «Художники», – прочитал Володя подпись под картиной и спросил: – Почему «Художники»? Они же ничего не рисуют.
Ваоныч сказал:
– А как думаешь, почему?
– Наверное, потому, что красиво насадили, как на картинке.
– В общем верно, – согласился Ваоныч. – Человек своим трудом украшает жизнь.
Он перевернул страницу, открылась новая картина: около зеленой палатки – полевого госпиталя – сидит на пригорочке очень молоденькая девушка в белой косынке, на плечи ее накинута зеленая стеганка. Солнце уже село. Оранжевый свет из палаточного окна освещает ее утомленное лицо. И тут же, у самой палатки, растет ромашка. И девушка смотрит на нее с изумлением и восторгом: как это здесь, на такой выжженной, избитой земле смог уцелеть такой хрупкий глазастенький цветочек – милый житель русских полей?
…Давно ушел Ваоныч, давно уже лежит в своей постели Володя и смотрит, как мерцают зеленоватым светом заиндевевшие стекла в потолке. Это играет луч далекой вечкановской звезды, ободряя Володю: «Не робей, парень, не унывай! Все равно будет по-твоему. Ты – сучок дубовый, от такого и топор отскакивает. Ты своего добьешься…»
И, засыпая, Володя думает: «…ну, конечно, добьюсь. Снежков. Он сильный и смелый должен быть, потому что он лучший художник. Северный город – ох, как это далеко…»
